голову прямо, а глаза его смотрят в небо.
Его молчание не было смертельным, оно было героическим.
Все стало выглядеть по-другому. Все встало на места. Она снова
побежала, полная энергии и надежды.
- Уттаке! Уттакевата! Отдай его мне!
Она шла одна, бросив свой крик в небеса.
- Уттаке! Уттаке! Подари мне его жизнь!
Он повернул к ней свое лицо, раскрашенное военными узорами. Его перья
и серьги дрожали. Он подошел к ней, потому что она остановилась. Он не
казался удивленным от ее появления, но выражение его лица стало
угрожающим. Установилось долгое молчание.
- До каких пор ты будешь просить меня о чьей-нибудь жизни? - бросил
он недовольно. - Я подарил тебе твою жизнь и жизни твоих детей. Не правда
ли, этого достаточно?.. До каких пор ты будешь спасать тех, кто
отталкивает тебя или желает твоей смерти? Что тебе за дело до этого
иезуита? Почему ты хочешь спасти его жизнь? Он был твоим врагом. Я
отправил его к тебе, чтобы ты прикончила его. Чтобы ты прикончила его
собственными руками, как это делают женщины. А ты не сделала этого. Я
презираю тебя. Ты нарушила законы справедливости.
- Я не обязана повиноваться твоим законам. Я приехала из другого
края, у меня другой Бог и другие законы. Ты это прекрасно знаешь, ты,
который пересек океан, Уттаке, Бог Небесных Туч...
Уттаке принялся ходить взад-вперед, обращаясь к толпе индейцев на
родном наречии. Надо сказать, что по-французски он говорил довольно
хорошо, несмотря на гортанный акцент.
- Вы слышите ее?.. Я осыпаю ее милостями, а она приказывает мне.
Он продолжал говорить, и его мимика выдавала его негодование и
возмущение поведением белых и особенно женщин.
Потом он внезапно застыл на месте, его выражение изменилось, приобрел
торжественную важность. Его лицо окаменело, глаза сверкали.
Он указал рукой на Анжелику и остался в такой позе, как статуя.
Слова, которые он произнес, раздались эхом по равнине.
- Посмотрите! Вот женщина, сошедшая с ума в своей вере в сумасшедшего
Бога. И это ценно... Она безумна, но она верна своему Богу, который сказал
глупые слова: "Простите врагам вашим!" Эта женщина так же безумна, как ее
Бог. Но она следует, не сворачивая, по своему пути. Она спасла больного
англичанина и раненого ирокеза, французского пирата и умирающего
священника. И она пришла, чтобы кричать: "Подари ему жизнь! Подари ему
жизнь!"
Его поза изменилась, движения руки были одновременно обвиняющими и
лирическими.
- Как ты добра... Ты не сворачиваешь с пути, Кава, сияющая звезда, и
что мы можем против звезды, сверкающей в центре неба и всегда указывающей
одно и то же направление?!.. Следовать за ней! В ночи наших душ... в ночи
наших сердец... Ах! Ты сверкаешь, и ты запутываешь нас...
- Я вас не путаю.
- Нет!.. Ты меня обманула! Я отправил его тебе, чтобы ты его съела!
- Нет! Ты знаешь, что я не убила бы его... В доказательство приведу
твои же собственные слова, которые ты сказал ему перед тем, как его
отправить: "Я вернусь, чтобы съесть твое сердце".
Вождь могавков позволил себе рассмеяться.
- Я хотел удостовериться в тебе, сияющая звезда!
- Значит, ты знал, что я помилую его. Так что прекрати хитрить со
мной, Уттаке. Ты подарил мне его жизнь однажды. Ты можешь сделать это во
второй раз.
Вождь Пяти Наций принялся ходить туда-сюда.
- Хорошо! Я подарю тебе его жизнь! Я не хочу, чтобы ты подверглась
насмешкам из-за принципов твоего сумасшедшего Бога, - заявил он.
По его знаку молодой воин подошел и перерезал веревки, удерживающие
узника. Но он не упал. Он по-прежнему стоял у столба.
Видел ли он, что происходит вокруг?
Однако, решение Уттаке вызвало гнев у некоторой части индейцев. Один
из них, Хиатгу, подошел к месту событий. Было очень трудно разобрать его
речь, но по жестам было понятно, что он разгневан.
Как и его сподвижники, он не потерпит, чтобы такое достойное дело,
как пытка, которое было предметом умения и гордости его, Хиатгу, было
прервано. Здесь примешивалось чувство мести, так как вся семья этого
индейца погибла в огне войны с белыми. Нужно ли было дарить жизнь одному
из них, чтобы он продолжил свое черное дело?
Его тирада вызвала одобрение толпы, все заворчали и заволновались.
Хиатгу, угадав, что он держит ситуацию под контролем, продолжал:
- К тому же среди нас нет главного вождя. Если бы таковой и был, то
его избрали бы из оннонтагов, а не из могавков. Ты нарушаешь принцип Лиги
ирокезов. У тебя нет права отнимать у нас добычу.
- Это не добыча, а мой личный враг, - возразил Уттаке. - С ним
связаны мои молодые годы, которые я провел на французских галерах. И,
вернувшись к вам, я всегда следовал вашим законам. Совет меня поставил во
главе того, что осталось от наших народов. Не забывай это, как и то, что
благодаря мне, вы все избежали смерти.
И поднялся шум другой части толпы. И Хиатгу понял, что его противник
выигрывает.
- Ладно! Отдай его ей! - крикнул но в бешенстве. - Но не думай, что я
ничего не получу!
Его действия были молниеносны.
Он подошел к приговоренному и одним ловким движением снял с него
скальп, который победно показал толпе. Крик, вырвавшийся изо всех глоток,
подчеркнул его непредвиденное и жестокое действие.
Торжествующий Хиатгу отступил.
Иезуит по-прежнему стоял. Кровь заливала его лицо и плечи. Воин
толкнул его, но тот остался у столба.
Тогда его толкнули два воина, и он упал, оставив на столбе полосы
кожи, которая прилипла от крови.
И это окровавленное тело бросили к ногам Анжелики.
Она встала на колени, обняла его и приблизила свое лицо к его.
На этот раз все было кончено.
Он не вернется из страны мертвых.
Жизнь потухла на окровавленном лице, веки скрывали глаза, залитые
кровью.
Анжелика стянула с шеи платок и стала вытирать красные струйки. Она
позвала вполголоса:
- Отец! Отец д'Оржеваль! Друг мой!
Ее голос, мог ли он вырвать его из ада или рая, куда он уже был готов
войти? Захочет ли он услышать? Он поднял веки. Его глаза увидели ее и
наполнились радостью. Он видел ее, но последние искорки жизни исчезали из
его взгляда. Там в последний раз мелькнула ласковая насмешливая улыбка, и
потом она прочла в его глазах: "Живите! Живите и побеждайте!" Он хотел,
чтобы его жертва не была напрасной. Потом его взгляд потух. Еще она
заметила в его глазах мольбу о том, чтобы его сердце осталось с дикарями,
которые его убили, но которых он так любил.
Его последняя просьба.
Она поняла, что нужно сделать с его телом. Они слишком много времени
провели вместе, слишком многое пережили, слишком хорошо понимали друг
друга.
- Да, я обещаю вам, - сказала она тихонько, - я отдам вас им. И они
съедят ваше сердце... И вы останетесь с ними...
Во время этой сцены оба вождя продолжали ругаться, и закончилось это
настоящим боем, в котором не было победителя, поскольку оба были
достаточно сильны, чтобы отразить смертельные удары и остаться в живых.
Они сражались топорами и томагавками.
Потом разгорелся спор по поводу ритуала съедения сердца. Хиатгу
говорил, что его нужно поджарить, а Уттаке предпочитал съесть его сырым.
Он сказал:
- Я сын мира. Я закопаю топор войны в то же время, как съем это
сердце. Нужно его съесть еще трепещущим, потому что оно укажет нам дорогу
и придаст сверхчеловеческую силу.
- Но оно отравлено, - возражал противник. - Чтобы не отравиться,
нужно его поджарить.
- Нет! Оно не отравлено. Сердце Хатскон-Онтси не содержит яда. Это
сердце чистое. Его очистила белая женщина.
На этот раз Уттаке был более спор. Он вскрыл грудь убитого и вырвал
его сердце. Пораженные и почтительные, остальные смотрели на него.
День заканчивался. Небо покраснело. В красноватом сиянии Уттаке
поднялся, держа в пальцах это сердце, усыпанное капельками крови.
- Вот оно. Мы насытимся этим сердцем и получим его советы. Он нес нам
ненависть и любил нас. Мы можем отправиться на поиски мира. Мира для наших
селений, мира для наших территорий, которые снова возродятся, потому что
нас нельзя истребить. Оно вдохновит нас. Оно даст нам понимание этих
бесстрашных французов, которые приносят нам разум и обманывают наши
сердца, оно поведет нас к знанию и пониманию того, как они выживают, оно
научит нас самих выжить.
И вот, когда появилась луна, вожди Пяти Наций выстроились на лугу,
охваченные могущественным порывом и надеждой, разделили между собой съели
сердце Хатскон-Онтси, иезуита, дважды умершего и множество раз пытаемого -
святого мученика.
Как только индейские вожди забрали тело отца д'Оржеваля, Колен
Патюрель взял Анжелику на руки и понес к дому. Она была так легка, почти
бесплотна.
Теперь было уже поздно выезжать. Надо было ждать утра.
Ночь приближалась, неся порывы ледяного ветра, и в форте зажгли огни
во всех очагах. Они переночуют в старом форте, расставив часовых, которые
будут неустанно следить за лесом, за округой и за лагерем ирокезов.
Дети, осыпанные подарками, уставшие за день, спокойно спали. Они
прижимали к себе игрушки, привезенные из Голдсборо.
Колен принес Анжелику в ее комнату и положил на кровать.
Она просила, чтобы ее оставили одну.
Но Колен остался с ней, и когда он видел, что ее рыдания затихают, он
говорил ей несколько спокойных слов, что она скоро окажется в
безопасности, окажется в Голдсборо, и скоро приедет граф. Эти слова не
доходили до нее, она лишь слышала отдельные звуки.
Она размыкала отяжелевшие веки и встречалась с глазами Колена, в
которых была нежность и беспокойство.
Внезапно стенные часы пробили один удар. И это значило, что зиме
пришел конец.
Она могла подумать, что ничего не произошло. Или произошло очень
мало. Что-то очень простое и естественное для жизни людей. Несколько
месяцев зимы. "Можно подумать, что я спала". "Все кончается... все
начинается снова..." - говорил он. А она думала, что некий фантом был с
ней рядом и придавал ей сил. Они вместе добрались до конца тоннеля. Она
могла бы подумать, что он вообще не существовал, если бы не распятие,
которое было на прежнем месте и сверкало красным глазом.
- Колен, ты не сказал мне, было ли на шее у иезуита распятие, когда
он подошел к вам.
- Было... Но когда дикари схватили его, он снял его и сказал мне
очень любезно: "Господин, я прошу вас, будьте добры, положите этот святой
предмет на камин в комнате, где в данный момент госпожа де Пейрак спит.
Она была очень больна, но сейчас она вне опасности. Я хочу, чтобы когда
она проснется, она заметила это распятие на прежнем месте". Он крикнул мне
издали, когда его уводили: "Идите скорее в форт. Дети одни!.."
Анжелика рассмеялась сквозь слезы.
- Он был властным человеком... Он был маньяком!.. О! Что касается
этих деталей, он был маньяком, словно женщина!.. Почему я заснула?!..
Она снова расплакалась, но уже тише.
- Почему я заснула? Если бы я не спала, то они не смогли бы его
схватить, он убежал бы.
- Не думаю, что он хотел этого, - сказал Колен.
73
Позже она сняла свою одежду, испачканную в крови мученика и
пропитанную запахом дыма, зимы, долгих месяцев, проведенных во мраке. Она
хотела плакать, но когда она переоделась в свежее белье и одежду, от
которых пахло духами Абигаэль, ей овладела блаженная эйфория. Скоро она
будет со своей подругой слушать прибой в Голдсборо и смотреть на море, в
