пять, потом они потеряли "Марсвин" Сумаррфугла, значит, сколько осталось?
Три. Он пересчитал еще раз. Три.
- Немного погодя галеры вернулись и притащили на буксире эту штуку. Я
тоже не мог понять, что это такое, и послал Скарти на "Морском змее" с
удвоенной командой гребцов. Он сказал, что сможет обогнать любого грека,
будет на море ветер или нет. Я велел ему опасаться греческого огня, и он
обещал быть осторожным. Но на сей раз это оказался не греческий огонь.
Шеф еще раз посмотрел на плот, теперь он смог различить на нем какие-то
выпуклости. И было в них что-то знакомое. Очень знакомое.
- Скарти вышел в море, - сказал Бранд, - и стал подходить к плоту.
Греки подпустили его поближе, а потом - бац! В воздухе полно камней от
катапульт, "Морской змей" рассыпается на воде, на него налетают греческие
галеры...
- Скольких человек мы потеряли? - глухо спросил Шеф.
- Ни одного. Вся команда Скарти родом с Готланда, они плавают как
дельфины. А когда сзади полыхнуло пламя, ну и быстро же они поплыли!
Хорошо, что Хагбарт был начеку, он послал пару ядер в воду перед галерами,
и те убрались восвояси.
Да, даже в дымке можно разглядеть на плоту силуэты онагров, понял Шеф.
По меньшей мере четыре штуки. А может быть, и больше. На плоской
поверхности плота им не мешают стрелять никакие мачты, никакие
шпангоуты не рассыпятся из-за мощной отдачи, так что можно ставить
столько катапульт, сколько заблагорассудится. И ведь не Шеф был
изобретателем катапульт, по крайней мере, такой их разновидности, как
онагр, он же мул. Потому что мулы раньше были онаграми, метательными
машинами римских воинов; заново их создал дьякон Эркенберт. Он не забыл
об онаграх, и машины не обманули его ожиданий. И тут вдруг Шеф понял,
почему не сразу распознал катапульты на плоту, хотя они и казались ему
знакомыми.
Они были закрыты броней. Стальными плитами, подобно тем, что стояли
на старом "Неустрашимом" Шефа.
И в том, что делали их расчеты, также было что-то знакомое. Шеф
огляделся на ровной поверхности мола, она возвышается на шесть футов над
водой, они с Брандом могут, презрев свои титулы, просто прыгнуть в воду,
нет ли здесь лесенки, чтобы уцепиться...
В небе раздался свист, камень звучно ударил о камень, во все стороны
полетели осколки, Бранд с изумлением утирал со лба кровь. Это ядро
ударилось о внешнюю сторону каменного пирса. Но послано оно было в цель,
и этой целью были Шеф с Брандом. А на плоту у противника не меньше че-
тырех катапульт.
Шеф без церемоний столкнул Бранда в воду гавани, под защиту каменной
стены, и сам сразу спрыгнул следом. Они бултыхались в теплой воде, а над их
головами проносились ядра, зарываясь в воду среди рассеянных по гавани
лодок. Послышались крики шкиперов, отчаянно старающихся развернуться и
подойти под защиту каменной стены мола.
- Итак, в открытое море нам не прорваться, - сказал Шеф. - Мы могли
бы выстрелами разогнать галеры, но этот плот для нас то же самое, чем был
"Неустрашимый" для наших противников. Маневрировать он не может, но и
потопить его нельзя. Но для чего они это делают? Бранд, чего они
добиваются?
- Что ж, - ответил Бранд. - Я всегда был уверен, что тебя не зря
считают сообразительным. Но раз ты спрашиваешь, я скажу: все это
необычайно похоже на то, что у некоторых чудаков зовется осадой.
В походном лагере халифа, который медленно и неуклонно вел свои войска
на битву с предателями-евреями и северными пиратами-многобожниками,
три женщины, сбившись в кружок, тихонько переговаривались между собою.
Одна была англичанкой: с пепельными волосами и зелеными глазами,
красавица в собственной стране, любопытная диковинка среди шатров
правоверных. Несколько лет назад ее захватили датчане и, как девственницу,
продали за сотню золотых дирхемов. Другая была родом из пограничных
франкских земель: дочь раба, еще в детстве проданная хозяином, которому
понадобились деньги. А третьей была черкешенка с далеких восточных
окраин исламских земель, уроженка страны, народ которой издревле добывал
себе средства к существованию продажей своих женщин, славящихся
красотой и искусностью в любви. Подруги разговаривали на принятом в
многоязычном гареме жаргоне, в основе которого лежал арабский язык,
разбавленный иностранными словами. Этот жаргон предназначался для того,
чтобы скрыть некоторые секреты от вечно подслушивающих евнухов,
которые сторожили красавиц.
Все три женщины были раздосадованы и испуганы. Раздосадованы потому,
что их вырвали из привычного кордовского комфорта и заставили
сопровождать своего хозяина, вместе с десятком других красавиц скрашивать
ему тяготы походной жизни. Разумеется, им не приходилось и шагу ступить,
их всюду носили в устланных шелками и пухом паланкинах. Разумеется,
нашлись рабы, чтобы ночами неустанно размахивать опахалами. Но твердую,
выжженную солнцем землю лагеря невозможно было превратить в тенистые
столичные дворики с фонтанами. Пусть их повелитель гордился, что
переносит тяготы и невзгоды - хотя и в весьма ограниченном объеме -
вместе с теми, кто по пыльным дорогам шел на битву с неверными, но
женщины не находили в этом утешения. Одна из них была христианкой,
второй пришлось принять ислам в десять лет, а третья вообще была родом из
страны с такой необычной религией, что ее все равно не смог бы понять ни
один чужеземец. Ничто так не способствует атеизму, как смешение
множества противоречивых верований.
Для опасений у них было две причины. Во-первых, ни одна из трех до сих
пор не подарила халифу ребенка. Поскольку этот факт не мог объясняться
недостаточным рвением повелителя правоверных, их бесплодие считалось их
виной, если не следствием преднамеренного убийства нерожденного еще
ребенка. А второй причиной страха этих трех женщин было то, что никакие
стены роскошных шатров не могли заглушить крики несчастных, которых
каждый вечер казнили на плахе, забивали палками или сажали на кол за
малейшую провинность и неугодность. Женщины страшились внезапных
перепадов настроения Эр-Рахмана, а уж в таких вещах во всем лагере лучше
них не разбирался никто.
- Халиф по-прежнему прислушивается к этому недоноску Мухатьяху, -
сказала англичанка. - Тот все время нашептывает ему, подстрекает, а сам
просто чахнет от зависти и злобы.
- Не может ли Мухатьях однажды съесть чего-нибудь, от чего ему
поплохеет? - поинтересовалась черкешенка.
- Халифу доложат, что это был яд, - отозвалась фанкская девушка. - И
кто знает, на кого тогда падет его гнев? У нас нет человека, которому можно
доверять. Здесь нет.
- Так может быть, пусть он добьется своего, и мы все сможем вернуться
домой?
- Домой? - переспросила англичанка. - Ты хочешь сказать, в Кордову?
И это самое лучшее, на что мы можем в жизни рассчитывать? Ждать, когда
халиф от нас устанет и пришлет человека с удавкой? Сколько лет тебе
осталось, Берта? А тебе, Оулед? Мне уже стукнуло двадцать три.
- А что же нам еще остается? - расширив глаза, спросила Берта.
Англичанка, ее звали Альфлед, участвовала во многих гаремных интригах.
Она не стала оглядываться и не изменила выражения лица, она засмеялась и
зазвенела браслетами, якобы рассказывая о новой любовной игре, которую
приготовила для халифа.
- Мы тут пропадаем в походной пыли и зное. Это ужасно, и все, чего мы
хотим, - это чтобы халиф поскорее победил и мы наконец смогли вернуться
в Кордову. Но что, если халиф потерпит поражение? Его армия и его флот
недавно были разгромлены, вот почему мы здесь. А после поражения...
- Нами, как законной добычей, попользуется пол-армии.
- Не исключено. Но все зависит от армии. Вы ведь слышали, о чем
рассказывала нам в Кордове та датчанка. В одной из сражающихся здесь
армий в рабство никого не берут, и эту армию возглавляет мой
соотечественник. А в армии Римского императора полно твоих земляков,
Берта. Если мы наложим на себя крестное знамение и попросим защиты от
приверженцев Пророка, христианские священники будут нам рады.
- Но если ты отвернешься от Аллаха и отречешься от shahada, пощады от
мусульман тебе не будет, - возразила черкешенка.
- Нам нельзя проигрывать, вот и все.
- Так что же нам делать?
- Подстрекать халифа ринуться в бой, но так, чтобы он потерпел
поражение.
- И как это устроить? У халифа есть поднаторевшие в военном деле
генералы, он будет слушать их советы, а не наши. Да мы и сами не знаем, ка-
кой совет будет правильным, а какой нет.
- Мы не разбираемся в стратегии, - торжественно заявила Альфлед, -
но мы разбираемся в людях. Выберем самого большого дурака и будем
поддерживать его точку зрения. Самый большой дурак у нас - Мухатьях.
Давайте поможем ему. Пусть наши голоса на подушках нашептывают то же
самое, что этот осел говорит на совете. И мы еще кое-что добавим. Как мы
желаем победы нашему повелителю, такому сильному, такому воин-
ственному, такому страстному...
Ее сарказм был принят с молчаливым одобрением. Потом девушка из земли
франков сказала:
- Так, значит, мы договорились, что в случае удачи та из нас, которая
будет в фаворе у победителей, замолвит словечко за остальных? Если так,
тогда я с вами. Но я бы тогда посоветовала еще одно, а именно - потянуть
время. С каждым днем боевой дух в войске халифа падает. Чем сильнее будет
беситься из-за этого халиф, тем быстрее станет распространяться зараза.
Среди тайных едоков свинины, среди бывших христиан мустарибов, среди
сторонников Тулунидов, среди читателей философских книг греков, среди
тех, кто хотел бы переписать Коран. Среди всех тех, кто в глубине души
верит в то, что сказала нам датчанка.
- Что нет Бога и нет Аллаха, - горячо подхватила Альфлед.
- Что вообще никаких богов нет, - поправила ее черкешенка.
ГЛАВА 5
Кольцо вокруг Септимании постепенно затягивалось, сначала блокада стала
плотной, потом явной, потом слишком явной. Князь города-крепости
Бенджамин ха-Наси на первых порах не хотел об этом и слышать, будучи
уверен, что бед, накликанных на него гостящими в городе чужеземцами,
можно избежать. А если не избежать, то по крайней мере направить их по
адресу, в случае необходимости схватить чужаков для выдачи разъяренному
Римскому императору или выгнать в море навстречу грекам с их греческим
огнем.
Вскоре он избавился от подобных заблуждений. Стало очевидно, что
император в своей священной ярости не делает различия между
христианскими еретиками, которые спрятали от него драгоценный Грааль,
язычниками, которые этот Грааль выкрали, и евреями, которые отвергли
Христа и кричали "распни Его". Парламентеры, посланные Бенджамином,
однажды на рассвете "вернулись" - их головы перебросили в мешке через
стену. Распространился слух, что перед смертью их насильно крестили,
чтобы, по собственным словам императора, дать неверным собакам
последний шанс на спасение души. В тот же день защитникам крепости с
безопасного расстояния прокричали о поставленных императором условиях:
первое и самое главное - Грааль, во-вторых, выдача его похитителей во
главе с одноглазым королем, а в-третьих - капитуляция всего гарнизона и
выдача должностных лиц города, босиком, в одних рубашках и с веревками
на шее, в знак полной покорности воле Господа и Его наместника на Земле.
Но Грааля в Септимании не было. А без него рассчитывать на милосердие
императора не приходилось. С печалью вспоминая Римского императора
Веспасиана и падение Масады из своей давней истории, иудеи Септимании
приготовились к отчаянному сопротивлению. Гонцы спускались по веревкам
со стен или пробирались вдоль побережья, пытаясь передать сообщение их
номинальному повелителю, кордовскому халифу, о нападении христиан на
Dar-al-islam, дом ислама. Увы, слишком часто окрики и вопли в ночи
свидетельствовали, что гонцов перехватили. Ни у кого не возникало
сомнений, что халиф откликнется на вызов христиан. Другое дело, как долго
он будет собираться, насколько охотно станет защищать своих подданных,
исповедующих другую религию, и каких сплетен о предательстве евреев он
