этом беспрерывном гуле артиллерии, громившей с редантов и по редантам. В
мятеже такой битвы, как Бородинская, нельзя удержаться в пределах рассказа
правильного, безмятежного. Могут случиться и повторения, просим заранее
извинить нас! Рассказ, как и самое сражение, невольно увлекаясь
обстоятельствами, переносится с места на место и часто запутывается прежде,
нежели успеешь то заметить! Итак, французы опять пошли на реданты и опять
их захватили, и опять, прежде чем могли натешиться добытым, Коновницын
выбил их штыками своей дивизии и прогнал в лес! Тут навалены кучами убитые
и раненые. В числе первых лежал начальник корпусного штаба генерал Ромеф.
Видали ль вы, в портрете, генерала молодого, с станом Аполлона, с чертами
лица черезвычайно привлекательными? В этих чертах есть ум, но вы не хотите
любоваться одним умом, когда есть при том что-то высшее, что-то гораздо
более очаровательное, чем ум. В этих чертах, особливо на устах и в глазах,
есть душа! По этим чертам можно догадаться, что человек, которому они
принадлежат, имеет (теперь уже имел!) сердце, имеет воображение; умеет и в
военном мундире мечтать и задумываться! Посмотрите, как его красивая голова
готова склониться на руку и предаться длинному, длинному ряду мыслей!.. Но
в живом разговоре о судьбе отечества в нем закипала особая жизнь. И в пылу
загудевшего боя он покидал свою европейскую образованность, свои тихие думы
и шел наряду с колоннами, и был, с ружьем в руках, в эполетах русского
генерала, чистым русским солдатом! Это генерал Тучков 4-й. Он погиб близ
2-го реданта. Под деревнею Семеновскою, у ручья, по названию Огника, под
огнем ужасных батарей, Тучков закричал своему полку: "Ребята, вперед!"
Солдаты, которым стегало в лицо свинцовым дождем, задумались. "Вы стоите? Я
один пойду!" Схватил знамя - и кинулся вперед. Картечь расшибла ему грудь.
Тело его не досталось в добычу неприятелю. Множество ядер и бомб, каким-то
шипящим облаком, обрушилось на то место, где лежал убиенный, взрыло,
взбуравило землю и взброшенными глыбами погребло тело генерала. Такого же
погребения удостоился, может быть, и Кутайсов, которого остатков не могли
доискаться! Около этой поры смертельно ранен и старший брат убитого
(отличный воин) Тучков 1-й... На этом же месте и в это же время тяжело
ранены полковники: Дризен, Ушаков и Монахтин, которого слова поместил я
между эпиграфами к моим "Очеркам".
Итак, вот рассказ краткий, неполный о битвах за реданты Семеновские.
Скрепим его некоторыми подробностями и еще раз (не пеняйте за повторение)
поговорим о делах на этом важном пункте так, как говорят о них французы.
Более всего я хотел бы избегнуть упрека в односторонности.
Когда большой редут (Раевского батарея) на правом (или, вернее сказать, в
центре) в первый раз и реданты на левом крыле уже по нескольку раз
захвачены: "Подоспей Монбрен, - говорили французы, полагая, что успели
прорезать нашу линию, - подоспей он с своею кавалериею - и сражение будет
наше!" Монбрен подоспел, и провидение подоспело! Едва отдал он приказание
ударить на Семеновское, ядро, пущенное с бокового редута, срезало генерала
с лошади, и войска остались без предводителя! Им начался длинный ряд тех,
которые погибли, добывая страшный редут. Генерал Моран тяжко ранен.
Ланаберт занял его место, и Ланаберт убит! Коленкур, гораздо позднее,
заступает место Монбрена во всем: в успехе и смерти. Но мы доскажем после о
блестящей атаке и роковой судьбе молодого генерала. Прежде всех, здесь
названных, как нам уже известно, генерал Бонами, первый, вскочивший в
центральный редут, получил, как говорят французы, 21 рану штыками и взят в
плен. Солдаты наши, дивясь его храбрости, сочли его за Мюрата.
Большой центральный редут был решительно захвачен. Синие и пестрые толпы
французов суетились около пушек; но два человека, постигнув всю важность
потери и рассуждая, что отнятое центральное укрепление может, оставшись
долее в руках неприятеля, решить судьбу целого дня и отворить ворота в
самом центре линии, положили по мере отнять опять редут и с ним ключ
позиции. Поле далеко было покрыто рассеянными единицами. Два человека, о
которых мы сказали, взяли третий баталион Уфимского полка из корпуса
Дохтурова и повели его к цели. Одного из этих храбрых видел я накануне на
большой батарее при Бородине. Он был еще в цветущих летах, с
привлекательными чертами лица; товарищи и подчиненные не могли налюбоваться
его храбростию, его воинскими дарованиями. Глядя на него, так легко было
вспомнить о молодом паладине средних веков! И тем легче, тем естественнее,
что великая битва, где ратовало рыцарство, закованное в железо, битва при
Креси, происходила в то же самое число, 26 августа 1346 года, как и наша
Бородинская! Юность, осанка, мужество, все соединялось в живом, бодром
воине: это был граф Кутайсов - командир всей артиллерии при Бородине.
Другой, в летах более зрелых, осанистый, могучий, с атлетическими формами,
с лицом и мужеством львиным, ехал рядом с названным выше воином. Им был
генерал Ермолов, тогдашний начальник штаба. Оба в мундирах конной
артиллерии. Не успели они двинуться с места, как пример их начал
действовать благотворно. Единицы стали быстро соединяться в десятки, сотни,
тысячи, и скоро увидели колонну, которая не уступала в длине и плотности
знаменитой колонне в битве Фонтенейской. Но эта самосоставная колонна, из
солдат разных служб, разных полков, разных мундиров, не имела никакого
единства, никакой правильности. У ней было, однако же, единство цели! Два
мужественных вождя, далеко впереди всех, вели эту толпу храбрых. Французы,
незаконные владельцы редута, видели приближающуюся бурю и не дремали на
своих трофеях. С фасов редута засверкал ужасный огонь. Великодушная колонна
редела, волновалась. Была минута, солдаты задумались, остановились. И
тут-то Ермолов употребил средство, о котором рассказ и теперь остается в
числе любимых солдатских преданий о незабвенном дне[22]. По обдуманному ли
намерению или нечаянно у него, как у начальника штаба, случился запас
Георгиевских солдатских крестов в мундирном кармане. Воспользовавшись
минутою, он вынул горсть крестов, закричал: "Ребята, за нами! Кто дойдет,
тот возьмет!" И вслед за тем начал кидать кресты далеко впереди себя. Это
средство обаятельно подействовало на солдат: они кинулись к крестам и пошли
вперед! Генералы подвигались скоро, кресты мелькали, толпа бежала, "ура!"
гремело. И таким образом, от креста до креста, подошли к самому редуту.
Редут зевнул дымом и пламенем, выслал бурю картечи, брызнул косым дождем
пуль; ряды пали, другие стеснились и ворвались в укрепление. Из двух
предводителей не досчитались одного: граф Кутайсов исчез! Россия и товарищи
не могли предать земле с честию его тела, которого не доискались под
грудами убитых; только верный конь его прибежал к своим. Генерал-майор
Ермолов ранен в шею, но продолжал сражаться.
Мы занялись исключительно повествованием о блистательном подвиге двух
предводителей огромной самодельной колонны; но историческая верность
требует рассказать, из кого и как она составилась. В одно время с Уфимским
баталионом генерал Паскевич ударил в левое крыло французов. В то же время
генерал Васильчиков с некоторыми полками 12-й дивизии штурмовал редут
справа, и в то же время еще один генерал, захватя остальные полки той же
12-й дивизии, обогнул редут сзади.
Этим движением угрожал он отрезать французов от войск Морана, оставшихся на
поляне. Генерал, сделавший такое искусное движение, был один из тех,
которых воинские дарования расцвели во всей красе в продолжение войны
отечественной. Если я скажу, что он, страшный неприятелю и приветливый к
своим, пользовался необыкновенною любовию своего Орловского полка, своей
26-й дивизии, то люди XII-го года тотчас угадают, что это был генерал
Паскевич... Редут претерпевал осаду и штурм. Соединенные усилия
восторжествовали: 30-й линейный полк выбит из окопа, сбит с поля и взброшен
на дивизию Морана. В редуте всхолмились кучи убитых и раненых: между
последними взят и Бонами. Остатки 30-го полка жестоко преследованы
эскадронами Корфа. Их выслал туда вместе с двумя полками драгун, Сибирским
и Иркутским, генерал Барклай-де-Толли. Неутомимый неприятель делал разные
попытки, которые мы схватим хотя в слабых оттенках.
Усиленная резервами конница французская следовала по пятам за нашею. Вдруг
кидается она в промежутки колонн и пехотных каре и является в тылу 4-го и
6-го корпусов. Но храбрые наши не замешались. Задние фасы каре зажглись, и
по ним побежал такой батальный огонь, что неприятель, далеко занесшийся,
готов был спрятаться под землю. Видя успех пехоты, кавалерия наша бьет
неприятельскую и гонит ее неотступно, пока она не скрылась за стенами своей
пехоты; но не успело поле отдохнуть и очиститься, как заревели обе
артиллерии. И между тем как с обеих сторон валились люди, конница
французская раз за разом взбегала на поле и схватывалась с нашею, то
расшибая, то расшибаясь, в это время и в этих же местах распоряжался
генерал Барклай-де-Толли. Михаило Богданович Барклай-де-Толли,
главнокомандующий 1-ю западною армиею и военный министр в то время, человек
исторический, действовал в день Бородинской битвы с необыкновенным
самоотвержением. Ему надлежало одержать две победы, и, кажется, он одержал
их! Последняя - над самим собою - важнейшая! Нельзя было смотреть без
особенного чувства уважения, как этот человек, силою воли и нравственных
правил, ставил себя выше природы человеческой! С ледяным хладнокровием,
которого не мог растопить и зной битвы Бородинской, втеснялся он в самые
опасные места. Белый конь полководца отличался издалека под черными клубами
дыма. На его челе, обнаженном от волос, на его лице, честном, спокойном,
отличавшемся неподвижностию черт, и в глазах, полных рассудительности,
выражались присутствие духа, стойкость непоколебимая и дума важная.
Напрасно искали в нем игры страстей, искажающих лицо, высказывающих тревогу
души! Он все затаил в себе, кроме любви к общему делу. Везде являлся он
подчиненным покорным, военачальником опытным. Множество офицеров
переранено, перебито около него: он сохранен какою-то высшею десницею. Я
сам слышал, как офицеры и даже солдаты говорили, указывая на почтенного
своего вождя: "Он ищет смерти!" Но смерть бежит скорее за теми, которые от
нее убегают. 16 ран, в разное время им полученных, весь ход службы и
благородное самоотвержение привлекали невольное уважение к Михаилу
Богдановичу. Он мог ошибаться, но не обманывать. В этом был всякий уверен,
даже в ту эпоху, когда он вел отступательную, или, как некто хорошо сказал,
"войну завлекательную!" Никто не думал, чтобы он заводил наши армии к цели
погибельной. Только русскому сердцу не терпелось, только оно, слыша вопли
отечества, просилось, рвалось на битву. Но предводитель отступления имел
одну цель: вести войну скифов и заводить как можно далее предводителя
нашествия. В другой стороне был другой человек, которого усвоила себе
история, который, без связей и отношений в России, одним личным
достоинством, вынудил всеобщее уважение у современников; я не говорю уже о
потомстве: оно не смотрит на отношения и ценит одни дела. Не спрашивая,
можно было догадаться, при первом взгляде на его физиономию, чисто
восточную, что род его происходит из какой-нибудь области Грузии, и этот
род был из самых знаменитых по ту сторону Кавказа. Это был один из родов
