Коробкин (продолжает). "Судья Ляпкин-Тяпкин в сильнейшей степени
моветон..." (Останавливается.) Должно быть, французское слово.
Аммос Федорович. А черт его знает, что оно значит! Еще хорошо, если
только мошенник, а может быть, и того еще хуже.
Коробкин (продолжая читать). "А впрочем, народ гостеприимный и
добродушный. Прощай, душа Тряпичкин. Я сам, по примеру твоему, хочу
заняться литературой. Скучно, брат, так жить; хочешь, наконец, пищи для
души. Вижу: точно нужно чем-нибудь высоким заняться. Пиши ко мне в
Саратовскую губернию, а оттуда в деревню Подкатиловку. (Переворачивает
письмо и читает адрес.) Его благородию, милостивому государю, Ивану
Васильевичу Тряпичкину, в Почтамтскую улицу, в доме под нумером девяносто
седьмым, поворотя на двор, в третьем этаже направо".
Одна из дам. Какой репримант неожиданный!
Городничий. Вот когда зарезал, так зарезал! Убит, убит, совсем убит!
Ничего не вижу. Вижу какие-то свиные рыла вместо лиц, а больше ничего...
Воротить, воротить его! (Машет рукою.) Куды воротить! Я, как нарочно,
приказал смотрителю дать самую лучшую тройку; черт угораздил дать и вперед
предписание.
Жена Коробкина. Вот уж точно, беспримерная конфузия!
Аммос Федорович. Однако ж, черт возьми, господа! он у меня взял триста
рублей взаймы.
Артемий Филиппович. У меня тоже триста рублей.
Почтмейстер (вздыхает). Ох! и у меня триста рублей.
Бобчинский. У нас с Петром Ивановичем шестьдесят пять-с на
ассигнации-с, да-с.
Аммос Федорович (в недоумении расставляет руки). Как же это, господа?
Как это, в самом деле, мы так оплошали?
Городничий (бьет себя по лбу). Как я - нет, как я, старый дурак?
Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец,
ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох
и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду! Трех
губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой) нечего и говорить
про губернаторов...
Анна Андреевна. Но этого не может быть, Антоша: он обручился с
Машенькой...
Городничий (в сердцах). Обручился! Кукиш с маслом - вот тебе
обручился! Лезет мне в глаза с обрученьем!.. (В исступлении.) Вот смотрите,
смотрите, весь мир, все христианство, все смотрите, как одурачен
городничий! Дурака ему, дурака, старому подлецу! (Грозит самому себе
кулаком.) Эх ты, толстоносый! Сосульку, тряпку принял за важного человека!
Вон он теперь по всей дороге заливает колокольчиком! Разнесет по всему
свету историю. Мало того что пойдешь в посмешище - найдется щелкопер,
бумагомарака, в комедию тебя вставит. Вот что' обидно! Чина,звания не
пощадит, и будут все скалить зубы и бить в ладоши. Чему смеетесь? - Над
собою смеетесь!.. Эх вы!.. (Стучит со злости ногами об пол.) Я бы всех этих
бумагомарак! У, щелкоперы, либералы проклятые! чертово семя! Узлом бы вас
всех завязал, в муку бы стер вас всех да черту в подкладку! в шапку туды
ему!.. (Сует кулаком и бьет каблуком в пол. После некоторого молчания.) До
сих пор не могу прийти в себя. Вот, подлинно, если бог хочет наказать, то
отнимет прежде разум. Ну что было в этом вертопрахе похожего на ревизора?
Ничего не было! Вот просто на полмизинца не было похожего - и вдруг все:
ревизор! ревизор! Ну кто первый выпустил, что он ревизор? Отвечайте!
Артемий Филиппович (расставляя руки). Уж как это случилось, хоть убей,
не могу объяснить. Точно туман какой-то ошеломил, черт попутал.
Аммос Федорович. Да кто выпустил - вот кто выпустил: эти молодцы!
(Показывает на Добчинского и Бобчинского.)
Бобчинский. Ей-ей, не я! и не думал...
Добчинский. Я ничего, совсем ничего...
Артемий Филиппович. Конечно, вы.
Лука Лукич. Разумеется. Прибежали как сумасшедшие из трактира:
"Приехал, приехал и денег не плотит..." Нашли важную птицу!
Городничий. Натурально, вы! сплетники городские, лгуны проклятые!
Артемий Филиппович. Чтоб вас черт побрал с вашим ревизором и
рассказами!
Городничий. Только рыскает по городу и смущаете всех, трещотки
проклятые! Сплетни сеете, сороки короткохвостые!
Аммос Федорович. Пачкуны проклятые!
Лука Лукич. Колпаки!
Артемий Филиппович. Сморчки короткобрюхие!
Все обступают их.
Бобчинский. Ей-богу, это не я, это Петр Иванович.
Добчинский. Э, нет, Петр Иванович, вы ведь первые того...
Бобчинский. А вот и нет; первые то были вы.
Явление последнее
Те же и жандарм.
Жандарм. Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник
требует вас сей же час к себе. Он остановился в гостинице.
Произнесенные слова поражают как громом всех. Звук изумления единодушно
взлетает из дамских уст; вся группа, вдруг переменивши положение, остается
в окаменении.
Немая сцена
Городничий посередине в виде столба, с распростертыми руками и запрокинутой
назад головою. По правую руку его жена и дочь с устремившимся к нему
движеньем всего тела; за ними почтмейстер, превратившийся в вопросительный
знак, обращенный к зрителям; за ним Лука Лукич, потерявшийся самым невинным
образом; за ним, у самого края сцены, три дамы, гостьи, прислонившиеся одна
к другой с самым сатирическим выражением лица, относящимся прямо к
семейству городничего. По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший
голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья
с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье
губами, как бы хотел посвистать или произнесть: "Вот тебе, бабушка, и Юрьев
день!" За ним Коробкин, обратившийся ко зрителям с прищуренным глазом и
едким намеком на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и
Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и
выпученными друг на друга глазами. Прочие гости остаются просто столбами.
Почти полторы минуты окаменевшая группа сохраняет такое положение. Занавес
опускается.
