пор: заново выбеленные стены коридоров, залов и покоев еще не успели
покрыться копотью.
1
Время летело быстро - ежедневные хлопоты скрадывали круговращение
небес. И дела, естественно, подпирали снизу.
Он вспомнил, как недавно пожаловал с изъявлениями верности
новгородский наместник Федор, не то долго хворавший, не то с большого ума
выжидавший, чем кончится возня в Хоромах. Дождавшись, прибыл с кое-каким
золотишком, присягнул. Виктор встретил его без укора, обласкал, а
небольшой, туго набитый мешочек небрежно отложил в сторону, мол, эка
невидаль!
Золото, впрочем, было кстати. После ухода наместника казначей принял
золото, взвесил, записал и буркнул: "Маловато будет!"
Правитель только вздохнул в ответ. Золота не хватало. Каждый день
приходилось ломать голову - где взять еще? Война войной кормилась, а в
мирное время надо было содержать воинство в сытости и строгости, да еще
патрули утроенные, да караульные службы, заведенные по всему приграничью,
- в секретной мастерской просто не успевали чеканить монету. И главные
траты были не на войско.
Замирение с Казанью открыло новую статью расходов. Что ни месяц - от
Сафара приходило новое посольство со щедрыми дарами. Богатые подарки
вручались советникам и тысяцким, большим и малым служителям Хором, да
порой и простым сотникам. Обижать Сафара не след, хотя такой прикорм не по
душе был Виктору, а уж Мартын просто темнел лицом, заслышав о новом
посольстве. Хитер Сафар, умен, хорошо, что не враг, да только слишком
много друзей у него здесь появилось. Верные люди сообщили, будто один из
старых недругов Сафара неожиданно примирился с ним, отошел от борьбы за
власть и в узком кругу говорил, что теперь нет надобности Москву воевать,
ее можно просто купить. Вот и приходилось не жалея сыпать золотом в
Казани, обзаводиться друзьями, да желательно при дворе, чтоб не только
глазами и ушами Москвы были, но и нужное слово при случае ввернули. От
Сафара недавно послание пришло, просил для торговых людей и посольств
разрешить на подворье мечеть выстроить.
И наместник рязанский вдруг дружбой воспылал, шлет одно за другим
заверения в верности, но присягнуть до сих пор не удосужился. Евсей
докладывал, что у двух советников в последнее время частенько встречают
рязанских гостей, а среди горожан замечены были дружинники из Рязани. Ну,
Евсей мог и перебдеть, выучка не та, далеко ему до Николая.
Вот кто был мастером сыска, так это Боров! Хотя недоглядел, не уберег
Сармата...
Вспомнив, как они расстались с Николаем, Виктор вздохнул. Былая
неприязнь давно забылась, смазалась, и в первые дни нового правления
Виктор все ждал, когда явится пред его очами Николай. Тот же не выходил со
своего хитрого этажа с тайными узилищами, мрачными темными коридорами и
чудовищно скрипучими полами. А потом объявился.
Виктор хотел немного попенять за медлительность, но при этом выказать
милость - с первых же часов правления он понял, что Николай ему позарез
нужен. Но, к его удивлению, Николай, тихим голосом и не поднимая головы,
попросил отставки, а когда голову поднял, то Виктор с досадой обнаружил,
что глаза Борова красны, а веки опухли, словно от слез. И тут же Виктор
понял, что воистину от слез - оплакивал Николай своего бывшего Правителя,
и, может, он единственный был, кто так скорбел по Сармату. Одна мысль
заставила Виктора покраснеть - а ведь только Боров не отрекся и не предал
Сармата, что ни говори - новое правление воздвигалось на крови старого
хозяина. Мысль эту Виктор тут же изгнал, а с Николаем говорил долго и
любезно, но увещевания пропали втуне, после всего сказанного Боров
дрожащим голосом опять попросил отставки. И немедленно получил ее.
А через день принес списки своих людей, и Виктор содрогнулся,
обнаружив в каждой сотне по десятку соглядатаев, да причем некоторые из
них бойцы испытанные, еще с саратовских времен, а что касается двора, так
у Правителя просто челюсть отвисла, когда он увидел аккуратный столбик
имен советников и даже одного тысяцкого. Долго сидел над списком, потом
кликнул Николая разобраться, откуда столько людей на него работали, да чем
их обольстил или запугал, но Боров уже исчез, и с тех пор его никто не
видел.
Уходят люди. В канун весны вдруг зашел Семен Афанасьевич прощаться.
На вопросы недоуменные отвечал уклончиво, хмыкал, порядки строгие
нахваливал, а потом сказал, что дел здесь невпроворот, пока у Правителя
руки освободятся, десять лет пройдет, а его ждут, да и Белову невмочь
молодняк пестовать, все время гадая, жива его родня или вырезали под
корень.
Виктор предложил Курбатову взять с собой любую тысячу на выбор, но
старый атаман покачал головой. Есть десяток крепких ребят, каждый сотни
стоит, а больше и не надо. Дойдут и так. Представив себе, как они проложат
себе путь и сколько кровищи за ними потянется, Виктор покачал головой, но
ничего не сказал Курбатову. На том и расстались. Старик ушел немного
обиженный, он долго ждал похода за Волгу, но так и не дождался, а сложные
и хитрые интриги были ему непонятны да и не по нраву.
И Мартын чуть не помер. Хворь долго не отпускала. Он держался,
переносил на ногах. Лихорадка странная трясла его - глаза сумасшедшие,
ничего не видит, на людей натыкается. Ксения присматривалась к нему, а
потом вдруг велела как-то вечером, после трапезы, лечь на диван. Слова
Ксении удивили Виктора, а тысяцкий Чуев засмеялся было, но осекся под ее
взглядом. Мартын покорно лег и закрыл глаза. Ксения положила ему на лоб
пальцы и долго что-то шептала, а Мартын вяло, как бы сквозь сон бормотал в
ответ.
Поднялся бодрый, оглядел всех веселыми глазами и спросил вина. Ночью
Ксения рассказала Виктору, что давно, сразу после взятия Казани, верховный
маг наложил на Мартына заклятье, предварительно усыпив, а в заклятии том
был приказ убить ее, ежели верховному магу нанесут какой ущерб. Теперь
заклятие снято, и она уверена, что Мартын будет верным другом. "Новое
заклятие наложила?" - спросил Виктор, но не разглядел в темноте,
улыбнулась она или нет.
Мысли ходили кругами, но опять возвращались к тратам. Стена,
возводимая перед Хоромами, тоже требовала денег. Поиски в старых домах
себя не оправдали, в руинах теряли каждый день людей: то земля вдруг под
ногами осыпалась в бездонный провал, то падала бетонная плита, обрушивая
на головы перекрытия этажей. Да и неведомая смерть подстерегала в мрачных
завалах: пропадали разборщики, а потом находили тела их, убитых страшно.
Мастеровые люди ставили печи и обжигали кирпич, но горожане за всякую
работу требовали денег, а когда попытались их чуток поприжать, то едва не
случился бунт - тысяч двадцать москвичей привел мясник Кирилл ночью с
факелами под окна Хором разговаривать с Правителем. Хорошо, тысяцкие
догадались казармы запереть и дозорных отозвать, а то неровен час пальнул
бы кто! До утра Виктор беседовал с выбранными, был ласков, кроток,
подтвердил все вольности, в которых присягал еще Сармат, не отказался и
сам присягу городу принести, в свое время, разумеется. Разошлись
полюбовно, но после этого неделю в Хоромах все на цыпочках ходили.
Советников, что решили было горожан пощипать, в тычки прогнали, сгоряча
досталось и Евсею, хотя он был против затеи с налогом.
Впрочем, с городом поладили быстро. Через месяц после того, как все
патрули были отозваны и на окраинах начали пошаливать невесть откуда
взявшиеся лихие люди, депутация горожан снова объявилась у Виктора и
спросила, чем за порядок вносить плату - золотом или кирпичом?
Вот тогда он и задумался - не пора ли заглянуть в убежище? Не хотел
трогать кунцевское золотишко, берег на самый крайний случай, да, видно,
край уже настал. Могли забрести ненароком старатели. Медленно, очень
медленно росла стена, а по ночам иногда просыпался в липком поту -
чудились ему орды врагов, идущих тайными тропами к Москве, чтобы встать
под окнами Хором. И впрямь, как объявятся здесь стаи чудовищных медведей,
да как начнут в двери ломиться! Стена нужна позарез, высокая крепкая
стена.
Зимой вдвоем с Андреем они добрались до убежища. Старого Иосифа и
след простыл. Обнаружили на столе надпись "Все на месте", сделанную, судя
по всему, пальцем какой-то зеленой бледной краской.
Так оно и оказалось. Сволокли золотые кирпичики, которых оказалось
неожиданно много, в самый дальний и глухой закуток, поверх накидали хлама,
тряпья, гнили разной. Прикинув на глазок, Виктор сообразил, что вдвоем, да
и втроем не унести. Да и еще много барахла накопилось. Снаряжать надо
отряд, из самых верных людей. Или, наоборот, взять всякую дрянь, а потом в
воду. Сам удивился своей мысли и отбросил ее. Но не забыл. Еще пожалел,
что старика на месте не оказалось, хороший мог быть советник!
Вернулся Андрей и шепотом доложил, что близ угловой башни берег
совсем размыло, подвода не пройдет, а если по воде, то на обратном пути
завязнет. Пока будут сгружать-разгружать - настанет утро.
Решение нашлось сразу. Виктор послал одного из дружинников к подводе,
велел ждать у ворот монастыря. Андрею же сказал, что где-то здесь в стене
дверь, пусть достучатся, стража должна быть хоть какая. А потом по четыре
человека за каждый ящик и быстро через монастырские дворы к стенам. Сразу
надо будить настоятеля, чтоб долго не разговаривать с монахами.
Вскоре заполыхали факелы на стенах, скрипнув, отворилась дверь в
стене, и дружинники, кряхтя и вполголоса ругаясь от натуги, потащили груз.
До монастырских ворот их проводил заспанный служка в кое-как накинутой
одежде, а там из тьмы выступил сам отец-настоятель и грозно осведомился,
по какой надобности ночные шастания учиняют, да по чьему велению? В ответ
Виктор молча хлопнул его по плечу.
- А, это ты! - пробурчал Дьякон. - Неймется тебе...
Виктор извинился за вторжение, сказал, что беспокойства никакого не
доставит, и вернулся на берег, за последними ящиками. Вслед за ним явился
и настоятель в сопровождении нескольких отчаянно зевающих монахов. Дьякон
внимательно посмотрел на ящики, хмыкнул, но ничего не сказал. А потом,
когда дружинники с последним ящиком исчезли в проходе, придержал Виктора
за локоть и движением руки отослал свою братию.
- Вот что, - сказал Дьякон, когда они остались одни на берегу. - Ты
свое дело крепко знаешь, наслышан. Только помни, что душа у тебя одна.
Береги душу, гневу волю не давай. И себя береги...
В темноте Виктор не видел глаз Дьякона. Говорил настоятель негромко,
слабым голосом, казалось, что-то страшило его.
- Не понимаю тебя, - сказал в ответ Виктор.
Дьякон закашлялся, потер грудь.
- Хворь одолела, - сообщил он. - Ослаб телом. Скоро предстану перед
Отцом небесным. А ты себя блюди, без властного закона люди в скотство
впадут, а одним законом Божьим сейчас мало кого удержишь. Да-а...
Он снова замолчал, а Виктор со все возрастающим недоумением ждал,
когда Дьякон заговорит снова. Он никогда не видел его таким: неуверенным,
со слабым, дрожащим голосом. Может и впрямь плох? Но в плечах по-прежнему
широк, стоит твердо, да и рука крепка. Наверно, заботы одолели.
В воде плеснула невидимая рыба, со стороны реки ветер гнал удушливую
вонь гниющих водорослей. Виктор посмотрел на ту сторону. В неясном
размытом свете луны берег темнел угрюмой полосой без малейшего просвета.
- Береги себя, - сказал настоятель. - Помнишь, был у меня один... Не
совладел со страстями, ушел. Куда делся, не знаю. Может пропал, а может и
