Зарубежная фантастика - Гаррисон, Холм

Император и молот

Harry Harrison & John Holm "King and Emperor", 1996
ГАРРИ ГАРРИСОН и ДЖОН ХОЛМ

                             ИМПЕРАТОР и МОЛОТ

                                  ГЛАВА 1

  Император римлян узнал теперь то, что на протяжении истории довелось
узнать уже многим измученным военачальникам: чем больше помощников в
серьезном и трудном деле, тем больше проблем, если только подчиненные не
настолько дисциплинированны, чтобы отказаться от самодеятельности и от
преследования собственных интересов. Те, кто хорошо знал императора,
заметили его побелевшие вдруг костяшки рук и зажатость шейных мышц.
  Остальные заметили только тихий голос и внимание, с которым он слушал.
  По-видимому, барон Бежье был на ножах с епископом Безансона. Их
отряды имели примерно одинаковую численность, сто человек и сто двад-
цать, и считались средними по проявляемой лояльности и рвению. Оба отряда
пришли издалека, поэтому в них не могло быть тайных еретиков, но не было
в них и соотечественников императора. Их поставили в среднее кольцо
охраны из трех, которым Бруно окружил Пигпуньент, и они днем
патрулировали почти непроходимые кустарники, а в часы ночного отдыха
изнемогали в зное, поднимавшемся от обожженной солнцем почвы. Они
спорили из-за воды, как и вся остальная армия.
  Барон считал, что епископ слишком рано снимает своих людей с
патрулирования, чтобы они первыми добрались до источника, напоили
лошадей и мулов, а людям барона потом приходится пить мутную воду. Как
будто на десять миль в округе где-то была сейчас немутная вода.
  А в это время, думал Бруно, рабочие с кирками и лопатами все ближе и
ближе подбираются к главной тайне. Не далее как сегодня утром они обнару-
жили в каменной стене, которую разбирали, потайной ход. Он вел от
замаскированных в стене ниш вниз к самому основанию крепости и выводил
наружу на дне ущелья - для бегства в том случае, если крепость не сможет
выдержать штурм. Бруно был уверен, что никто им не воспользовался. В
противном случае гарнизон не стал бы сражаться до последнего. Но где есть
один тайный ход, там может быть и другой. Время от времени шум огромного
военного лагеря перекрывался грохотом падающего камня, который
несколько десятков человек сковырнули подъемным механизмом с места и
сбросили в глубокое ущелье. У Бруно болела голова, по шее текли ручьи пота,
он чувствовал неистовую потребность вернуться на раскопки и подгонять
рабочих. Вместо этого ему приходилось слушать спор двух дураков на языке,
который он с трудом понимал.
  Внезапно барон Бежье вскочил, ругаясь на своем диалекте. Епископ
демонстративно пожал плечами, притворяясь, что истолковал движение ба-
рона как намерение уйти. Зевнув, он протянул через стол руку с блеснувшим
на пальце епископским перстнем: дескать, целуй перстень и иди себе.
  Разъяренный барон ударил по протянутой руке. Епископ, в чьих жилах, как
и у барона, текла кровь десяти поколений воинов, в свою очередь вскочил,
хватаясь за оружие, которого не носил. Барон мгновенно выхватил свой
кинжал, длинный и узкий misericorde, предназначенный для того, чтобы ко-
лоть им в сочленения лат или в глазную щель.
  Намного быстрее движения барона, быстрее, чем мог бы заметить глаз,
взметнулась рука императора, перехватив запястье барона. Гориллообразные
плечи перекатились под кожаными доспехами, которые все еще носил
император, - рывок, хруст костей, и барон врезался в стену палатки. Те-
лохранители для проформы вытащили палаши, но не двинулись с места. Во
многих сражениях и стычках они убедились, что их император не нуждается в
защите. Он с голыми руками был более опасен, чем искусный рыцарь в
полном вооружении. Баварец Тассо вопросительно поднял бровь.
  - Уведите его, - коротко приказал Бруно. - Он обнажил оружие в
присутствии своего императора. Прислать к нему священника, а потом пове-
сить. Его графу скажите, что я жду от него рекомендаций, кому передать во
владение Бежье. Его людей отошлите домой. - Через мгновение он
передумал: - Они могут взбунтоваться. Возьмите десяток из них, каждому
отрубите левую руку и правую ногу, скажите им, что это милосердие им-
ператора. А вы, ваше преосвященство, - обратился он к епископу, - вы его
спровоцировали. Я налагаю на вас штраф в размере годового дохода вашей
епархии. А пока вы его не выплатили, вам дозволяется усмирять свой
чересчур горячий нрав. Десять ударов канторской плеткой ежедневно. Мой
капеллан проследит за этим.
  Он уставился через стол на побледневшее лицо епископа, который очень
быстро сообразил, что не следует больше ни секунды раздражать императора
своим присутствием. Барон Бежье уже исчез, его увели к никогда не
пустовавшим виселицам на краю лагеря. Епископ попятился, кланяясь и
соображая, как быстро сможет собрать тысячу золотых солидов.
  - Что там за шум? - поинтересовался император.
  Тассо, bruder Ордена Копья, внимательно вгляделся вдоль рядов палаток и
бараков.
  - Агилульф, - ответил он. - Наконец-то прибыл.
  На лице императора расплылась одна из его неожиданных чарующих
улыбок.
  - Агилульф! Долго же он добирался. Зато это означает тысячу человек,
истинных германцев под командой офицеров из Ордена Копья. Мы сможем
убрать этих мерзавцев, которые охраняют западные подходы, и заменить их
нашими надежными парнями. И, осмелюсь сказать, у Агилульфа найдется
пара дюжин настоящих мужчин с кнутами, чтобы заставить этих ленивых
чертей в крепости работать. Ха, его ребята хорошо отдохнули на море, они
будут рады взяться за дело.
  Тассо кивнул. Казалось, император развеселился: в эти дни его настроение
быстро менялось. Если бы эти идиоты в палатке повнимательней взглянули
тогда на Бруно, они бы поняли, что его лучше не раздражать. А вот сейчас
можно рискнуть.
  - Люди барона, ты велел отрубить им руки и ноги, - отважился Тассо. -
Десять человек, ты сказал? Или хватит пяти? Не только руки, но и ноги, так?
  Улыбка императора исчезла, он пересек палатку, прежде чем Тассо успел
моргнуть или подумать о самозащите. Он, впрочем, и не пытался.
  - Я знаю, к чему ты клонишь, Тассо, - сказал Бруно, глядя с высоты
своего среднего роста в глаза высокого баварца. - Ты считаешь, что я слиш-
ком жесток с этими ублюдками. Да, я жесток, потому что наступили жестокие
времена. Мы больше не можем позволить себе неудачу. Не сейчас, когда
дьявол вырвался на свободу. Он вырвался.
  - Дьявол вырвался на свободу? - вмешался другой голос, хриплый и
неприветливый голос дьякона Эркенберта, который пришел для доклада
повелителю с испытательной площадки, где неустанно трудился над
усовершенствованием своей осадной катапульты. - Когда это случится, мы
увидим предвозвестия и знамения в небе.
  
  В лагере кордовского халифа телохранители тоже чувствовали себя
неспокойно. Каждый вечер, когда армия останавливалась на ночлег, в землю
вбивали колы для казней, каждая ночь омрачалась воплями людей, которые
чувствовали, как острие кола пронзает им внутренности, хотя они всеми
силами старались удержаться на железном кольце, не дающем им умереть
сразу. Поговаривали, что храбрый человек способен сам скользнуть вниз,
чтобы кол поскорее проткнул кишки и печень. Впрочем, от заднего прохода
до сердца расстояние велико - слишком велико для дюжинной смелости.
  Халиф пребывал в мрачном настроении из-за многочисленных поражений,
непривычных для правоверных приверженцев Пророка. Флот был сожжен и
рассеян, многие войска буквально растоптаны, а остальные деморализованы,
медленно и неохотно сближаясь с противником. Если в ближайшее время не
поступят хорошие новости, снова будут ночные вопли и казни. Может быть, и
среди самих телохранителей. Расстилая кожаный ковер и обнажая свои
скимитары, телохранители молили небеса послать козла отпущения.
  В запыленной одежде вошел капитан кавалерийских патрулей. За ним на
веревке волокли юношу со связанными запястьями, тот пытался подняться на
ноги и выкрикивал проклятья. Телохранители с облегчением переглянулись,
пропуская капитана. Жертва на этот вечер есть. Возможно, она смягчит
повелителя.
  Мухатьях не замечал зловещего взгляда халифа, он утвердился на ногах и
сердито расправил изорванные одеяния.
  - Ты ученик Ибн-Фирнаса, - неторопливо заговорил халиф. - Мы
послали тебя сопровождать северных франков, их флот с таинственными ма-
шинами, которые должны были потопить красные галеры греков. Северяне не
потопили галеры, они сбежали, по крайней мере, так нам рассказывали
немногие спасшиеся - перед тем как были казнены. А что расскажешь нам
ты?
  - Предательство, - прошипел Мухатьях. - Я расскажу о предательстве.
  Никакое другое слово не могло лучше соответствовать настроению халифа.
  Он откинулся на подушках, а Мухатьях, приведенный в ярость долгими
днями молчания и всеобщего презрения в море, днями вынужденного
безделья и заключения в иудейской тюрьме, начал свой рассказ: об отпадении
северян от союза с арабами, об их трусливом нежелании напасть на греков, об
их невежественных забавах с секретами кордовских мудрецов. И хуже всего,
о предательстве по отношению к Пророку и его слугам, совершенном
богатыми евреями, которых халиф защищал от христиан, а они отплатили
тем, что заключили союз с пожирающими свинину и пьющими вино.
  Искренность Мухатьяха была очевидна. В отличие от всех, с кем халиф
говорил за последние недели, юноша ничуть не заботился о собственной
безопасности. Становилось ясно, что единственным его желанием было
обрушиться на врагов Шатт аль-Ислам и истребить их. Снова и снова в его
словах сквозил упрек халифу: он был слишком снисходителен, своим
долготерпением он позволил своим тайным врагам набраться дерзости. Такие
упреки халиф готов был выслушивать. Речи честного человека.
  - Когда ты в последний раз утолял жажду? - спросил под конец халиф.
  Мухатьях выпучился на него, в своем неистовстве забыв о мучающей его
жажде.
  - Перед полуднем, - сипло ответил он. - Я ехал во время дневного зноя.
  Халиф взмахнул рукой:
  - Принесите шербет для этого правоверного. И пусть все узнают о его
усердии. Когда он напьется, наполните его рот золотом и приготовьте по-
четную одежду. А теперь пошлите за нашими генералами, адмиралами и
хранителями карт. Пусть все приготовятся повернуть нашу армию против
евреев. Сначала идем на евреев, потом - на христиан. На врага внутри ворот,
а потом на врага снаружи.
  Заметив хорошее настроение халифа, те, кто держал наготове узников, чья
казнь должна была смягчить сердце повелителя правоверных, молча увели
несчастных прочь. Ничего, пригодятся в другой раз.
  

                                  ГЛАВА 2

  Столпившиеся на палубе "Победителя Фафнира" люди смотрели на
Соломона кто с недоверием, а кто и с ужасом.
  - Повтори-ка еще раз, - проговорил Бранд. - Он хочет, чтобы мы
разобрали змея, и доставили его вместе с материалами еще на двух змеев в
горы, и захватили с собой целую милю тросов, Толмана и еще двух
мальчишек?
  Соломон согласно склонил голову:
  - Так распорядился ваш повелитель.
  Все взгляды обратились к Стеффи Косому, стоявшему на шаг позади
Соломона с выражением полного замешательства на лице. Он переминался с
ноги на ногу, не в силах взглянуть в лицо командирам двумя глазами
одновременно.
  - Так он и сказал, - запинаясь, подтвердил Стеффи. - Чтобы три змея, и
к ним навроде охрану, погрузить на мулов и доставить в горы со всей
скоростью, только еще быстрее. Так он и сказал, все точно.
  В преданности Стеффи сомнений не возникало, что бы там ни говорили о
его сообразительности. По крайней мере, переданное сообщение не было
ловушкой. Взгляды моряков встретились, снова перешли на Соломона.
  - Мы не сомневаемся, что он так и сказал, - начал Торвин. - Но с тех
пор, как он уехал, здесь кое-что произошло. То, о чем он не знает.
  Соломон поклонился:
  - Мне об этом известно. Ведь не кто иной, как мой собственный
повелитель, приказал, чтобы все наши люди вне крепостных стен, все
торговцы и сельскохозяйственные рабочие ради своей безопасности
немедленно вернулись в город. Мы уже несколько недель знаем, что Римский
император подошел чересчур близко к нам, хотя его армия, видимо, скована
действиями по ту сторону границы. Зато мусульманам до нас осталось всего
два дня пути - для хорошего всадника и того меньше. А ведь арабы, когда
хотят, могут двигаться быстро, как бы ни был медлителен сам халиф. Завтра
утром у наших ворот может оказаться их легкая кавалерия. Возможно, они
уже в горах.
  - Да хрен с ней, с легкой кавалерией, - отозвался Хагбарт. - Что меня
тревожит по-настоящему, так это красные галеры. Взяли и повернули назад.
  Как в свое время делали Рагнарссоны. Мы недавно вышли в море - наши
полдюжины кораблей, - запускаем змеев, а галеры вдруг появились из
дымки, как будто так и задумано. Даже не спешили, просто шли себе со
скоростью двенадцать гребков в минуту. Но все равно чуть не отрезали нас от
гавани. Если бы Толман не заметил их первым, нас бы всех могли сжечь.
  - Если бы нам не пришлось опускать Толмана и вытаскивать его из воды,
мы могли бы уйти в открытое море и там переждать, - сказал Бранд,
продолжая давний спор.
  - Пусть так. Галеры подоспели к гавани сразу вслед за нами, заглянули
внутрь, сожгли зазевавшуюся рыбачью лодку - просто для острастки, по-
казать нам, на что они способны, - и погребли себе дальше на север. Но они
ушли недалеко. Могут вернуться еще до заката.
  - Мы считаем, что мудрее будет, - заключил Торвин, обращаясь сразу ко
всем, - если король вернется сюда и приготовит флот к отплытию.
  Соломон развел руками:
  - Я передал вам его распоряжения. Вы сами говорите, что он ваш король.
  Когда мой князь принимает решение, я с ним больше не спорю. Возможно, у
вас, северян, все по-другому.
  Долгое молчание. Его нарушил Бранд:
  - Ваш князь отпустит нас из города?
  - Он отпустит вас из города. Вы не находитесь под его защитой. Он
позволит мне сопровождать вас. Я нынче в опале. Я резко высказывался по
поводу освобождения юного араба, и князь готов со мной расстаться. Никто
из других его людей не пойдет.
  - Ладно, - сказал Бранд. - Все-таки придется нам это сделать. Торвин,
дай Соломону серебра на покупку мулов. Стеффи, начинай паковать мате-
риалы для змеев и выясни, сколько тебе потребуется мулов. Собери летную
команду.
  - Вы, сударь, отправитесь с нами? - спросил Стеффи.
  - Нет. Я не очень-то подхожу для стремительных маршей, а что-то мне
подсказывает, что вы спуститесь с этой горы намного быстрее, чем под-
нимались. Это если вам еще повезет. Я намерен остаться здесь и подумать,
как оборонять эту гавань. От всего на свете, в том числе и от пламени.
  
  В горах, за несколько миль от берега, Шеф в обычной своей старательной и
скептической манере решил еще разок повторить эксперимент. Белое
вещество, которое показали ему perfecti, он не раз видел раньше. Как и
каждый, кому доводилось убирать в коровьем или свином хлеву. Белая земля.
  Говорят, она образуется из мочи животных.
  Но раньше Шеф не встречал ее кристаллическую разновидность. Он
поинтересовался, как удалось ее получить. Объяснение оказалось вполне
естественным. В Англии, где земля почти все время сырая, тем более земля в
хлеву, практически никогда не могло случиться так, чтобы на белой земле
разводили огонь. Здесь же во время холодной и сухой горной зимы, когда
скотину многие держали прямо в доме, это происходило довольно часто. Все
горцы знали, что белая земля горит ярким пламенем, и однажды кто-то
объединил это знание с умениями арабов, уже хорошо знакомых с al-kimi, al-
kuhl, al-gili и прочими таинственными искусствами. Теперь было известно,
что во взятую из хлева белую землю надо добавить воды, измельченного
известняка и золы из очага, сварить, и в результате получатся такие
кристаллы.
  Горцы называли их "Sal Petri" - "соль святого Петра". Или это
переводилось просто как "каменная соль"? Шеф не знал, да и не
интересовался. Очень скоро он понял, что селитра не имеет отношения к
тайне греческого огня. Но все равно она представляла интерес, как и другие
вещества, с которыми Дети Бога познакомили Шефа. Еще немного новых
знаний.
  Он сложил из щепок стопку, целый ряд стопок, и насыпал на них
кристаллики. Потом в каждую стопку отмерил особую добавку из тех
веществ, что дал ему седобородый Ансельм. В обычных обстоятельствах
каждый костер пришлось бы старательно разжигать от лучины и раздувать с
тем умением, которому каждый ребенок научился или не научился от своих
родителей. Одни люди умеют разводить костер, другим это не дано, так
говорит народная мудрость. Кто умеет, те пойдут в ад, там дьявол задаст им
работы. Но эти костры были необычные.
  Шеф помахал полусырой веткой над собой, чтобы она разгорелась поярче,
наклонился и с нескольких футов бросил ее под первую стопку деревяшек.
  Легкое "паф", яркая вспышка, и костер сразу же превратился в догорающие
угли.
  Он взял еще одну палочку, отошел на три шага, повторил процедуру. На
этот раз вслед за "паф" вырвался язык зеленого пламени.
  - Медные опилки для зеленого цвета, - пробормотал Шеф про себя. -
Так, а что нужно для желтого?
  - Мы называем это орпигмент, золотой краситель, - сказал стоящий
рядом Ансельм, седобородый глава perfecti. - Хотя греки называют его по-
другому. Большинству таких фокусов мы научились от греческих купцов. Вот
почему нам казалось, что это ключ к тайне греческого огня. Впрочем, арабы
тоже делают такие цветные огни, они их зажигают по праздникам в честь
своих правителей и своего Пророка. Они называют это искусство, в котором
достигли больших высот, al-kimi. Учение о перегонке и горючих веществах.
  - Это не греческий огонь, - рассеянно отозвался Шеф, двигаясь вдоль
ряда костров и бормоча себе под нос, какие добавки нужны для различных
цветов. - Это вообще ерунда.
  - Но ведь ты не откажешься от своего обещания помочь нам?
  - Я не откажусь от обещания попытаться помочь. Но вы мне задали
трудную задачку.
  - Наши люди видели, как вы летаете на загадочных машинах. Мы
подумали, что вы сможете налететь на Пигпуньент, как орлы, и унести наши
реликвии по воздуху.
  Шеф подбросил последний факел, посмотрел на результат и, оглянувшись,
сверху вниз улыбнулся маленькому седому человечку.
  - Может быть, когда-нибудь мы научимся и такому. Но опуститься на
скалы, а не в мягкое море? И снова взлететь без тросов, и без помощи летной
команды, и без ветра? Поднять одни боги знают какую тяжесть, вдобавок к
тяжести мальчишки? Нет, для этого понадобилась бы искусность Вёлунда,
кузнеца богов.
  - А что же тогда ты сделаешь?
  - Это потребует больших усилий от каждого из нас. От вас и от моих
людей, которые должны прийти. Покажи-ка мне еще раз, нарисуй на песке,
где находится лагерь христиан и как у них расставлены посты.
  Ансельм резко свистнул, и тот самый мальчонка, который играл на
свирели, подбежал к ним.
  
  На следующий день, когда солнце уже начало клониться к горизонту. Шеф
собрал вместе весь свой отряд - еретиков, викингов, летную команду,
поспешно приведенную Соломоном, - и еще раз изложил все пункты своего
плана.
  Тридцать мужчин и три мальчишки стояли на травянистом уступе
последнего горного склона перед вершиной Пигпуньент, которую было
отчетливо видно даже без подзорной трубы. Кроме нее, в ярком солнечном
свете каждый мог разглядеть, что на прилегающей равнине полно народу: во
всевозможных направлениях двигались конные разъезды, на каждой
прогалине, в кустарнике поблескивали оружие и доспехи. Дойти сюда
оказалось нелегко, приходилось то и дело останавливаться и ждать. Всех,
кого только можно, Ансельм задействовал для прикрытия и разведки.
  Еретики находились на своей земле и вблизи одного из своих тайных
оплотов. И все же каждые несколько минут поступало предупреждение о
стерегущих в ночи христианских всадниках, и Шефу с Ансельмом
приходилось уводить людей с тропы и прятаться в скалах или зарослях
колючего кустарника, пока негромкий окрик или посвист не давал им знать,
что можно возвращаться. Здесь они еще находились в относительной
безопасности, так считал Ансельм. К их уступу вели только две тропы, и обе
сейчас усиленно охранялись. Однако привлекать внимание не стоит.
  Разглядывая весь день после полудня местность, Шеф из осторожности не вы-
совывался, прятался глубоко в тени кустов.
  Сначала Шеф проинструктировал людей из своего отряда, который он
определил как группу захвата. Вместе с ним самим в нее входило всего семь
человек. Пастушок, которого Шеф про себя окрестил Свирелькой за его
предупредительные сигналы, всегда подаваемые на этом инструменте,
должен был стать проводником. Четыре других подростка, выбранные за
бойкость и проворство, чтобы нести святые реликвии. И наконец, Ришье.
  младший из perfecti. Когда Ансельм вывел его вперед, Шеф неодобрительно
покосился. Именно Ришье встречал короля у вершины лесенки, и Шеф был
отнюдь не высокого мнения о его сметливости и даже о его храбрости. В
отличие от остальных Ришье также нельзя было назвать и легким на подъем.
  Хоть и младшему из "совершенных", ему было не меньше сорока лет -
старик, по горным меркам, как, впрочем, и по меркам родных для Шефа
болот, далеко не тот человек, чтобы весь день ходить по кручам или играть в
прятки, ползая среди кустарника. Однако Ансельм настаивал. Только perfecti
знают путь во внутреннее святилище. Нет, описать этот путь другому
человеку нельзя. Даже отказавшись от строжайших правил секретности,
объяснить дорогу на словах невозможно. Только показать. Так что с отрядом
должен идти кто-то из посвященных, и это будет Ришье.
  И во главе группы - сам Шеф. Между прочим, Шеф заметил, что
Свирелька смотрит на него с тем же сомнением, с каким сам Шеф смотрел на
Ришье, и было понятно почему. Среди легковесных горцев Шеф выглядел
своего рода Стирром. Он был на полторы головы выше любого другого
человека в отряде, включая Ришье. Вес его превышал вес Ришье на пятьдесят
фунтов, а всех остальных - по крайней мере на семьдесят. Выдержит ли он
темп, когда понадобится быстрота? Сможет ли незамеченным пробираться
под покровом кустарника? Очевидно, Свирелька в это не верил. У самого Ше-
фа уверенности было побольше. Не так уж много лет прошло с тех пор, как
они вместе с Хандом подкрадывались в болотах к диким кабанам или на
животе подползали к личному пруду какого-нибудь тана за рыбой. С тех пор
Шеф стал крупнее и сильнее, но он знал, что лишнего жира у него нет. Если
кто-то может обойти конные разъезды и караульщиков, сможет и он.
  Он не испытывал ни малейшего страха, что ночью его заметят и убьют.
  Шансы на успех были неплохие, а если и суждена смерть, то легкая, не такая,
как у Сумаррфугла.
  Тяжесть в груди и холодок в сердце вызывали мысль о пленении. Ведь плен
означает встречу с императором. Шеф видел Бруно вблизи, пил с ним вместе,
не боялся его, даже когда тот приставил ему меч к горлу. Однако сейчас что-
то подсказывало Шефу, что при новой встрече он обнаружит в старом
приятеле не сердечность, а фанатизм. Тот не пощадит язычника и своего
личного соперника во второй раз.
  Шеф оглядел свою маленькую группу, стоявшую внутри круга.
  - Ладно. Мы выступаем, как только я проинструктирую остальных. Мы
спустимся на равнину позади наших разведчиков и в сумерках двинемся по
широкой дуге. Чтобы подойти к горе с другой стороны, с северо-запада. Там
мы оставим лошадей, и Свирелька поведет нас через кольца императорских
дозоров. Вы знаете, что это очень непросто. Но я могу вам обещать одну
вещь. Вся стража императора будет смотреть совсем в другую сторону. Если
вообще не разбежится.
  Возгласы слушателей свидетельствовали об их согласии, даже об
убежденности.
  - Тогда встаньте там и будьте готовы к выходу.
  Шеф повернулся к остальному отряду, собравшемуся чуть поодаль, около
механизмов. Квикка с его командой доставили в горы легкие вороты, простые
деревянные барабаны с рукоятками для вращения, и за долгие часы
потихоньку укрепили их в каменистой почве, не пользуясь шумными
молотками. Около каждого ворота стояло с полдюжины катапультеров,
вошедших теперь в летную команду, позади виднелись массивные фигуры
викингов, выставленных в качестве боевого охранения.
  Впереди каждой из трех этих групп стоял мальчишка-летун, в середине
Толман, а по краям - Убба и... Хелми, так его звали, бледный малыш, почти
дитя. Родственник кого-то из матросов, в результате войны оказавшийся
бездомным сиротой. Все три мальчика выглядели необычно серьезными и
насторожившимися.
  - Вы тоже знаете, что делать. Ждите здесь, отдыхайте, костров не жечь. А
в полночь - Квикка, ты сможешь определить ее по звездам - запускайте
змеев. Будет ветер с гор, по крайней мере, так нам обещали. Теперь вы,
ребята. Когда подниметесь на всю длину троса и выровняете полет, начи-
найте зажигать огни. Поджигайте каждый факел по отдельности и кидайте.
  Прежде чем поджигать, убедитесь, что купол расправлен. Кидайте факелы по
одному, в промежутках считайте до ста. Считать медленно. Стеффи, ты
должен считать, сколько факелов подожгли. Когда окажется, что все уже
сброшены, подтягивайте ребят вниз. Не задерживайтесь, чтобы вытащить
вороты, бросайте все как есть и следуйте за мессиром Ансельмом, куда он
скажет. Утром все встречаемся и возвращаемся к нашим кораблям. Вопросы
есть?
  Вопросов не было. Шеф еще раз подошел посмотреть на устройство,
которое они изобретали целый день. Главная его идея заключалась в том,
чтобы объединить изобретенный Стеффи матерчатый купол для задержки
падения и те фокусы, которым их научили еретики, с разноцветными фа-
келами, сделанными из селитры и других хитрых веществ арабских
алхимиков. Пучок сухих прутиков, начиненных селитрой и тщательно
залитых воском, и кусок ткани, привязанный за четыре угла. Все факелы
подвешены на крюках, приделанных к раме воздушного змея. В центре
каждого купола теперь было маленькое отверстие: Стеффи опытным путем
установил, что это предохраняет от эффекта "выплескивания" воздуха из
купола, делает падение более плавным и даже более медленным. Труднее
всего было придумать, как мальчишкам взять с собой огонь для зажигания. В
полете его нельзя было добывать с помощью кресала. В конце концов они
прибегли к старой хитрости викингов, которые делали долгие морские
переходы на своих беспалубных дракарах и не всегда могли рассчитывать на
сухую растопку: они взяли просмоленную веревку, которая тлела в жестком
парусиновом чехле.
  Замысел был неплох. Глядя на факелы и хрупкие каркасы змеев, Шеф
осознал, как много будет возложено на трех двенадцатилетних мальчишек,
болтающихся на концах тросов высоко в воздухе над скалистыми горными
склонами. Нет нужды напоминать им о награде. Дети не заглядывают так
далеко вперед, чтобы думать о деньгах. Они сделают это ради славы и
всеобщего восхищения. Чуть-чуть, может быть, из чувства уважения к своему
королю. Шеф кивнул им, ласково похлопал Хелми по плечу и ушел.
  - Пора выступать, - сказал он своей группе. Английские катапультеры и
викинги долго глядели вслед королю с молчаливой озабоченностью. Они, по
крайней мере Квикка, не раз видели это раньше - как Единый Король шел
навстречу своей неизведанной судьбе. Они надеялись больше никогда не
увидеть подобное снова. С места, где она сидела в одиночестве, обхватив
руками колени, Свандис тоже провожала взглядом удаляющийся маленький
отряд. Она не могла броситься вслед за королем, обнять его и зарыдать по-
женски: не позволяла гордость. Но она часто видела, как уходят мужчины. Не
многие из них возвращались назад.
  Спустя несколько часов, когда солнце наконец коснулось края небосвода,
пастушок Свирелька привел семерых всадников в скудную тень рощицы
чахлых искривленных деревьев. Он негромко свистнул, и из глубины
появились молчаливые фигуры, чтобы принять поводья. Шеф медленно сполз
с лошадиной спины и неуклюже прошелся по земле, чтобы размять ноющие
мускулы ног.
  
  Поездка оказалась адом. С самого начала Шеф был поражен, увидев не
крохотных горных пони, на которых они спускались из деревни еретиков, а
рослых лошадей, вдобавок на спине у них вместо обычных чепрачных
подушек находились непривычные кожаные седла с высокими луками и со
свисающими по бокам железными стременами.
  - Так ездят baccalarii императора, - коротко объяснил Ришье. - Пастухи
из страны на Востоке. Они здесь повсюду. Некоторые их разъезды заби-
раются очень далеко. На расстоянии, с такими лошадьми и с такой сбруей, мы
будем выглядеть, как одни из них. Никто их не спрашивает, куда они на-
правляются. Они ездят куда хотят.
  Взобравшись в высокое седло, Шеф сразу оценил преимущества, которые
оно давало даже неопытному всаднику. Затем он понял, что, как и все
остальные, в правой руке он должен держать длинное десятифутовое
стрекало, которым был вооружен каждый пастух, и управлять своим
скакуном, держа поводья лишь левой рукой. Король, ударив лошадь пятками,
попытался приспособить свои ноги моряка к непривычной позе всадника, и в
пронизанной солнцем пыли отряд двинулся в путь.
  Действительно, никто их не остановил. Спустившись по каменистым
склонам и выбравшись на равнину, они снова и снова видели вдали всадни-
ков, а нередко, на пересечениях троп и дорог, - пеших дозорных. Свирелька
и его приятели махали всадникам копьями, но старались не приближаться к
ним, при каждом удобном случае уклоняясь в сторону. Пехотинцам они
кричали что-то, более или менее похоже имитируя язык баккалариев, но не
останавливались и не спешили обменяться новостями. Шеф был удивлен, что
никто из стражей даже не почесался, не заступил им дорогу, казалось, что
посты привыкли к конным разъездам, беспрепятственно перемещающимся по
всей равнине, без малейшей видимости порядка и системы. Конечно, кое-кто
заметил неловкую посадку Шефа и Ришье или сообразил, что они слишком
старые и слишком рослые для баккалариев. Но даже раздававшиеся в этих
случаях крики звучали добродушно и слегка насмешливо. Император со-
вершил ошибку, убедился Шеф. Бруно выставил в охранение слишком много
людей, и слишком мало кто из них знал друг друга. Они привыкли видеть
незнакомцев, едущих в сторону Пигпуньента или вокруг него. Если бы
император наложил полный запрет на всяческие передвижения и оставил для
патрулирования лишь отборный отряд, незнакомый разъезд был бы
немедленно остановлен.
  Прогалина в зарослях невысоких деревьев не тянулась долго. Пора взяться
за бурдюки с сильно разбавленным вином и отпить из них первую кварту, а
там и вторую, чтобы утихло жжение в горле, а тогда уж потягивать питье не
спеша, по глоточку, пока снова не начнет выступать пот и не появится
чувство, что больше не влезет. Затем Свирелька пересчитал отряд и выстроил
его по-своему: впереди он сам, замыкающим еще один из подростков,
предпоследним Ришье, а перед ним - Шеф. Остальные три юных еретика
следовали за Свирель-кой, один сразу за ним, а два других - слева и справа.
  Последние переговоры пастушков и негромкий сигнальный свист. Затем
Свирелька повел их прямо в глубину переплетенных, скрывающих землю за-
рослей. В окситанские maquis.
  Очень скоро Шеф стал сомневаться, что им когда-нибудь удастся достичь
своей цели. Замысел-то был достаточно простым. Колючий кустарник не
давал передвигаться ни конному, ни пешему, если только человек не
нагибался. Боковые сучья начинали расти на высоте фута или двух от земли.
  Под ними всегда оставалось чистое пространство, вполне достаточное, чтобы
ловкий мужчина или мальчик могли там проползти, будучи совершенно
скрыты от любых взглядов, если только они сами смогут вслепую определять
направление.
  Проблема заключалось именно в том, что приходилось ползти. Свирелька и
его товарищи, легкие и юные, могли с огромной скоростью пробираться
вперед на четвереньках, так что их туловища не касались земли. Шефа при
таком способе передвижения хватило не больше чем на сотню ярдов. Затем
перетруженные мышцы рук сдали, и ему пришлось ползти на брюхе,
барахтаться, словно неумелому пловцу. Доносившиеся сзади пыхтенье и
фырканье свидетельствовали, что и Ришье пришлось сделать то же самое. За
несколько секунд пробирающийся впереди мальчишка исчез, он с гибкостью
угря продвигался в три раза быстрее. Шеф продолжал упорно ползти. Посвист
сзади, а потом и спереди прозвучал как песня какой-то ночной птахи.
  Навстречу Шефу вынырнул темный силуэт, послышалось что-то вроде призы-
ва поторопиться. Силуэт исчез. Появился Свирелька, буркнул что-то в том же
духе. Шеф ни на кого не обращал внимания и продолжал ползти по корням,
переваливаясь из стороны в сторону, чтобы обогнуть крупные препятствия;
колючки цеплялись за его волосы, впивались в пальцы, рвали одежду.
  Раздавшиеся впереди шипение и шорох чешуи по земле заставили его
вскочить и отдернуть руки: равнинная змея. Но она услышала человека
задолго до того, как он мог коснуться ее. Рот у Шефа саднило от пыли, под
разорванными шерстяными штанами его колени кровоточили.
  Свирелька ухватил его за плечо, потащил в сторону - в кустарнике был
просвет, тропа шириной в какие-то несколько дюймов, но ведущая в обход
холма. Шеф с трудом поднялся на ноги, испытывая облегчение в ноющих
икрах, откинул назад волосы и с сомнением посмотрел на Свирельку. Идти во
весь рост? По открытому месту? Уж лучше ползти дальше, чем быть
замеченными.
  - Слишком медленно, - прошипел Свирелька на исковерканном
арабском. - Друзья ушли вперед. Если услышите свист, уходите с тропинки!
  Прячьтесь снова.
  Медленно, но с облегчением Шеф побрел в указанном направлении; шелест
кустов выдавал идущих впереди разведчиков. Он улучил момент глянуть на
звезды, ярко сияющие в безоблачном небе. До полуночи не слишком много
времени.
  Шеф прошел уже с полмили по козьей тропе, виляющей меж холмов, когда
со стороны горы снова донесся свист. Рядом оказался Свирелька, схватил его
за руку и попытался затащить обратно в кустарник. Шеф взглянул на
кажущиеся непроницаемыми заросли, пригнулся и снова пополз. Десяток
футов - и внутрь уже не проникает ни одного лучика света, хотя фырканье и
пыхтенье возвестили ему, что измотанный Ришье тоже находится в укрытии.
  Свирелька продолжал тянуть его дальше, но Шеф воспротивился. Он был
ветераном многих походов, не раз сам стоял в карауле. В отличие от
Свирельки он мог оценить степень риска. На такой местности, когда не
случается тревог и не грозит никакая непосредственная опасность, вряд ли
императорские дозорные будут настороже. Они не заметят взгляд,
устремленный на них из гущи однообразных зарослей. Шеф осторожно
поднялся на ноги, взялся за ветку, аккуратно опустил ее на несколько
дюймов, чтобы образовалась смотровая щель.
  Они действительно были там, меньше чем в двадцати футах, пробирались
вдоль узкой неровной тропки, слишком сосредоточившись на колючках,
чтобы смотреть по сторонам. Шеф услышал приглушенный шум разговоров,
сердитый лающий голос человека во главе. Разговорчики не прекратились.
  "То еще войско", - подумал Шеф. Местное ополчение, то же, что его
собственные fyrds. Не хотят ни во что ввязываться, думают только об одном:
  как бы поскорее вернуться домой. Их нетрудно обойти, если только сам не
наткнешься на них в темноте. Опасность представляют люди безмолвные и
неподвижные.
  Обратно на тропу, еще полмили вперед, потом опять в кусты, опять
пластаться по земле, обходя препятствие или караульный пост. Еще сто ярдов
по козьей тропе и снова ползком под кустами. И так далее. Шеф утратил
чувство направления, обреченно останавливаясь и глядя на небо, чтобы
определить время. Пыхтение Ришье поутихло, видимо, он приспособился к их
неровному ритму передвижения. И вдруг весь отряд оказался в сборе, все
семеро, они лежали в тени и глядели на костры, мерцающие по другую
сторону полоски голой земли. За кострами виднелись камни Пигпуньента.
  Крепости Грааля.
  Свирелька очень осторожно показал на костры.
  - Это они, - выдохнул он. - Последняя охрана. Последнее кольцо. Los
alemanos.
  Германцы, значит. Шеф видел отсверки стали, исходящие от их кольчуг,
щитов, шлемов и латных рукавиц. Но он и без того узнал бы повадку bru-
defob из Ордена Копья, которых много лет назад видел перед атакой в битве
при Бретраборге. Тогда они были на его стороне. Теперь же... Мимо них не
проскользнешь. Они вырубили кустарник, чтобы расчистить подходы, из
веток устроили колючее заграждение. Расстояние между дозорами не до-
стигало и пятидесяти ярдов, и они постоянно переходили с места на место. И
вдобавок они действительно вели наблюдение, не то что оставшиеся позади
вояки.
  Внезапно от громады Пигпуньента донесся жуткий грохот и гул камней.
  Шеф увидел, что часовые тоже посмотрели в ту сторону, но сразу вернулись к
своим обязанностям. В полутьме едва различимо поднималось облако пыли, и
можно было услышать отдаленные крики. Рабочие отряды императора
трудились ночь напролет, посменно, разбирая всю скалу с помощью кирок,
ваг и подъемных приспособлений, чтобы проникнуть в святилище оплота
еретиков. Чтобы найти императору его реликвию.
  Шеф снова взглянул на небо, на положение луны, еще не полностью
поднявшейся. Уже полночь. Но он понимал, что понадобится какое-то время,
чтобы снарядить змеев и поднять их в воздух. Может быть, им придется
ждать ветра даже здесь, в горах. Свирелька снова теребил Шефа,
встревоженно и настоятельно. Он всего лишь мальчишка. На войне все
тянется дольше, чем хотелось бы, - за исключением того, что делает
противник. Шеф оглядел своих людей, жестом приказал им лечь. Когда
делать больше нечего, надо отдыхать. Если его план удаются, он скоро об
этом узнает.
  Распростершись под кустами, Шеф положил голову на локоть, ощутил, как
на него наваливается усталость. Здесь им опасность не грозит, и мальчишки
будут настороже. Он позволил векам сомкнуться, медленно провалился в яму
сна.
  
  - Он не только вырвался, теперь он вышел наружу, - произнес знакомый
голос, голос его отца. - Вышел на волю.
  Даже во сне Шеф почувствовал волной поднявшееся возмущение и
неверие.
  - Тебя нет здесь, - сказал он самому себе, сам сказал себе самому. -
Свандис мне все объяснила. Ты просто часть моего воображения, как и все
другие боги, - просто часть воображения, людей.
  - Хорошо, хорошо, - продолжал голос терпеливо и устало. - Верь в то,
что тебе нравится. Верь в то, что нравится твоей подруге. Но поверь и в
то, что он вышел. Яне способен его удержать. Теперь может произойти все
что у годно. Рагнарок... это то, чего хочет Один, чего хочет Локи. Чего они,
как они думают, хотят.
  - А ты этого не хочешь ?
  - Я не хочу того, что будет nociie. Всемогущество Церкви,
всемогущество Пути, что бы ни было. Есть лучший путь - назад, к тому,
что было раньше, когда Шеф еще не стал Скьелдом, Щитом. Может быть,
нужно лишь что-то добавить, что-то новое.
  - Что же?
  - Ты увидишь. Ты им покажешь. У жрецов это есть внутри их
священного круга, но они видят в этом только предостережение, а не дар.
  Оно может быть и тем, и другим.
  Шеф потерял нить, не мог понять намек.
  - О чем ты говоришь?
  - О том, что утратил Локи. Что ты вернешь ему. Его тезка, почти что
тезка. Логи.
  - Огонь, - машинально перевел Шеф.
  - Да, огонь. Проснись и смотри, что ты несешь в мир.
  
  Голова Шефа была задрана вверх, его единственный глаз широко раскрыт.
  Он понял, что его уже раньше наполовину разбудили загалдевшие вдруг
часовые у костров. Но и на всей охраняемой равнине поднялся шум, неслись
крики и пение труб, видимо, какой-то паникер решил оповестить своих людей
о том, что они и сами уже видели. Огни, спускающиеся с небес.
  Через несколько секунд глаза и разум Шефа стали воспринимать
раскрывшуюся наверху картину. Прямо перед ним опускался ослепительный,
как солнце, белый факел, отбрасывая на кустарник мечущиеся отблески. Чуть
повыше него - зеленый, А не очень далеко появились третий и четвертый.
  На секунду Шефу даже показалось, что он видит крошечную вспышку
фитиля. Но этот проблеск сразу затмили яркие цвета заполнивших небо
огней. Фиолетовый, желтый, красный. Новые огни рождались будто бы
каждую секунду, хотя Шеф прекрасно знал, что это не так. Просто каждый из
огней надолго завораживал взгляд. А тем временем успевали появиться
новые. Должно быть, все три змея в воздухе и напряженно работают.
  Мальчики сделали свое дело лучше, чем Шеф мог рассчитывать.
  Для собравшегося на равнине войска, для местных формирований, для
людей епископов, для полуеретиков, да и для братьев Ордена, одинаково
суеверных и с детства воспитанных на рассказах о демонах и чудесах,
драконах и знамениях, понять, что представляют собой огни в небе, было
невозможно. Люди видели не то, на что смотрели. Видели они лишь
ближайшую к реальному зрелищу проекцию того, во что верили. По всей
прилегающей к Пигпуньенту равнине разнеслись крики, люди пытались
осмыслить неведомое и невиданное.
  - Комета! Волосатая звезда! Суд Господень для тех, кто сверг
длинноволосых королей, - завывал капеллан, мгновенно впадая в панику.
  - Драконы в небе, - кричал риттер Ордена Копья, родом из земли
Дракенберг, где сам воздух был пропитан верой в драконов. - Стреляйте в
уязвимые места! Стреляйте, пока проклятые твари не опустились на землю!
  Град стрел посыпался в небо от тех, кто услышал его, от жаждущих
услышать хоть какой-нибудь приказ. Стрелы попадали на землю ярдов за
двести, в загон с лошадьми кавалерийского отряда, и табун вырвался на
свободу.
  - Настал Судный День, и мертвые поднимаются к Богу в небеса, -
причитал епископ с нечистой совестью, которую так и не успел облегчить.
  Его крики звучали неубедительно, ведь огни падали, а не поднимались, хотя
падали неестественно медленно.
  Но пока он кричал, какой-то зоркий человек разглядел огромный силуэт
змея, скользнувшего над только что выпущенным огнем, и завопил ис-
терически:
  - Крылья! Я вижу их крылья! Это ангелы Божьи явились покарать
грешников.
  Вскоре по всей равнине стоял гул, десять тысяч человек выкрикивали
каждый свое объяснение. Баккаларии, самые легкие из конников, среагиро-
вали первыми, мгновенно попрыгали в седла и целеустремленно умчались
прочь. Пришедшие в ужас дозорные бросили свои посты в зарослях и сбились
в кучу, надеясь, что вместе им будет не так страшно. Увидев распространение
этой заразы, дисциплинированные германцы из Ордена Копья рассыпались
во все стороны, чтобы взять под свою команду ненадежные франкские
войска, ловили бегущих, избивали людей древками копий, пытаясь загнать их
назад на оставленные посты.
  Наблюдая из укрытия в кустарнике, Шеф терпеливо ждал своего часа. Он
забыл об одной вещи. Хотя всех этих людей, внутреннее кольцо импера-
торской стражи, несомненно удалось отвлечь - сейчас они сгрудились
вместе, прекратили обход, пялились в небеса, - сами огни высветили всю
местность почти так же ярко, как днем. Если он сейчас попробует прорваться
через расчищенную стражей полоску земли, его почти наверняка заметят. А
если и не сразу, то позже, когда ему придется преодолевать засеку -
заграждение из нарубленных веток. Чтобы добраться туда, ему нужно при-
крытие. Потом-то он сможет расчистить себе путь и проползти сотню ярдов
под кустами, что по другую сторону защитной полосы. Тогда отряд окажется
на краю глубокого ущелья, которое подходило к самой крепости, того ущелья,
о котором говорил Ришье. Во мраке ущелья они будут в безопасности. Но как
туда добраться?
  В небе появилось что-то другое, отличающееся от ровного свечения
разноцветных факелов. Трепещущее красное зарево. Красное зарево разгора-
лось, затмевая соперничающие с ним белые, желтые и зеленые огни. Это не
факел, а пламя. Шеф понял, что факелы горели во все время своего падения,
приземляясь в густых сухих зарослях, через которые недавно пробирался
отряд. И сразу поджигали их. В несущихся отовсюду криках появилась новая
грань ужаса. Все местные жители знали об опасности пожаров во время
grande chaleur, великого летнего зноя. Их деревни были защищены
противопожарными просеками, которые каждую весну заботливо расчищали
и обновляли. Теперь же люди оказались на открытой местности, пожар
охватывал их со всех сторон. К воплям ужаса добавился топот конских копыт
и человеческих ног.
  За пятьдесят ярдов от того места, где лежали Шеф и остальные, с козьей
тропинки выбежала дюжина человек, устремившихся к голым скалам
крепости, где гореть было нечему. Когда они добрались до бывшего кольца -
а ныне толпы - дозорных, Шеф увидел, как засверкали копья, услышал
сердитый окрик. Командир германских часовых преградил путь беглецам.
  Ответные выкрики, взмахи рук, указывающие на зарево пожара. Люди уже
бежали со всех сторон. Шеф встал под кустами на четвереньки.
  - Пошли.
  Все удивленно уставились на него.
  - Пошли. Притворяйтесь отбившимися от своих коневодами. Бегите, как
будто потеряли голову от страха.
  Он еще раз прополз под кустами, проломился через край заросли и выбежал
на открытое место, оглядываясь и выкрикивая неразборчивые арабские слова
в смеси с норвежскими. Остальные последовали за ним, хотя и нерешительно
  - из-за тех долгих часов, за которые уже привыкли прятаться. Шеф схватил
Свирельку, оторвал от земли и стал трясти, словно обезумевшего от страха,
потом повернулся и побежал, но не к тем скалам, где собирались остальные
беглецы, а вдоль подножия горы. Германские воины смотрели на него, но
видели только еще одного растерявшегося ополченца.
  Забежав за угол, Шеф остановился, оттолкнул мальчишку, отчаянно
колотившего ему в спину, и уставился на ворох колючих веток, из которых
стражники сделали засеку. Так, вот слабое место. Он подошел, достал секач,
висевший у него сзади на поясе. Несколько секунд Шеф рубил и резал, затем
протиснулся в щель, не обращая внимания на впивающиеся сквозь одежду
колючки. Остальные последовали за ним, Свирелька и его приятели сразу
исчезли в открывшемся перед ними кустарнике, а Ришье опять задыхался и
хватался за бок. Шеф взялся за него, силой пригнул к земле, грубо затолкал
под ветви. Сам ящерицей полез следом, вложив все оставшиеся силы в
последний бросок. Вперед, к ущелью, к его утопающим во мраке скалам.
  Когда шум позади утих и Шеф наконец увидел темную неохраняемую
расселину, которая вела к самому основанию Пигпуньента, происходящее в
небе снова заставило его перевести взор.
  Там Шеф впервые увидел свой воздушный змей, кружащий над
сброшенными им огнями. На фоне неба вырисовывался огненный контур.
  Пламя охватило ткань прямоугольной коробки, управляющие крылышки. А в
центре, подобно пауку в паутине, виднелся силуэт мальчишки-летуна,
Толмана, Хелми или Уббы. Должно быть, огонь от фитиля перекинулся на
ткань. Или же факел был сброшен неудачно. Как бы то ни было, змей падал
вниз сначала по бешеной спирали, затем, когда несущие поверхности
прогорели, круто спикировал, словно сложивший крылья ястреб, и огненным
метеором врезался в камни.
  Шеф закрыл глаз, отвернулся. Подтолкнул Ришье вперед.
  - Один из наших погиб ради вашей реликвии, - прошипел он. - Веди же
нас к ней! Или я перережу тебе глотку в жертву духу моего мальчика.
  Еретик стал неуклюже пробираться в темноте ко входу, который мог найти
только он.
  

                                  ГЛАВА 3

  С крепко поджатыми от ярости губами император Бруно послал своего коня
на узкую освещенную пламенем тропу; огромный жеребец взвился на дыбы и
взмахнул подкованными сталью копытами. Одно из них ударило в висок
пробиравшегося мимо беглеца, тот рухнул в кусты, где и остался лежать в
безвестности, в ожидании огненного погребения в подступающем пожаре.
  Позади разъяренного императора его гвардия и командиры кулаком и кнутом
наводили порядок среди паникеров, заставляя их построиться, выполнять
приказы, распределиться вдоль тропы и вырубать противопожарную просеку.
  Но Бруно не обращал внимания на мордобой и неразбериху.
  - Агилульф! - проревел он. - Найди среди этих ублюдков одного,
который может говорить на нормальном языке. Я хочу узнать, куда упала эта
хреновина с неба!
  Агилульф соскользнул с лошади, исполнительный, но не скрывающий
своих сомнений. Он поймал ближайшего человека и стал кричать ему в ухо на
солдатской латыни, на которой разговаривал с греками. Пойманный, который
знал только родной окситанский диалект и никогда не слышал, чтобы люди
говорили на других языках, с ужасом таращился на немца.
  Поглядев на эту сцену со спины своего неказистого мула, дьякон Эркенберт
решил вмешаться. Среди согнанных в кучу беглецов он высмотрел черную
рясу священника. Несомненно, деревенский священник, последовавший за
своими прихожанами. Эркенберт направил к нему мула, освободил
несчастного от хватки одного из свирепствующих сержантов Агилульфа.
  - Presbyter est, - начал он. - Nonne cognoscis linguam Latinam ? Nobisfas
est...
  Постепенно страх у священника прошел, он начал понимать непривычный
английский выговор Эркенберта, пришел в себя настолько, чтобы вникнуть в
смысл вопросов и ответить на них. Да, они видели огни в небе, приняли их за
предзнаменование Страшного Суда и воскрешения мертвых, за души,
поднимающиеся в небеса к своему Господу. Потом кто-то заметил взмах
ангельских крыл, и весь их полк разбежался в ужасе, который только
усилился из-за начавшегося лесного пожара. Да, он видел низвергшуюся на
землю огненную фигуру.
  - И как она выглядела? - возбужденно спросил дьякон.
  - Она выглядела как ангел, в пламени низринутый с небес, несомненно, за
его непокорность. Ужасно, что опять будет Падение ангелов...
  - А куда упал ангел? - перебил его Эркенберт, пока снова не начались
причитания.
  Священник показал в кустарники на севере.
  - Туда, - проговорил он. - Вон туда, где выбивается пламя.
  Эркенберт огляделся. Основной пожар приближался к ним с юга. По-
видимому, людям императора удастся остановить его на линии просеки,
которую они уже начали вырубать. В работу включились сотни человек,
деловитость и порядок распространялись повсюду, как масло по воде. На се-
вере находился небольшой очаг огня, раздуваемый южным ветром. Он не
выглядел опасным, так как примыкал к голому каменистому склону. Эркен-
берт кивком отпустил священника, повернул мула и подъехал к императору,
по-прежнему кричавшему, но уже обнажившему меч.
  - Следуйте за мной, - буркнул дьякон через плечо.
  Через сотню шагов император понял, куда направляется Эркенберт, и
галопом послал своего жеребца вперед, не обращая внимания на перепле-
тение сучьев и колючки. Эркенберт неторопливо трусил вслед. Когда он
приблизился к очагу пламени, император уже спешился и, намотав на руку
поводья, смотрел вниз, на землю.
  Там лежало изломанное о камни тело ребенка. Не оставалось и тени
сомнений, что ребенок мертв. Его голова был разбита, концы оголившихся
костей торчали из разорванных бедер. Император медленно наклонился,
одной рукой приподнял ребенка за край его рубахи. Тельце обвисло, как
мешок с цыплячьими костями.
  - Должно быть, у него все кости переломаны, - сказал Бруно.
  Эркенберт сплюнул в ладонь и слюной начертал на разбитом лбу крест.
  - Возможно, это милость Господня, - сказал он. - Смотри, перед
падением он сильно обгорел. Вот следы ожогов.
  - Но почему он попал в огонь? И почему он упал? Вернее, с чего он упал?
  - Бруно уставился в небо, словно испрашивая ответа у звезд.
  Эркенберт принялся шарить вокруг, среди валяющихся на земле обломков,
почти полностью спаленных пожаром, который теперь удалялся по
направлению ветра. Обломки жердей. Легких жердей, сделанных из какого-то
растения с пустотелым стволом, похожего на ольху, но более прочного. И
несколько обугленных обрывков ткани. Дьякон помял их в руке. Это не
шерсть и не лен. "Какое-то экзотическое южное растение, - подумал он. -
Хлопок. Очень тонко сотканный. Тонкая ткань, чтобы держать ветер подобно
парусу".
  - Это была какая-то машина, - сделал он вывод. - Машина, чтобы нести
человека по воздуху. Но не взрослого, а мальчика. Маленького мальчика. В
этом нет никакого колдовства, никакой ars magica. Это была даже не
слишком-то хорошая машина. Однако новая машина. И я скажу тебе еще кое-
что, - продолжал он, снова поглядев на мертвого ребенка, на его светлые
волосы, на глаза, которые вполне могли быть голубыми до того, как огонь
опалил их. - Этот мальчишка - мой соотечественник. Я это вижу по его
лицу. Словно у церковного певчего. Это лицо англичанина.
  - Английский мальчишка летает на новой машине, - прошептал Бруно.
  - Это может означать только одного человека, и мы оба знаем кого. Но зачем
он это сделал?
  Подоспевший к ним Агилульф услышал последний вопрос императора.
  - Кто знает? - откликнулся он. - Кто способен проникнуть в замыслы
этого дьявола? Я вспоминаю его загадочный корабль в том сражении при
Бретраборге, я проплыл в двадцати футах от него и все равно до самого конца
битвы не понимал, что это за судно.
  - Самый простой способ разгадать план, - сказал Эркенберт, обращаясь
теперь к императору на нижненемецком языке, так похожем на родной англо-
нортумбрийский диалект дьякона, - самый простой способ разгадать план -
это предположить, что он удался.
  - Ты это о чем? - рявкнул император.
  - Что ж, мы видим римского императора ночью в глухих зарослях, он
стоит со своими советниками и никто из них не понимает, что происходит и
что нужно делать. Возможно, именно этого и добивался противник. Просто
чтобы мы стояли здесь.
  Встревоженное лицо императора неожиданно прояснилось. Он нагнулся,
взял Эркенберта за крошечное плечико со своей обычной деликатностью,
словно боялся раздавить его.
  - За это я тебя сделаю архиепископом, - сказал он. - Я понял. Это
отвлекающий маневр, чтобы мы смотрели не в ту сторону. Будто ночная атака
на фланге, вдалеке от направления главного удара. И фокус удаются! Все это
время ублюдки могли подбираться к месту, которое еще несколько часов
назад было недоступно, как мышиная норка. - Он с легкостью вскочил в
седло. - Агилульф, как только просека будет сделана, возьми оттуда всех
рыцарей Ордена и верни их во внутреннее кольцо, удвой караулы вокруг
крепости. И пошли шесть человек вдоль кольца постов, чтобы объяснили
часовым, кого искать, и приказали сторожить дорогу в обоих направлениях -
и внутрь, и наружу. - Он еще немного помедлил, прежде чем пришпорить
жеребца. - И пришли сюда человека, чтобы забрал тело этого мальчишки.
  Он умер как герой, мы его похороним с почестями.
  Шпоры вонзились в бока жеребца, и тот понесся вниз по каменистому
склону. Агилульф поехал следом за ним выполнять полученный приказ. Ос-
тавленный в одиночестве Эркенберт взгромоздился на своего мула и
неторопливо потрусил в том же направлении.
  "Надо же, архиепископ, - думал он. - Император всегда выполняет свои
обещания. И ведь имеется одна свободная архиепископия, в Йорке. Если
Церковь сможет снова принять под свое крыло тамошних еретиков и
вероотступников. Кто бы мог подумать, что я стану преемником самого
Вульфира: он человек из знатного рода, а я сын деревенского священника и
презренной наложницы. Странная вещь произошла с Вульфиром. Говорят, его
хватил удар прямо в ванне. Любопытно, долго ли его пришлось держать под
водой? Император великодушен и может простить неудачу. Но не лень. Все
его псы должны лаять. И кусать тоже".
  
  За краем скалистого ущелья, по которому карабкались Шеф, Ришье и
Свирелька с мальчишками, яркое зарево высвечивало возвышающуюся перед
ними неприступную каменную стену крепости, но в самом ущелье тень была
достаточно глубока. Еще несколько секунд их будет укрывать темнота. Крики
раздавались как сзади, где дозорные по-прежнему пялились на небесные
огни, так и на крепостных стенах, там часовых пинками и тычками загоняли
назад на посты. "На свету долго оставаться не стоит", - подумал Шеф.
  Едва группа подошла к основанию стены, выраставшей, казалось, прямо из
природной скалы, Ришье протолкался вперед. Повернувшись, он что-то резко
сказал на местном диалекте. Шеф увидел, что Свирелька и остальные
пастушки отвернулись и закрыли лица. Ришье повторил свое распоряжение
для Шефа, сопровождая его яростной жестикуляцией. Отвернись. Не смотри.
  Шеф неторопливо подчинился.
  Но лишь на несколько мгновений. Он знал, что Ришье оглянется раз,
другой, а потом приступит к тем манипуляциям, которые ему необходимо
проделать. Это напоминало детскую игру под названием "Бабушка идет", где
один ребенок подкрадывается к другому и должен угадать, когда тот обер-
нется. Шеф повернул только голову, наблюдая в темноте за Ришье.
  Тот, по-видимому, доставал из-под сорочки что-то висящее у него на шее.
  Поскреб по стене, вставил в нее то, что достал. Ключ, железный ключ. Шеф
успел отвернуться за мгновенье до того, как Ришье решил оглянуться.
  Выждал, стал наблюдать снова. На этот раз Шеф услышал щелчок. Механизм
сработал. Ришье подвинулся, кажется, отсчитывал камни стенной кладки.
  Остановился около одного из них, засунул пальцы в неровную щель, потянул.
  Камень вышел из стены, на добрый фут отойдя от поверхности.
  Больше ничего не произошло. Заинтересовавшись, Шеф потихоньку
подошел на расстояние вытянутой руки, наткнулся на негодующий взор
Ришье, который снова решил оглянуться. Проигнорировал этот взор.
  - А что теперь? - тихо прошептал он.
  Ришье сглотнул слюну, потом негромко свистнул. Пятеро мальчишек
украдкой вылезли из темноты ущелья. Ришье огляделся по сторонам, словно
ожидая внезапного разоблачения, и наконец решился. Нагнувшись, он
толкнул один из массивных камней в основании стены.
  Камень почти беззвучно подался наружу, наружу одним концом и внутрь
другим. Он вращается на оси, понял Шеф. От случайного поворота его
удерживает другой камень, который Ришье выдвинул из стены. А тот камень
фиксируется каким-то запором, который открывается ключом. А где же
замочная скважина для ключа? Шеф присмотрелся повнимательней. Она
скрыта подо мхом, сейчас мох сдвинут в сторону.
  Ришье пригнулся и полез в отверстие. Шеф незамедлительно последовал за
ним, разворачивая свои широкие плечи, чтобы протиснуться в узкую, не шире
двух футов, щель. Внутри он попытался утвердиться на ногах и почувствовал,
что стоит на узкой каменной полоске. В одном направлении полоска
сужалась. Шеф вытянул руку, нащупал перед собой каменную стену. Это
лестница, винтовая лестница, спускаясь, она все время поворачивает влево.
  Он осторожно пробрался в темноте мимо Ришье, поднялся на ступеньку-
другую и услышал, что пастушки тоже скользнули внутрь. Кряхтенье, толчок,
и камень медленно затворился, отрезав даже слабые проблески света
снаружи. В темноте, слыша со всех сторон испуганное дыхание мальчишек.
  Шеф почувствовал поднимающийся снизу запах смерти. Поднимающийся
вместе со слабым, едва ощутимым потоком воздуха.
  Во мраке посыпались искры, это Ришье пытался добыть огонь, Свирелька
держал наготове сухой трут, а еще один мальчик - свечи. Шеф не стал
ждать, ни слова не говоря, медленно пошел вверх по лестнице. Снизу донесся
окрик, сначала на местном диалекте, потом на арабском языке:
  - Не ходи вверх! Нам надо спускаться!
  Но Шеф не слушал.
  По мере подъема ток воздуха усилился, и его обостренные чувства
отметили еще одно обстоятельство: усилятся шум. Шум, который доносился
сквозь стену. Сквозь стену ли?
  Нет. Взявшись за железные перила. Шеф понял, что различает проблеск -
не света, а более бледной темноты. И слышимость теперь была очень
хорошая. Крикливые голоса, удары веревки или ремня по чьей-то спине.
  Порядок постепенно восстанавливается. Да, здесь в самом деле есть от-
верстие в камне, меньше человеческой ладони, но все равно есть. Шеф
приник к дыре.
  Он почти ничего не увидел, лишь красное зарево на небе, а прямо перед
собой - снующие ноги. Сперва босые ноги, а потом металлические
наголенники на тяжелых кожаных сапогах. Кричали германцы, Шеф почти
понимал их слова. Уголком глаза он заметил и опознал еще один предмет. На
земле лежала кирка. Значит, рабочие императора докопались до тайника.
  Просто они не успели этого понять, огни в небе отвлекли их в самый пос-
ледний момент.
  Снизу подошел Ришье с зажженной свечой. Шеф протянул руку и погасил
пламя своими мозолистыми пальцами кузнеца. Ришье начал было ворчать, но
Шеф зажал ему рот ладонью, подтолкнул вперед и прошептал:
  - Смотри. Видишь дыру? Видишь там кирку?
  Вникнув в смысл увиденного, Ришье весь затрясся под рукой Шефа. Тот
еще раз шепнул:
  - Пошли вниз.
  Несколько витков вниз по лестнице, и показались ребята с зажженными
свечами, терпеливо ожидающие распоряжений.
  - У нас очень мало времени, - произнес Шеф уже нормальным голосом.
  - Веди нас, и побыстрее.
  Ришье взял свечу, торопливо начал спускаться по нескончаемой лестнице,
ввинчивающейся в самое сердце горы. Отсчитав две сотни ступенек, они
остановились, и Шеф понял, что наконец-то стоит на ровном полу. Перед ним
была крепкая сводчатая дверь из усиленного железными полосами дуба.
  Ришье достал еще один ключ. Прежде чем вставить его, он повернулся назад
к ребятам и что-то буркнул. Все они упали на колени, осенили себя странным
зигзагообразным знаком своей секты.
  - Это самое святое наше место, - пояснил Ришье. - Сюда не может
входить никто, кроме реrfecti.
  Шеф пожал плечами:
  - Лучше побыстрее войти и вынести оттуда все что надо.
  Ришье глянул на внушительную фигуру человека, в свое время с легкостью
его разоружившего, и раздраженно мотнул головой:
  - Входи, ибо так нужно. Но помни, что это святыня.
  Свирелька и остальные, по-видимому, не нуждались в подобных
напоминаниях. Они попятились назад, пропуская в дверь Ришье и Шефа. Ог-
лядевшись при свете свечей, Шеф понял причину их робости.
  Внутри было царство смерти. Доносившийся на лестницу трупный запах
чувствовался здесь гораздо сильнее. Однако Шефу доводилось сталкиваться и
с худшим, много худшим - на английских полях сражений. По-видимому,
сухой воздух все-таки предотвращал разложение. Прямо перед ними за
круглым столом находились двенадцать человек, двенадцать трупов;
некоторые уткнулись лицом в ладони, некоторые попадали на пол. Ришье
снова начертал в воздухе зигзагообразный знак, и Шеф по детской привычке
начал чертить крест, но вовремя спохватился и превратил крест в молот. Тор,
или Тунор, - между мной и злом.
  - Они предпочли смерть плену и пыткам, - сказал Ришье. - Они вместе
приняли яд.
  - Значит, от нас зависит, чтобы смерть их не оказалась напрасной, -
ответил Шеф.
  Ришье кивнул, собрался с духом и прошел по комнате, огибая трупы, к
двери в дальней стене. Открыл замок, распахнул дверь.
  - Здесь алтарь Грааля, - сказал он.
  В этой комнате Ришье неожиданно стал двигаться с хозяйской
уверенностью, как человек, который знает каждый закоулок и хочет
подчеркнуть свое знание перед гостями. Со свечой в руке он обошел
небольшое круглое помещение, одну за Другой зажигая стоявшие у стен
свечи в больших канделябрах. В золотых канделябрах, как сразу отметил
Шеф. В упавшем от свечей свете стало видно еще больше золота на стенах и
утвари этой часовенки, подобной христианской. Но на почетном месте здесь
стоял не алтарь.
  Это был гроб, каменный саркофаг, почти соприкасающийся с дальней
стеной. А из него поднималась - невзрачная среди окружающей роскоши -
самая обычная деревянная лесенка; в одну сторону у нее выступали три
ступеньки, в другую две, края их были неровными, на бледной поверхности
дерева кое-где еще оставалась кора.
  - Это он, - сказал Ришье. - Грааль, на котором Господа нашего
принесли с горы Calvary, с Голгофы. Восставшего из гроба, чтобы показать,
что и нам будет дано воскресение.
  - А мне показалось, Ансельм говорил, что Христос не воскресал. Что он
умер, как обычный человек. Разве его тело не здесь?
  - Его здесь нет. И нигде нет! Потому что мы воскресаем не так, как
говорят об этом христиане во славу Церкви, матери зла. Мы воскресаем через
отрешение от тела. Освобождая свой дух! "Как может человек родиться,
будучи стар? Неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей?"
Есть только один способ...
  Стон суеверного ужаса раздался позади Шефа, это пастушки услышали
сакральные слова, произнесенные Ришье на исковерканном арабском, ко-
торый они и сами едва понимали. Ришье сердито оглянулся, осознал, что
слишком разговорился при непосвященных, осознал также, что в священном
месте, которое вот-вот будет осквернено, слова мало что значат.
  - Не входи в лоно женщины! Не изливай семя! Перестань платить дань
ему, Отцу, пославшему своего Сына на смерть, Князю мира сего, Богу, ко-
торый на самом деле дьявол! Умри, не оставив детей, заложников у Врага.
  "Неудивительно, что Свандис не была изнасилована, - подумал Шеф,
посмотрев на исказившееся лицо со злобно сверкающим взором. - Хотя все
это не ответ. Он заглянул в пустой гроб".
  - Теперь скажи-ка мне. Что мы должны отсюда вынести? Кроме самого
Грааля?
  Ришье кивнул, собираясь с мыслями.
  - Все это золото, разумеется, - он показал рукой на поблескивающий
повсюду желтый металл. - Но важнее, гораздо важнее спасти книги.
  - Книги?
  - Наш Священный завет. Истинные Евангелия, написанные людьми,
которые самолично разговаривали с Сыном Божьим. Когда Сын Божий стал
мудрее, избавился от заблуждений своей юности.
  "Интереснейшие, должно быть, книжки, - подумал Шеф. - Если это не
подделки".
  - Сколько они весят? - спросил он.
  - Несколько фунтов, не больше. А еще... Еще мы должны унести Грааль.
  Шеф с некоторым сомнением взглянул на поднимающуюся из гроба
лесенку, подошел, чтобы потрогать ее. Позади него приглушенно зашипели
от испуга и негодования, что неверующий коснется святой реликвии. Но ведь
для этого они сюда и пришли. Именно поэтому послали неверующего. И
вдобавок, верующий или неверующий, но он прошел испытание в perfecti,
Ришье сам сказал об этом.
  Высотой не больше семи футов, определил Шеф. Он осторожно поднял
лесенку. Дерево старое, сухое, древностью в восемь с лишним столетий, если
еретики не врут. Однако оно было предварительно хорошо просушено и
никогда не хранилось на открытом воздухе. В Йорке, в старинных римских
казармах. Шефу показывали лестницы и хоры, которые, как его уверяли,
были построены еще во времена древних римлян. Нельзя было считать
Грааль подделкой просто на том основании, что дерево так хорошо
сохранилось. Несомненно, принципы еретиков запрещали им украшать рели-
квию золотом и самоцветами, как это сделали христиане с бесчисленными
кусочками подлинного Креста Господня. Во всяком случае, лесенка была
легкой, можно нести одной рукой. Неудобно только поднимать по винтовой
лестнице. А что касается колючего кустарника снаружи...
  - Ладно, - сказал Шеф, извлекая Грааль из гроба. - Ришье, бери свои
книги, сделай сверток, их понесешь ты. Вы, парни, берите золотые под-
свечники, тарелки, все золотые вещи, заворачивайте их в тряпки, разделите
между собой, чтобы удобно было нести.
  - В тряпки? - откликнулся Свирелька.
  - Эти господа в соседней комнате не станут возражать, если вы возьмете у
них одежду. Особенно для такой цели, - сказал Шеф, стараясь развеять
атмосферу благоговейного ужаса. - Будь они живы, они сами велели бы вам
сделать это. Их духи поддержат вас.
  Мальчики неохотно повернулись и занялись своим скорбным делом. С
лесенкой в руках Шеф прошел через обитель смерти и, остановившись на
ступеньках, прислушался. В тишину подземелья по-прежнему доносились
крики сверху. Плохой признак.
  
  Шум сопровождал их в нелегком подъеме по винтовой лестнице, становясь
все громче и явственно перекрывая их тяжелое дыхание. Шеф устало шагал
впереди, утратив представление, как высоко они уже поднялись и где может
находиться вращающийся на оси потайной камень. Грааль он нес в левой
руке, чтобы не задевать за центральный столп винтовой лестницы. Каждый
раз, когда реликвия стукалась о ступеньку или о стену, Ришье вздрагивал,
иногда жалобно постанывал. Будь здесь посветлее, он бросился бы собирать
каждый кусочек отваливающейся от лесенки коры.
  Сзади зашипели. Шеф остановился, сообразив, что проскочил мимо
нужного камня. Ришье, уже не заботясь о секретности, нащупал какой-то ка-
менный выступ и потянул его на себя. В стене, казавшейся сплошной,
проступила трещина, потайная каменная дверь снова могла свободно вра-
щаться на своей оси. Шеф помялся, аккуратно прислонил наверху Грааль к
стене и спустился на три ступеньки вниз. Когда Ришье толкнул верхнюю
половину камня наружу, Шеф поднырнул под медленно поднимающуюся
внутрь нижнюю половину и уставился в темноту.
  Не совсем в темноту. Ночь по-прежнему пронзали сполохи света, но теперь
это было красное зарево, а не разноцветье арабских огней. Видел ли кто-
нибудь, как выдвинулся камень? Тревожных криков слышно не было, вокруг
крепости царила полная тишина. Шеф разглядел кустарник, через который
они пробрались сюда, разглядел горы вдали. Нигде уже не метались
паникеры, не видно было и часовых, вообще не видно было никакого
движения. "Там слишком светло", - сказал себе Шеф, хотя прямо перед ним
простирались глубокие тени от крепостной стены и склонов ущелья.
  Кожа его покрылась мурашками. Он нырнул назад, подставил плечи под
камень и, поднатужившись, повернул его на место. В мерцающем свете
единственной свечи, которую Шеф разрешил оставить, Ришье испуганно
уставился на него.
  - Слишком тихо, - коротко сказал Шеф. - Мне доводилось слышать
такую тишину раньше. Это значит, что они караулят. Может быть, путь
наружу тоже. Может быть, они знают, что мы внутри.
  - Мы не можем оставаться здесь.
  - Нет! Нет! - раздался голос, которого Шеф никогда раньше не слышал,
голос одного из пастушков. Он верещал на местном диалекте, которого Шеф
не понимал, однако в голосе слышались безошибочные нотки. Нервы у
мальчика не выдержали переживаний: тайной вылазки в стан врага,
благоговения перед святилищем, ужаса при раздевании мертвецов, холода
мрачных стен. - Laissetz, laissetz те parti. - Паренек толкнул камень, снова
открыл выход, хотя и не полностью, но достаточно, чтобы проскользнуть в
него как ласка, даже не отвязав заплечный мешок с золотом. Шеф схватился
за мальчишку, но в руке у него остался только оторвавшийся клочок рубашки.
  А сам пастушок исчез. Шеф чуть-чуть повернул камень и приник глазом к
щели шириной не более полуфута.
  Он не увидел ничего, услышал лишь легкий топот босых ног по камням.
  Потом и этот звук стих. Тишина, несомый ветром слабый запах гари. И тут,
когда Шеф уже был почти готов подавить свои опасения и повести группу
вперед, раздался тихий, но отчетливый треск, словно от сломавшейся палки,
тоненький, тут же прервавшийся крик, звон, будто от далекого гонга. Звон
металла о камень.
  Шеф снова затворил камень, на этот раз с решимостью обреченного.
  - Вы слышали, - сказал он. - Его поймали. Теперь они знают, что мы
здесь.
  - Мы в ловушке, - задохнулся от ужаса Ришье. - Вместе с Граалем, ради
спасения которого умерли наши старейшины.
  - Эта винтовая лестница ведет не только вниз, но и вверх, - заметил
Шеф.
  - Мы не сможем разобрать стену изнутри, нас услышат.
  - Но наверху должна быть еще одна потайная дверь, такая же, как эта,
только ведущая внутрь крепости.
  Ришье проглотил слюну.
  - Она находится под башней. Под сгоревшей башней, где умер Маркабру.
  - Значит, мы вылезем среди кучи обломков, это хорошо.
  - Башня стояла во дворе напротив главных ворот. Не думаю, что отсюда
есть какой-то другой выход. В крепостном дворе полно людей императора,
его превратили в госпиталь для раненных в боях и пострадавших во время
разборки стен. Мы не сможем просто так пройти по двору. Тем более с
Граалем на плече! Хотя... ребята могут сойти за рабочих или их помощников,
и я тоже, но вот ты...
  Слишком высокий, хотел он сказать, похож на германца, только без
оружия. И слишком приметный.
  - Покажи мне, где кончается лестница, - сказал Шеф, в голове у которого
уже созрел план. - Это не может быть далеко от того места, где кирками
пробили дыру.
  
  Бруно, милостью Божьей император Римской империи, а по своему
собственному разумению - заместитель Бога на Земле, стоял в главных во-
ротах крепости Пигпуньент и наблюдал за ведущимися во дворе работами.
  Куда бы ни упал его взгляд, там люди начинали стараться изо всех сил. Это
не доставляло ему особого удовольствия. Так и должно быть. Хотя лицо
императора оставалось бесстрастным, его переполняло такое неистовство, что
он с трудом владел собой. Дважды во время своей бешеной скачки от места
падения летающей машины обратно в крепость он с такой силой
непроизвольно сжимал поводья, что жеребец вставал на дыбы, едва не
скидывая седока. Зато он вернулся вовремя. В этом он был уверен. Как и в
другом - все представление с огнями в небе было именно тем, о чем
догадался его тщедушный дьякон: отвлекающим маневром. Несомненное
свидетельство, что искомая реликвия находится где-то поблизости. Если бы
он только мог взять ее! Сжимая в руке снабженное новым древком Копье, с
которым никогда не расставался, Бруно позволил себе то, что делал лишь в
моменты сильнейших переживаний: прижался щекой к наконечнику,
пролившему кровь Сына Господня, чтобы ощутить исходящие от металла
силу и уверенность, по праву предназначенные для императора.
  Во дворе царила суматоха, как на последней несжатой полоске поля, где
загнанные в ловушку крысы мечутся, пытаясь избежать приближающихся к
ним серпов и дубинок. Но так могло показаться только постороннему глазу.
  Император же видел порядок в кажущемся беспорядке. Люди, которые днем
и ночью работали над разорением этого гнезда еретиков, снова были
пригнаны на работу со своими кирками и тачками, крепили блоки и канаты
огромного подъемного механизма, с помощью которого вывороченные камни
скидывали в пропасть. В углу двора их начальник, позволивший людям
бросить работу, когда появились огни в небе, вопил, лежа на козлах из
скрещенных копий, а два сержанта Ордена методично отсчитывали
назначенные императором две сотни ударов плетью. Его бывший
заместитель, ныне повышенный в должности, побледнев от страха, стоял в
центре двора и выкрикивал распоряжения.
  Проблему создавал лазарет. Исполненный заботы о благополучии тех, кто
служил ему преданно, Бруно распорядился отвести на центральном дворе
место для коек полевого лазарета, в который непрерывно поступал тоненький
поток раненных в стычках с местными жителями и более интенсивный поток
тех, у кого нога попала под камень или рука запуталась в переплетении
канатов. Только в самой крепости в изобилии имелась чистая вода - в
колодце, уходящем глубоко в скалу. Именно в питьевой воде пострадавшие
нуждались больше всего. Теперь, однако, из-за пожара и паники ручеек
раненых превратился в целый водопад. Люди, обгоревшие в пожаре, с
переломами из-за падений, идиоты, которые поранились собственным
оружием. Надо отменить приказ, по которому всех пострадавших отправляют
в крепость, решил Бруно. Пусть подождут на прилегающей равнине до утра.
  Они уже начали мешать рабочим. Вон в том углу группа людей с носилками
идет совершенно не в ту сторону. Бруно открыл было рот, чтобы окликнуть
их, потом передумал, угрюмо велел Тассо заняться этими придурками, а сам
повернулся к подоспевшему Агилульфу и прорычал ему распоряжение -
всех пострадавших, кто еще не нашел себе койку, убрать и больше никого не
пускать.
  Вернувшись к наблюдению за двором, Бруно увидел группу людей,
проталкивающихся через ворота. Люди в ней отличались выражением, напи-
санным на их лицах. Это был не страх, а ликование и торжество. Едва они
вошли, как в воротах показался верный Эркенберт, он шел пешком, оставив
мула у подошвы горы.
  - Что вы там нашли? - спросил Бруно.
  - Крысу, - ответил их вожак, один из братьев Ордена. Глаза его
поблескивали в красном зареве. Вольфрам, узнал Бруно, добрый воин из
святого Эхтернаха. - Она выбежала из крепости и попала прямо в руки
Дитриху.
  - Из крепости? Но ваш пост с западной стороны, там нет ворот.
  - Нет ворот, о которых мы знаем, herra. Но этот мальчишка как мышонок
выбежал к западному ущелью. Он не спускался по стене, мы бы его заметили.
  Он мчался сломя голову, только пятки сверкали.
  - Я подцепил его древком копья, - добавил грузный Дитрих. - Он
сломал ногу и пытался завизжать, но я зажал ему рот. Он не смог предупре-
дить тех, кто все еще внутри.
  - И взгляни-ка сюда, herra, - продолжал сержант Вольфрам с сияющим
от удовольствия и предвкушения лицом. - Взгляни, что крысеныш нес в
свою норку.
  Он развернул узелок у ног императора. Из него высыпались кубки, тарелки
и массивный подсвечник. Золото заблестело в свете догорающего на равнине
пожара.
  Бруно нагнулся, поднял одно из блюд, ощутил его несомненную тяжесть.
  На нем что-то выгравировано. Трудно прочитать. Не буква ли "N", напи-
санная плохим почерком?
  - Что ты можешь из этого заключить? - спросил Бруно, передавая блюдо
Эркенберту.
  - Немногое, - ответил дьякон. - Но это не из имущества какого-нибудь
сельского барона. Больше похоже на блюдо для облаток в соборе у Римского
папы. Боюсь, нам придется спросить у мальчика.
  Взгляды обратились на пленника. Совсем юный, с искаженным от боли
лицом, одна нога поджата, чтобы не касаться ею земли. Смуглый, в плохой
одежде. Из местных. После зрелища разбитого змея и его мертвого летуна
Бруно наполовину ожидал увидеть еще одного проклятого англичанина.
  - Пытались допросить его?
  Вольфрам кивнул:
  - Мы его не понимаем. Он нас тоже.
  - Я найду переводчика, - сказал Эркенберт. - А потом мы сделаем то,
что необходимо. Уведите его за ворота.
  - Еще одно, - сказал Бруно. - Я знаю, что ты не будешь слишком
добрым. И ни перед чем не остановишься ради того, что я должен от него
узнать. Но вот мой совет. Никогда не начинай с легкой пытки, которую потом
будешь усиливать. Мужество приходит во время сопротивления. С самого на-
чала сделай ему очень больно, больнее, чем он сможет выдержать. Потом
предложи ему, как от этого избавиться,
  - Как только я найду местного священника для перевода, - обещал
Эркенберт.
  Пойманный мальчишка вертел головой из стороны в сторону. Он уже
увидел то, что ему было нужно. А что же ему делать теперь? Должен ли он
умереть как Маркабру и его воины? Он не знал.
  На сотню ярдов ниже, в толпе изгнанных инвалидов и санитаров,
Свирелька и его помощники боролись со своей нелегкой ношей - с Граалем,
к срединному шесту которого был крепко привязан Шеф; он раскинулся на
выступающих в стороны ступеньках, за которые держались носильщики, а его
легко опознаваемое лицо с одним глазом было прикрыто тряпкой, словно у
обгоревшего или умершего человека. Ришье семенил позади них, посерев от
страха, но крепко сжимая в руках сверток со своими драгоценными книгами.
  Ему довелось пройти в двадцати футах от земного воплощения дьявола, от
самого императора. Слава Богу, истинному Богу, чья власть над Землей была
узурпирована лживым дьяволом христиан, что все внимание Бруно отвлек
несчастный Маури. Что теперь будет с Маури... увы, это еще раз продемон-
стрирует силу Князя мира сего, которому даже истинный Бог не всегда может
противостоять в своем незаконно отнятом царстве.
  Когда они устремились вниз по склону горы, их подстегнул раздавшийся
сзади отчаянный крик. Пастушки смогли узнать этот голос, даже искаженный
болью.
  

                                  ГЛАВА 4

  - Так мы потеряли Маури, - закончил Ришье.
  Горестный крик вырвался у одной из женщин в собравшейся толпе поселян
  - должно быть, у матери мальчика. Ансельм не произнес ни слова, по-
прежнему неуверенно посматривал на самую драгоценную реликвию их
секты, стоявшую открытой для взглядов непосвященных и язычников. "По-
видимому, он наконец-то стал осознавать, что после выноса Грааля из
крепости его проблемы только начинаются", - мрачно подумал Шеф. Он
потихоньку отошел в сторону, испытывая знакомую боль в мускулах ног
после езды на лошади, которую ему удалось украсть.
  - Кого вы потеряли? - спросил Шеф, глядя на Квикку, стоявшего во
главе отряда людей Пути. - Мы видели, как кто-то упал.
  - Мы потеряли двоих. Толман жив, но расшибся.
  - Двоих? Мы видели только одного падающего.
  - Это был Убба, - вмешался Стеффи. - Мы не знаем, что с ним
произошло, но, прежде чем Толман выпил отвар мака, чтобы уснуть, он успел
рассказать, что было очень трудно поджигать и кидать факелы, ничего не
задев, ведь змей все время раскачивался и все такое. Видно, Убба поджег сам
себя. После этого у него не было шансов.
  - А тот, другой, как его звали? Хелми? Сирота Хелми, невысокий бледный
мальчик.
  - Он возвращался вполне благополучно, но летел слишком быстро. Он
врезался в скалы ниже нашей площадки. Змей рассыпался, и Хелми упал с
высоты футов двести. Мы не смогли найти тело.
  На Шефа начала наваливаться депрессия вместе с усталостью и запоздалым
потрясением от всех страхов, которые он слишком долго подавлял в себе. Он
пришел, чтобы спасти Свандис, и он ее спас - но от чего? Эти люди и не
собирались ее убивать. Если бы он не пришел за ней, они бы ее просто
отпустили. Спасая одну, он убил двоих. Это только из своих людей. Что же до
градуаля, или Грааля, или как там его величают, может быть, Маури и умер за
него с радостью, но вряд ли эту жертву оправдывала старая деревянная
лесенка, которую он все еще держал в руках. Шеф равнодушно перебросил ее
Ансельму, тот машинально поймал ее, а потом выпятился, словно держал в
руках гадюку. Его пытались также подкупить с помощью секрета греческого
огня, но что он в конце концов узнал? Что от селитры огонь горит ярче и что
пламя можно окрашивать в разные цвета. Это не имеет с греческим огнем
ничего общего.
  - Толман не так уж плох, - начал Квикка, увидев выражение его лица. -
Просто он приземлился немножечко слишком жестко, закувыркался по
камням. Мы его усыпили маком, пусть выздоравливает. - Квикка помялся.
  - Но все-таки он летал, государь. Даже над сушей и вдобавок ночью. Без
всяких дурацких перьев и прочего.
  Шеф кивнул. Это было как-никак достижение.
  - Что мы теперь будем делать? - продолжал Квикка.
  - Сейчас скажу. - Шеф оглядел кольцо слушателей, людей Пути и
еретиков, смешавшихся на крошечной главной площади горного селения.
  - Во-первых, Ансельм. Император просто обязан будет выяснить, откуда
пришел Маури и кто он такой. А также что унесли мы. Можешь быть уверен,
что скоро вся армия уйдет из Пигпуньента и двинется вслед за вами.
  - Мы высоко в горах, а они не знают тайных троп...
  Шеф прервал его:
  - Ты не знаешь императора. Какие у вас есть самые безопасные убежища,
спрячьте там всех. Вы лишитесь вашего скота и ваших домов. - Он пнул
один из валявшихся прямо на земле золотых свертков. - На вашем месте я
бы использовал это золото для восстановления хозяйства после того, как
Бруно уйдет.
  Ансельм нерешительно кивнул:
  - Пещеры, пещеры летучих мышей. Мы можем спрятаться в них...
  - Начните не откладывая. - Шеф показал на деревянную лесенку. -
Возьмите это. За ваш Грааль уплачено тремя человеческими жизнями. На-
деюсь, для вас эта цена не слишком высока. - Шеф повернулся в другую
сторону и заговорил другим тоном: - Что касается нас, Квикка, ты помнишь,
как Бранд сказал, что мы спустимся с гор быстрее, чем поднимались? Собери
наш обоз, загрузи мулов, не забудь взять Толмана, и возвратимся к нашим
кораблям как можно скорее. Конница императора уже в пути, и я хочу
опередить ее.
  - А когда вернемся на корабли?
  - Сразу в путь, как только Хагбарт сможет поднять паруса.
  Когда Ансельм и Квикка начали отдавать распоряжения, толпа потихоньку
рассосалась. Шеф отошел в сторонку, устало присел на край деревенского
колодца, потянулся за ковшом, который бросил на землю всего два дня назад.
  Через несколько мгновений он обнаружил рядом с собой Свандис, ее
порванное белое платье было уже аккуратно зашито.
  - Итак, - произнесла она, - что же бог еретиков дал тебе взамен жизни
этих мальчишек? Деревянную лесенку? Или ты со старым дураком по-
жертвовали ими вообще напрасно?
  Шеф вяло удивился, почему люди считают, что они могут чем-то помочь,
задавая подобные вопросы. Как будто бы он сам не задумывался над ними.
  Ведь если богов вообще не существовало, как неустанно твердила Свандис,
что ж, тогда действительно все было напрасно. Закончив свои распоряжения,
к ним приблизился Ансельм. Он преклонил колена перед молодым королем:
  - Ты спас нашу реликвию, и мы должны возблагодарить тебя.
  - Я спас ее, потому что вы похитили Свандис. Думаю, вы все еще остались
мне должны кое-что.
  Ансельм помялся:
  - Золото?
  Шеф покачал головой:
  - Знания.
  - Мы рассказали тебе все, что знаем про огонь.
  - Кроме золота и Грааля, мы вынесли из крепости книги. Истинные
Евангелия, как назвал их Ришье. Почему вы не поведаете о них миру, как
христиане поступают со своими Евангелиями?
  - Мы верим, что знания - только для мудрых.
  - Что ж, может быть, я достаточно мудр. Дайте мне одну из ваших книг.
  Иудеи, христиане и мусульмане, они все смеются над нами, людьми Пути, и
говорят, что мы не люди Книги. Так что дайте мне одну из ваших книг, книгу
с подлинным вероучением Иисуса. Возможно, после этого к нам станут
относиться серьезней.
  "Книги только для посвященных, - подумал Ансельм. - Учение нужно не
просто прочитать, его нужно объяснить так, чтобы даже невежды не смогли
понять его превратно. У нас только три экземпляра, и наш закон запрещает
сделать больше. У варварского короля здесь тридцать человек, вооруженных
непонятным оружием. Он, если захочет, сможет забрать все книги и Грааль
вместе с ними. Из-за нас умерли его мальчишки. Лучше его не злить".
  - Я дам тебе одну книгу, - неохотно сказал Ансельм. - Но сможешь ли
ты прочитать ее?
  - Если я не смогу, прочтет Соломон. Или Скальдфинн. - И Шеф
вспомнил английскую пословицу: - Истина сама себя покажет.
  "Что есть истина?" - подумал Ансельм, вспомнив слова Пилата в
христианском Евангелии. Но не осмелился ничего сказать.
  
  - Итак, мы упустили прокля... священную реликвию, когда она была у нас
под самым носом, - прорычал император. Он провел неспокойную ночь,
спать мешали не столько крики, доносившиеся из палатки, где делал свое
дело Эркенберт, сколько его собственные мысли. А после ночи все утро
поступали сообщения о всяческих неприятностях и дезертирстве, его войска
из-за страха и переполоха рассеялись по округе.
  - Да, - ответил черный дьякон. Он не боялся гнева императора. Он знал,
что даже в самом дурном настроении Бруно сохраняет способность судить по
справедливости. За это люди императора и любили его.
  - Ладно. Скажи мне самое худшее.
  - Эта штука, Святой Грааль, как называл ее мальчишка, была здесь,
глубоко под землей. Мы уже почти нашли ее. Твой соперник. Единый Король,
тоже побывал здесь. Мальчишка описал его безошибочно. Огни в небе -
они, как я и сказал, были всего лишь отвлекающим маневром.
  Император кивнул:
  - Я не забыл своего обещания, и место во главе бывшей епархии
Вульфира все еще вакантно. Дальше.
  - Маневр удался. Пока дозорные занимались паникующими франками,
враги проникли в крепость по какому-то тайному ходу. Добрались до святынь
своего еретического вероучения, в том числе до Грааля, - а это, как ты и
думал, лесенка. Мальчишка не знает, почему она священна.
  - Как они выбрались оттуда?
  - Мальчишки, конечно, уже не было с ними. Он ударился в панику, и его
схватили бдительные часовые.
  Император снова кивнул, решив про себя не наказывать, как собирался,
Вольфрама и его людей. Успех отвлекающего маневра не был их виной, они
ведь даже не реагировали на него, по крайней мере, не больше, чем сам
император. И позже они оказались достаточно бдительны.
  - Он не смог сказать, как выбрались остальные. Но было одно
обстоятельство, которое он пытался скрыть от нас. Это выяснилось под конец.
  - Тут Эркенберт замялся. Может, император и справедлив, но здесь речь
шла все-таки об унижении. - Под конец мальчишка решил рассказать все,
поскольку понял, что его признания уже не имеют значения. Его друзья уже
выбрались из крепости. Он видел, как они прошли мимо нас.
  Император сощурился и выпрямился на походном табурете:
  - Он не мог пройти мимо меня. Ни один одноглазый не пройдет мимо
меня, чтобы я не посмотрел на него очень пристально.
  Эркенберт потупился:
  - Его привязали к лесенке, и она выглядела как носилки. Ты сам приказал
Тассо вытолкать их за ворота.
  Последовало долгое молчание. Наконец Эркенберт поднял взгляд. Не
замыслил ли император одно из своих жестоких самонаказаний? Он смотрел
на кончик своего меча.
  - Я его держал у самого горла этого человека, - бормотал Бруно. - Он,
как девственница, был уже в моей власти. Мне оставалось только воткнуть
меч. И я этого не сделал. Я говорю тебе, Эркенберт, мое доброе сердце меня
погубит, так всегда вздыхала моя матушка. - Он усмехнулся. - Значит, они
прошли мимо нас. И, разумеется, убежали в горы. Нам придется их
преследовать. И, разумеется, вся проклятая конница разбежалась, или
дезертировала, или отправилась поить своих проклятых лошадей, или что там
еще. Но я своего добьюсь. Ладно, Эркенберт, найди мне проводника из
местных.
  Маленький дьякон не двинулся с места.
  - Прости, государь, но подумай еще раз. Грааль, конечно, находится
теперь далеко в горах, и поиски его могут оказаться очень трудными. Но
разве это сейчас самое важное? Ваш соотечественник, капеллан Арно,
который ныне на службе у папы, учил меня всегда находить на войне Schwer-
punkf, главный пункт атаки или обороны. Не думаю, что сейчас этот пункт
находится в горах. Я думаю, он находится там же, где Единый Король. Или
там, куда Единый Король направился.
  "Он и сегодня не может удержаться от этого титула, - подумал Бруно. -
Несомненно, хочет подстегнуть меня. И это ему удается".
  - Ладно. И где же находится он, король Шеф Победоносный? Как его
величают, когда думают, что я не слышу.
  Эркенберт пожал плечами:
  - Где всегда находятся пираты? На своих кораблях. В гавани Септимании.
  В городе евреев.
  Глаза Бруно заблестели чуть более угрожающе.
  - Еретики и евреи. Язычники и вероотступники. Господь послал Своего
Сына умереть ради них на кресте, а они даже спасибо не сказали. Уж лучше
проклятые мавры, они хоть во что-то верят. Да, мы знаем, что их корабли
стоят в Септимании, потому что Георгиос их там видел. Можем ли мы быть
уверены, что они там и останутся?
  - Георгиос их подстерегает.
  - Но если поднимется ветер, Георгиос не сможет их остановить, они с
дальнего расстояния просто разнесут его галеры на кусочки, он сама этом
признавался.
  Эркенберт потупился:
  - Я... я, государь, уже предпринял некоторые шаги, чтобы изменить такое
положение вещей. Чтобы не терять времени, я отдал приказ от вашего имени.
  В общем, я ведь не спал во время битвы при Бретраборге против проклятых
датчан и все видел.
  Император протянул руку и нежно похлопал коротышку-дьякона по плечу:
  - Не делай для меня слишком многого, товарищ мой, или мне придется
сделать тебя папой Римским. А ведь проклятый итальяшка еще не умер.
  Правда, это дело поправимое.
  Внезапно он уже оказался на ногах, потребовал своего жеребца, шлем и
Агилульфа. А через секунду он уже был снаружи, схватился за луку высокого
франкского седла на своем жеребце. Он взлетел в седло, не касаясь стремени,
поудобней примостил свой длинный меч, схватил брошенный ему шлем и
повесил на луку.
  - Куда вы направляетесь? - крикнул Эркенберт.
  - На похороны.
  - Людей, которые погибли прошлой ночью?
  - Нет. Ребенка, который упал с небес. На шее у него был молоточек,
поэтому его нельзя хоронить в освященной земле, но я приготовил для него
отдельную могилу. И ночью вырезали надгробный камень. На нем надпись:
  "Der erste Luftreiter"- "Первый небесный всадник". Это немалые почести,
правда?
  Он умчался, сопровождаемый дождем искр, которые высекали из камней
металлические подковы. Стоявший у входа в палатку bruder Ордена, не-
возмутимый бургундец по имени Йонн, с любовью улыбнулся вслед
удаляющемуся императору, обнажив при этом сильно повыбитые зубы.
  - Он настоящий ritter, - сказал сержант. - Уважает смелость даже у
врагов.
  "Мальчишка Маури до сих пор жив, - подумал Эркенберт. - Возможно,
он успел достаточно оправиться, чтобы рассказать еще немножко. Возможно,
теперь он заговорит сразу, при одном виде своего собеседника".
  
  И снова Шеф с трудом выбрался из седла, на этот раз не столько страдая от
усталости, мозолей и мышечных спазмов, сколько чувствуя уверенность, что
ноги больше не способны держать его. Набережная в порту Септимании была
вымощена очень ровно. Через несколько мгновений Шеф выпрямился, глянул
поверх голов столпившихся людей.
  - Море, - прохрипел он.
  Бранд подал ему флягу разбавленного вина, на которое они перешли после
того, как кончился эль, и стоял, уперев руки в боки, пока его повелитель
жадно пил.
  - Так что море?
  - Я люблю море. Потому что оно ровное. Ладно. - Вокруг них собралось
уже около сотни человек, портовых зевак, еврейских торговцев, но по
большей части шкиперов и моряков Пути. Сразу же рассказать им, и слух
разнесется. Нет смысла делать из этого тайну. - Все в порядке. Мы осво-
бодили Свандис. Боюсь, что мы потеряли двух наших парней, Хелми и Уббу.
  Поговорим об этом позже. Но самое главное, мы дернули императора за нос.
  И дернули очень больно. Он нас ищет, и, готов поспорить, он знает, что мы
здесь. Так что готовимся к плаванию и давайте поскорее отчалим. Так будет
лучше для всех, правда, Соломон? Император придет, а нас нет, все очень
сожалеют, но делать нечего. Да что вы все тут застыли? Я же сказал,
готовимся к отплытию, в чем дело-то...
  Бранд обнял его огромной рукой, по-приятельски приподнял и понес вдоль
набережной, толпа расступалась на их пути, но не выказывала ни малейшего
желания последовать за ними.
  - Давай немного прогуляемся вдоль мола, - предложил Бранд.
  Через несколько шагов он снова опустил Шефа на землю, но не ослабил
своей хватки. Они пробрались через многолюдные пристани к началу
длинного каменного мола, выходящего из самого сердца города-крепости, и
пошли по устроенной на нем дорожке дичиной в сотню ярдов, перешагивая
через железные кольца, к которым швартовались только маломерные суда,
поскольку большие, как и флот Пути, стояли в акватории порта на якоре. На
середине мола Бранд остановился и показал рукой в море.
  - Что ты там видишь? - Он вытянул у Шефа из-за пояса подзорную трубу
и подал ему.
  Шеф взял ее, приставил к глазу, подвигал входящие одна в другую части,
чтобы настроить фокус, и уставился в полуденное марево. Ничего он там не
видел, слишком густая дымка, а если взять чуть-чуть в сторону... Ага!
  - Галеры, - сказал он. - Красные галеры. Три штуки, нет, четыре.
  - Правильно. Они появились на рассвете, сожгли пару рыбачьих лодок и
отошли от берега. Просто показали нам, что они нас караулят.
  - Ладно, - сказал Шеф, - сейчас полдень, ветра нет, и это дает им
преимущество. Но через несколько часов, когда солнце начнет садиться, с
моря подует бриз, надежный, как пищеварение у мула. Тогда настанет наш
час. Мы выйдем в море, и если галеры попытаются нам помешать, мы их
потопим. А потом немного поупражняемся с острогами, правильно?
  Отомстим за Сумаррфугла, - свирепо добавил он.
  - Смотри дальше, - сказал Бранд.
  Озадаченный, Шеф снова взялся за подзорную трубу. Дымка раздражаема
его, местами почти ничего не было видно, около поверхности моря дымка
сгущалась. Вот. Там что-то было, ближе, чем он ожидал, ближе, чем галеры.
  Но он не мог понять, что это такое. Что-то серое и невысокое, едва вы-
ступающее над ровной поверхностью моря, это не корабль вовсе, больше
похоже на длинный низменный остров. Шеф сдвигал и раздвигал подзорную
трубу, пытаясь настроить расплывчатое изображение.
  - Я не понимаю, что это такое.
  - Я тоже. Попробуй посчитать корабли в гавани, тогда, может, поймешь.
  Шеф обернулся, и сердце его похолодело. Двухмачтовики все на месте,
выстроились в линию, все семь штук. Дракары викингов, сначала их было
пять, потом они потеряли "Марсвин" Сумаррфугла, значит, сколько осталось?
  Три. Он пересчитал еще раз. Три.
  - Немного погодя галеры вернулись и притащили на буксире эту штуку. Я
тоже не мог понять, что это такое, и послал Скарти на "Морском змее" с
удвоенной командой гребцов. Он сказал, что сможет обогнать любого грека,
будет на море ветер или нет. Я велел ему опасаться греческого огня, и он
обещал быть осторожным. Но на сей раз это оказался не греческий огонь.
  Шеф еще раз посмотрел на плот, теперь он смог различить на нем какие-то
выпуклости. И было в них что-то знакомое. Очень знакомое.
  - Скарти вышел в море, - сказал Бранд, - и стал подходить к плоту.
  Греки подпустили его поближе, а потом - бац! В воздухе полно камней от
катапульт, "Морской змей" рассыпается на воде, на него налетают греческие
галеры...
  - Скольких человек мы потеряли? - глухо спросил Шеф.
  - Ни одного. Вся команда Скарти родом с Готланда, они плавают как
дельфины. А когда сзади полыхнуло пламя, ну и быстро же они поплыли!
  Хорошо, что Хагбарт был начеку, он послал пару ядер в воду перед галерами,
и те убрались восвояси.
  Да, даже в дымке можно разглядеть на плоту силуэты онагров, понял Шеф.
  По меньшей мере четыре штуки. А может быть, и больше. На плоской
поверхности плота им не мешают стрелять никакие мачты, никакие
шпангоуты не рассыпятся из-за мощной отдачи, так что можно ставить
столько катапульт, сколько заблагорассудится. И ведь не Шеф был
изобретателем катапульт, по крайней мере, такой их разновидности, как
онагр, он же мул. Потому что мулы раньше были онаграми, метательными
машинами римских воинов; заново их создал дьякон Эркенберт. Он не забыл
об онаграх, и машины не обманули его ожиданий. И тут вдруг Шеф понял,
почему не сразу распознал катапульты на плоту, хотя они и казались ему
знакомыми.
  Они были закрыты броней. Стальными плитами, подобно тем, что стояли
на старом "Неустрашимом" Шефа.
  И в том, что делали их расчеты, также было что-то знакомое. Шеф
огляделся на ровной поверхности мола, она возвышается на шесть футов над
водой, они с Брандом могут, презрев свои титулы, просто прыгнуть в воду,
нет ли здесь лесенки, чтобы уцепиться...
  В небе раздался свист, камень звучно ударил о камень, во все стороны
полетели осколки, Бранд с изумлением утирал со лба кровь. Это ядро
ударилось о внешнюю сторону каменного пирса. Но послано оно было в цель,
и этой целью были Шеф с Брандом. А на плоту у противника не меньше че-
тырех катапульт.
  Шеф без церемоний столкнул Бранда в воду гавани, под защиту каменной
стены, и сам сразу спрыгнул следом. Они бултыхались в теплой воде, а над их
головами проносились ядра, зарываясь в воду среди рассеянных по гавани
лодок. Послышались крики шкиперов, отчаянно старающихся развернуться и
подойти под защиту каменной стены мола.
  - Итак, в открытое море нам не прорваться, - сказал Шеф. - Мы могли
бы выстрелами разогнать галеры, но этот плот для нас то же самое, чем был
"Неустрашимый" для наших противников. Маневрировать он не может, но и
потопить его нельзя. Но для чего они это делают? Бранд, чего они
добиваются?
  - Что ж, - ответил Бранд. - Я всегда был уверен, что тебя не зря
считают сообразительным. Но раз ты спрашиваешь, я скажу: все это
необычайно похоже на то, что у некоторых чудаков зовется осадой.
  
  В походном лагере халифа, который медленно и неуклонно вел свои войска
на битву с предателями-евреями и северными пиратами-многобожниками,
три женщины, сбившись в кружок, тихонько переговаривались между собою.
  Одна была англичанкой: с пепельными волосами и зелеными глазами,
красавица в собственной стране, любопытная диковинка среди шатров
правоверных. Несколько лет назад ее захватили датчане и, как девственницу,
продали за сотню золотых дирхемов. Другая была родом из пограничных
франкских земель: дочь раба, еще в детстве проданная хозяином, которому
понадобились деньги. А третьей была черкешенка с далеких восточных
окраин исламских земель, уроженка страны, народ которой издревле добывал
себе средства к существованию продажей своих женщин, славящихся
красотой и искусностью в любви. Подруги разговаривали на принятом в
многоязычном гареме жаргоне, в основе которого лежал арабский язык,
разбавленный иностранными словами. Этот жаргон предназначался для того,
чтобы скрыть некоторые секреты от вечно подслушивающих евнухов,
которые сторожили красавиц.
  Все три женщины были раздосадованы и испуганы. Раздосадованы потому,
что их вырвали из привычного кордовского комфорта и заставили
сопровождать своего хозяина, вместе с десятком других красавиц скрашивать
ему тяготы походной жизни. Разумеется, им не приходилось и шагу ступить,
их всюду носили в устланных шелками и пухом паланкинах. Разумеется,
нашлись рабы, чтобы ночами неустанно размахивать опахалами. Но твердую,
выжженную солнцем землю лагеря невозможно было превратить в тенистые
столичные дворики с фонтанами. Пусть их повелитель гордился, что
переносит тяготы и невзгоды - хотя и в весьма ограниченном объеме -
вместе с теми, кто по пыльным дорогам шел на битву с неверными, но
женщины не находили в этом утешения. Одна из них была христианкой,
второй пришлось принять ислам в десять лет, а третья вообще была родом из
страны с такой необычной религией, что ее все равно не смог бы понять ни
один чужеземец. Ничто так не способствует атеизму, как смешение
множества противоречивых верований.
  Для опасений у них было две причины. Во-первых, ни одна из трех до сих
пор не подарила халифу ребенка. Поскольку этот факт не мог объясняться
недостаточным рвением повелителя правоверных, их бесплодие считалось их
виной, если не следствием преднамеренного убийства нерожденного еще
ребенка. А второй причиной страха этих трех женщин было то, что никакие
стены роскошных шатров не могли заглушить крики несчастных, которых
каждый вечер казнили на плахе, забивали палками или сажали на кол за
малейшую провинность и неугодность. Женщины страшились внезапных
перепадов настроения Эр-Рахмана, а уж в таких вещах во всем лагере лучше
них не разбирался никто.
  - Халиф по-прежнему прислушивается к этому недоноску Мухатьяху, -
сказала англичанка. - Тот все время нашептывает ему, подстрекает, а сам
просто чахнет от зависти и злобы.
  - Не может ли Мухатьях однажды съесть чего-нибудь, от чего ему
поплохеет? - поинтересовалась черкешенка.
  - Халифу доложат, что это был яд, - отозвалась фанкская девушка. - И
кто знает, на кого тогда падет его гнев? У нас нет человека, которому можно
доверять. Здесь нет.
  - Так может быть, пусть он добьется своего, и мы все сможем вернуться
домой?
  - Домой? - переспросила англичанка. - Ты хочешь сказать, в Кордову?
  И это самое лучшее, на что мы можем в жизни рассчитывать? Ждать, когда
халиф от нас устанет и пришлет человека с удавкой? Сколько лет тебе
осталось, Берта? А тебе, Оулед? Мне уже стукнуло двадцать три.
  - А что же нам еще остается? - расширив глаза, спросила Берта.
  Англичанка, ее звали Альфлед, участвовала во многих гаремных интригах.
  Она не стала оглядываться и не изменила выражения лица, она засмеялась и
зазвенела браслетами, якобы рассказывая о новой любовной игре, которую
приготовила для халифа.
  - Мы тут пропадаем в походной пыли и зное. Это ужасно, и все, чего мы
хотим, - это чтобы халиф поскорее победил и мы наконец смогли вернуться
в Кордову. Но что, если халиф потерпит поражение? Его армия и его флот
недавно были разгромлены, вот почему мы здесь. А после поражения...
  - Нами, как законной добычей, попользуется пол-армии.
  - Не исключено. Но все зависит от армии. Вы ведь слышали, о чем
рассказывала нам в Кордове та датчанка. В одной из сражающихся здесь
армий в рабство никого не берут, и эту армию возглавляет мой
соотечественник. А в армии Римского императора полно твоих земляков,
Берта. Если мы наложим на себя крестное знамение и попросим защиты от
приверженцев Пророка, христианские священники будут нам рады.
  - Но если ты отвернешься от Аллаха и отречешься от shahada, пощады от
мусульман тебе не будет, - возразила черкешенка.
  - Нам нельзя проигрывать, вот и все.
  - Так что же нам делать?
  - Подстрекать халифа ринуться в бой, но так, чтобы он потерпел
поражение.
  - И как это устроить? У халифа есть поднаторевшие в военном деле
генералы, он будет слушать их советы, а не наши. Да мы и сами не знаем, ка-
кой совет будет правильным, а какой нет.
  - Мы не разбираемся в стратегии, - торжественно заявила Альфлед, -
но мы разбираемся в людях. Выберем самого большого дурака и будем
поддерживать его точку зрения. Самый большой дурак у нас - Мухатьях.
  Давайте поможем ему. Пусть наши голоса на подушках нашептывают то же
самое, что этот осел говорит на совете. И мы еще кое-что добавим. Как мы
желаем победы нашему повелителю, такому сильному, такому воин-
ственному, такому страстному...
  Ее сарказм был принят с молчаливым одобрением. Потом девушка из земли
франков сказала:
  - Так, значит, мы договорились, что в случае удачи та из нас, которая
будет в фаворе у победителей, замолвит словечко за остальных? Если так,
тогда я с вами. Но я бы тогда посоветовала еще одно, а именно - потянуть
время. С каждым днем боевой дух в войске халифа падает. Чем сильнее будет
беситься из-за этого халиф, тем быстрее станет распространяться зараза.
  Среди тайных едоков свинины, среди бывших христиан мустарибов, среди
сторонников Тулунидов, среди читателей философских книг греков, среди
тех, кто хотел бы переписать Коран. Среди всех тех, кто в глубине души
верит в то, что сказала нам датчанка.
  - Что нет Бога и нет Аллаха, - горячо подхватила Альфлед.
  - Что вообще никаких богов нет, - поправила ее черкешенка.
  

                                  ГЛАВА 5

  Кольцо вокруг Септимании постепенно затягивалось, сначала блокада стала
плотной, потом явной, потом слишком явной. Князь города-крепости
Бенджамин ха-Наси на первых порах не хотел об этом и слышать, будучи
уверен, что бед, накликанных на него гостящими в городе чужеземцами,
можно избежать. А если не избежать, то по крайней мере направить их по
адресу, в случае необходимости схватить чужаков для выдачи разъяренному
Римскому императору или выгнать в море навстречу грекам с их греческим
огнем.
  Вскоре он избавился от подобных заблуждений. Стало очевидно, что
император в своей священной ярости не делает различия между
христианскими еретиками, которые спрятали от него драгоценный Грааль,
язычниками, которые этот Грааль выкрали, и евреями, которые отвергли
Христа и кричали "распни Его". Парламентеры, посланные Бенджамином,
однажды на рассвете "вернулись" - их головы перебросили в мешке через
стену. Распространился слух, что перед смертью их насильно крестили,
чтобы, по собственным словам императора, дать неверным собакам
последний шанс на спасение души. В тот же день защитникам крепости с
безопасного расстояния прокричали о поставленных императором условиях:
  первое и самое главное - Грааль, во-вторых, выдача его похитителей во
главе с одноглазым королем, а в-третьих - капитуляция всего гарнизона и
выдача должностных лиц города, босиком, в одних рубашках и с веревками
на шее, в знак полной покорности воле Господа и Его наместника на Земле.
  Но Грааля в Септимании не было. А без него рассчитывать на милосердие
императора не приходилось. С печалью вспоминая Римского императора
Веспасиана и падение Масады из своей давней истории, иудеи Септимании
приготовились к отчаянному сопротивлению. Гонцы спускались по веревкам
со стен или пробирались вдоль побережья, пытаясь передать сообщение их
номинальному повелителю, кордовскому халифу, о нападении христиан на
Dar-al-islam, дом ислама. Увы, слишком часто окрики и вопли в ночи
свидетельствовали, что гонцов перехватили. Ни у кого не возникало
сомнений, что халиф откликнется на вызов христиан. Другое дело, как долго
он будет собираться, насколько охотно станет защищать своих подданных,
исповедующих другую религию, и каких сплетен о предательстве евреев он
уже наслушался.
  Северные моряки с воодушевлением помогали горожанам готовиться к
обороне. Как только сторожевые костры противника стали появляться по
ночам на окрестных холмах, Квикка разослал своих помощников с заданием
собрать каждый обрывок веревки и кусок дерева, который удастся найти в
городских запасах или на двух десятках рыбачьих лодок и других судов,
оказавшихся запертыми в гавани. Квикка собирался изготовить как можно
больше катапульт, насколько хватит материала и места на стенах крепости. К
этому времени англичане и викинги знали три разновидности метательных
боевых машин.
  Первая - хотя и последняя по времени появления на полях сражений -
это онагры, потомки дре-внеримских приспособлений, возвращенные к жизни
дьяконом Эркенбертом, скопировавшим их из труда Вегеция "De re militant .
  Онагры с силой бросали камни по настильной, почти горизонтальной
траектории. Их снаряды могли разрушить корабль, пробить в стене дыру.
  Прочные и громоздкие, они были трудны в изготовлении. Малопригодны для
стрельбы по пехоте и коннице, - как заметил Бранд, все равно что гонять
мух с помощью кузнечного молота.
  Вторую разновидность называли дротикометами. Такая же катапульта, как
и мулы, использующая мощь скрученной пружины, но стреляющая
огромными стрелами или дротиками, словно гигантский арбалет на станке.
  Они пробивали любой щит или мантелет и наносили врагу несопоставимый с
их небольшими размерами урон. Но они тоже были трудны в изготовлении и
вдобавок опасны для обслуги. Когда вдруг вздумается лопнуть слишком
сильно взведенной пружине, с уверенностью не мог сказать никто, даже
самые опытные могли только догадываться об этом. При разрыве во все
стороны хлестали обрывки канатов и разлетались куски разрушенной рамы, а
обслуживающие катапульту люди получали страшные удары по рукам и по
ребрам. Освобожденные английские рабы, из которых много лет назад
набрали первые расчеты для таких катапульт, со временем научились ставить
на деревянные рамы предохранительные стальные рессоры. Но в Септимании
не нашлось нужной стали. И тогда Квикка сказал своим помощникам на
языке, которого местные жители не понимали:
  - Да ведь не мы же будем крутить эти проклятые пружины, правильно?
  Все-таки эти катапульты убьют больше врагов, чем своей обслуги, так что все
в порядке.
  А третьей разновидностью были примитивные машины, которые король
Шеф изобрел самолично и которые назывались вращательницами. Привод у
них был ручной, несколько человек одновременно дергали за короткое плечо
качающегося рычага коромысла, а его длинное плечо взвивалось вверх и
выбрасывало камень из прикрепленной на его конце пращи. Легкие в
изготовлении и дешевые, вращательницы не требовали от своей обслуги ни-
каких особых умений. На них нетрудно было взять прицел по направлению,
но почти невозможно - по дальности. Их снаряды летели по крутой тра-
ектории, выброшенные силой повисающих на коротком конце рычага людей,
а не взведенными пружинами. Эффективней всего вращательницы
оказывались при стрельбе по плотным боевым порядкам, когда воинам
просто некуда было уклониться. Команда Квикки соорудила несколько дю-
жин таких машин, понатыкала их на каждой крепостной стене, снаряды для
них в неограниченном количестве можно было добывать прямо из каме-
нистой почвы. Через некоторое время стрелять из вращательниц научились
жительницы города, которые не хуже мужчин могли налегать на рычаги, тем
самым высвободив воинов для рукопашных схваток.
  После первых попыток штурма, предпринятых с разведывательными и
демонстративными целями - хотя каждый раз на земле перед крепостными
стенами оставались лежать убитые и раненые, - стало ясно, что дальнейший
ход борьбы будет определяться характером местности.
  Подобно многим прибрежным городам, Септимания выросла из поселения
близ cala, устья реки, которая несла свои воды в море меж двух высоких
утесов. Город располагался на двух этих холмах и на крутых берегах потока,
однако с ростом населения строилось все больше мостов, и местами речка
полностью скрывалась под их каменными пролетами. Вдобавок во время
летнего зноя речка пересыхала. В районе городской стены ее русло было
перегорожено тяжелой железной решеткой, упиравшейся в сухое каменистое
дно.
  Тем не менее русло реки оставалось слабым пунктом обороны, здесь
штурмующие могли пробраться под стенами, а не лезть через них поверху.
  Бранд, обходя защитные сооружения в сопровождении Малаки, капитана
княжеской гвардии, увидев это, ничего не сказал, но сразу велел Квикке
устроить за железной решеткой окоп для дротикометов и приставить к
машинам самых лучших катапультеров.
  Вдоль всего полукружия городской черты шли каменные стены, прочно
построенные и, как убедился Шеф, содержащиеся в должном порядке. Их
штурм дорого бы обошелся атакующим. На обеих окраинах Септимании, где
стены подходили к морю, вьющаяся вдоль побережья дорога вела внутрь
города, чтобы путешествующим купцам пришлось заплатить пошлину за
въезд. Ворота на том и другом конце были чрезвычайно прочные, из обитого
железом дуба, а с защищавших ворота башен простреливались все подходы.
  Однако эти двое ворот тоже были слабыми местами в обороне.
  И наконец, сама гавань. Средиземное море не знает приливов, поэтому
здесь не было затопляемой береговой полосы и стены обрывались прямо в
воду. Однако море было мелким. Сюда можно было подобраться даже вброд.
  Там, где атакующих встречали стены, такие же неприступные, как стены на
суше, беспокоиться было не о чем. А вот там, где располагалась гавань,
стены, естественно, не могли служить защитой. С севера и юга гавань была
отгорожена длинными каменными пирсами, северный тянулся на добрую
сотню ярдов, южный был в два раза короче. Они закрывали устье реки от
внезапных свирепых штормов Внутреннего моря и строились долгие годы, по
мере того как развивалась торговля и увеличивался размер судов. Оба пирса
возвышались над поверхностью воды на шесть футов - удобно перебираться
с палубы корабля, как и было задумано. Необходимость защищать их сильно
тревожила Бранда.
  - Они длинные, невысокие, и чтобы оборонять их мечами и копьями, нам
понадобится пять, даже шесть сотен человек, - прикинул Бранд. - И при
этом каждый защитник должен быть сильнее воинов противника, - добавил
он.
  - Угу, - ответил Квикка, - значит, мы не будем оборонять их мечами и
копьями, равно как и топорами. Они длинные, они невысокие, на них негде
укрыться, и к ним нет подходов. Арбалеты на малых дистанциях и мулы на
больших. Мы размажем нападающих как дерьмо.
  - А ночью? - спросил Бранд, поглаживая бороду. Он и Малаки
принялись подробно обсуждать, сколько у защитников людей и как их лучше
всего расставить.
  Самой последней проблемой было море. Вход в гавань, шириной в сотню
футов от пирса до пирса, сейчас пересекало плавучее заграждение из бревен,
соединенных массивными бронзовыми цепями и кольцами. Прорывающаяся
в гавань галера разбила бы свой форштевень и повредила днище.
  И тем не менее что один человек сделал, другой может переделать. Любой
опытный воин знает, что никакое заграждение неспособно надолго задержать
атакующих, если его не обороняют вооруженные люди, притом находящиеся
в более выгодном положении, чем противник. Бранд аккуратно расставил
семь парусников флота Пути так, чтобы им не грозили камни, летящие с
бронированного плота, но чтобы они одновременно могли простреливать
морские подходы из своих мулов. Любой корабль или лодка, которые
попытаются высадить десант, будут немедленно потоплены. По идее. Если
все пойдет как надо. Если никто не ошибется. Если противник не придумает
какую-нибудь хитрость.
  Бранд и сам усиленно пытался придумать что-нибудь умное, глядя из
укрытия на бронированный плот и силуэты красных галер за ним. Но в голову
ему ничего не приходило. Он уже рассмотрел идею снять стальные пластины,
загруженные в качестве балласта на все парусники, бронировать "Победителя
Фафнира" или "Хагену", сделать из них еще одного "Неустрашимого" и
послать в бой против бронированного плота. Но даже броня не защитит от
греческого огня: Беовульф, в честь которого был назван "Победитель
Грендаля", взял для защиты от дракона железный щит, однако, как тут же
указал выслушавший эту историю Бранд, у Беовульфа не было деревянного
корпуса. Разумеется, бронированный катапультоносец сможет потопить с
большой дистанции красную галеру - если будет нужный ветер, - но ведь
он не сможет одновременно сражаться с бронированной и притом
непотопляемой плавучей крепостью. "Возможно, наступит день, когда нам
придется так и сделать, - решил про себя Бранд, - но не раньше, чем
ситуация на суше станет по-настоящему скверной". Все-таки одно дело
умереть от удара копьем и совсем другое - сгореть заживо, как Сумаррфугл.
  Занозой сидело воспоминание о том, как греки демонстративно сожгли
маленькие торговые суда.
  - Положение сложное, - пробасил Бранд своему шкиперу и кузену
Стирру, которого жрецы Пути тоже позвали на свой неофициальный совет. -
Но ведь никогда не знаешь, насколько оно сложно для противника. Все, что
нам остается, - не совершать ошибок и ждать, пока им не надоест. В конце
концов, они должны на что-то решиться или убираться прочь. А мы будем
просто сидеть, где сидим.
  - Пока что-нибудь не произойдет, - скептически сказал Хагбарт.
  - Да.
  - Что, например?
  - Может быть, халиф придет со стотысячной армией. Может быть, кто-то
отдаст императору эту проклятую лесенку или что ему там нужно. Может
быть, боги заступятся за нас.
  Последнее предположение было встречено крайне холодно.
  - Скажу вам одну вещь. - Бранд попытался внести некоторое оживление.
  - И что же?
  - В данный момент император облегчает нам задачу.
  Действительно, действия осаждающих будто нарочно были предназначены
для того, чтобы придать защитникам крепости побольше уверенности в себе,
не подвергая их серьезной опасности. Дня через два после того, как на
окружающих холмах появились ночные костры кавалерийского авангарда и
был переброшен мешок с головами парламентеров, император - если
император отдал этот приказ - пошел на приступ в лоб на крепостные стены,
одновременно на суше и там, где стены обрывались в море. На рассвете в
каждом из двух этих пунктов атаки по тысяче человек вышли из укрытий и
ринулись вперед со штурмовыми лестницами и крючьями.
  Во время подготовки они наделали слишком много шума. Защитники
успели приготовиться к штурму. Приставленные лестницы отталкивали
рогатинами. Приделанные к крючьям канаты обрезали. В сгрудившихся у
подножия стены воинов летели стрелы и камни из катапульт. Через несколько
мгновений, когда стало ясно, что ситуация под контролем, Бранд оттащил от
одной из приставленных лестниц еврейского гвардейца, рвущегося ее
сбросить, отпихнул английского арбалетчика, прицелившегося в
карабкающегося наверх человека, и сам встал около лестницы, спрятался за
каменным зубцом, выставив вбок щит для защиты от стрел.
  Над стеной появилось лицо с неистовым оскалом, воин перепрыгнул через
парапет, он радовался подвалившей удаче, рвался расчистить на стене место
для вторжения. Бранд примерился, взвесил в руке свой топор "Боевой тролль"
и рубанул врага по голове, надвое раскроив череп вместе со шлемом.
  Отступил назад, махнул рукой арбалетчику и гвардейцу. Один выстрелил,
другой толкнул рогатиной, и лестница вместе с тяжеловооруженными
воинами рухнула в быстро растущую у стены кучу. Бранд осмотрел убитого
воина, его оружие и доспехи, то, что осталось от его лица.
  - Франк, - пробормотал он. - И богатый.
  Он снял с пояса кошелек убитого, перехватил жадный взгляд арбалетчика.
  - Не смотри так, в конце все разделим поровну, это hermannalog, закон
воинов. Но я его впустил сюда не ради денег.
  - А для чего же? - спросил опечаленный арбалетчик.
  - Я хотел посмотреть, кто он. И я вижу, что это не один из ублюдочных
монахов Ордена, у тех никогда нет ни пенни.
  - И что это значит?
  - Это значит, что император еще не воюет по-настоящему. Он просто
проверяет, не слабаки ли мы.
  Не обращая внимания на общий крик радости, который дружно издали
северяне и иудеи, воины и мирные жители при виде беспорядочного отступ-
ления неприятеля, Бранд проталкивался вдоль крепостной стены, размышляя,
где же начнется настоящая атака.
  Как он и ожидал, со стороны пересохшего речного русла. Спустя полтора
дня после первого, почти игрушечного приступа камни онагров стали
бессмысленно долбить в крепостные стены, иногда перемахивая через зубцы
и разрушая черепицу на крышах городских домов, но не причиняя вреда
защитникам. Затем, когда плотность обстрела усилилась, наблюдатель
заметил стену из щитов, медленно двигающуюся вдоль пересохшего русла,
которое вело в самое сердце Септимании. Фактически это были не щиты, а
мантелеты с тяжелыми деревянными рамами, каждый несли по два человека,
защищенные от стрел, арбалетных болтов и даже от сброшенных сверху
камней. Конечно, камень из мула уничтожит мантелет вместе с укрыва-
ющимися за ним людьми, но на стенах не было мулов, слишком трудно было
бы нацеливать их вниз. Линия мантелетов потихоньку продвигалась вперед, и
через некоторое время вызванный с командного поста Бранд увидел, что
нападавшие яростно выкидывают из пересохшего русла камни и землю. А
позади мантелетов по расчищенному руслу приближалось некое
бронированное сооружение. Взмахом руки Бранд приказал выпустить в него
зажигательные стрелы. Стрелы воткнулись в мокрые бычьи кожи и погасли.
  Сооружение продвинулось еще чуть ближе.
  - Ты когда-нибудь видал такую штуку? - спросил Малаки у своего
рослого коллеги на исковерканном арабском, единственном языке, на ко-
тором они могли понимать друг друга.
  - Да.
  - И что это?
  - Таран, - Бранд употребил норвежское слово murrbrjotr, "стенобитное
орудие", и пояснил его жестами.
  - Что будем делать?
  Сосредоточенно прикинув, куда подойдет неповоротливая машина, Бранд
приказал воинам вырубить каменный блок с противоположной от
нападающих стороны моста. Они за час аккуратно вырубили его кайлами и
клиньями, стараясь не повредить остальную кладку, и массивный блок завис
на краю пролета на высоте в двадцать футов над руслом. Бранд вдумчиво
наблюдал, как на вершине камня укрепили толстое железное кольцо, а из
порта притащили самую прочную железную цепь. Он сделал на конце цепи
петлю, вставил в нее деревянную распорку, к которой привязал длинный
трос. Еще оставалась уйма времени. Мантелеты потихоньку подкрадывались
к мосту, за ними следовал таран, со стен их осыпали дождем камней из
вращательниц. Неслись радостные вопли, когда разбитый мантелет
поворачивал в тыл или неосторожный воин, получив удар стрелой либо
камнем, оставался лежать на пыльной земле. Все это не имело большого
значения. За железной решеткой расчеты двух дротикометов постепенно
меняли прицел, мантелеты и таран виднелись уже так близко, что
промахнуться было невозможно. Бранд осторожно, чтобы не задеть
подваженный каменный блок, перегнулся через тыловой зубец стены и подал
дротикометчикам сигнал замереть в неподвижности.
  Внизу раздались крики, и люди с мантелетами радостно хлынули назад и в
стороны, по-прежнему удерживая над головами свои неуклюжие приспо-
собления. Позади тарана, но за пределами досягаемости вращательниц - и с
большим запасом - виднелось что-то вроде изготовившейся к атаке тя-
желовооруженной пехоты. Похожи на монахов из Ордена Копья. Видимо, в
этот раз император шел на приступ всерьез. Жалко, что нельзя заманить
несколько bruder'ов в засаду, заставить их тоже расплачиваться кровью. Но
мудрее будет не рисковать.
  Таран, который под массивным защитным навесом толкала сотня человек,
прокручивающих десять огромных колес, встал на позицию. Его обитое
железом острие качнулось назад и затем ударило по решетке. Послышался
звон гнущихся железных прутьев. Град стрел неожиданно пронесся в каких-
то дюймах над верхушками крепостных зубцов, одновременно раздался
двойной удар ядер, выпущенных из онагров, спрятанных на позиции в
холмах. Бранд покривился, высоко поднял свой щит, быстро и осторожно
выглянул наружу. В щит посыпались стрелы, отскакивая от металлического
набалдашника. Одна особенно меткая стрела пробила щит насквозь и
распорола руку у локтя. Бранд продолжал расставлять людей для работы с
цепью.
  Снизу снова раздался лязг, Малаки обеспокоенно поглядел на
искореженную железную решетку. Бранд отступил назад, поднял большой
палец. Четыре человека одновременно скинули вниз петлю на конце
железной цепи. В этот момент таран ударил снова. И попал в петлю.
  Бранд дернул за длинный тросик, распорка выскочила, а петля с ужасным
скрипом затянулась вокруг тарана. Бранд опять кивнул, теперь уже людям
около вывороченного каменного блока. Они разом налегли на подведенные
под его основание ваги, камень закачался на краю моста над пересохшим
руслом реки, они налегли еще разок. Сначала медленно, потом стремительно
пятитонный каменный блок перевалился через край и в облаке пыли ухнул
вниз. За ним устремилась цепь, захватившая в петлю на другом ее конце
железную головку тарана. Расчеты дротикометов, расположенных
непосредственно под мостом, в нескольких футах от решетки, в которую бил
таран, увидели, как непреодолимая сила вздернула в воздух таран, а вместе с
ним и весь его защитный панцирь. Под ним, мигая как вытащенные на свет
кроты, словно лишившиеся вдруг своей раковины улитки, воины,
обслуживающие таран, беспомощно глядели на своих врагов и на свое
раскачивающееся на цепи в нескольких футах над их головами орудие.
  - Стреляйте! - зарычал Бранд. - Да что ж вы смотрите!
  Капитаны расчетов довернули свои дротикометы на несколько дюймов,
чтобы не попасть в прутья решетки, и высвободили пружины. Один из ог-
ромных дротиков, вызвав у Бранда новый крик ярости, с расстояния в шесть
футов ухитрился ни в кого не попасть и умчался далеко в долину, зарывшись
в землю у ног изготовившихся к атаке пехотинцев. Другой же, не столько
благодаря точному прицелу, сколько по чистому везению, попал в толпу
воинов, насадил трех из них, словно жаворонков на вертел, и даже убил
следующего человека.
  Обслуга тарана, франкские рыцари и крестьяне, сразу опомнилась и
бросилась бежать прочь от моста. Бранд, взмахом руки приказав иудейским
лучникам и английским арбалетчикам стрелять из-за зубцов, кляня все на
свете, когда те промахивались и человек убегал, принялся с досадой пере-
считывать распростертые на земле тела.
  - Мы ведь отбились, - сказал ему Малаки, пытаясь утихомирить гиганта.
  - Ничего нет хорошего в том, чтобы убивать без необходимости.
  Бранд, продолжая ругаться по-норвежски, поискал глазами переводчика:
  - Скажи ему, что необходимость есть. Я не хочу их отбросить, я хочу их
ослабить. Пусть знают, что за каждую попытку будут расплачиваться кровью.
  Тогда они в другой раз не полезут на нас так нагло.
  И он ушел распорядиться, чтобы принесли растопку, накидали ее поверх
обломков тарана и подожгли огненными стрелами. Жизненно важно не
оставлять прикрытие для следующего штурма, особенно теперь, когда
решетка покорежена и ослаблена. Мокрые бычьи кожи скоро высохнут на
солнце. А обнаженная деревянная рама и колеса сразу сгорят дотла.
  Когда все было сделано, переводчик Скальд-финн снова подошел к Бранду:
  - Я поговорил с капитаном. Он считает, что ты хорошо разбираешься в
обороне крепостей, и благодаря этому он чувствует себя уверенней, чем не-
сколько дней тому назад.
  Бранд посмотрел исподлобья, из-под своих нависающих надбровных дуг,
унаследованных от предка-марбендилла.
  - Я тридцать лет сражался в первых рядах, ты об этом знаешь,
Скальдфинн. Я видел множество битв, множество удачных и неудачных
штурмов крепостей. Но ты знаешь, Скальдфинн, что на Севере каменные
стены редкость. Я видел падение Гамбурга и Йорка, меня не было под
Парижем, который не удалось взять старому Рагнару Волосатой Штанине. Я
знаю только о самых простых вещах - о штурмовых лестницах и таранах.
  Что мы будем делать, если они построят осадную башню? Об этом у меня не
спрашивай. А ведь они могут придумать что-нибудь похитрее. Нет, в осаде
требуются мозги, а не мышцы. Я надеюсь, что здесь найдутся мозги получше
моих.
  - Он хочет узнать, - сказал Скальдфинн после перевода, - если все
обстоит именно так, почему же мы не видим здесь на стенах вашего
повелителя, одноглазого короля? Разве он не лучше всех на свете разбирается
в машинах и изобретениях? Так что же мне ему ответить?
  Бранд пожал тяжелыми плечами:
  - Ты знаешь ответ не хуже меня, Скальдфинн. Так что скажи ему правду.
  Скажи ему, что наш повелитель, который сейчас нужен нам, как никогда
прежде, занят кое-чем другим. И ты прекрасно знаешь чем.
  - Знаю, - признался Скальдфинн, глубоко вздохнув. - Он сидит в гавани
со своей подругой и читает книгу.
  Пытается читать книгу, так было бы сказать точнее. Шеф был едва-едва
грамотен. В детстве деревенский священник отец Андреас вбивал в него
азбуку; главным образом из-за того, что Шеф должен был получить такое же
образование, как и его сводные сестра и брат, а не по какой-то иной причине.
  В результате он мог по складам читать английские слова, записанные
латинскими буквами, но лишь с великими трудностями, которые ничуть не
уменьшились, когда Шеф стал королем.
  Полученная от еретиков книга не доставляла много хлопот в том, что
касалось почерка. Если бы Шеф знал больше, знал бы буквально все на свете,
он бы сразу определил тип почерка - каролингский маюскул, самый
красивый из средневековых шрифтов, он читается легко, словно печатный, -
и это само по себе доказывает, что манускрипт представляет собой лишь
позднюю копию, сделанную не более пятидесяти или шестидесяти лет назад.
  А так Шеф мог лишь сказать, что почерк он разбирает легко. К сожалению, он
ни слова не мог понять из языка книги - это была латынь. Плохая латынь,
как мгновенно определил переводчик Соломон, когда книга попала к нему.
  Латынь человека необразованного, много худшая, чем латынь сделанного
святым Иеронимом перевода Библии, и, судя по встречающимся необычным
словам, латынь уроженца этих гор. Соломон пришел к выводу, что
первоначально книга была написана не на латыни. А также не на греческом и
не на иврите. На каком-то языке, которого Соломон не знал. Тем не менее
Соломон хорошо понимал текст.
  Сначала он просто переводил вслух для Шефа и Свандис. Но когда
очарование книги захватило Шефа, он остановил Соломона и со свойственной
ему кипучей энергией организовал целую команду переводчиков. Теперь все
семеро, включая слушателей, собрались в тенистом дворике неподалеку от
порта. Вино и вода стояли в глиняных горшках, обернутых мокрыми
тряпками, чтобы охлаждались за счет испарения. Если бы Шеф привстал, он
бы увидел за белой оштукатуренной стеной, как корабли его флота
покачиваются на якорной стоянке, зафиксированные береговыми швартовами
так, чтобы всегда оставаться развернутыми бортом ко входу в гавань и к
пирсам. Расчеты катапульт лежали рядом со своими орудиями на солнышке,
впередсмотрящие внимательно следили за греческими галерами, лениво
крейсирующими вне предельной дальности выстрела, и за бронированным
плотом, который время от времени, видимо, для практики, посылал ядро,
пролетающее над пирсами и впустую шлепающееся в воду гавани. Но при-
вставал Шеф редко. Разум его был поглощен открывшейся перед ним
задачей. Задачей, как подсказывало ему внутреннее чувство, даже более
важной, чем осада. По крайней мере, чем осада на нынешней стадии.
  Соломон с книгой в руках стоял посреди дворика. Он неторопливо, фраза за
фразой, переводил прочитанное по-латыни на базарный арабский язык,
который могло понять большинство его слушателей. Дальше информация
растекалась по трем руслам. Шеф переводил арабскую речь Соломона на
англо-норвежский жаргон, принятый в его флоте и при его дворе, а Торвин
записывал это своими руническими письменами. Отысканный Соломоном
христианский священник, которого его епископ лишил сана за какое-то
неведомое преступление, в это же время переводил арабскую речь на
происходящий от латыни горный patois, называемый некоторыми
каталонским языком, а также окситанским или прованским, и сам записывал
свой вариант. Причем с немалыми трудностями и часто жалуясь, ведь его
родной диалект никогда не имел письменной формы, и священнику раз за
разом приходилось задумываться, как пишется то или иное слово.
  - Пишется так, как произносится, - гудел Торвин, но его никто не
слушал.
  И наконец, гораздо быстрее остальных переводил арабский на иврит один
из учеников Мойши, записывая текст с помощью сложного, не имеющего
гласных алфавита. Рядом с пятью мужчинами сидела Свандис, внимательно
слушала и комментировала развертывающееся повествование. В тени на
соломенном тюфяке лежал юнга Толман, все еще забинтованный, и
таращился изумленными глазами.
  В результате одна книга превращалась в четыре, написанные на разных
языках и с разным умением.
  Сам оригинал звучал очень странно, его самобытность то и дело заставляла
Соломона поднимать бровь и теребить бороду. Текст начинался с такого
введения:
  "Вот слова Иисуса бен-Иосифа, некогда умершего и ныне воскресшего. Не
воскресшего духом, как говорят иные, а воскресшего во плоти. Ибо что есть
дух? Есть такие, кто говорит, что буква убивает, а дух животворит .
  Но я говорю вам, что ни буква не убивает, ни дух не животворит, но дух
есть жизнь, а жизнь есть тело. Ибо кто может сказать, что жизнь, дух и тело
  - это три, а не одно? Ибо кто видел дух без тела? Или кто видел тело без
жизни, но с душой? И поэтому три есть одно, но одно не есть три. Это говорю
я, Иисус бен-Иосиф, тот, кто умер, но жив..."
Дальше повествование шло довольно бессвязно. Но сквозь эту
бессвязность, и все яснее по мере того, как переводчики листали страницы,
проступали свидетельства пережитого, и эти свидетельства согласовывались
с тем, что Шеф узнал от еретика Ансельма, а также - хотя он все еще
опасался сказать об этом Свандис - с тем, что сам Шеф видел в видении
распятого Христа.
  Кем бы в действительности ни был автор, он заявлял, что был распят,
прибит к кресту и вкусил горького уксуса, он повторял это снова и снова. Он
был убит и снят с креста. Он вернулся к жизни, и его ученики сняли его с
креста и увезли из страны. Теперь он жил в чужой земле и старался найти
смысл всего, что произошло. Мораль, которую он выводил, выражала горькое
разочарование. Снова и снова он ссылался на слова, сказанные им в
предыдущей жизни, то отрицая их, то называя безрассудными, то забирая
обратно. По временам он начинал отвечать на собственные риторические
вопросы.
  "Однажды я сказал: "Есть ли между вами такой человек, который, когда
сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень?"  Так спрашивал я в
безрассудстве своем, не зная, что многим отцам нечего дать, кроме камня, а у
многих есть хлеб, но и они подают только камень. Так сделал мой отец, когда
я воззвал к нему..."
В этом месте Соломон запнулся, так как он узнал фразу, которую
переводил. "Dornne, dornne, quare me tmdidistfl" - звучала она на
исковерканной латыни книги. Но на арамейском языке она звучала так:
  "Элои, Элои! ламма савахфани?" . Так это приведено в Евангелии от Марка.
  Соломон ни словом не обмолвился об этом совпадении и продолжил
перевод самым ровным голосом, на какой был способен.
  Казалось, что рассказчик настроен против всех отцов, по крайней мере,
против небесных отцов. Он настаивал, что небесный отец существует. Но он
настаивал также, что этот отец не может быть добрым. Будь он добр, разве
мир был бы таким, какой он есть, полным горя, страха, болезней и страданий?
  И если многие, как известно рассказчику, доказывают, что все это лишь
наказание за грех Адама и Евы, то разве не повторяется здесь старая история
о том, как грешат родители, а страдают дети? Что это за родители, если
обрекают своих детей на рабство и смерть? Ведь этого рабства и смерти
можно было бы избежать, говорилось в еретической книге. Но способ
избавления не в том, чтобы заплатить какую-то цену, выкуп, потому что отец-
работорговец не примет выкупа. Освободиться нужно самому. И первый шаг
к освобождению - не верить в жизнь после смерти, в жизнь под властью
Князя мира сего, princeps huius mundi, как постоянно называл его автор.
  Нужно прожить свою жизнь так, чтобы получить как можно больше
удовольствия, ведь удовольствие есть истинный дар того Бога, что не от мира
сего, и проклятье для Бога-дьявола, что правит этим миром, для Отца-
предателя. Нужно не порождать в этом мире новых рабов, чтобы этот Отец
потом тиранил их, нет, нужно самому распоряжаться своим духом и своим
семенем.
  - Что ты обо всем этом думаешь? - обратился Шеф к Соломону, когда
они сделали перерыв, чтобы очинить перья и промочить глотки.
  Соломон подергал себя за бороду, покосился на Лазаря, ученика и шпиона
Мойши, который не уставал обвинять Соломона в том, что он навлек на город
гнев христиан.
  - Изложено плохо. Но тем интересней.
  - Почему так?
  - Я читал наши священные книги, иудейскую Тору, прочитал и
христианские Евангелия. И Коран приверженцев Мухаммеда. Все они
разные. И во всех говорится то, что, по-видимому, не хотели сказать их
авторы.
  Шеф промолчит, позволив Соломону самому ответить на невысказанный
вопрос.
  - Утверждается, что Коран - слова самого Бога, вложенные в уста
Мухаммеда. Мне кажется, что эта книга написана великим поэтом, челове-
ком, знакомым с вдохновением. Тем не менее она не рассказывает ни о чем
таком, что не было бы известно... скажем, много поездившему по миру араб-
скому купцу, который стремится превыше всего поставить веру и избавиться
от мелочного рационализма греков.
  - Она написана человеком, а не Богом, хотите вы сказать, - вставила
Свандис, с триумфом поглядев на Шефа.
  - А Евангелия? - подсказал Шеф.
  Соломон улыбнулся:
  - Они, мягко говоря, путаные. Даже христиане заметили, что они
противоречат друг другу в деталях, и рассматривают это как доказательство
их истинности: либо истинности в духовном смысле, что в конечном счете не
подлежит сомнению, так как не нуждается в доказательствах, либо истин-
ности в том смысле, что разные описания одного и того же события могут
быть правдивы каждое по-своему. Для меня очевидно, что все они были на-
писаны спустя долгое время после событий, о которых в них рассказывается,
и написаны людьми, которые очень хорошо знали священные книги иудеев.
  Невозможно отличить то, что на самом деле произошло, от того, что автор
хотел, чтобы произошло. И все же... - Он умолк, снова взглянув на Лазаря.
  - И все же я должен сказать, что они правдивы, по крайней мере, по-
человечески правдивы.
  Все они рассказывают историю крайне неудобного человека, проповедника,
который не говорил того, чего от него ждали. Он не осудил прелюбодейку. Он
не разрешил разводиться. Он велел платить подать кесарю. Он ничего не
имел против иноземцев, даже римлян. Его слушатели пытались исказить его
слова уже в тот момент, когда он их произносил. Это странная история, а
странные истории часто оказываются правдой.
  - Но ты ничего не сказал о своей священной книге, - снова заметил Шеф.
  Соломон еще раз покосился на Лазаря. Они разговаривали на англо-
норвежском жаргоне гостей, Лазарь наверняка не понимают его. Однако
держался настороженно, навострив уши на любое слово, которое сможет
разобрать. При нем следует высказываться поосторожней.
  Соломон поклонился:
  - В священных книгах моей религии записаны слова Господа, и против
этого я ничего не могу сказать. Странно, однако, что Бог иногда употребляет
два разных слова. Например, в рассказе о нашем предке Адаме и жене его
Еве, - Соломон постарался произнести эти имена в английском стиле, -
иногда указывается одно имя Бога, а иногда другое. Это все равно, как если
бы - я подчеркиваю, как если бы - был один автор, который использовал,
скажем, в вашем языке слово metod, и Другой, который предпочитал слово
dryhten. Эти два слова как будто бы указывают на существование двух
различных авторов одной истории.
  - И что из этого следует? - спросил Торвин.
  Соломон вежливо пожал плечами:
  - Это трудный текст.
  - Ты сказал, что во всех священных книгах есть то, чего не собирались
говорить их авторы, - гнул свою линию Шеф, - и я понимаю, что ты
имеешь в виду. Ну а вот эта книга, которую мы читаем, что она говорит нам
такого, о чем не собирался рассказывать ее автор?
  - По моему мнению, - ответил Соломон, - это рассказ человека,
который испытал величайшие страдания и поэтому не может думать ни о чем
другом. Возможно, ты встречал таких людей. - Шеф вспомнил о бывшем
своем ратоборце, кастрированном берсерке Кутреде, и кивнул. - От таких
людей нельзя ждать ясного рассказа. Они безумны, и автор этой книги тоже
был в каком-то смысле безумен. Но ведь возможно, что безумен он был из-за
ясности своего понимания.
  - Я кое-что расскажу вам об этом, - с внезапной решимостью сказала
Свандис. - О том, чего не поняли эти тупые горцы. Дураки вроде Тьерри,
который меня похитил, но не изнасиловал.
  Все взгляды обратились на нее. К своему удивлению, Шеф обнаружил на ее
загорелом лице следы стыдливого румянца. Свандис смущенно глянула на
Толмана и все-таки решилась:
  - Когда мужчина лежит с женщиной - по крайней мере у нас на Севере, я
слышала, что арабы в этом отношении мудрее, - он думает только о том, как
бы излить в ее чрево свое семя. Но есть другой способ... - Шеф с
изумлением уставился на нее, недоумевая, что она имеет в виду. И откуда ей
об этом известно. - Дойти почти до самого конца, а потом... ну... отступить.
  Излить семя не в лоно. Женщине от этого ничуть не хуже, для нее чем
дольше, тем лучше. И для мужчины это тоже хорошо. От этого не заводятся
дети, лишние голодные рты. Жалко, что слишком мало мужчин умеют так
делать. Но, само собой, это подразумевает, что мужчина должен позаботиться
и о женщине, а уж на такое ни один мужик не способен, когда он думает
только о своем удовольствии! Но во всяком случае, в книге говорится именно
об этом. Тот, кто ее написал, кое-что понимал. А Тьерри, Ансельм и Ришье,
они-то считают, будто автор заставляет их отказаться от женщин, жить как
монахи! А ведь книга все время учит нас получать от жизни удовольствие.
  Если нельзя получать удовольствие от женщин - или от мужчин, - то что
же остается? Как все-таки мужчины глупы!
  Шеф с кислым удовлетворением увидел, что Торвин и Соломон вроде бы
озадачены не меньше его самого.
  - Итак, эта книга - руководство по брачным утехам, - заметил он. - А
мы-то думали, что это утерянное Евангелие.
  - А почему не то и другое сразу? - фыркнула Свандис.
  

                                  ГЛАВА 6

  Император мало надеялся на успех штурмовых лестниц: он прибегнул к
ним, потому что людей у него было в избытке и никогда ведь не знаешь, где
У врага слабое место. Таран представлялся более основательным подходом.
  Наблюдая за штурмом издалека, Бруно заметил на крепостных стенах легко
узнаваемую фигуру Бранда, который однажды был его союзником, но никогда
не был его другом. Обидно было проиграть ему. Теперь пришла пора
задуматься всерьез, решил Бруно, и тех немногих своих командиров, которых
считал к тому пригодными, собрал на военный совет по этому поводу. Здесь
были Агилульф, заместитель главнокомандующего, опытнейший полководец.
  Греческий адмирал Георгиос, в полной мере наделенный присущим его нации
и вошедшим в поговорки коварством. И дьякон Эркенберт, на него император
больше всего и рассчитывал. Как только совет выработает свой план,
последний будет передан для исполнения множеству командиров среднего
звена, составляющих костяк армии: но ни один из них, по искреннему
убеждению Бруно, не пригоден ни для чего более умственного, чем атаки и
засады.
  - Эти парни в городе совсем не дураки, - закончил он свою речь, - и
оборона у них крепкая. Опять же, мы знаем, что здесь одноглазый, а там, где
он появляется, происходят странные вещи. Так вот, как бы нам их
перехитрить?
  Отозвался Георгиос, медленно выговаривая латинские слова:
  - Гавань остается их слабым местом. Я не рискну подойти близко на своих
галерах туда, куда долетают камни их мулов, но и они боятся выйти в море
из-за бронированного плота, сделанного нашим уважаемым дьяконом; кстати,
я рад, что имел возможность познакомиться с этим замечательным
изобретением, и обязательно сообщу о нем своему басилевсу. Однако
каменные пирсы возвышаются над водой всего лишь на шесть футов, и они
довольно длинные. Здесь есть шанс прорваться если мы сумеем подойти
достаточно близко.
  - Множество мелких судов вместо нескольких крупных? - спросил
император.
  - И притом, осмелюсь предложить, ночью.
  - А как насчет греческого огня? Не сможете ли вы подобраться с ним
поближе к пирсам и сжечь всех защитников, как вы делали с арабскими гале-
рами? - спросил Агилульф.
  Адмирал замялся. Он не мог солгать Агилульфу, который уже несколько
раз видел греческий огонь в деле. Но вся политика Византии основывалась на
необходимости сохранить в тайне свой величайший военный секрет. Ни
одного варвара - а к варварам, с точки зрения греков, относились и
подданные Римского императора - нельзя слишком близко подпускать к
огнеметам и бакам с горючим. Боевым расчетам этих машин платили больше,
чем всем остальным морякам, больше, чем самому адмиралу, а их семьи на
родине содержались в качестве заложников их преданности. Георгиос
понимал, что за время нынешней кампании он узнал очень многое, в том
числе устройство римских и английских катапульт. Он бы предпочел не
раскрывать взамен никаких секретов. Однако сейчас необходимо что-то
ответить.
  - У греческого огня есть определенные ограничения, - сдержанно начал
он. - Нести его может только большой корабль. Я не могу установить
машины на рыбачьих лодках. И не могу рисковать, что одно из орудий
достанется врагам, которые, как заметил император, с радостью изучают все
новые хитроумные устройства. Однако ночью я могу допустить, чтобы одна
галера пошла на риск и приблизилась к гавани.
  "С доверенными людьми на борту, чтобы в случае чего разрушить и сжечь
всю технику", - добавил он про себя.
  - Попробуем так и сделать, - решительно сказал Бруно. - Послезавтра
ночью, луна тогда будет на ущербе. А теперь, Эркенберт, скажи, как там наш
Волк Войны?
  Волком Войны называли огромную машину, сконструированную дьяконом,
тот самый требукет, который во время триумфального похода императора
вдоль побережья к Пигпуньенту разбивал ворота одной крепости за другой.
  По сути дела, требукет представлял собой увеличенный вариант тех
простейших ручных катапульт, изобретенных Шефом и названных
вращательницами, которые в данный момент готовы были выстрелить в
каждого, приблизившегося к стенам Септимании. Отличием требукета было
то, что работал он не от мускульной силы налегающих на коромысло людей.
  Ее заменяла тяжесть мощного противовеса, в котором заключалась
одновременно и сила, и слабость машины: требукет мог швырять огромные
валуны, но требовал уйму времени на загрузку и разгрузку камней в корзине
противовеса, был очень громоздким и тяжелым - его в разобранном виде с
трудом сейчас везли вдоль побережья.
  - Все еще в двух днях пути отсюда, - сказал Эркенберт.
  - И где ты намерен установить Волка, когда его привезут?
  - Выбор невелик. Его привезут по прибрежной дороге, которая подходит с
севера. Мы не сможем протащить Волка по горам вокруг города, а чтобы
погрузить его на судно, потребуются подъемные механизмы и выходящий на
глубокую воду пирс. Поэтому нам остается только штурмовать северные
ворота. Ворота там прочные, но деревянные. Один булыган из Волка Войны,
и они рухнут.
  - Если удастся его правильно установить и нацелить.
  - В этом доверьтесь мне, - сказал Эркенберт. - Ведь я arithmeticus.
  Император кивнул. Он знал, что ни один человек в мире не сравнится с
крошечным дьяконом в решении этой умопомрачительной задачи - перевода
весов в расстояния с помощью унаследованной от римлян системы
счисления.
  - Итак, нападаем на гавань послезавтра ночью, - сказал Бруно. - А если
там не получится, Волк Войны на следующее утро вышибет северные ворота.
  - А если и это не выйдет? - поинтересовался Георгиос, всегда готовый
уколоть своих временных союзников.
  Император поглядел на него с грозной холодностью:
  - Если не выйдет, мы попытаемся еще раз. Пока Святой Грааль, на
котором воскрес наш Спаситель, не окажется в моих руках вместе со Святым
Копьем, которое убило Его. Но я не намерен проигрывать. Запомните все, мы
сражаемся с хитроумными язычниками. Опасайтесь новых их козней. Ждите
неожиданностей.
  Его советники молча задумались, как им разрешить этот парадокс.
  
  "Что-то ублюдки слишком притихли", - подумал Бранд, проходя вдоль
пристани в поисках своего повелителя. А вот и он, по-прежнему во дворике
вместе с остальными, они сидят и слушают, скрипят перьями, словно им нет
дела ни до чего на свете. Бранд дождался, чтобы Соломон заметил его
молчаливое присутствие и прервал чтение.
  - Извините, что потревожил, - иронически заметил Бранд, - но боюсь,
что должен упомянуть об осаде.
  - Она идет нормально, не так ли? - спросил Шеф.
  - Более или менее. Но полагаю, тебе пора кое-что сделать.
  - И что же?
  - То, что у тебя получается лучше всего. Подумать. Сейчас все тихо. Но в
подзорную трубу я видел нашего приятеля Бруно. Он просто так не от-
ступится. Значит, они к чему-то готовятся. Не знаю к чему. Ты лучше всех в
мире умеешь придумывать новое. Тебе пора это сделать еще раз.
  Постепенно возвращаясь к реальности от волнующих религиозных
проблем. Шеф осознал правоту слов Бранда, и внутренний голос подсказал
ему, что небольшая передышка, на которую он так рассчитывал, когда взялся
за свою задачу, оказавшуюся вдруг самой важной и неотложной и пред-
назначенной лишь для него одного, что эта передышка кончилась. С другой
стороны, ему уже наскучило просто сидеть и переводить. Да и книга подошла
к концу.
  - Найди Скальдфинна, чтобы заменил меня здесь, - распорядился он. -
Он сможет переводить слова Соломона, чтобы Торвин их записывал. Толман,
ты уходишь вместе со мной.
  Он вышел на яркий солнечный свет в сопровождении огромного Бранда и
прихрамывающего юнги, а Свандис глядела им вслед. Она хотела дослушать
странную книгу до конца. И в то же время ее возмущало, как ее любовник
сразу увлекся новым делом. В котором она не участвовала.
  - Я привел двух человек, чтобы поговорили с тобой, - сказал Бранд,
когда они вышли на улицу. - Стеффи и одного туземца.
  Шеф сначала поглядел на туземца, как назвал его Бранд, на смуглолицего
мужчину явно арабского происхождения: в городе оставалось много гоев -
купцов, застрявших из-за блокады дорог.
  - Ты говоришь по-арабски? - спросил Шеф.
  - Конечно, - легкая усмешка в ответ: арабский язык Шефа был
практичным, но весьма далеким от чистого поэтического языка Кордовы и
Толедо.
  - Какие у тебя новости?
  - Император христиан, твой враг и враг моего повелителя халифа, этим
летом разрушил много замков и крепостей. И убил многих правоверных вдоль
всего побережья, которое еще недавно принадлежало им. Хочешь узнать, как
он это сделал?
  - За это мы заплатим золотом, - ответил Шеф.
  -Я бы и так тебе рассказал ради борьбы с христианами. У него есть
машина. Только одна машина, но она во много раз больше всех, что есть у
вас. И император использует ее только для одной цели, а именно: чтобы
ударить огромным камнем во вражеские ворота. Говорят, что для машины
нужна ровная площадка и что стреляет она очень медленно.
  - Ты сам ее когда-нибудь видел?
  - Нет, но я разговаривал с людьми, которым удалось уцелеть, когда
крепость пала.
  Слово за словом Шеф понемножку выудил из араба те скудные
достоверные сведения, что были тому известны, и постепенно начал
понимать, зачем нужен противовес. Он рассеянно отпустил купца, уже
раздумывая о том, как устроить ось, как закреплять и потом высвобождать
поднятое коромысло, и прежде всего о главной проблеме подобных катапульт
  - как прицеливаться по дальности. Дальность зависит от веса груза. И
должен быть какой-то способ определять, зная вес груза и вес метательного
снаряда, сколько груза нужно убрать или добавить, чтобы выстрелить на
заданную дистанцию. Но вычисление сложных функциональных
зависимостей было вне возможностей Шефа, да и любого человека на свете.
  Даже расчеты, сколько нужно запасти бочек с водой или какая доля добычи
причитается каждой команде и каждому человеку, требовали в принятой на
Севере системе счисления многих проб и ошибок. Шеф с досадой подумал,
что ему, как и Бруно, тоже надо бы держать на службе арифметикуса. Или
человека, имеющего хоть какое-нибудь представление об арифметике.
  Ударив себя кулаком в ладонь, он заметил, что перед ним на одной ноге стоит
взволнованный Стеффи, как всегда устремив глаза в разные стороны.
  - Зачем тебя прислал Бранд?
  - Я навроде подумал. О факелах, которые мы кидали с воздушных змеев.
  И о том, как я с утеса прыгнул, помните? Я подумал, а что, если ночью мы
навроде приготовим факелы и будем кидать их вращательницей? Мы могли
бы привязать к ним ткань, она навроде раскроется, и факелы будут падать
медленней, а ткань с дыркой, как мы навроде научились делать...
  Выслушав еще несколько пояснений, Шеф отослал Стеффи разыскать
катапультеров и потренироваться в стрельбе факелами с привязанным куском
ткани.
  - Но пока ничего не поджигайте, - предостерег Шеф. - Просто
прикиньте, как устроить, чтобы купол раскрывался вовремя. Постарайтесь не
расходовать кристаллическую селитру почем зря, ее долго добывать.
  Когда косоглазый Стеффи удалился, Шеф вернулся к размышлениям о
противовесной катапульте, которая неотвратимо приближалась к
Септимании. Взгляд его упал на все еще забинтованного Толмана. Паренек
молчал и ходил словно в воду опущенный с тех пор, как очнулся от своего
долгого забытья, ничего удивительного, ведь два его товарища погибли.
  Может быть, послать другого юнгу? Нет, Толман по-прежнему остается
самым опытным летуном, и у него больше всего шансов. Однако сначала его
нужно уговорить.
  На лице Шефа появилось задумчивое и дружелюбное выражение, то самое,
которого близкие к нему люди уже научились опасаться, оно означало, что
король собирается кого-то использовать в своих целях.
  - Ну что, Толман? - начал он. - Хотел бы ты на этот раз попробовать
полетать над мягкой и безопасной водой? Снова обрести мужество, пока еще
не поздно, а?
  Губы мальчика задрожали, он проглотил слезы. Молча и покорно он кивнул
головой. Шеф легонько похлопал его по забинтованному плечу, повел в
сторону, по пути позвав Квикку, Озмода и своих самых искусных
катапультеров.
  
  Как и в ту долгую северную зиму в Ярнбераланде, после которой минуло
уже семь лет, Шеф не уставал поражаться, с какой быстротой идея иногда
может быть воплощена в жизнь. Еще не кончился день, а материалы для
строительства осадной катапульты нового типа были подобраны, в том числе
массивное бревно для коромысла, на которое без возражений отдали киль
строящегося судна. Помогало, конечно, то, что рутинную работу делать не
приходилось. Все население Септимании было оторвано от привычных
занятий и при мысли о грабеже, который устроят войска императора, стре-
милось любым способом внести свой вклад в оборону. Искусные плотники и
кузнецы кидались на работу, не требуя платы. Помогало и то, что у Шефа
было много опытных руководителей, готовых организовать людей для
выполнения непривычных задач. Глядя, как Квикка командует потными
рабочими, изготавливающими железный обод для одного из шести огромных
колес будущего монстра, Шеф пришел к выводу, что, побыв рабами,
некоторые люди, по-видимому, приобретают вкус к власти.
  "Как и я сам?" - мелькнула мысль. Но Шеф ее отогнал. Нет, он делает
только то, что должен делать.
  С другой стороны, очень важной вещью, которой в таком избытке не было
больше ни у кого в мире, являлась уверенность. Уверенность, что у любой
проблемы, будь то летание по небу или швыряние огромных валунов,
найдется практическое решение, если только удастся совладать со всеми
мелкими техническими деталями. Квикке, Озмоду и даже Стеффи, как и
отсутствующему ныне их товарищу Удду, довелось видеть, что благодаря их
машинам короли терпят поражение и армии отступают перед ними. Поэтому
бывшие рабы не относились к машинам скептически.
  И все бы было прекрасно, но в этот раз, в этот раз они могут ошибиться!
  Шеф снова погрузился в проблему, которая не давала ему покоя с тех пор, как
он расставил людей на работу. Он взад и вперед слонялся по пристани,
бормоча себе под нос и пересчитывая кучки белых и черных камней, кото-
рыми были набиты его карманы.
  Квикка подтолкнул одного из своих помощников:
  - Он пришел в ярость. Кому-то от него достанется, вот увидишь.
  - Да нам всем, кому же еще, - мрачно заявил помощник. - Не знаешь,
что за муха его укусила?
  - Не знаю. Что-то слишком умное для таких, как мы.
  Еврей Соломон, окончивший работу над книгой, тоже заметил сдержанную
ярость на лице странного короля, который, хоть и был причиной
обрушившейся на Септиманию беды, начинал ему нравиться своей
неистощимой любознательностью. "У него более деятельный ум, чем у
любого талмудиста, - подумал Соломон. - Но во многих отношениях это ум
ребенка".
  Гораздо вежливей, чем помощник Квикки, Соломон задал тот же самый
вопрос:
  - Что так беспокоит вас, король Севера?
  Шеф зыркнул сердито, но взял себя в руки, попытался унять ярость и
говорить связно. Не исключено, подумал он, не исключено, что ему поможет,
если он сформулирует свою проблему вслух. И в конце концов, он давно
усвоил - когда не можешь найти ответ на вопрос, спрашивай всех подряд.
  Кто-нибудь да знает.
  - Дело вот в чем, - начал он. - Время от времени мне нужно знать, как
далеко эта штука забросит камень. А узнать это для машины такого рода
должно быть легче, чем для ручной катапульты. Ведь все, что можно сказать
команде вращательницы "дергайте посильней" или "дергайте не очень
сильно", а "не очень сильно" не сосчитаешь. Но для этой машины я могу
сосчитать все! Я тут обдумывал, что будет, когда мы начнем стрелять. До-
пустим, я говорю Квикке взять десять стофунтовых мешков и положить их в
бадью, которая тянет вниз короткое плечо коромысла. И допустим, что я взял
булыган, который весит ровно столько же, сколько три стофунтовых мешка,
  - ха! будто бы я смогу найти камень с таким удобным весом, но допустим, я
его нашел. Теперь допустим, что десять стофунтовых мешков кидают камень
в три сотни фунтов на сто шагов. А мне нужно, чтобы он пролетел сто
двадцать шагов. Тогда ясно, что я должен добавить мешков в бадью. Или
уменьшить вес снаряда. Все это как-то связано между собой. Но как?
  Голос его превратился в сдавленный стон, он снова с трудом сдержал
ярость, чтобы продолжить разговор о загадках, которые мучили его словно
назойливые мухи.
  - Я не так уж глуп, Соломон. Сто двадцать относится к сотне как шесть к
пяти, правильно? Значит, другое число я должен изменить как шесть вместо
пяти. Или пять вместо шести? Нет, вес снаряда уменьшаем. Изменяем три
сотни фунтов как шесть к пяти. Или увеличим вес груза как пять до шести,
это я про тысячу фунтов. Вот, и сколько У нас пятерок в десяти сотнях?
  Сколько пятерок в десяти? Их две. Значит, две сотни, и что я тогда с ними
сделаю, я возьму их шесть раз. Ох, Соломон, в конце концов я могу найти
ответ. Но это занимает так много времени, что ленивый вол успеет вспахать
борозду. И мне теперь приходится считать с помощью этих камушков, потому
что я забываю, с чего начал!
  Шеф, как честный человек, взвыл от таких хитростей и швырнул камешки в
голубую воду гавани. Словно в ответ, с бронированного плота, стоящего
почти в миле от пирсов, взвился камень и, пролетев по крутой дуге,
шлепнулся в воду. Рабочие отвели взгляд, стараясь не замечать обстрел.
  - И все это время, - заключил Шеф, - я помню, что брал только самые
простые цифры. Потому что камень, который мы действительно будем
кидать, будет весить, скажем, триста двадцать семь фунтов, а не ровно триста.
  И по дальности мне надо будет прибавить не двадцать ярдов к сотне, а
семнадцать к девяносто пяти.
  Он присел у кучки песка.
  - Хотел бы я научиться этим фокусам с цифрами от какого-нибудь ученого
римлянина. Смотри. - Он начертил на песке знак V. - Я знаю, что это пять,
  - и он добавил палочку, так что получилось VI. - Это шесть. А если с
другой стороны, - он нарисовал IV, - то будет четыре. Но как с их
помощью ответить на мой вопрос, я не знаю. Только у древних римлян было
достаточно мудрости для этого искусства.
  Соломон потянул себя за бороду, внутренне удивляясь. Хорошо, что их не
слышал Мойша. Или Лазарь. Их мнение о варварах стало бы еще уничи-
жительней.
  - Не думаю, - осторожно начал он, - не думаю, что ответ вы сможете
найти только у древних римлян.
  Шеф глянул на него заблестевшим взором:
  - Вы хотите сказать, что ответ существует?
  - Ну конечно. Вы могли узнать его в Кордове, если бы спросили. Но даже
здесь многие люди знают ответ на ваш вопрос. Каждый торговец, каждый
астроном. Даже Мухатьях мог бы вам ответить.
  - И в чем же секрет? - вскочил Шеф.
  - Секрет? - Соломон говорил на англо-норвежском, который освоил не
хуже любого человека на флоте. Теперь же он перешел на арабский, -
Секрет в al-sifr.
  - Аль-цифр? Но ведь это означает пустоту, отсутствие, ничто. Как пустота
может быть секретом? Ты дурачишь меня, длиннобородый...
  Соломон поднял руку:
  - Ничуть не бывало. Но послушайте, это не для посторонних глаз,
посмотрите, как все на нас уставились. Вернемся во дворик. Я обещаю вам,
что к тому времени, как люди погасят лампы, вы станете искуснейшим
арифметикусом, таким, что римлянам и не снилось. Я познакомлю вас с пре-
мудростями великого Аль-Хоризми.
  И Соломон увел примолкшего короля в тенистый дворик.
  
  Через час Шеф сидел за столом, на поверхность которого был насыпан
мелкий белый песок для рисования. Единственный глаз короля широко
раскрылся от изумления. Он осторожно провел рукой по написанному, стерев
все, кроме колонки из десяти цифр, которые Соломон показал ему с самого
начала.
  - Попробуем еще раз, - сказал он.
  - Хорошо. Рисуйте линии.
  Шеф начертил на песке пять вертикальных линий, так что получилось
четыре колонки. Он добавил две горизонтальные линии наверху и еще не-
сколько - внизу.
  - Попробуем решить вашу задачу определения дальности, только с
числами потруднее, чем вы называли. Допустим, вы кидали камень весом в
двести восемьдесят фунтов, и он улетел на сто двадцать ярдов. Но вам нужно
бросить его на сто сорок ярдов. Вес груза был одиннадцать сотен и еще сорок
фунтов. Вы должны увеличить его в пропорции семь к шести. Итак, мы
сначала умножим тысячу сто сорок на семь, а потом разделим на шесть.
  Шеф кивнул: странно было слышать слова "умножить" и "разделить" в
таком непривычном смысле, но он понимал, в чем суть.
  - Первым делом, - продолжал Соломон, - напишем в нужном месте
цифры для числа тысяча сто сорок.
  Шеф на мгновение задумался. Он быстро ухватил идею позиционной
системы счисления, но записывать числа ему было нелегко.
  - Попробуйте сначала записать его римскими цифрами, - предложил
Соломон. - Тысячу римляне обозначают как "М".
  Шеф нарисовал на песке неровную "М" и поставил точку. Потом "С" для
сотни. Потом знакомые четыре "X" в качестве сорока. Его рука потянулась
уже нарисовать знак al-sifr, "пустота", но он вовремя опомнился. У римлян
такого знака не было, они обозначали это число как М. С. ХХХХ.
  - Теперь нарисуйте наверху стола арабские цифры, - предложил
Соломон. - Сначала тысячу сто сорок, а пониже - семь.
  Шеф снова задумался. Это было непростое дело. Так. Самая правая колонка
  - для чисел меньше десяти. Над одной из горизонтальных линий, над линией
для сомножителя, он начертил крючок цифры 7. Над самой верхней
горизонтальной чертой надо было изобразить первый сомножитель, то есть
как он видел по записи римскими цифрами тысячу сто сорок.
  В самой левой колонке он написал "1", что соответствовало "М", тысяче. В
следующей - еще одну единицу, для "С". Дальше он изобразил такую
трудную цифру, как "4", заменяющую четыре "X". И наконец, в самой правой
колонке, для чисел меньше десятка - их десять, а не девять, доказал ему
Соломон - он поставил значок al-sifr.
  Теперь нужно складывать. Первое и самое главное: ноль умножить на семь
будет ноль.
  Вот и напиши "ноль".
  Аккуратно, под наблюдением четырех пар глаз, Шеф начал записывать
свои вычисления на покрытом песком столе, этом предшественнике счетов.
  Долгое время он не мог думать ни о чем другом, захваченный ощущением,
которого прежде не испытывал ни один человек из его народа: восхищением
цифрами. Под конец, сам не зная, как ему это удалось, он с изумлением и
глубоким удовлетворением уставился на выписанный на песке результат:
  семь тысяч девятьсот восемьдесят. Раньше ему никогда не доводилось
встречать такое число, и дело было не в величине - ведь было даже из-
вестно, сколько земельных наделов насчитывают его владения, по тридцать
тысяч в провинциях, сто тысяч в вице-королевстве. Нет, дело было в точности
этого числа. Числа больше тысячи он считал сотнями, или десятками, или
полусотнями, но уж никак не шестерками или семерками.
  - Теперь вам нужно разделить семь тысяч девятьсот восемьдесят на шесть,
  - негромко продолжал Соломон. - Приготовьте стол к делению.
  Шеф провел по песку рукой, нарисовал новую таблицу. Соломон
подсказывал, а Шеф упорно делал свое нелегкое дело.
  - Итак, - сказал под конец Соломон, -вы узнали, что вам нужно
увеличить вес груза до...
  - Тысячи трехсот тридцати фунтов, - ответил Шеф.
  - Значит, к первоначальному весу надо прибавить...
  - Две сотни без десятка. Ровно сто девяносто фунтов.
  - Но к тому времени, как ты начертишь на песке свою таблицу и
проделаешь все это, - возразил Скальдфинн, - противник уже засыпет тебя
кучей камней. Ведь ты не сможешь стрелять, пока считаешь!
  - Только не с нашей новой машиной, - решительно заявил Шеф. - Все
это я успею проделать, пока заряжающие будут снимать груз, чтобы снова
поднять коромысло. А потом я просто скажу им загрузить тот же самый вес и
добавить к нему ровно сто девяносто фунтов. В общем, я думаю, что здесь
выйдет примерно так же, как было с подзорной трубой.
  - С подзорной трубой? - переспросил Соломон.
  - Да. Вы помните этого дурака Мухатьяха? Он сумел сделать подзорную
трубу, он знал, какую форму придать стеклу, мы бы до этого не додумались за
целую тысячу лет. Но ему и в голову не пришло сделать следующий шаг.
  Готов поспорить, что, когда мы вернемся домой, мои мудрецы будут больше
знать о стеклах и зрении, чем Мухатьях, и даже больше, чем его наставник.
  Потому что они не успокоятся раньше времени! Вот так-то, а вычисления,
которым вы меня научили, - сам бы я никогда до этого не додумался. Но
теперь я научился и вижу, что их можно проделывать быстрее, намного
быстрее. Этот стол с песком - он вообще не нужен, как и камешки в моей
руке. Я ими пользовался, потому что мне не хватало опыта. Иначе я бы мог
надеть камешки на проволочки и носить с собой эту своеобразную арфу.
  Скоро я смогу обходиться вообще без колонок. Идеи приходят с трудом, но
усовершенствовать их легко. Эту идею я буду совершенствовать. До тех пор,
пока - как его имя, Соломон, Аль-Хоризми? - пока сам Аль-Хоризми не
сможет узнать свое детище. И я ее использую не только для катапульт! Это
станет наковальней, на которой кузнецы Пути перекуют весь мир! Разве не
так, Торвин и Скальдфинн?
  Соломон примолк, рука его потянулась к бороде, словно за утешением. Он
забыл о неукротимом духе северян и их Единого Короля в особенности.
  Мудро ли было делиться с ними знаниями? Но теперь слишком поздно
менять что бы то ни было.
  

                                  ГЛАВА 7

  Димитриос, старший siphonistos греческого флота, выслушал приказ своего
адмирала с сомнением и некоторой тревогой. Приказ был, разумеется, отдан
весьма осторожно, как что-то среднее между предложением и призывом. Ведь
siphonistos были почти государством в государстве, они управляли главным
оружием Византии, по их собственному мнению, они были в конечном счете
даже более важными людьми, чем императоры, не говоря уж об адмиралах.
  Димитриос, если бы захотел, мог сказочно разбогатеть и жить, как лорд, в
любой стране цивилизованного мира, в Багдаде, Кордове или Риме, стоило
ему только продать секретные сведения, которые у него имелись. Жена,
любовница, семеро детей и хранящиеся в византийских банках две тысячи
золотых гиперов служили залогом на случай его предательства. Правда, всему
городу было известно, что ни один siphonistos никогда не будет допущен к
изучению ремесла, если есть хоть малейшие сомнения в его верности Церкви
и Империи, верности искренней, а не по принуждению.
  Эта верность и служила причиной сомнений Димитриоса. Одной из
главных его обязанностей было сохранение тайны греческого огня. Лучше
проиграть битву, уничтожив одну из машин, тысячу раз твердили ему, чем
рисковать ее захватом ради очередной недолговечной победы - а в окру-
женной варварами Византийской империи все победы давно считались лишь
временными. Сейчас адмирал хотел, чтобы Димитриос пошел на риск,
приблизившись на галере с греческим огнем к берегу, в сомнительном
сражении с иудеями и какими-то язычниками. Димитриос был храбрым чело-
веком, который презрел бы опасность пойти на дно из-за камня, выпущенного
одним из варварских мулов. Но совсем другое дело - рисковать тайной
греческого огня...
  - Маленькие суда пойдут впереди, - заискивающе повторял Георгиос, -
и только если им удастся высадиться, пошлем мы твою галеру.
  - Для чего?
  - Если они смогут снять плавучее заграждение, ты ворвешься в гавань и
разом сожжешь все корабли с катапультами.
  - Они нас потопят, как только мы войдем.
  - Ночь будет темная, с ущербной луной, до ближайшего корабля не
больше сотни ярдов. А после этого ты сможешь прятаться от их катапульт за
другими их кораблями, пока все их не сожжешь.
  Димитриос задумался. Он был по-настоящему задет тем, как враги
потопили галеру и вырезали ее экипаж в неоконченной битве пару недель
назад: впервые за свою военную карьеру он почувствовал себя беспомощным.
  Приятно было бы отомстить за этот позор и сжечь все вражеские суда до
самой ватерлинии, как того заслуживают все враги Византии. Показать
поклонникам дьявола силу Господа и его святейшего патриарха. А небольшое
расстояние и темнота - как раз самые подходящие условия для применения
греческого оружия.
  - А что, если они не смогут снять заграждение?
  - Тогда ты сможешь пройти вдоль каменного мола и очистить его от
противника. При этом мол будет защищать тебя от катапульт в гавани. Унич-
тожишь всех на молу и снова исчезнешь в темноте.
  Димитриос колебался. Опасность здесь была, но, возможно, она не
превышала допустимый уровень. Разумеется, он примет собственные меры
предосторожности, и адмирал об этом знает. Люди около баков с горючим,
готовые их поджечь, а неподалеку в море лодки, чтобы подобрать
Димитриоса и команду в том случае, если им придется покинуть свое судно.
  Нет нужды повторять все это.
  Увидев его колебания, адмирал решил добавить последнюю ложку лести,
чтобы уговорить своего номинального подчиненного.
  - Само собой, мы понимаем, что вы самые главные люди на нашем флоте.
  Вы и ваше оружие, вот что главное. Мы не можем допустить, чтобы вас за-
хватили какие-то варвары. Я сам буду находиться на спасательном судне,
чтобы подойти и забрать вас при малейшем признаке опасности.
  Димитриос улыбнулся с легкой грустью. Адмирал был прав. Но он и сам не
догадывался, насколько он прав. Димитриос знал весь процесс приготовления
греческого огня, как это называли siphonistos, "от недр до трубы". Он плавал
по Черному морю до самой Тьмутаракани, где из земли сочилось окрашенное
масло. Димитриос видел его зимой, когда масло было тонким и почти
бесцветным, видел знойным летом, когда масло было густым, как липкая
грязь на птичьем дворе. Он знал, как собирают и хранят масло. Он сам лудил
медные баки драгоценным оловом, чтобы убедиться, что утечки не будет.
  Всю свою машину он собрал собственными руками, баки и клапаны, топку и
мехи, насос и сопло. Снова и снова под руководством старых мастеров он
учился выпускать греческий огонь, следил, как летит в воздух горящая струя.
  Его наставник три раза заставил его качать насос дальше опасного предела,
используя небольшие или изношенные машины и приставляя к насосу
приговоренных к смерти преступников, так что слышался жуткий свист
niglaros, открытых предохранительных клапанов. Он с интересом потом
осмотрел тела преступников, чтобы знать, что с ними сталось после взрыва
баков. Ни один из них не выжил, и Димитриос подумал, что они ошиблись,
предпочтя риск у сифонистов гарантированной, но зато и безболезненной
смерти на плахе. Он прекрасно знал самые мельчайшие детали всего
процесса приготовления огня, знал, насколько легче мастеру ошибиться, чем
сделать все безукоризненно. Он понимал, что одного знания здесь
недостаточно. Требуется весь его опыт, который и есть главная ценность. Что
ж, неплохо, если адмирал это понимает.
  - С надежной подстраховкой я согласен, - сказал Димитриос.
  Адмирал с облегчением откинулся на спинку стула. Он-то понимал,
насколько, в сущности, независимы его сифонисты, но попробуй объясни это
Римскому императору, человеку, к которому следовало бы приставить
опытного врача-византийца, чтобы быть уверенным, что император вскоре
съест что-нибудь не то.
  - Приготовь одну галеру к полуночи, - сказал адмирал. - Можешь взять
мою "Карбонопсину".
  "То есть "Черноокую красотку", - подумал Димитриос. - Жалко, что в
этой далекой стране таких не встретишь. Одни тощие мавританки и урод-
ливые дочери готов с их бледной кожей и бесцветными глазами. Безобразные,
как преотвратные германки, женщины их союзников, хотя последние
настаивали, что у их северных врагов женщины еще хуже, в смысле
бледности, статей и размера ступни. Определенно всех их нужно изгнать из
Внутреннего моря, и тогда оно, море Средиземья, снова станет внутренним
водоемом православных". Димитриос встал, сухо поклонился и ушел
готовиться к бою.
  
  Первый признак готовящегося нападения с моря был замечен не раньше,
чем городские гвардейцы, стоявшие в карауле на длинном пирсе, различили
приблизившиеся в темноте неясные тени. Стражники застыли, мгновенье
неуверенно вглядывались вдаль, затем подали сигнал тревоги с помощью
пронзительных бараньих рожков. Но шестьдесят посланных Бруно рыбачьих
лодок были уже в считанных ярдах от каменной стены мола, десант в них,
готовясь к высадке, уже размахивал швартовочными крючьями и поднимал
небольшие лесенки, достаточные, чтобы взобраться на шестифутовую высоту
пирса. Стражники натянули свои короткие луки, все, что у них было из
оружия, и стрелу за стрелой пускали в появляющиеся непрерывным потоком
цели. Потом по камню зазвенели первые крючья, и стражники осознали, что
они совсем одни на пустынной поверхности пирса и скоро их отрежут от
своих. Они прекратили стрельбу и побежали по молу к берегу, но были
перебиты летящими из темноты дротиками и стрелами. Первая волна
императорского десанта захватила пирс почти без сопротивления и
немедленно разделилась на две группы, одна повернула налево и побежала к
открытому концу мола с молотками, пилами и топорами, чтобы попытаться
снять плавучее заграждение и открыть вход в гавань для остальных судов и
галеры с греческим огнем. Другая группа повернула направо и вооруженной
колонной устремилась к примыкающей к земле части пирса, чтобы захватить
и удержать ее, пока не подоспеет подкрепление, и тогда наброситься на
беззащитную гавань, либо, еще лучше, ворваться на городскую стену и
обеспечить успех приступа с суши.
  Однако пение рожков сделало свое дело. В караул на пирс посылали всего
два десятка человек, ведь там они не были защищены от случайного камня,
прилетевшего с размещенных на бронированном плоту катапульт, но гораздо
больше воинов несли дозор или дремали с оружием в руках в уязвимой точке,
где пирс примыкал к берегу. Когда ободренные успехом высадки атакующие
подбежали по каменной полоске к берегу, их встретил внезапный залп
пущенных с небольшого расстояния стрел, а перед собой они увидели
неприступную стену щитов и копий. Легковооруженные южане, которых
Бруно обычно посылал вперед как наименее ценных, падали замертво даже от
короткой стрелы небольшого лука, но пущенной с каких-то десяти ярдов. Те,
кто продолжил атаку, наткнулись на организованное сопротивление за-
щитников баррикады. Постепенно оставшиеся в живых атакующие поняли,
что напор поддерживающих их задних рядов слабеет и вот уже совсем исчез.
  Не понимая происходящего и опасаясь нападения из темноты сзади, они
отступили, сначала прячась за щитами, а потом, не выдержав впивающихся в
оголенные руки и ноги стрел, повернулись и побежали под прикрытие
ночного мрака.
  Шеф проснулся при первых же звуках рожков. Из-за жары он спал
раздетым, пришлось за несколько секунд натянуть рубаху и сапоги, в темноте
искать дверь. Перед ним стояла Свандис, тоже обнаженная, но преградившая
ему путь. Даже во мраке комнаты с закрытыми ставнями Шеф ощущал ее
сердитый взгляд и услышал в ее голосе упрек.
  - Не беги как дурак! Кольчугу, шлем, оружие! Что от тебя будет толку,
если тебя может убить первый же случайный камень из пращи? - Шеф хотел
было возразить, но Свандис опередила его: - Не знаю, как ты, а я дочь
воинов. Лучше прийти поздно, зато готовым, чем прийти рано и умереть. Об
этом тебе мог бы сказать мой отец. Кто тогда выиграл битву, когда я впервые
встретилась с тобой? Ты или он?
  "Нельзя сказать, что он ее выиграл, - хотел ответить Шеф. - Но нет
смысла спорить. Быстрее будет подчиниться, чем пытаться оттолкнуть Сван-
дис". Он повернулся к крюку, на котором висела кольчуга, просунул руки в
тяжелые рукава. Свандис подошла сзади, одернула полы, зашнуровала
кольчугу прочными сыромятными ремешками. Во всяком случае, она
действительно была дочерью воинов. Шеф обернулся и обнял ее, прижал ее
грудь к твердым стальным кольцам.
  - Если останемся живы и вернемся домой, я сделаю тебя королевой, -
сказал он.
  Она резко шлепнула его по лицу:
  - Сейчас не время ворковать в темноте. Шлем. Щит. Возьми свой
шведский меч и постарайся его не опозорить.
  Шеф рванулся во дворик, услышал, как Свандис позади рыщет в поисках
своей одежды. Он знал, что, где бы ни развернулась схватка, Свандис там
появится. Он неуклюже побежал, придавленный весом тридцати фунтов
амуниции, к командному пункту, где должен был находиться Бранд. Над
водой неслись звон металла, боевые кличи и стоны раненых. Шум слышался
со стороны моря.
  Запыхавшийся Шеф увидел Бранда, подобно башне возвышавшегося среди
отряда викингов, рядом со своим гигантским родичем Стирром, почти не
уступавшим ему размерами. Казалось, Бранд никуда не спешил и ничуть не
тревожился, деловито пересчитывая своих людей.
  - Ублюдки высадились на пирсе, - заметил он. - Я никогда не
рассчитывал, что с этим у них возникнут трудности. Но если они намерены
досаждать нам, им придется оттуда убраться, и убраться по-быстрому.
  Слух Шефа выделил из затихающих вдали шумов битвы другие звуки,
звуки кузницы, ударов металла о металл и топоров по дереву.
  - Что там происходит на дальнем конце мола?
  - Они пытаются обрубить плавучее заграждение. А мы этого не хотим.
  Мы должны сбросить их оттуда. Ну что, парни, все зашнуровали ботинки?
  Пробежимся-ка вдоль пирса и спихнем христиан обратно в воду. А ты
держись сзади, - добавил он для Шефа. - Собери арбалетчиков, проследи,
чтобы катапульты стреляли в противника, а не в нас. И хорошо бы, чтоб мы
могли видеть, что творится кругом.
  Плотной толпой викинги, человек сорок, побежали вокруг гавани к месту
будущей схватки, их подбитые железом сапоги стучали по камням. Вдоль
берега горели несколько ламп, бросая над водой тусклый свет.
  Присмотревшись к полумраку, Шеф разглядел врагов, скапливающихся для
второй атаки. На стоящих в гавани судах тоже что-то происходило, он мог
слышать скрип канатов и приказы командиров катапульт. Если люди
императора в ближайшие несколько минут не проложат себе дорогу вдоль
пирса, они будут сметены залпами камней из катапульт. Но у них там
готовилось что-то зловещее, Шеф слышал резкие командные голоса, звон и
клацанье металла, видел, как слабый свет ламп блестит на металлических
остриях и доспехах. Свирепый клич - и стена металла двинулась вперед,
ощетинившись рядом копий.
  - Уводи своих людей, - неторопливо сказал Бранд командиру городской
стражи. - Думаю, теперь это наше дело.
  Легковооруженные стражники отошли в задние ряды, а викинги
устремились вперед, построившись своим обычным тупым клином.
  Непрочная баррикада в начале пирса была сметена первой атакой и не могла
больше служить защитой. Ровный строй братьев Ордена, людей с пиками и в
доспехах с головы до ног, наступал на клин викингов, тоже
тяжеловооруженных, впервые встретив не уступающего размерами и силой
противника. Ни одна из сторон не знала поражений, обе были уверены в
своей способности сокрушить все и вся, что встанет у них на пути.
  Стоя в задних рядах построения викингов, шириной в десять человек, но
глубиной не более четырех рядов, Шеф услышал одновременный грохот,
когда щиты соударились со щитами, звон и лязг пик и топоров, наткнувшихся
на сталь и дерево. На один удар сердца позже, к изумлению и ужасу Шефа,
идущий впереди него человек отшатнулся назад, едва не сбитый с ног
толчком передних отступающих шеренг. Шеф услышал, как голос Бранда
превратился в бычий рев, тот призывал своих людей держать строй.
  "Неужели викинги отступают? - мелькнула мысль. - Они отброшены назад,
как это обычно бывало с англичанами, как было с нами в тот день, когда мой
отчим и я сразились с моим отцом и его людьми на дороге в Норфолк. В тот
день я убежал. Но тогда я был никем, едва ли не трэлем. А теперь я король, у
меня на руках золотые браслеты, а в руке меч из шведской стали, сделанный
моими собственными оружейниками. И все равно пользы от меня не намного
больше, чем было от бедолаги Карли". Строй викингов выровнялся, они
больше не отступали. Лязг оружия в передних рядах стал непрерывным,
противники теперь рубились и отражали удары, а не пытались просто сбить
друг друга с ног. Шеф сунул меч в ножны, резко развернулся и побежал назад
к берегу, высматривая что-нибудь, что могло бы склонить чашу весов в
нужную сторону.
  Германские монахи Ордена двинулись на клин викингов, применяя ту же
тактику, с помощью которой они разбили все встречавшиеся им до сих пор
арабские армии. Щит в одной руке, короткая пика в другой. Не трогай
человека перед собой, коли пикой человека справа от тебя, когда он поднимет
руку для удара. Положись на товарища слева от тебя, он убьет идущего на
тебя воина противника. Коли правой, бей щитом, что у тебя левой руке, шагай
в ногу. Если враг впереди упал, топчи его, положись на товарищей в заднем
ряду, они его заколят, чтобы не ударил тебя сзади. Первое мгновенье-другое
эта тактика себя оправдывала.
  Но воины, на которых шагал строй bruder'oв, не были одеты просто в
хлопок и лен. Иногда пика вонзалась в подмышку, но чаще скользила по ме-
таллу, отскакивала от доспехов. Удары щитом не могли сбить здоровенных
викингов с ног. Некоторые из них отступали назад, рубили топором или
мечом по рукам и шлемам. Другие, заметив, что удары идут только с их
правой стороны, парировали выпады и сами били в незащищенный щитом
бок противника. Бранд, отброшенный на шаг назад, что привело его в
яростное изумление, гулял своим топором "Боевой тролль" по шеям и плечам
германцев, расширяя брешь в их рядах ударами своего массивного щита, и
острие клина викингов стало постепенно продвигаться вперед. Его родич
Стирр ловким ударом сбил противника с ног, аккуратно наступил ему на
гортань кованым сапогом и встал бок о бок с Брандом. Германцы стали от-
брасывать пики и доставать мечи, в воздухе замелькали их стальные клинки.
  Агилульф со своего места в задних рядах увидел гигантскую фигуру Бранда
и поджал губы. "Тот самый ублюдок из Бретраборга, - подумал он. - Сын
морского тролля. Ходили сплетни, что он утратил присутствие духа. Похоже,
оно к нему вернулось. Кто-то должен остановить его, пока мы сами не
утратили присутствия духа, и полагаю, что это буду я. Кажется, викингов не
так уж много". И Агилульф стал проталкиваться через ряды воинов,
упирающихся щитами в спины своих товарищей, чтобы сохранить напор
штурма.
  В темноте бегущий Шеф различил вокруг себя знакомые фигуры:
  коротышки-англичане в металлических касках установленного им самим
казенного образца. Они сбегались со своих мест с арбалетами наготове. Шеф
встал, оглянулся на едва различимую схватку на пирсе, на сверканье оружия
над темной массой тел.
  - Пора их расстрелять, - сказал он.
  - Нам не видно, в кого стрелять, - раздался голос из темноты. - И все
равно они заслоняют друг друга.
  Пока Шеф раздумывал, вся гавань неожиданно озарилась ярким белым
светом, словно в летний полдень. Сражающиеся на мгновенье замерли, за-
жмурившись из-за слепящего сияния, около плавучего ограждения застыла
группа диверсантов, подобно попавшим в свет факела кроликам. Шеф поднял
взгляд, увидел спускающийся с неба огонь под едва угадываемым
матерчатым куполом.
  
  Стеффи, отпущенный начальством самостоятельно поработать над
осветительными факелами, весь день провел с командой катапультеров, пыта-
ясь решить проблему: как выстрелить факелом так, чтобы он спускался под
куполом, и одновременно поджечь его. Первая часть задачи была решена по-
сле двухчасовых усилий, хотя это было не слишком легко, ведь любой
предмет, помещенный в пращу катапульты, при запуске начинал бешено
вращаться. Некоторые из приготовленных им снарядов безнадежно
запутывались в праще, у других купол раскрывался сразу, и они через
двадцать ярдов бессильно падали на землю. В конце концов изобретатель
научился складывать купол так, чтобы он не мешал полету, наполняясь
воздухом только на вершине траектории и обеспечивая плавный спуск.
  Однако оставалось загадкой, как поджигать факелы, а ведь опыты с
настоящим огнем были запрещены из-за вражеских наблюдателей. Когда
началось нападение, Стеффи стоял около одной из многочисленных
вращательниц, расположенных вокруг всей гавани и на крепостных стенах, и
ждал возможности выстрелить. Он сразу же зарядил первый из начиненных
селитрой снарядов, поджег придуманный им короткий запал, подправил обеи-
ми ладонями пращу и отдал приказ стрелять. Купол завис над гаванью,
фитиль тлел, и, так и не зажегшись, факел опустился в море. Как и следую-
щий. Не зажегся даже снаряд с безжалостно укороченным фитилем.
  - Это все без толку, - сказал один из катапультеров. - Давайте просто
кидать камни в те лодки. Даже в темноте мы можем в кого-нибудь попасть.
  Стеффи не слушал, разум его охватила паника неудачливого изобретателя.
  - Приготовьтесь, - скомандовал он. Положив в петлю пращи следующий
снаряд, он игнорировал бесполезный фитиль, а вместо этого схватил одной
рукой горящей факел и воткнул его в снаряд, оттягивая пращу другой рукой.
  Когда побежали языки пламени, он крикнул: "Дергай!" и отскочил, а
команда разом навалилась на коромысло. Снаряд, рассыпая искры, улетел
подобно комете. Катапультеры уставились ему вслед, высматривая,
раскроется ли купол, не погаснет ли огонь. На вершине дуги пламя словно за-
стыло, начало плавно опускаться под куполом. С позиции катапульты
неожиданно стало видно все происходящее в гавани: схватка на пирсе, возя-
щиеся около плавучего заграждения диверсанты, лодки, пришвартовавшиеся
к внешней стороне мола.
  Большая галера шла на веслах в каких-то пятидесяти ярдах от входа в
гавань, из ее середины подымались дымок и языки пламени, а рядом с ними
деловито суетились греки.
  Команда Стеффи кричала и указывала на галеру, намереваясь развернуть
катапульту и выстрелить. Стеффи, подготавливая очередной снаряд,
прикрикнул на них.
  - Мы будем кидать факелы, - заорал он, - потому что только мы умеем
их делать. Пусть камнями стреляют другие.
  Он воткнул горящий запал в очередной снаряд, не обращая внимания на
боль в покрывшихся волдырями пальцах.
  
  Увидев спускающийся с неба огонь и вспомнив собственные слова,
случайно сказанные утром Стеффи, Шеф удержался от охватывающей его па-
ники. Он утих, заставил себя дышать глубоко и говорить медленно,
постараться передать свою уверенность и решительность окружающим.
  - Тримма, - сказал он, узнав одного из арбалетчиков. - Возьми двадцать
человек, садитесь в лодки и гребите вдоль мола до места схватки. Там
аккуратно цельтесь в задние ряды германцев. В передних не надо,
понимаешь? Это слишком опасно, можешь попасть в наших. Видишь там
Бранда и рядом с ним Стирра? Убедись, что не попадешь в них. Когда
германцы дрогнут, начинай очищать весь мол. Не торопись, держись
подальше от их лодок. Ладно, давай отчаливай.
  Тримма и его люди убежали.
  - Остальные стойте и слушайте. Сколько лодок у нас осталось? Ладно,
садитесь в них. Теперь гребите к нашим кораблям в гавани, подойдите к
каждому двухмачтовику, по два человека к каждому. Передайте расчетам
мулов, чтобы расстреляли этих людей около плавучего заграждения. Но "По-
бедителя Фафнира" оставьте для меня!
  Он огляделся, неожиданно оставшись один. Вот идиот! Надо было оставить
одного человека при себе. Все лодки ушли и...
  Внезапно сзади появилась Свандис. Она посмотрела на небесные огни,
потом огляделась, пытаясь оценить обстановку. Свандис искала свою одежду
дольше, чем ожидал Шеф. А может быть, события развивались быстрее, чем
ему казалось. Она показала на сражающихся на пирсе людей, их свирепая
рубка превратилась теперь в правильный бой, в воспетую поэтами игру
стальных мечей против щитов из липы.
  - Туда, - закричала она, - туда, почему ты сзади, сын шлюхи и керла?
  Встань впереди, как мой отец, как морской король...
  Шеф повернулся к ней спиной:
  - Развяжи-ка эти ремни.
  Резкий тон его голоса возымел свое действие,
Шеф ощутил ее пальцы, распутывающие узлы сыромятных ремешков,
которые она так недавно завязала, но поток оскорблений не прервался: трус,
предатель, дезертир, прячущийся за чужими спинами. Он не слушал. Когда
кольчуга свалилась, он отбросил свой меч, вслед швырнул шлем и, подбежав
к воде, нырнул с причальной стенки.
  Огни все еще горели в небе. Вырывая голову из-под воды во время
размашистых саженок. Шеф видел в небе сразу два факела, один почти
опустившийся в море, другой еще высоко. Пятьдесят гребков в теплой как
парное молоко воде, и вот он уже перебирает руками по якорному канату
"Победителя Фафнира". Вниз склонились лица, короля узнали, совместными
усилиями втащили на борт.
  - Сколько человек на борту, Ордлав? Достаточно, чтобы идти на веслах?
  Нет? А поднять парус? Тогда давай. Руби канат. Идем к выходу из гавани.
  - Но там заграждение, государь.
  - Уже нет. - Шеф показал рукой. Как только первые камни из катапульт
посыпались в воду вокруг суетящихся диверсантов и засвистели над их
головами, началось отступление. Но они успели разбить одно из железных
колец, прикреплявших заграждение к молу, или распилить бревно. За-
граждение было снято, его свободный конец уже дрейфовал к берегу,
открывая проход в гавань. И за ним, около каменной стенки, что-то видне-
лось. Характерное падающее движение подсказало Шефу, что это ряд весел,
опущенных сверху, из позиции отдыха, в воду для гребли. В гавань шла га-
лера. А вместе с галерой греческий огонь.
  "Победитель Фафнира" уже двигался, подгоняемый легким ночным бризом,
но только-только начал набирать ход. Слишком медленно, и форштевень
развернут прямо на невидимую угрозу. форштевень, через который не могут
стрелять катапульты. Шеф понял, что через десяток секунд он превратится в
обугленный, но живой кусок мяса, как это было с Сумаррфуглом. Шеф
вспомнил, как скрипела и крошилась под его рукой сгоревшая кожа, когда он
из милосердия добил того кинжалом. Только для него самого такого кинжала
не найдется. Откуда-то сбоку над самой водой донеслось щелканье
взводимых арбалетов, удар пронзающих тела и доспехи стрел, прямо над
головой вспыхнул еще один осветительный снаряд. Шеф ни на что не
обращал внимания. Не повышая голоса, он заговорил с Ордлавом:
  - Возьми право руля. Пусть передний мул целится в выход из гавани. У
нас будет только один выстрел.
  Среди лязга стали и воинственных кличей Шеф смог различить еще один
звук. Странный рев, знакомый, но неожиданный. Какое-то время он не мог
понять, что это. Ордлав тоже услышал его.
  - Что это? - крикнул он. - Что там за дьяволы рвутся? Это укрощенный
ими зверь или колдовской смерч налетел из мира Хель? Или это шум
ветряной мельницы?
  Шеф улыбнулся, он узнал звук.
  - Это не зверь, не смерч и не мельница, - отозвался он. - Это работают
гигантские воздуходувные мехи. Но я что-то не слышу кузнечного молота.
  В сотне ярдов от них siphonistos Димитриос увидел сигнал людей, которые
рубили и пилили край плавучего заграждения, - отчетливо различимый в
темноте белый флаг, которым яростно размахивали из стороны в сторону.
  Димитриос в знак согласия кивнул капитану. Ударили весла, галера
пустилась в свой стремительный бег на добычу. Вдруг в небе вспыхнул огонь,
и стало светло, как днем. Гребцы остановились, капитан, лишившийся
прикрытия мрака, повернулся к Димитриосу за дальнейшими указаниями.
  Но ведь Димитриос уже подают знак работающим на мехах. Они
постарались изо всех сил, и от этого по разложенной под медным котлом
пакле побежало пламя. Первый помощник Димитриоса уже взялся за
рукоятку насоса, сначала неподатливую, но оказывающую все меньше и
меньше сопротивления следующим яростным качкам, при этом он негромко
считал: "... семь, восемь..."
Эти цифры грозно врезались в сознание Димитриоса, он никогда не
забывал об опасности, исходящей от его оружия. Если давление станет
слишком велико, котел взорвется, и командир сам превратится в обгорелое
бревно, как приговоренные преступники. Если же сифонисты остановятся
после того, как уже начали разводить огонь, Димитриос утратит свое
внутреннее чувство достигнутого в котле жара и давления. Но если они будут
продолжать грести в этом дьявольском свете на катапульты, уже заряженные
и нацеленные... А длинная узкая галера продолжала потихоньку скользить
вперед с занесенными для следующего гребка веслами, она уже входила в
гавань, ее таран едва не коснулся плавучего заграждения...
  В любое мгновенье их могут потопить. Или взять на абордаж. Пока
Димитриос колебался, от вершины медного купола, у которого качали насос
его помощники, разнесся пронзительный свист, с каждой секундой
становившийся все сильнее. Это предохранительный niglaros сигнализировал
об опасности. Нервы Димитриоса, до предела напряженные огнями наверху и
зловещей неизвестностью гавани, не выдержали.
  - Право на борт! - отчаянно закричал он. - Направо, направо! Вдоль
мола! В гавань не входить!
  Крик, удары плетью, и это по плечам высокооплачиваемых и уважаемых
греческих гребцов. На левом борту налегли на весла, на правом затабанили.
  Галера, так и не войдя в гавань, неторопливо развернулась вдоль каменной
стенки с наружной стороны, весла левого борта пришлось поднять, чтобы
избежать столкновения. Димитриос разглядел испуганные лица,
уставившиеся на него с расстояния в неполные десять футов, это были уце-
левшие из первого атакующего отряда, они смотрели так, словно собирались
прыгнуть. Пока он их рассматривал, их отшвырнуло прочь, они посыпались в
воду с перебитыми ребрами и поломанными костями: одна из катапульт
варваров попала в цель.
  Невысокая галера была за молом в безопасности. А впереди, уже меньше
чем в пятидесяти ярдах, Димитриос завидел свою цель. Люди в доспехах,
сражающиеся на краю мола. Он может подойти к ним, остановиться в
последний момент, когда начнется прибрежная отмель, и выпустить огонь.
  Как раз вовремя, пока давление не перешло опасный предел. Димитриос
слышал, что посвистывание уже превратилось в нескончаемый вой, краем
глаза видел, что двое качающих насос отскочили от рукоятки, люди на мехах
испуганно на него озирались, все боялись, что котел сейчас взорвется и
выбросит на них пламя.
  Но он, Димитриос, был мастером. Он знал прочность труб, которые паял
собственными руками. Он развернул поблескивающее медное сопло, толкнул
горящую лампу вперед, в положение под-жига. На молу он может сжечь не
только врагов, но и своих союзников. Но это правильная тактика, да и кто они
такие, эти римляне и германцы, еретики и раскольники. Это будет лишь
прелюдией к вечному огню, в котором всем им предназначено гореть. Рот его
исказился в безжалостной усмешке.
  
  Как раз позади него форштевень "Победителя Фафнира" только что
миновал выход из гавани. Шеф взобрался на самую верхушку драконьей го-
ловы, чтобы разглядеть, что произошло в то мгновенье, когда его катапульты
очистили оконечность мола. Он увидел задранные вверх весла, понял, что
галера разворачивается. Кожа его на мгновенье покрылась мурашками, когда
он представил - а вдруг греки пустят свой таинственный огонь назад, прямо
в него. Но эта мысль тут же исчезла, вытесненная холодной логикой.
  Греческий огонь сжигает все, даже греческие суда. Галера не сможет стрелять
огнем назад, через собственную корму. Посвист стрел, пущенных лучниками
с мола, не значил для Шефа ничего. Он искал взглядом свою цель.
  Вот она, развернувшись кормой, скользит прочь, к берегу, а в середине ее,
вокруг непонятного медного купола, разгорается бледноватое сияние, и все
сопровождается пронзительным свистом. Греки собираются выстрелить из
своего орудия. И на прицеле у них Бранд, Шеф знал это. Что ж там мул,
выстрелит он когда-нибудь? Капитан катапультеров Озмод пригнулся к своей
машине, разворачивает ее хвост, разворачивает...
  Озмод вскинул руку: прицел взят.
  - Стреляй! - крикнул Шеф.
  Рывок за спусковой тросик, грозный мах бьющего шатуна, слишком
быстрый для глаза, и еще более быстрый пролет пращи, крутнувшейся, вы-
пустив снаряд, даже раньше, чем корабль содрогнулся от удара шатуна по
отбойной перекладине. Взгляд Шефа, находящийся почти точно на линии
выстрела, уловил знакомый промельк, подъем и спуск летящего камня...
  Нет, слишком близко для спуска. Камень проскочил над своей целью,
изогнутой кормой галеры, где он разрушил бы ахтерштевень и шпангоуты,
сотворив из всего корабля подобие выпотрошенной селедки. Вместо этого
глаз Шефа, полуослепший от вспышки, отметил лишь след черной тени,
ткнувшейся прямо в загадочный медный купол как раз в тот момент, когда
оттуда началось извержение и вырвался поток сверкающего пламени,
напоминающий дыхание самого Фафнира.
  И в тот же миг пламя распространилось повсюду, выброс газов из котла
ощущался Шефом за
пятьдесят ярдов, как толчок в грудь. Его зажмуренный глаз долгое время не
мог различить ничего, затем начал проникать в смысл этого ничего. Потом
Шеф осознал, что огненная стена - это горящая галера, факелы в воде -
обожженные люди, а шум - их мучительные вопли.
  Он отвернулся. На берегу Стеффи, заметив, что ярко освещенный
"Победитель Фафнира", как на ладони, виден с вражеского бронированного
плота с его катапультами, отбросил очередной запал уже негнущейся от
ожогов рукой и молча смотрел на опускающийся и гаснущий в воде
последний осветительный снаряд. Темнота снова опустилась на гавань и
каменный мол, где устрашившиеся бойцы вслепую разбегались в неверном
свете догорающей галеры. Хриплым и испуганным голосом Шеф позвал
Ордлава, приказал развернуть "Победителя Фафнира" и возвращаться.
  А со своего наблюдательного пункта на горном склоне за добрых полмили
оттуда император Бруно понял, что его атака захлебнулась, хотя и непонятно
из-за чего. Он повернулся к Эркенберту:
  - Агилульф погиб, и греки нас подвели. Теперь твоя очередь.
  - Моя и Волка Войны, - ответил императорский arithmeticus.
  

                                  ГЛАВА 8

  Шеф глядел с высокой, обращенной к морю крепостной стены на синюю
воду внизу. Там находились остатки греческой красной галеры, он видел ее
очертания в десяти-двадцати футах под поверхностью и примерно на таком
же расстоянии от внешней стороны мола. Шеф был уверен, что и сам смог бы
нырнуть, рассмотреть, что же там осталось после взрыва и пожара, может
быть, прикрепить тросы и вытащить несгоревшие металлические части на
дневной свет. Хотя бронированный плот никуда не делся и по-прежнему
время от времени злобно метал камни при малейшем признаке оживления в
гавани, Шеф был убежден, что одиночный человек вряд ли окажется
достойной выстрела целью.
  Впрочем, времени все равно нет. Времени на простое любопытство. В
любом случае Шеф почти не надеялся, что обломки расскажут ему намного
больше того, что он и так уже знал. Большая часть нападающих успела уйти
на своих лодках, прежде чем король сумел организовать эффективное пре-
следование, но некоторые из них заблудились и попали прямиком к нему в
руки: в основном местные ополченцы, у которых сразу же развязались языки
от страха или от негодования, что союзники их бросили на произвол судьбы.
  Они подтвердили многое из того, что Шеф уже слышал. Да, огонь на галере
помещался в середине судна, в чем-то вроде топки, горючее в нее поступало,
как уверенно заявил один из пленных, по такому длинному фитилю из пакли.
  Он самолично слышал, как работают мехи, а другие видели их своими
глазами. Итак, греки должны были жечь или нагревать что-то, прежде чем
выпустить свой огонь. Что бы это ни было, оно находилось в сверкающем
котле, который взорвался, котле, похожем сверху на купол, а судя по его
цвету, сделанном из меди. Почему же из меди, а не из железа или свинца?
  Это была первая зацепка. Вторая - свист машины. Шеф, как и многие
другие, слышал его. Один из иудейских ополченцев, находившийся вблизи от
галеры, рассказал Соломону, что слышал, как греки считали вслух. Считали,
конечно, по-гречески, а Шефу сразу вспомнилось, как катапультеры Квикки в
былые дни тоже старательно отсчитывали повороты рукоятки, когда взводили
пружину торсионной катапульты, опасаясь, что перенапряженная пружина
лопнет. И наконец, существовало свидетельство людей Бранда. Двое из
выживших викингов с полной уверенностью заявили, что в самый последний
момент видели, как грек направил на них какую-то трубу. Пламя вырывалось
из нее, вырывалось непрерывным потоком, а потом ударил камень, и все
взорвалось.
  Топка, фитиль, мехи, купол, труба, свист, и кто-то ведет счет чему-то. Шеф
чувствовал, что все это должно рано или поздно встать на свои места. Даже
раненые могли что-то рассказать ему. Или рассказать Ханду. Примерно с
дюжину германцев из Ордена пережили арбалетный обстрел, топоры
викингов и огонь, насланный на них их собственными союзниками, хотя
пострадали все они ужасно. Огненная струя лилась также на воинов Бранда,
пусть и недолго. Она задела пятерых, все они лежали теперь в
импровизированном госпитале с тяжелыми ожогами. Не исключено, что Ханд
сможет сказать, чем вызваны эти ожоги.
  Если Ханд вообще станет разговаривать с Шефом. С самого начала романа
Шефа со Свандис малыш-лекарь сделался тихим и замкнутым. Когда Шеф
пришел посмотреть на обгоревших людей и увидел одного ослепшего, с
выжженными пламенем глазами, он потянулся к рукояти своего кинжала и
вопросительно взглянул на Ханда. Среди викингов считалось обычным делом
добивать безнадежно раненных, и Шефу с Брандом доводилось делать это и
раньше. Но Ханд накинулся на него, как терьер, грубо вытолкал из палаты.
  Немного погодя появился Торвин и заговорил извиняющимся тоном, приведя
слова одной из священных песен Пути:
  - Он просил меня передать, что человеческая жизнь священна. Как
говорится:
  
  Хромой может мчаться на лошади,
Однорукий - пасти овец,
Глухой может славно рубиться,
Ослепшему лучше сожженного.
  А мертвому чем хорошо?
  
  - "Ослепшему лучше сожженного", - ответил Шеф. - А каково
ослепшему и сожженному одновременно?
  Но с малышом-лекарем спорить было бесполезно. Возможно, он еще
расскажет что-нибудь. Расскажет больше того, что удалось узнать от ос-
тавшихся в живых ублюдков-монахов, как Бранд называл братьев Ордена
Копья. Ни один из них не сдался в плен добровольно, всех взяли полуобго-
ревшими, неспособными сопротивляться и потерявшими сознание. Они
вообще отказывались говорить, несмотря на все угрозы и посулы. Бранд тут
же перерезал бы им глотки, если бы жрецы Пути не защищали их.
  Кинув последний тоскующий взгляд на лежащие глубоко под водой остатки
галеры - не медь ли это блестит там в глубине? - Шеф пошел прочь. Тайна
подождет. Как и Ханд. Как и Свандис, которая еще ни слова не сказала ему
после тех горьких упреков, брошенных у пирса, а сейчас сидела рядом с
жестоко пострадавшим греческим моряком, которому удалось выжить и в
огне, и в воде. У Шефа есть более неотложные дела. Уже сегодняшним утром
неприятель совершил пробную вылазку у южных ворот, словно бы показывая,
что ничуть не обескуражен ночной неудачей. Неплохо бы для разнообразия
разок его опередить.
  На палубе "Победителя Фафнира" команда уже приготовилась запускать
змея на свежем утреннем ветру. Толман успел усесться в свое висячее седло.
  Шеф ободряюще погладил его по голове, которая одна только и торчала
снаружи. Почему это он как будто бы поежился? Видимо, все еще расстроен
после своего падения. Затем Шеф снова осмотрел оснастку змея. Верхняя
поверхность имела семь футов в ширину и четыре фута в длину, а каждая из
боковых сторон - те же четыре фута в длину и три фута в высоту. Так, и
сколько же пошло на это ткани? Представь себе, что все это квадраты
размерами фут на фут. Повернувшись к подносу с песком, который для
неотложных вычислений теперь повсюду носили за ним два человека, Шеф
начал перекладывать камешки и выписывать цифры, приговаривая себе под
нос. Круглым счетом восемьдесят квадратных футов ткани. А Толман, знал
он, весит шестьдесят восемь фунтов. Сам Шеф весит сто восемьдесят пять
фунтов. Значит, если нужен квадратный фут поверхности, чтобы поднять
один фунт веса...
  - Все зависит от ветра, - вмешался в его бормотание Хагбарт. - Чем
сильнее ветер, тем больше подъемная сила.
  - Это мы тоже учтем, - ответил Шеф. - Скажи-ка, какой ветер у нас
сейчас...
  - Свежий бриз, достаточный, чтобы под полным парусом делать четыре
узла.
  - Возьмем это за четыре. А сколько узлов мы делаем при штормовом
ветре, когда тебе приходится брать на парусе рифы?
  - Узлов десять.
  - Хорошо, значит, десять. Значит, если мы умножим восемьдесят на
четыре, мы получим подъемную силу... в триста двадцать, а если у нас деся-
тиузловой бриз, сила будет... восемьсот фунтов.
  - Моржа хватило бы поднять, - скептически отозвался Хагбарт. - Но
ведь это не так.
  - Ладно, значит, мы слишком много берем для учета ветра, но если взять
для четырехузлового бриза единицу, а для десятиузлового двойку, даже
полтора...
  Шеф говорил с напором, захваченный новым неизведанным удовольствием
точных вычислений. С тех пор как Соломон показал ему придуманные Аль-
Хоризми алгоритмы умножения и деления столбиком, Шеф повсюду искал
задачи для решения. Ответы могут быть и неверны. Поначалу. Но Шеф был
уверен, что нашел инструмент, который искал половину своей жизни.
  Вмешался неодобрительный голос. Это Квикка.
  - Он поднялся. Если вам угодно все-таки посмотреть, то как раз пора.
  Парень рискует своей шеей.
  "Квикка сделался саркастичным, а Ханд - агрессивным, - краем
сознания отметил Шеф. - Надо будет как-нибудь об этом подумать".
  Толман парил высоко в небе, не в свободном полете, а на привязи,
поднявшись на двести-триста футов; ветер нес его к выходу из гавани, выше
самой высокой башенки городских стен. Словно в небе у них еще одна
сторожевая башня. Со стороны осаждающих кто-то выпустил стрелу, которая
бессильно пролетела много ниже. Шеф, глядя на воздушную машину, облизал
губы. Научившись арифметическим вычислениям, он был полон решимости
сконструировать такой воздушный змей, чтобы полететь на нем самому. Если
взять отношение поверхности к весу как один к одному, то ему понадобится
змей размерами, скажем, двенадцать футов на шесть на четыре. Но сколько
весит сам змей? На каждый вопрос найдется верный ответ.
  Квикка оглянулся от своего ворота с тросом:
  - Толман дернул три раза. Он что-то заметил. И он показывает на север.
  На север. А утренняя вылазка была с юга.
  - Подтягивай змея обратно, - приказал Шеф.
  Он не сомневался, что мальчик заметил приближение знаменитой
метательной машины императора. Волка Войны.
  
  Дорога, вьющаяся вдоль побережья и подходящая к северным воротам
Септимании, делала последний поворот примерно в двух сотнях двойных
шагов от массивных деревянных ворот, которые обычно были распахнуты для
проезжих торговцев, а ныне закрыты на засовы, и башни по обе их стороны
были усеяны лучниками и арбалетчиками, вращательницами и
дротикометами. Но это никак не спасет обороняющихся, если ворота
окажутся разбиты. Хоть они и сделаны из дуба, усиленного полосами железа,
один удар Волка Войны сметет их напрочь. Так размышлял Эркенберт.
  Но удар должен попасть в нужное место. Волк Войны выбрасывает свои
снаряды по крутой навесной траектории, как и любая катапульта с коро-
мыслом. Камень, не долетевший на пять шагов, никакой пользы не принесет,
просто еще одно препятствие в заключительной атаке. При перелете на пять
шагов толку тоже не будет. Камень должен обрушиться с небес точно в центр
ворот, в идеале на самую малость ниже центра, чтобы разбить дубовые доски
и железные накладки, вывалить ворота внутрь. В прошлом Волк всегда делал
свое дело, иногда после нескольких попыток. Эркенберт прекрасно понимал,
что мелкие осиные гнезда мусульманских бандитов и даже цитадель еретиков
Пигпуньент не в состоянии были оказать серьезное сопротивление, служили
безответной мишенью для тренировки в стрельбе. Нельзя было рассчитывать,
что английский вероотступник и его дьявольская команда будут такими же
кроткими. Поэтому Эркенберту пришлось крепко задуматься о двух главных
недостатках Волка Войны.
  Во-первых, его очень долго приходилось загружать. Огромную клеть
противовеса размером с крестьянскую хибару нужно было наполнить кам-
нями. Опускаясь на землю, груз с силой вскидывал длинное плечо коромысла,
к которому прикреплялась праща с метательным снарядом. Как поднять вес
груза на двадцать футов вверх над землею? До сих пор Эркенберт
использовал медленный и безопасный способ. Сначала поднять клеть
противовеса, навалившись на длинное плечо коромысла. Потом закрепить
длинное плечо. Послать пятьдесят рабочих, чтобы приставили лестницы и
наполнили камнями висящую над их головами клеть, После загрузки
противовеса вложить снаряд в петлю, вытащить стопорный болт. После
выстрела опять опорожнить клеть, поднять ее облегченный вес без груза и
послать рабочих наполнять ее камнями.
  Слишком медленно, Эркенберт знал это. Он твердо вознамерился найти
решение этой проблемы и нашел его. Крепкие железные кольца, вбитые по
краям клети. Туго привязанные к ним канаты были перекинуты через
массивный деревянный блок, возвышавшийся над всем сооружением. Теперь
рабочие могли просто тянуть за канаты и поднимать противовес, потихоньку
и с неимоверными усилиями, ведь им сопротивлялся груз, весящий больше
полутонны. Зато не надо было разгружать и вновь загружать клеть.
  Вторая проблема была очень старой, исконно присущей этой машине -
прицеливание по дальности. Но теперь она была частично решена благодаря
тому, что вес груза оставался неизменным. Требовалось подбирать лишь вес
метательных снарядов. У Эркенберта скопились груды булыжников,
калиброванных по весу. Бездельники-крестьяне горестно сетовали, что камни
приходится повсюду возить с собой на телегах, которые с трудом тащили
мулы и помогающие им люди, но Эркенберт пропускал все жалобы мимо
ушей. Зато он был уверен, что как только сделает прицельный выстрел - и
кто знает, тот ведь тоже может оказаться для мишени роковым, - после
быстрого расчета легко будет выбрать камень, который полетит точно в цель.
  Два выстрела, и ворота рухнут. В самом худшем случае три. Осталось только
установить громоздкий требукет на позицию, игнорируя неизбежный
вражеский обстрел из легкого оружия.
  В полдень Эркенберт, осмотрев местность, отдал приказ выдвигаться на
позицию. Приказ был неукоснительно выполнен потеющей усталой при-
слугой требукета, дисциплинированными исполнителями из Ордена Копья,
презирающими, как и сам Эркенберт, местный обычай полуденного отдыха.
  Впрочем, когда рядом сам император, не может быть и речи о чьей-то
нерадивости.
  У Шефа благодаря Толману было несколько часов на подготовку. Позади
запертых на засов ворот в полной тайне от врагов он установил ответ людей
Пути на Волка Войны: противовесную катапульту, основанную на сведениях
арабского купца и на том, что Шефу подсказывали его собственная изо-
бретательность и опыт работы с вращательницами. Сейчас он с интересом и
тревогой наблюдал со стены, как Волк Войны выползает из-за поворота
дороги. Его доставляли по частям и собрали уже перед самой боевой
позицией. Волк медленно полз на двенадцати массивных колесах. Доехав до
выбранной Эркенбертом ровной площадки, требукет остановился. Люди
начали подкладывать под его раму чурбаны, колеса приподнялись над землей.
  Зачем они это делают и как они будут двигать чурбаны потом?
  - К выстрелу готов! - раздался голос со стены. Это Квикка,
склонившийся к прицелу своего любимого дротикомета. Прямо перед ним
была сотня людей, даже две сотни, цель как на ладони. Шеф нетерпеливо
приказал ему затихнуть. Наблюдать сейчас важнее, чем убить нескольких
рабочих. Видимо, так думали и враги. Вперед вышли еще люди, сгибаясь под
тяжестью гигантских мантелетов, тяжелых деревянных экранов, способных
выдержать удар арбалетного болта и даже выпущенного метательной
машиной дротика. Мантелеты закрыли то, что нужно было увидеть Шефу. Но
кое-что он все-таки разглядел. Нечто зловещее.
  - Стреляйте, если готовы, - крикнул Шеф.
  - Теперь стрелять уже не в кого, - пожаловался неизвестно чей голос.
  Однако катапультеры стали стрелять по мантелетам, стараясь попасть в щели
между ними. Вдруг дротик да влетит внутрь. Глядишь, напугает какого-
нибудь дурачка.
  - Что ты разглядел? - спросил Торвин, который больше всех из жрецов
Пути интересовался механическими устройствами.
  - У них по бокам катапульты поставлены два укоса из бревен. На нашей
такого нет.
  - И в чем разница?
  - Мы не знаем. Мы из нашей еще не стреляли.
  Они оба встревоженно посмотрели на свою машину, установленную в
двадцати шагах позади ворот. Катапульта представляла собой не что иное,
как масштабно увеличенную версию их старых добрых вращательниц,
оружия, принесшего победу в Трехсторонней битве, как ее теперь называли, в
битве на два фронта против мерсийцев и против Ивара Бескостного, отца
Свандис. С тех пор вращательницы не решили исход ни одного сражения.
  Будет ли их гигантский потомок работать так же просто, как его прототипы?
  - Начинайте загружать, - сказал Шеф. Он сумел предугадать проблему, о
которой Эркенберт узнал из своего опыта, и, лучше разбираясь в механике,
смог придумать целых два способа ее решения, но у него не было времени на
изготовление шестерней, храповиков и большого железного вала, которые
требовались для лучшего из двух способов. Поэтому Шеф вынужден был
выбрать самый простой путь. Поднять вверх пустую корзину и загружать ее в
этом положении. Но его команда использовала не камни. У каждого человека
был мешок с песком, тщательно отмеренным и взвешенным. По сотне фунтов
зараз. Торвин считал поднимающихся по лестнице людей, самых сильных из
викингов Бранда, потеющих так, что мокли их рубахи из конопли. Загружено
пятнадцать мешков, и длинное плечо заметно изогнулось, удерживаемое
жирно смазанным стопорным болтом.
  - Заряжайте пращу, - скомандовал Шеф. Еще одна тяжелая работа.
  Праща лежала на земле, как гигантская пустая торба. Заряжаемый в нее
камень весил, Шеф это знал точно, сто пятьдесят фунтов. Команда
катапульты выкопала валун на морском берегу, взвесила на весах, где гирями
служили мешки с песком, и тут же получила приказ обтесать его накругло -
и взвесить осколки! Затем их послали выкопать еще три валуна и обтесать их
как можно тщательней до такого же веса. Сейчас надо было зарядить первый
снаряд. Для сильных мужчин вес небольшой, но круглые валуны трудно
поднимать с земли. Какое-то время слышалось пыхтение рабочих и свист
недовольных зрителей, потом, когда два грузчика сердито набросились на
своих товарищей, вперед вышли Бранд и Стирр. Они зарылись ладонями в
песок под валуном, обхватили его как два борца, оторвали от земли и за-
сунули в мешок из сдвоенной бычьей шкуры.
  Если теперь отпустить противовес, длинное плечо взметнется вверх. Оно
взметнется, а праща раскрутится. Когда она раскрутится, камень вылетит из
нее и обрушится на собственную метательную машину и ее команду, если
только крюк, который удерживает петлю пращи замкнутой, не раскроется
точно в нужный момент. Шеф подошел проверить угол крепления. Все в
порядке.
  Шеф вернулся назад; глубоко вздохнув и посмотрев на своего старого
боевого товарища Озмо-да, который потребовал предоставить ему честь
первого выстрела, он услышал громкое "ах!", люди на крепостной стене
издали крик удивления, перекрывший шум и лязг арбалетов и вращательниц.
  Шеф глянул вверх и узрел падающую на него луну. В точности как
десятилетие назад при осаде Йорка, Шеф съежился, подобно черепахе, втянул
голову в плечи. Огромный, невесомый валун бесшумно опускался с точки,
которая казалась расположенной даже выше, чем когда-либо поднимался
змей с Толманом. Первый выстрел остался за Эркенбертом и Империей.
  Волк Войны едва не попал в цель с первого раза. Камень с такой скоростью,
что невозможно было уследить глазом, пронесся над верхней частью го-
родских ворот в каких-то шести футах и зарылся в сухой песок почти точно
посередине между воротами и местом, где Шеф стоял около своего требу-
кета. Земля дрогнула под его ногами, и поднялась туча пыли. Когда она в
благоговейном безмолвии осела, люди уставились на внезапно появившийся
валун, выглядевший так, будто он лежал здесь с начала времен.
  - У них больше, чем у нас, - произнес хмурый голос. Память помогла
Шефу узнать говорившего.
  - У всех больше, чем у тебя, Одда, - откликнулся он. - Чего ты ждешь,
Озмод? Вытаскивай стопор.
  Увидев, что Озмод с некоторой опаской потянулся к болту. Шеф
развернулся и по каменным ступенькам побежал на вершину левой башни.
  Позади себя он услышал протестующий скрежет металлического болта. Затем
протяжный глухой звук, завершившийся оглушительным ударом. Он по-
вернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как раскрылась праща, и валун,
который с натугой притащили два могучих викинга, словно мелкий камешек
унесся в небо.
  Пока он описывал свою длинную дугу, Шеф следил за ним взглядом, не
обращая внимания на треск древесины, на крики и ругань команды. Итак,
вершина дуги должна быть средней точкой траектории. Шеф был уверен, что
снаряд летит точно по направлению Волка Войны. Но что с дальностью?
  Шеф протяжно вздохнул. Он уже понял, что снаряд пройдет выше, и
намного. Его выстрел оказался гораздо хуже, чем выстрел врага. Удар, и об-
лачко пыли поднялось за целью. На сколько ярдов перелет? Шеф отложил
подзорную трубу с ее мутными линзами и прищурил глаз, чтобы видеть на-
верняка. Слишком много предметов заслоняли обзор. Навскидку можно
сказать, что перелет ярдов на сорок. А если подумать? Сколько лежащих
вдоль человек поместится от точки, где виднелась верхушка Волка Войны, до
оседающей тучи пыли? Шеф начал считать, бессознательно кивая головой
при каждых отложенных шести футах. Видимо, меньше сорока ярдов. Больше
похоже на тридцать пять. И то, скорее, поменьше, чем побольше. Скажем,
тридцать четыре.
  Так, а сколько от Волка Войны до ворот? Рядом стоял капитан городских
стражников Малаки, встревоженный, но молчаливый.
  - Малаки, подумай-ка хорошенько. Ты должен был много раз ходить по
этой дороге. Как далеко от ворот до машины? Считай в двойных шагах.
  Долгая пауза.
  - Я бы сказал, сто сорок.
  Плюс двадцать, уже отмеренных от ворот до центральной точки
катапульты. Сто шестьдесят умножить на пять с половиной футов, это
расстояние, на которое он хочет выстрелить. Прибавить сюда тридцать
четыре, умноженных на три, - это расстояние, на которое он выстрелил. Вес
груза в пятнадцать мешков по сотне фунтов он должен уменьшить в
пропорции к уменьшению расстояния, чтобы попасть в цель снарядом
неизменного веса. Два дня назад он бы вскинул руки к небу, признав
подобные вычисления неосуществимыми. Теперь же...
  Шеф скатился по лестнице вниз к своему песочному подносу. Озмод
встречал его с горестным лицом.
  - Машина. Она рассыпается на куски. Вес слишком велик для нее. Нужны
боковые укосы, как у них...
  Шеф оттолкнул его.
  - Поставь клинья, куда только сможешь; если нужно, заколоти гвоздями.
  Необходимо, чтобы она выдержала еще один выстрел. Прикажи людям
разгрузить противовес, перекинуть коромысло, загрузить десять раз по сто
фунтов. Потом ждите.
  Он склонился над своим подносом, линии для первого действия уже были
начерчены. Сто шестьдесят умножить на пять и прибавить восемьдесят - это
легко. Написать на песке "880". Тридцать четыре ярда взять три раза и все
сложить, написать на песке "982".
  Теперь разделить 982 на 15, чтобы узнать, сколько футов расстояния
приходится на каждый стофунтовый мешок. А потом разделить 880 на это
число. Шеф увлеченно сражался с цифрами. Его люди с любопытством
следили за ним. Соломон и Малаки обменялись взглядами. Любой из них, по-
дозревали они, проделал бы эти вычисления быстрее, как и любой торговец с
базара. Но торговец не понял бы, что собирается сделать король варваров.
  Король, должно быть, почти неграмотный. Но он построил эту машину. Он
изобрел осветительные снаряды, воздушные змеи, арбалеты. Лучше уж
доверять тому, что арабы назвали бы его iqbal. Дух удачи.
  Шеф выпрямился. Он не мог работать с числами меньше единицы, ему
пришлось удвоить и числитель, и знаменатель, чтобы получить приближение
поточнее, но он все-таки узнал ответ.
  - Десять стофунтовых мешков загрузили? Хорошо, добавьте еще три. И
откройте четвертый. Высыпьте половину. Ровно половину.
  Шеф склонился над открытым мешком. Здесь должно оставаться пятьдесят
фунтов. Согласно его вычислениям, он должен убрать еще семь фунтов.
  Какое это могло оказать влияние на камень такого веса, как их снаряд? Он
мрачно выскреб то, что показалось ему семью фунтами грязи, тот же самый
вес, что у двухдневного рациона питания. Завязал закрытый мешок, поднялся
по лестнице, закинул мешок на верх кучи.
  - Готовы выстрелить еще раз? Прицел по направлению проверили?
  Крик с парапета, куда ушел наблюдать Торвин:
  - Волк Войны готов! Я вижу, что его длинное плечо опустилось!
  Шеф метнул взгляд на Озмода. Здесь не было лязга металла, не пели трубы
и не раздавались воинственные кличи, но здесь решалась судьба сражения.
  Все, что требовалось сделать Волку Войны, - это выстрелить на шесть футов
ближе, чем в прошлый раз. Если они не разобьют Волка следующим
выстрелом, им останется только бежать к гавани. Выйти при полуденном
штиле против бронированного плота и греческого огня. Через час все они
поплывут по морю обгоревшими трупами.
  Озмод пожал плечами словно крестьянин, спрошенный, умеет ли он косить.
  - Я еще раз проверил прицел по направлению. А что будет с рамой, ничего
не могу обещать. Ты слышал, как она затрещала.
  Шеф глубоко вздохнул, глянул на противовес, на раму, на пращу с
аккуратно обтесанным валуном. Все это выглядело как-то неправильно. Но
вычисления говорили, что все в порядке.
  - К выстрелу! Всем отойти. Отлично, Озмод. Давай!
  Когда тот выдернул болт. Шеф уже летел в прыжке к лестнице, ведущей на
вершину башни. Позади себя он услышал скрежет, удар и на этот раз еще и
встревоженные крики - это торопливо подклиненная рама медленно и
неумолимо развалилась. Однако камень летел, он все еще поднимался, когда
Шеф достиг своего наблюдательного пункта. Переведя взгляд на цель, он
увидел, что та вдруг шевельнулась. Огромная деревянная клеть противовеса
мгновенно скрылась за стеной мантелетов, длинное плечо вскинулось. Шеф
увидел невероятно мощный мах пращи, словно бросок гигантской руки. И вот
в небе летят уже два камня. Один поднимается, другой опускается. Какое-то
мгновение казалось, что они столкнутся в воздухе. Потом позиция Волка
Войны окуталась пылью. И над этой тучей пыли вражеский снаряд все на-
бирал высоту.
  
  Слабое зрение Эркенберта не позволило ему разглядеть полет его первого
снаряда. Стоявший рядом bruder Ордена служил ему наблюдателем, но
сообщил лишь:
  - Очень близко, над самым верхом ворот, вот бы на волосок пониже,
herra, и будет самое то!
  Замечательно, но волосок трудно перевести в фунты. Эркенберт сделал все,
что смог. Во-первых, он знал, что масса противовеса не изменяется, ведь
теперь он перезаряжал машину, не снимая груз, а просто поднимая вверх
короткий конец коромысла. Пока его команда занималась этим, налегая на
неподдающиеся канаты, дьякон размышлял над своей задачей. От машины до
ворот было три сотни ярдов или около того. Ему нужно было лишь чуть-чуть
уменьшить дальность. Значит, в ряду его снарядов-разновесов нужно взять
следующий, который на одну ступеньку веса тяжелее только что
выпущенного камня. Но что, если снаряд упадет чуть ближе, чем надо? Как
определить разницу? Если камень, примерно двухсотфунтовый, пролетает
триста ярдов при своем весе, каков бы его вес на самом деле ни был, то
какого веса должен быть камень, чтобы он теперь пролетел двести девяносто
пять ярдов? Эркенберт знал, как найти ответ. Нужно умножить триста ярдов
на двести фунтов и результат разделить на двести девяносто пять ярдов.
  Но вся беда в том, что для Эркенберта - выпускника великой и
знаменитой йоркской школы латинской премудрости, школы, в которой в
свое время учился такой человек, как дьякон Алкуин, министр Карла
Великого, поэт, издатель и комментатор Писания, - для Эркенберта эта
задача выглядела совсем по-другому. Для него триста записывалось как ССС,
а двести - как СС. Если III умножить на II, будет VI. Умножить С на С-
здесь требовались уже не вычисления, а здравый смысл, и он подсказывал
ответ: ХМ. У Эркенберта здравого смысла хватало, он в состоянии был
довольно быстро, если и не сразу, вычислить, что ССС умножить на СС будет
VIXM. Но VIXM - шесть десятков тысяч - больше было похоже на какое-
то слово или название, чем на число. Сколько может получиться, если VIXM
разделить на CCXCV, вряд ли скажет даже самый мудрый из людей, тем
более находясь на поле брани.
  Эркенберт поразмыслил и просто выбрал следующий по весу валун. Судя
по написанным на его боку цифрам, он был фунтов на пять-десять тяжелее,
чем только что выпущенный, - все приблизительно, как и те триста ярдов, в
которые Эркенберт определил расстояние. Хоть дьякон и был
арифметикусом, к абсолютной точности в цифрах он не стремился, разве что
при вычислении доходов, символики библейских чисел и даты наступления
Пасхи. К тому же Волк Войны раньше никогда не сталкивался с
противодействием. Упавший в сорока ярдах снаряд противника разгневал
Эркенберта - это было свидетельство, что хитроумный и враждебный разум
противостоит воле Эркенберта, воле его императора и воле их Спасителя. А
величина промаха порадовала дьякона - да и чего же еще ждать от невежд,
пытающихся подражать мудрецам, невежд, не изучивших даже труд Вегеция?
  Им никогда не хватит сообразительности, чтобы приспособить блоки и
веревки для подъема коромысла. Что это там рабочие так долго с ним возят-
ся? Эркенберт махнул рукой монаху Ордена, чтобы тот подстегнул лентяев.
  Один из тянущих канат, поскользнувшись на слое сухой пыли, осмелился
заворчать на ухо своему соседу:
  - Да я сам моряк, честное слово. Мы тоже все время так перекидываем
рею наших латинских парусов через мачту. Но мы это делаем с помощью
ворота. Этот ухарь когда-нибудь слышал о воротах?
  Удар бича рассек моряку кожу на спине и заставил его закрыть рот. Когда
стопорный болт был наконец водворен на место и тяжело дышащие люди
оставили канаты, моряк незаметно пропустил свой канат под раму и, быстро
завязав его полуштыком, двинулся прочь вместе со всеми. К чему это приве-
дет, моряк не знал. Он вообще не понимал, что от них требовалось, зачем его
прислали сюда, по приказу епископа сняв с корабля как раз в тот момент,
когда намечался выгодный рейс. Но если можно как-то навредить, он готов.
  Эркенберт с угрюмым удовлетворением осмотрел приготовленную к
выстрелу машину, оглянулся на императора, наблюдавшего за дуэлью
требукетов на безопасном удалении от метательных машин крепости. Позади
стояли две тысячи готовых ворваться через ворота штурмовиков, возглавляе-
мых баварцем Тассо, а также личная императорская гвардия.
  Дьякон перевел взгляд на крепость и вдруг с изумлением увидел валун,
взмывающий ввысь из-за вражеских ворот. В порыве ярости он заорал:
  - Стреляй!
  Видно было, как праща со снарядом рванулась от земли, закрутилась и
послала валун в небо, наперерез приближающемуся снаряду противника.
  Затем раздался оглушительный удар, стон рвущихся канатов, треск и
скрежет разрушенных бревен и железных скоб.
  Шеф удачно рассчитал поправку, и снаряд попал прямо в цель;
разнообразные ошибки взаимно уничтожились, как это нередко бывает, когда
стараются получить точность на пределе возможного. Дальность взята чуть-
чуть больше, сопротивление воздуха вообще не учитывается, подвижку разва-
лившейся во время выстрела рамы предсказать невозможно - но в
результате все сделано правильно. Волк Войны мгновенно рассыпался на
части от удара, попавшего точно в ось, разнесшего сразу коромысло, боковые
укосы и клеть противовеса.
  Гигантский требукет был повержен в прах, последние бревна падали на
землю, как конечности сраженного героя. Поднятая в воздух пыль стала по-
тихоньку оседать и припорашивать принесший столько разрушений снаряд,
словно пытаясь прикрыть его, сделать вид, что ничего не случилось.
  Ошеломленный Эркенберт полез осматривать обломки. Тут же опомнился,
стал подслеповато вглядываться в сторону ворот - куда попал его снаряд?
  Позвал своего наблюдателя Годшалька, задал ему главный вопрос.
  - Небольшой недолет, - флегматично отрапортовал bruder Годшальк. -
На полволоска повыше, и было бы самое то.
  Шеф с крепостной стены поглядел на упавший в четырех шагах от ворот
вражеский снаряд, затем всмотрелся в тучу пыли, отметившую попадание во
вражеский требукет, понял, что мелькнувшие за мгновенье до этого тени
были крутящимися в воздухе обломками машины, глубокомысленно заду-
мался о пользе вычислений. Шеф испытывают глубокое удовлетворение. Он
сумел найти правильный ответ. Ответ не только на эту задачу, но и на многие
другие.
  Хотя оставалась еще главная проблема. Когда радостные крики защитников
крепости начали наконец стихать, Шеф поймал ликующий взгляд Бранда, на
добрый фут возвышавшегося над ним.
  - Мы справились с огнеметами, мы справились с катапультами, -
торжествовал Бранд.
  - Нам надо сделать большее, - ответил Шеф. Бранд посерьезнел.
  - Да. Нам нужно нанести им крупный урон, я всегда это говорил. И как мы
намерены это сделать?
  Шеф помолчал. У него появилось странное чувство, как у человека,
который потянулся за мечом, десять лет висевшим на поясе, и не обнаружил
его. Шеф снова попытался воззвать к источнику своего вдохновения, к своему
советчику, к своему богу.
  Никакого отклика. Теперь у него была мудрость Аль-Хоризми. Мудрость
Рига ушла.
  

                                  ГЛАВА 9

  Император римлян понуро опустился на походный стул с исказившимся от
бесконечной усталости лицом.
  - Полное фиаско, - сказал он. Потянулся за Святым Копьем, которое
всегда было при нем, прижался щекой к наконечнику. Через несколько секунд
почтительно, но по-прежнему устало поставил Копье на место.
  - Даже Копье бессильно меня утешить, - продолжал Бруно. - Я
слишком грешен. Я прогневил Господа.
  Два задыхающихся от послеполуденного зноя телохранителя неуверенно
поглядели друг на друга, потом на четвертого человека в палатке - дьякона
Эркенберта, который, отвернувшись, добавлял в питьевую воду вино.
  - Ты прогневил Господа, herra? - переспросил Йонн, самый
бесшабашный и глупый из двоих. - Ты же по пятницам ел рыбу. И Бог знает
  - да и мы все знаем, - что у тебя давно не было женщин, хотя тут полно...
  Его товарищ больно наступил ему на ногу кованым сапогом, и голос Йонна
оборвался.
  На лице Бруно ничто не отразилось, он продолжал усталым тоном:
  - С греческим огнем вышла неудача. Сорок добрых братьев убиты и взяты
в плен, Агилульфа вытащили из воды сильно обгоревшим. - Во взгляде
императора мелькнуло оживление, он распрямил плечи. - Уверен, что эти
греческие ублюдки выстрелили нарочно, хотя знали, что могут попасть в
наших. Но как бы там ни было, - он снова откинулся на спинку стула, - мы
проиграли. Греческий адмирал отказывается повторить атаку, все время
хнычет о своих потерях. И Волк Войны разрушен. Ворота целы и невредимы.
  Я не виню тебя, Эркенберт, но ты должен признать, что во втором их
выстреле было нечто дьявольское. Казалось бы, можно надеяться, что Бог
пошлет своим слугам удачу. Если они его верные слуги. Боюсь, что я к
таковым не отношусь. Уже не отношусь.
  Эркенберт не поднял взгляда, продолжая наливать флягу за флягой словно
в бездонную бочку.
  - Нет ли других знаков, о император, что Бог отвернулся от тебя?
  - Их слишком много. К нам продолжают поступать перебежчики. Они
заявляют, что были христианами и их насильно обратили в ислам. Мы за-
ставляем их есть ветчину, потом проверяем их сведения. Все говорят одно и
то же. Арабская армия уже буквально за холмом, ее ведет лично халиф Эр-
Рахман. Десятки тысяч воинов, говорят они. Сотни тысяч. Всех, кто не
исполняет волю халифа, сажают на кол. А самое худшее ты и сам знаешь, о
дьякон. Ни слова не слышно о Святом Граале, Лесенке воскресения, которая
должна стоять рядом с Копьем смерти. Сколько уже людей погибло во время
поисков? Иногда я слышу во сне их стоны. Тот пастушок, который приходил
за Граалем в крепость, ты замучил его до смерти. И тот мальчик,
светловолосый, который в пламени рухнул с небес. Они должны были
прожить долгую жизнь, но теперь они мертвы. И тщетно, все тщетно...
  Император откинулся еще глубже, его длинные руки коснулись земли, глаза
закрылись.
  Металлические латные рукавицы лежали перед ним на столе. Дьякон
Эркенберт тихонько подошел к ним, взял одну, взвесил в руке и вдруг со всей
своей тщедушной силой ударил рукавицей по лицу ничего не подозревавшего
императора. Из сломанного носа тут же хлынула кровь. Пока ошеломленные
телохранители тянулись к рукояткам мечей, Эркенберт был уже сбит с ног,
распростерт на столе, и рука, подобная стволу дуба, стала душить его за
горло, а острие кинжала нацелилось в глаз.
  Постепенно атмосфера разрядилась, император выпрямился и отпустил
дьякона.
  - Стойте, где стояли, парни. А ты объясни, за каким чертом ты это сделал?
  На обращенном к нему бледном лице не мелькнуло и тени страха.
  - Я ударил тебя, потому что ты предаешь Господа. Бог послал тебя
исполнить волю Его. Какова бы Его воля ни была! А ты, ты впал в грех отчая-
ния! Ты ничем не лучше самоубийцы, который ищет убежища в смерти из
страха перед волей Господней. За одним исключением. Ты еще можешь
искупить свою вину. На колени, нечестивец, который должен быть
императором, и умоляй, чтобы Всевышний простил тебя!
  Император медленно опустился на колени, кинжал выпал у него из руки, он
стал бормотать "Отче наш", а кровь все струилась по его лицу. Эркенберт
дождался конца молитвы.
  - Достаточно. Пока достаточно. Исповедуешься перед своим
исповедником. А сейчас сиди тихо. - Дьякон осторожно ощупал сломанный
нос императора. Император оставался недвижим, привыкнув к боли за время
своих многочисленных самоистязаний.
  - Ничего страшного. Через пару дней будешь выглядеть по-старому.
  Выпей-ка это, - дьякон протянул Бруно то, что умудрилось не расплескаться
из кружки. - А теперь послушай, что я тебе скажу. Да, греческий огонь нам
не помог. Да, Волк Войны разрушен. Да, Грааль все еще не найден. Но
задумайся об этих перебежчиках, о тайных едоках свинины, которые
приходят в твой лагерь. Они вероотступники и дети вероотступников,
многократные предатели. Пришли бы они к тебе, если бы думали, что халиф
этих басурман может победить тебя? Нет. Они бегут, потому что уверены в
его поражении. Так поставь их в передних рядах твоей армии, напомни об
участи, которая ждет у мусульман тех, кто отрекся от их лжепророка. Порази
халифа, как Самсон, сильный у Господа, разил филистимлян.
  Император поскреб испачканный кровью подбородок:
  - Это звучит так, как будто численное превосходство за нами, а не...
  - Тогда разбей мусульман в горных теснинах. Отомсти за смерть
неистового Роланда. Как там поют менестрели в "Песне о Роланде"?
  К общему удивлению, отозвался флегматичный Йонн:
  - Они, франки то есть, поют: "Chrestiens untdreit et paiens unt tort" -
"Христиане праведны, а язычники лгут". Я слышал эту песню на рынке в
Лойвене. Я из-за нее и вступил в Орден.
  - "Христиане праведны, а язычники лгут". Вот все, что нужно знать в этой
жизни. Но чтобы укрепить твою веру, я расскажу тебе еще одну историю.
  Когда посланники благословенного папы Григория прибыли в Англию, чтобы
проповедовать Евангелие, мои соотечественники их не слушали, они
предпочитали быть язычниками, в точности как нынешние еретики. И
тогдашний архиепископ Павлиний совсем пал духом, готов был в своей
слабости покинуть Англию и вернуться в Рим. Но тут апостол Петр, первый
папа нашей Церкви, от которого получили свою власть все последующие
папы, явился Павлинию во сне и безжалостно выпорол его веревкой с
завязанными на ней узлами, а потом приказал архиепископу продолжать свое
Дело. А когда Павлиний проснулся, на его теле, там, где его стегал святой
Петр, все еще были видны следы веревки. И Павлиний продолжил свой поход
и победил. Так сделай это и ты, император! А в наказание за твое малодушие,
хоть я и не твой исповедник, назначаю тебе такую епитимью: идти в первых
рядах сражаться за Святую Церковь!
  Император поднялся на ноги и поглядел на дьякона сверху вниз.
  - А как насчет наказания для тебя, малыш? За то, что ты ударил
избранного Богом?
  Дьякон выдержал его взгляд:
  - Я добуду тебе Грааль или умру.
  Мощная ладонь сжала его плечо.
  - Добудь мне Грааль, и тогда я дам вот какую клятву. Если я разобью
неверных, то я сделаю тебя не архиепископом и даже не кардиналом, а самим
папой Римским. У нас уже было слишком много итальяшек, которые никогда
не покидали стен Рима. Нам нужен новый папа Григорий. Истинный
наследник святого Петра.
  - Но папский престол занят, - пролепетал Эркенберт, едва не лишившись
дара речи от грандиозности внезапно открывшейся перед ним перспективы.
  - Это можно будет устроить, - сказал Бруно. - Как уже не раз делали.
  
  В лагере халифа. Наследника Пророка, разыгрывались другие драмы.
  Следуя обычаю, войсковые командиры в час заката собрались для рапорта,
один за другим входя в установленный несколько часов назад огромный
павильон - именно из-за его размеров и времени, необходимого на его
установку и разборку, армия так медленно продвигалась на север
полуострова. Командиры подходили к дивану халифа, останавливаясь перед
знаменитым кожаным ковром, по бокам которого наготове стояли палачи с
обнаженными скимитарами и намотанными на запястья шнурками для
удушения. Рядом с халифом теперь неотлучно находился его любимый
советник, юный Мухатьях. Генералы смотрели мимо него оловянным взором.
  Советы его были нелепы, предположения глупы. Рано или поздно халиф от
него устанет. Генералы старались также не смотреть на занавеску позади
дивана: согласно закону и обычаю женщины халифа не могли появляться на
его официальных аудиенциях, но им исстари позволялось незаметно смотреть
и слушать. Поговаривали, что женщины тоже пользуются
благорасположением халифа и далеко завели повелителя по его нынешней
дороге безрассудства. Но заявить об этом вслух никто бы не осмелился.
  - Доложите мне о дезертирах, - резко сказал халиф. - Сколько еще
тайных пожирателей свинины сбежало от вас сегодня? Сколько предателей
долгие годы служили в армии и теперь покрывают ее бесчестьем?
  Начальник конницы ответил:
  - Несколько человек пытались сбежать, халиф. Мои всадники их догнали.
  Сейчас все они ждут твоего приговора. Ни один не ушел.
  Далеко не все из сказанного было правдой. Генерал не имел ни малейшего
представления, на сколько человек уменьшилась за этот день численность
армии. Он знал только, что сбежавших было немало и многие из них
принадлежали к его элитным кавалерийским частям. Но он не стал в этом
признаваться, как поступил бы когда-то. Прежде всего он был уже третьим
начальником конницы с того времени, как армия вышла из Кордовы, и смерть
двух его предшественников отнюдь не была легкой. А во-вторых, раньше его
мог бы выдать какой-нибудь честолюбивый подчиненный или соперник, как
это произошло с начальником пехоты, но теперь всем генералам удалось
договориться между собой: ведь конкуренты могли устранять друг друга
слишком быстро, да и подчиненные уже не стремились выдвинуться.
  Халиф повернулся к генералу передового отряда:
  - Это правда?
  Тот в ответ лишь поклонился. Халиф задумался. Что-то шло не так, он это
чувствовал. Кто-то предает его. Но кто? Мухатьях нагнулся и зашептал
халифу на ухо. Халиф кивнул.
  - Относительно тех частей, которые приютили тайных пожирателей
свинины, отступников от shahada. В бой они пойдут впереди всех. - Тон его
стал более резким. - И не думайте, что я не знаю, кто они! Мои верные
помощники всему ведут счет. Если мои приказы не будут выполняться, я
выясню, кто продолжает укрывать предателей. У нас еще много колов. Пора
сделать так, чтобы они не пустовали. И сегодня сажайте на них подальше от-
сюда! Вопли предателей беспокоят моих жен.
  Отпущенные халифом генералы разошлись. При этом они старались не
смотреть друг на друга. Все понимали, что приказ был отдан дурацкий.
  Выставить вперед ненадежные части - северян, новообращенных и
мустарибов - означало просто сорвать атаку. Но даже намек на это был бы
расценен как предательство. Поэтому одним оставалось лишь уповать на
Аллаха, а другим - готовить себе путь для бегства. Начальник конницы
задумался о резвости своей любимой кобылицы, прикинул, сможет ли
незаметно переместить часть полковой казны в седельные сумы. С
сожалением решил не рисковать: хорошо, если удастся спасти хотя бы свою
жизнь.
  Позади, в гареме за занавесом, три заговорщицы быстро переговаривались
на своем скрытом от непосвященных языке.
  - У нас все еще остаются две возможности. Сбежать к франкам, там
сделает свое дело Берта, или к языческим морякам, этих берет на себя
Альфлед.
  - Три возможности, - поправила черкешенка.
  Две другие женщины взглянули на нее с удивлением. Черкесской армии на
Западе никогда не было.
  - Наместника Пророка должен сменить его преемник.
  - Все преемники одинаковы.
  - Не все, если вера изменится тоже.
  - Кордовцы начнут есть свинину и поклоняться Иешуе, сыну тетеньки
Марьям? Или выучат иврит и отвернутся от Пророка?
  - Есть другой путь, - спокойно настаивала черкешенка. - Если сам
Наследник Пророка будет разбит в битве с неверными, вера пошатнется. Те,
кто во всем обвиняет неправильное руководство, станут сильнее. Один из них
  - Ицхак, хранитель свитков. К ним тайно принадлежит и мудрец Ибн-
Фирнас. Его родственник Ибн-Маймун сейчас командует конницей. Говорят,
что даже Аль-Хоризми, слава Кордовы, поддерживает мутазилитов - тех,
кто хочет перемен. Такие люди стали бы слушать даже медноволосую
принцессу Севера, если бы сочли ее слова резонными. Я бы скорее предпочла
жить в Кордове под властью таких людей, чем кутаться в кишащие блохами
меха на Севере.
  - Если бы мы смогли найти таких людей, - согласилась с ней Берта.
  - Любой мужчина будет лучше, чем наш недоносок, - сказала Альфлед.
  Она раздосадованно потянулась всем своим длинным телом.
  
  В уединенном дворике в центре Септимании также обсуждались будущее и
дела веры. Торвин настоял, чтобы жрецы Пути впервые за много месяцев
собрались на свой священный круг. Их было только четверо: Торвин, жрец
Тора, Скальдфинн, жрец Тюра, Хагбарт, жрец Ньёрда, и лекарь Ханд, жрец
Идуны. Тем не менее они очертили священную линию, разожгли огонь Локи
на одном краю, воткнули копье Одина, Отца всего сущего, на другом и могли
надеяться, что их разговор будет идти под незримым покровительством
богов. Чтобы не пренебречь и человеческой мудростью, позвали, как иногда
делали, посторонних: ратоборца Бранда и толмача Соломона, чтобы сидели
вне круга, смотрели и слушали, но говорили только по особому приглашению.
  - Он говорит, что его видения прекратились, - начал Торвин без всяких
предисловий. - Он говорит, что больше не ощущает внутри себя своего отца.
  Он даже не уверен, что у него действительно был отец-бог. Подумывает о
том, чтобы выбросить свой амулет.
  Переводчик Скальдфинн ответил тоном ласкового увещания:
  - Этому есть очень простое объяснение, не так ли, Торвин? Все дело в
этой женщине, в Свандис. Она несколько недель ему твердила, что никаких
богов не существует, что это просто расстройство воображения. Она
растолковала ему его сны, объяснила, что это просто искаженные
воспоминания о том, что случилось на самом деле, проявление тайных
страхов. Теперь он верит только ей. Вот видения и исчезли.
  - Раз ты так говоришь, - вмешался Хагбарт, - значит, ты признаешь ее
слова правдой. Что видения приходят не извне, а изнутри. А внутри себя он
убежден, что у него не должно быть видений, вот их и нет. Но мы-то всегда
верили, что видения приходят извне. И я видел тому доказательства. Я
помню, как Виглик Провидец очнулся после видения и рассказал нам вещи,
которых он не мог знать. Позднее все подтвердилось. То же самое бывало и с
Фарманом, жрецом Фрейра, и со многими другими. Эта женщина не права! А
коль скоро она не права, твое простое объяснение не годится.
  - Но есть еще одно простое объяснение, - продолжал Торвин. - Что все
рассказанное им - правда. Что Локи вырвался на волю и день Рагнарока
близок. Его отец Риг не может говорить с ним, потому что... его посадили в
темницу? заставили молчать? Что делают с побежденными богами? На
небесах идет война. И наши уже проиграли.
  Последовало долгое молчание, жрецы и их гости обдумывали сказанное.
  Торвин вытянул с пояса свой молоток, в задумчивости стал тихонько и рит-
мично постукивать им по ладони левой руки. Глубоко внутри у него крепло
убеждение, что высказанная им точка зрения правильна. Единый Король
Шеф, которого Торвин впервые встретил в качестве беглого английского
раба, был избранником богов: Тот, Кто должен прийти с Севера, герой одного
из священных пророчеств Пути. Мирный король, который сменит
воинственных королей прошлого, который вернет мир на правильную дорогу,
уведет его от христианского мира Скульд. Сначала Торвин не хотел в это
поверить, разделял предубеждение своего народа и своей религии против
англичан, против всех, кто не умеет говорить по-норвежски. Постепенно он
изменил свое мнение. Видения. Свидетельство Фармана. Старинный рассказ
о короле Шефе. Победы над другими королями. Торвин вспомнил заявления
норвежского короля Олафа, предсказателя и провидца, который смерть своих
родственников и то, что его род прервался, безропотно принял в качестве
воли богов. Он вспомнил смерть Вальгрима Мудрого, у которого не хватило
мудрости прекратить сопротивляться неизбежному даже после того, как
испытание доказало правоту Шефа.
  И наконец, сильнее всего веру Торвина поддерживало то, что все
свершалось так непредсказуемо. Мальчишка Шеф, даже когда стал взрослым,
вел себя не так, как должен себя вести посланец богов. Он вообще почти не
интересовался волей богов, с большой неохотой стал носить нагрудный
амулет и, по-видимому, постоянно спорил даже со своим отцом и небесным
патроном. Он не любил Одина и плохо слушал священные истории. Его
интересовали только машины и разные хитроумные устройства. И это было
совсем не то, чего мог бы ждать от него любой жрец Пути. Но Торвину снова
и снова приходило на ум, что боги посылают совсем не то, чего ждут от них
люди, будь то хоть мужчины, хоть такие женщины, как Свандис. Все, что они
посылали, все, что они делали, можно было узнать по особому ощущению, по
своеобразному привкусу. Однажды почувствовав его, перепутать было
невозможно. Торвин слышал рассуждения еврея Соломона об особенном
свойстве христианских Евангелий, которые, даже противореча друг другу,
оставались свидетельствами действительно происходивших событий. Именно
такое ощущение появлялось у Торвина при мысли о Шефе и его видениях.
  Они были ни с чем не сообразны, бесполезны, иногда просто нежелательны.
  И это доказывало их истинность.
  Наконец Торвин подвел итоги:
  - Дело вот в чем. Если видения ложны, у нас не остается доказательств,
что наши боги существуют. Тогда мы спокойно можем избавиться от наших
белых одежд, от наших пекторалей и других священных атрибутов, можем
просто заниматься своими ремеслами, которыми всегда зарабатывали себе на
жизнь. Видения приходят либо изнутри, как сновидения, как расстройства
мозга и желудка; либо они приходят извне, из мира, где живут наши боги, и
не зависят от нас. Я не знаю, как это выяснить.
  Из круга послышался четвертый голос, тихий и усталый: голос лекаря
Ханда. Уже несколько недель, с самой первой встречи его друга Шефа и его
предполагаемой ученицы Свандис, малыш-лекарь выглядел неприветливо,
замкнуто, даже сердито. Ревность, полагали окружающие: у него отнял лю-
бимую женщину человек, от которого этого меньше всего можно было
ожидать. Сейчас Ханд заговорил решительно:
  - Я могу выяснить это для вас.
  - Каким образом? - спросил Хагбарт.
  - Я уже давно знаю - с тех пор, как мы с Шефом выпили у финнов
напиток видений, - что я и сам могу увидеть видения, если выпью нужного
зелья. И по-моему, все видения Шефа происходят от одного и того же корня.
  Вернее сказать, не от корня, а от грибка. Вы все знаете, что когда рожь при
уборке отсыреет, на ней появляются такие черные рожки, спорынья. У вас,
норманнов, она зовется rugulfr, ржаная волчанка. И мы все знаем, что зерно
нужно высушивать, а со спорыньей есть его нельзя. Но полностью избавиться
от спорыньи очень трудно. Она вызывает видения, а в больших дозах сводит с
ума. Думаю, наш друг особенно к этому восприимчив, так бывает с
некоторыми людьми. Его видения появляются после того, как он поест
ржаной хлеб или ржаную кашу. А что мы едим здесь с тех пор, как кончились
наши запасы? Мы едим белый хлеб из хорошо просушенной пшеницы. Но у
меня хранится снадобье из рожков спорыньи. Я в любой момент могу вернуть
его видения.
  - Но если ты так считаешь, - начал Хагбарт, - значит, ты согласен со
Скальдфинном и Свандис. Все видения - просто болезнь пищеварения. А не
послания богов. И богов не существует.
  Ханд окинул слушателей невыразительным взором, не надеясь отстоять
свою точку зрения.
  - Да нет. Я много думал об этом. Вы все жертвы того способа рассуждать,
которого я избегаю. Вы рассуждаете "или - или". Или изнутри, или извне.
  Или ложь, или истина. Этот способ годится только для самых простых вещей.
  Но не там, где замешаны боги. Я лекарь. Я научился смотреть на организм
пациента как на единое целое, а уж потом определять, какая у него болезнь.
  Иногда болезней сразу несколько. Поэтому наши представления о богах я
тоже рассматриваю как единое целое. Если нам, жрецам Пути, предложить
выразить наши верования словами, мы сказали бы, что боги существуют где-
то вне нас, скажем, на небе, и они были там прежде нас. Они нас создали. Что
касается богов других людей, например, христиан или встреченных нами
здесь иудеев, это просто ошибка, их богов на самом деле не существует. Но то
же самое они говорят о наших богах! А из чего следует, что правы мы, а они
ошибаются? Или что правы они, а мы ошибаемся? Может быть, мы все
правы. И все ошибаемся. Правильно, боги существуют. Но неверно, что они
нас создали. Может быть, это мы их создали. Я думаю, что наш разум - вещь
очень странная, вещь выше нашего понимания. Мы не знаем, как он устроен,
и не можем узнать этого. Может быть, наш собственный разум нам
недоступен, потому что он находится вне нашего времени и вне нашего
пространства - ведь видения Виглика и видения Шефа переносят их туда,
куда их телам ни за что не добраться. Думаю, что в этих странных местах и
созданы боги. Из вещества разума. Из веры. От веры боги становятся
сильнее. И слабеют от неверия и забвения. Поэтому вы понимаете, Торвин и
Скальдфинн, что видения Шефа могут быть настоящими посланиями богов.
  Но начинаются они из-за рожков спорыньи или из-за моего снадобья,
неважно. Здесь можно обойтись без "или - или".
  Хагбарт нервно облизал губы, по сравнению с убежденностью и
внутренней силой малыша-лекаря голос его прозвучал довольно неуверенно:
  - Ханд, я не думаю, что это правильное мнение. Сам посуди: если боги
становятся сильнее от веры в них, то сколько всего на свете существует
людей Пути и сколько христиан? Если Христа поддерживает вера сотен
тысяч христиан, то в наших богов верят вдесятеро меньше людей - значит,
наши боги давно треснули бы, как орех на наковальне.
  Ханд невесело рассмеялся:
  - Я сам когда-то был христианином. Ты думаешь, я сильно верил? Я
верил, что если не заплатить церковную десятину, лачугу моего отца сожгут
дотла. В мире много христиан, я знаю. Один из них - король Альфред. Шеф
мне однажды рассказал, как короля Альфреда приютила вдовая старуха и
заставила печь лепешки. Она тоже была христианкой. Но не все люди Церкви
  - христиане. И не все, кто произнес shahada, верят в Аллаха. Они не верят
ни во что или верят в шариат, а твои соотечественники, Соломон, верят в свои
священные книги. Не думаю, что такая вера имеет значение. Ведь если боги
созданы нами, их нельзя обмануть, как мы обманываем самих себя.
  - А если Единый Король перестал верить в своих богов? - спросил
Торвин.
  - Из этого не следует, что боги перестали верить в него. Ведь они
появляются из разума других людей, а не только из его собственного. Дайте
мне попробовать мое средство. Но сначала вот что. Эта женщина - уберите
ее подальше. Сдается мне, что у нее есть такая же сила, как у ее отца -
Бескостного, дракона-оборотня.
  Жрецы переглянулись, посмотрели на догорающий костер и, ни слова не
говоря, кивнули.
  Шеф принял протянутый Хандом кубок, но посмотрел не на снадобье, а в
глаза своего друга - своего друга детства, а теперь, возможно, своего
соперника или врага.
  - От этого питья мне приснится мой отец?
  - От него у тебя снова будет видение, как раньше.
  - А если мой отец ничего не хочет мне сказать?
  - Тогда ты, по крайней мере, будешь знать это наверняка!
  Шеф поколебался и осушил чашу. Знакомый затхлый привкус.
  - Но я не уверен, что хочу спать.
  - Тогда бодрствуй. Видение все равно появится.
  Ханд забрал чашу и молча вышел. Шеф остался один-одинешенек. Свандис
исчезла, и никто не знал куда. Бранд и остальные его избегали. Он сидел в
маленьком закутке верфи, прислушиваясь к отдаленным торжествующим и
радостным крикам. Катапультеры отмечали победу над греческим огнем и
Волком Войны. Шеф предпочел бы праздновать вместе с ними.
  Через некоторое время комната поплыла перед глазами, зрение застилали
разноцветные вспышки и спирали. Шеф обнаружил, что рассматривает их с
маниакальным вниманием - словно это поможет ему удержаться и не
соскользнуть к тому, что уже ждет его.
  
  Когда зрение якобы, прояснилось, Шеф увидел перед собой гигантское
лицо. Один только нос был больше всего Шефа, глаза казались черными
омутами, за кривившимися губами торчали огромные зубы. Лицо смеялось
над ним. Буши ворвался ужасный грохот, и Шеф пошатнулся от ударившего
как шквал взрыва хохота. Шеф снова ощущал себя мышью. Мышью, за-
стигнутой хозяином дома на кухонном столе. Он весь завертелся, пригнулся,
стал искать, где спрятаться.
  Хлопок, и что-то его накрыло. Ладонь. Снизу просачивался свет, и пока
Шеф полз к отверстию, внутрь проникли два пальца другой руки, большой и
указательный, они словно вишенку подхватили его с поверхности стола.
  Пальцы сжимали туловище, не сильно, пока не сильно. Шеф знал, что
достаточно им сжаться посильнее, и его внутренности полезут наружу изо
рта и заднего прохода, как у человека, которого придавил спускающийся по
каткам корабль.
  С обращенного к нему лица не исчезала дикая усмешка. Даже в своем
отчаянном положении Шеф смог разглядеть, что это лицо сумасшедшего.
  Не просто сумасшедшего, а безумца. Шеф узнал лицо того, кто был
прикован рядом с плюющимся ядом змеем. Лицо того, кого освободил его
отец-бог и от кого Шеф потом прятался на гигантской лестнице возле
змеиного погреба богов. Лицо Локи. Локи свободного, каким его изначально
создали боги.
  - А вот и любимчик моего брата, - стал издеваться Локи таким густым
басом, что его с трудом можно было слышать. - Мой брат освободил меня,
но, по-моему, он не рассчитывал, что я тебя поймаю. Не раздавить ли мне
тебя прямо сейчас, чтобы покончить со всеми его планами? Я знаю, ты в
меня не веришь, но все равно ты умрешь в этом сне. И какая-то часть тебя
навеки останется здесь, со мной.
  Шеф не мог ответить, но продолжал оглядываться по сторонам. Где его
отец Риг? Где другие боги ? У Локи найдется много врагов.
  - Или бросить тебя моим питомцам? - продолжал голос. Рука наклонила
Шефа так, что он смог посмотреть вниз, под стол. Шевелящийся клубок
змей обвивался вокруг ног безумного бога. Время от времени змеи кусали
Локи, Шеф видел их ядовитые зубы, ощущал запах яда.
  - Я проглотил так много яда, что уже не чувствую его, - захохотал
голос. - У меня есть еще другие питомцы, некоторых ты уже видел.
  Новый поворот, и перед Шефом появилось открытое море, из него
выскакивали и снова исчезали гигантские мокрые спины. Это были касатки,
киты-убийцы, которые чуть не добрались до Кутреда и самого Шефа, убили
Вальгрима Мудрого и всех его людей в гавани Храфнси. Но это были хотя бы
теплокровные животные, похожие на человека даже в своей хитрости и
коварстве. Шеф видел и других, у них были гнусные стылые глаза над
мерзкими зубами, а что внизу - еще хуже. Шефа пронзил ужас при мысли,
что они могут схватить его, что жизнь кончится в челюстях такой твари,
даже не сознающей, что она делает. Он почувствовал, как на теле у него
выступил холодный пот.
  - Хорошо, очень хорошо. Теперь ты испугался. Но можешь не бояться
так сильно. Ты мне еще пригодишься, человечишка. Ты уже сослужил мне
неплохую службу. Греки сжигают людей заживо, арабы сажают их на кол.
  Но ты можешь нести людям смерть на расстоянии. Ты можешь нести им
смерть с небес. И ты способен на большее. Ты, с твоими удивительными
факелами и с твоими непонятными машинами. За этим кроется больше, чем
ты когда-нибудь сможешь узнать. Но ты направишь людей по верному пути.
  По моему пути. И тогда ты заслужишь мое благоволение. Яне мог помочь
своему любимцу, которого ты убил в воде, Ивару Женоубийце, потому что я
был прикован. Но теперь я свободен. Есть что-нибудь, за что ты хочешь
отомстить, как я и Ивар?
  - Нет, - сказал Шеф, и голос его прозвучал, как птичий щебет, как писк
мыши у кошки в лапах. Он не чувствовал никакой отваги. Локи задал вопрос.
  Ответ известен. Нет смысла лгать.
  Безумное лицо склонилось к нему. Шеф понял, что старается представить
себе, как бы оно выглядело без шрамов и язв от змеиного яда, без этого
выражения гневного мстителя. Словно пытаешься угадать, каким могло бы
быть лицо закаленного в боях ветерана, если бы его жизнь сложилась по-
другому. Большой и указательный пальцы надавили на туловище Шефа, но
еще не в полную силу.
  - Смотри туда.
  Шеф увидел грандиозный мост, который в то же самое время был
радугой, а в конце его холодно посверкивали стальные лезвия.
  - Все боги, мой отец и мои братья, ушли по мосту Бифрост, и Один
вызвал свой Эйнхериар, чтобы охранять его. Они думают, что я пойду по
мосту на приступ, с моими союзниками-гигантами и с моими детьми,
чудовищным отродьем Локи. А знаешь, почему я не пойду на приступ?
  - Когда-то это был ваш дом, сударь. До того, как вы погубили Бальдра.
  На этот раз пальцы сжались сильнее, Шеф чувствовал, как стонут его
ребра, готовые треснуть и осколками вонзиться в сердце.
  - Я не хотел, чтобы Бальдр погиб. Я хотел, чтобы они сами увидели,
каковы они.
  - Я знаю это, сударь. Как и мой отец Риг. Поэтому он и освободил вас.
  Лицо разгладилось, на нем отразилась способность рассуждать здраво.
  - Ты пытаешься договориться со мной, человечишка ?
  - Да, сударь.
  - И что же ты мне предложишь ?
  - Я пока не знаю, сударь. Вернуть вам ваше место в Асгарде ?
  - Ты не сможешь этого сделать, - произнес голос Локи. - Но, может
быть, ты сумеешь что-то дать мне. Теперь выслушай мое предложение.
  Исполняй мою волю. Сделай больше огня, больше машин, стань поклонником
моим, а не Рига, отвернись от Пути и принеси в мир ужас. И за это я дам
тебе больше, чем когда-либо сулил мой отец Один. Своим любимцам он
посылает удачу - до тех пор, пока не передумает, как это было с Сигурдом
Змеиным Глазом, которого ты убил, когда он запутался в собственных
шнурках. Я дам тебе удачу до тех самых пор, когда ты умрешь, старый и
наводящий ужас. Подумай о мужчинах, которыми ты будешь распоря-
жаться. Подумай о женщинах, которых сможешь взять. Все это может
быть твоим.
  И вот тебе подарок от меня. Больше всего на свете ты хочешь получить
греческий огонь. Я дам его тебе, а вместе с ним надежды, которые
превзойдут все твои мечты. Когда придет время, скажи греку: "Лучше всего
она зимним утром". Увидишь, как он начнет перед тобой пресмыкаться.
  А сейчас иди. Но не думай, что сможешь сбежать от меня теперь, когда я
свободен. Или что тебе сможет помочь твой отец, запертый по ту
сторону моста Бифрост.
  Шеф вдруг обнаружил, что летит, взбираясь все выше и выше, как камень
из катапульты. Он крутану лея в воздухе, пытаясь развернуть ноги вниз, с
ужасом думая, куда может упасть, в море с глазастыми и зубастыми
тварями или на землю, покрытую ядовитыми змеями.
  
  Под ним оказалась кровать, он пытался вскочить, убрать свои ноги от
ядовитых зубов. Чьи-то руки прижимали его к кровати, он почувствовал на
своей обнаженной коже мягкие груди Свандис. На долгие секунды он, дрожа,
прильнул к ней.
  - Ты знаешь, что ты говорил во сне? - наконец спросила она.
  - Нет.
  - Ты кричал это по-норвежски снова и снова. Skal ek that eigi, skal ek that
eigi, that skal ek eigi gera.
  Шеф машинально перевел:
  - He сделаю этого, не сделаю этого, этого я не буду делать.
  - А чего "этого"? - спросила Свандис. Шеф понял, что в отчаянии
сжимает свой нагрудный амулет.
  - Отказаться от него, - сказал он, разглядывая серебряную лесенку. -
Отказаться от амулета и служить Локи в обмен на его милости. Что там за
шум снаружи?
  

                                 ГЛАВА 10

  Солнце уже поднялось над горизонтом - ночь прошла, пока Шеф во сне
боролся с богом хаоса, - и доносившийся с улицы шум поднялся из-за
безудержно радостных приветствий. В гавань входил один корабль за другим.
  Сначала их появление вызвало тревогу у моряков. Но когда конструкция
кораблей стала видна даже невооруженным глазом и моряки
приближающейся армады смогли обменяться приветствиями с
катапультерами береговой охраны, напряжение разрядилось. Наспех
починенное плавучее заграждение убрали, северяне перестали доворачивать
хвостовики нацеленных катапульт, туго взведенные пружины были
ослаблены. Весть разнеслась по городу, и все свободные от караула на
крепостных стенах сбежались в гавань, размахивая руками и вопя от счастья.
  Флот, который предупрежденный Фарманом Альфред снарядил на выручку,
долго собирался со своих рассеянных по северным морям позиций, а затем
неторопливо двинулся на юг. Многие рыбаки видели небольшой флот Шефа,
прошедший по Бискайскому заливу и вдоль побережья Испании; ни один
моряк не смог бы забыть эти необычные двухмачтовые парусники, и на
любом языке нетрудно было поинтересоваться: "Вы не видели здесь корабли,
похожие на наши?" Сведения стало труднее получать и понимать, когда флот,
подгоняемый постоянным течением из Атлантики, прошел через узкий
пролив Джеб эль-Тарик и оказался во Внутреннем море. Да, корабли majus
поднялись к Кордове. Нет, они поплыли воевать с христианами. Они
заключили союз с халифом. Нет, халиф объявил их вероломными собаками.
  Все корабли разбегаются от одного вида парусников majus, те швыряются
огромными камнями благодаря магии северного короля-чародея. Наоборот,
во Внутреннем море теперь правят христиане, у них есть ручные драконы, от
которых даже вода в море вспыхивает огнем.
  Хардред, назначенный королем Альфредом командовать английским
флотом, всеми силами старался извлечь хоть крупицу смысла из того, что ему
довелось услышать, и в этом ему помогали Фарман, жрец Фрейра, из-за
видения которого и была послана эта спасательная экспедиция, а также
Гудмунд Золотой, некогда товарищ Шефа, ныне его вице-король в стране
Свеарики, в земле шведов. Втроем они смогли понять только одно. Греческих
галер боялись все, но никто в точности не знал почему.
  - Ясно, кто узнал - те уже ничего не расскажут, - проворчал Гудмунд.
  По мере продвижения вдоль восточного берега Испании все чаще доводилось
слышать, что северяне заперты в какой-то гавани и не могут из нее вырваться.
  Хардред, в сущности, не боялся столкновения с любым флотом. За его
флагманом шли двадцать вооруженных катапультами двухмачтовиков класса
"герой" - каждый был назван в честь какого-нибудь героя норманнских
легенд, - а вокруг несли сторожевую службу три десятка традиционных ко-
раблей викингов, с самыми лучшими командами, какие только можно было
набрать среди шведов короля Гудмунда и на лондонских рынках найма.
  Однако слухи все же несколько обеспокоили командующего. В ту ночь, когда
король Шеф видел свой сон, флот стоял вдали от берега с погашенными
огнями, двухмачтовики были сцеплены друг с другом абордажными
крючьями, а легкие парусники осторожно и тихо скользили вокруг в дозоре.
  Когда наступил стремительный средиземноморский рассвет, Хардред
приказал входить в гавань Септимании, выгребая против утреннего бриза с
помощью гигантских весел, причем двухмачтовики со взведенными и
заряженными катапультами держались далеко позади судов охранения.
  Первое, что увидел Гудмунд, был бронированный плот: плавучее
укрепление, неуязвимое со стороны гавани, для блокады которой оно и пред-
назначалось. При атаке с противоположной стороны плот не способен был
оказать никакого сопротивления. Первые же пятьдесят викингов, выса-
дившихся на него с топорами в руках, встретили только поднятые вверх руки
и испуганные лица. Даже оставленные для пригляда за франкскими
ополченцами двадцать монахов Ордена Копья, захваченных врасплох
посреди мирного и сытного завтрака, смогли только покоситься на свое сло-
женное в пирамиды оружие и нехотя присоединиться к сдавшимся в плен.
  Командир патрульной греческой галеры, который в течение многих дней
только и делал, что жег беззащитные рыбацкие лодки, решился проявить
немного больше мужества. Увидев приближение странного флота, он усадил
своих гребцов на весла и приказал сифонистам приготовиться. Последнее
требовало немало времени. Нужно зажечь фитиль, приставить людей к мехам,
прокачать насос, продуть предохранительные клапаны в резервуаре с нефтью
и соединительных трубах. Когда сифонисты заняли свои места, командир
приказал ударить в весла и постараться выиграть гонку. Прямо по курсу уже
находились два легких судна, которые разворачивались на веслах, чтобы
охватить галеру с обеих сторон. Пока командир кричал огнеметчикам, чтобы
окончили приготовления и во что бы то ни стало стреляли немедленно, с
головного катапультоносца прилетело ядро и снесло ахтерштевень его
галеры. Корма стала погружаться в воду, и гребцы сразу повскакивали со
своих мест. Сифонисты отказались от мысли выполнить невыполнимую
задачу, а командир, помня главный приказ - не допустить, чтобы врагам
раскрыли секрет греческого огня, - побежал с топором в руке к котлу
высокого давления, решив его продырявить и выпустить струю нефти на
горящий фитиль. Один из гребцов, хотя и относился к высокооплачиваемой и
уважаемой категории моряков, насмотрелся на слишком многих корчащихся
в агонии среди горящей нефти рыбаков, чтобы желать себе подобной судьбы,
  - и наплевать ему было на судьбу Константинополя и Империи. Он перехва-
тил командира галеры, раскроил ему череп его же собственным топором и
погнал прочь от бака растерявшихся сифонистов. Дракары приблизились, их
команды сгрудились у борта, встревоженно поглядывая на медный котел и
огнеметную трубку. Греческих гребцов и сифонистов торопливо покидали за
борт, где они благополучно уцепились за веревки и обломки досок. Взятая на
абордаж двумя Дракарами галера потихоньку тонула. Когда подошли
двухмачтовики, Хардред сразу послал самых искусных плотников укрепить
разбитую корму и заткнуть течь просмоленной парусиной, чтобы по-
лузатонувшую галеру можно было протащить хотя бы полмили до
прибрежной отмели.
  Захватив бронированный плот и галеру, тридцать кораблей флота Пути
продолжили движение к гавани, где в толпе уже почти можно было различить
лица соотечественников. Сомнения и опасения - не захвачены ли корабли
врагами? не устроена ли за крепостными стенами какая-нибудь ловушка? -
рассеялись, как только наблюдатели с обеих сторон рассмотрели одинаковые
катапульты, и люди стали узнавать приятелей и родственников, обмениваться
приветственными выкриками. К тому времени как Шеф, протерев глаза, но
все еще не отдышавшись после своего сна, позволил Свандис запихать себя в
одежду, пришедший на выручку флот под шквал радостных приветствий на
английском и норвежском языках уже втиснулся в переполненную гавань.
  Квикка встретил короля в дверях спальни, широко улыбаясь щербатым
ртом.
  - Это Хардред, - объявил он. - Тот самый шкипер, который бросил тебя
на берегу в Дитмарше. Я ему никогда не доверял. Но на этот раз он появился
вовремя. Прежде чем наших заметили, они захватили у противника этот
проклятый плот. И красную галеру, говорят, с греческим огнем и всеми
делами.
  Сияя от радости, Квикка ждал, какой эффект произведут его новости на
мрачного короля. Шеф молча глядел на царившее в гавани оживление, и
постепенно Квикка понял, что в который раз будет обманут в своих
ожиданиях.
  "Больше всего на свете ты хочешь заполучить греческий огонь, -
вспоминал Шеф голос из сна. - Я дам его тебе. Скажи греку..." Что же он
должен сказать греку?
  - А греческих огнеметчиков Хардред тоже захватил? - спросил Шеф
почти безразлично.
  - Не знаю, - ответил Квикка. - Наверное. Почему бы и нет?
  Шеф повернулся к Свандис и сказал:
  - Нелегко тебе будет объяснить мой последний сон. Я вижу, что он уже
начинает сбываться.
  
  Императора Римского совсем не пугала предстоящая битва с армией
халифа. Да, противник был гораздо многочисленней. Да, арабы уже многие
десятилетия неизменно побеждали христиан на равнинах полуострова и в
приграничных горах, однако, по мнению императора, это доказывало лишь,
что среди здешних христиан глубоко укоренились богопротивные ереси,
иначе Господь не позволил бы, чтобы басурмане посрамили истинно
верующих. Но самое главное, Бруно прекрасно знал, какое моральное
разложение царит в стане противника, если хотя бы десятая часть из расска-
зов перебежчиков была правдой - впрочем, лишний раз подтверждала это
сама многочисленность перебежчиков. Войска же императора - и надеж-
нейшие монахи-воины из Ордена Копья, на которых держалась его власть, и
созванные отовсюду под его знамена германские и франкские рыцари, и даже
трусоватые и ненадежные в обычное время местные ополченцы из горного
приграничья, - его войска отличались отменным боевым духом и успели
привыкнуть к вкусу победы, пока в многочисленных стычках и приступах
очищали христианское побережье от гнезд мусульманских бандитов. Ореол
сопровождающей их славы несколько померк из-за неудач при осаде
Септимании, но это было дело поправимое. Император заметил, что как
только армия двинулась прочь от города-крепости, ее боевой дух заметно
поднялся, и угрюмо объяснил эту перемену суеверным страхом многих своих
воинов по отношению к человеку, которого они называли - пока командиры
не слышат - Единым Королем. Когда Бруно вернется, чтобы разделаться со
своим настоящим противником, войска придется снова вдохновлять на бой.
  Но сражение с халифом благодаря контрасту казалось армии настоящими
каникулами. Возни меньше, а добыча намного богаче.
  В любом случае император мог полагаться еще на два обстоятельства.
  Первым была его вера в Господа. Время от времени он притрагивался к бо-
лезненному, но заживающему хрящику сломанного носа и улыбался про себя.
  Наказание это, которое он не сам себе назначил, его радовало. В его сердце
крепла решимость возвести своего верного дьякона, в каких бы малых
церковных чинах тот ни состоял, на престол святого Петра в Риме. Дьякон
был слаб физически, и к тому же иностранец. Но доведись императору
говорить откровенно, он не смог бы не признать, что силой духа тщедушный
английский дьякон превосходит его самого. А если Эркенберт и не был
германцем, то все-таки принадлежал к родственному народу. Уже не в
первый раз дьякон укреплял императора в вере.
  "Ну, вера верой, - подпал Бруно, в последний раз осматривая свои войска
перед битвой, - но есть еще кое-что, с чем нельзя не считаться, будь
Эркенберт хоть самим дьяволопоклонником, подобно норманнским
приверженцам Пути и примкнувшим к ним английским вероотступникам".
  Постоянные распри между потомками Пипина Великого и Карла Мартелла
превратили все христианские армии Европы, в отличие от отсталых анг-
лосаксов, в весьма совершенные военные силы. В армии императора
появились разнообразные осадные приспособления и катапульты, как изо-
бретенные лично дьяконом, так и скопированные у противника - у людей
Пути. За спиной императора готовилась к битве его главная ударная сила:
  пятьсот тяжеловооруженных конных копейщиков, в данный момент
спешившихся и укрывшихся в тени. Пешие отряды bruder'ов Ордена усеяли
горный склон, ожидая только приказа, чтобы выдвинуться вперед и
построиться в непобедимую фалангу. В сущности, император усматривал
только одно затруднение, и таковым являлось назначенное ему дьяконом
наказание. Затруднение было не в том, чтобы сражаться в первых рядах, -
Бруно в любом случае находился бы в них. Но теперь это приходилось делать
в компании с самыми малонадежными воинами во всей армии, с
христианскими или псевдохристианскими перебежчиками из армии халифа.
  Но даже это можно было обратить в свою пользу. Император рысью
проехался вдоль ряда встревоженно глядящих бойцов, по-прежнему не защи-
щенных ничем, кроме своей одежды из льна и хлопка, военной формы той
армии, из которой они сбежали со своими копьями, скимитарами и легкими
щитами. Перебежчики ни слова не понимали из речи императора, но знали,
что он пойдет в бой с ними. Толмачи рассказали им о награде, которая их
ждет в случае победы, о невозможности для них перебежать обратно, теперь,
когда они отреклись от Аллаха; память же о том, что ждет побежденных,
была еще жива у них самих - любимые халифом казни на колу или
палочными ударами по пяткам. Они будут отважно сражаться. И Бруно
предпринял необходимые шаги, чтобы настрой у них был боевой. Когда к
передовым отрядам подошли священники с чашами вина и облатками для
причащения, император подал пример, преклонив колена и смиренно приняв
святые дары. Затем он обратил внимание воинов на костры, горящие прямо
перед строем.
  - Причащайтесь побыстрее и будем праздновать, - выкрикнул
император. - Переведите это, - добавил он тоном ниже.
  Подойдя к ближайшему костру, он вытащил свой поясной нож и отрезал
себе длинный ломоть окорока, преувеличенно смакуя, сжевал его, помахал
сомневающимся перебежчикам, чтобы не стеснялись, брали мясо, хлеб и
разбавленное водой вино из бочек. "Устроим для них праздник, - подумал
император. - Порадуем их. Половина этих людей выглядит так, будто они
неделю назад доели последние крохи. Или эти крохи украли у них коман-
диры".
  
  На другом конце долины Мухатьях всматривался в подзорную трубу сквозь
тучу пыли, поднятой марширующей арабской пехотой. Хоть он и гордился
своим наставником, но отказался перенять у него усовершенствование -
вдвигающиеся одна в другую половинки трубы. Мухатьях оставит все так,
как послал ему Аллах.
  - Что там делают неверные? - спросил позади него халиф. Повелитель
неподвижно стоял в тени огромного роскошного павильона, который он при-
казал установить на самом переднем крае, чтобы продемонстрировать
уверенность в своей победе.
  Мухатьях обернулся, позволив себе не скрывать испытываемое им
негодование: в присутствии повелителя самым безопасным проявлением
чувств был гнев, направленный, разумеется, на врагов халифа.
  - О халиф, о слава курейшитов, там неверные гневят Аллаха. Они развели
перед своим строем костры и жарят на них свинину. И сейчас те, кто сбежал
из нашей армии, те, кто отрекся от shahada, едят мясо нечистого животного
на глазах у тебя и всех правоверных.
  Из глубины павильона донеслись стоны суеверного ужаса. Затем
невидимые женщины кровожадно закричали:
  - Покарай их, повелитель! Пусть они узнают твой гнев!
  Самый смелый голос вспомнил любимое изречение халифа:
  - "Правоверные, бейтесь с теми неверными, кто к вам ближе всего". Они
уже достаточно близко! Срази же их! О, если бы я была мужчиной!
  Халиф неторопливо кивнул, потянул с пояса скимитар с усыпанной
самоцветами рукоятью, лезвие которого могло рассечь падающий шелк.
  Отбросил ножны прочь. Церемонно вышел вперед, а гвардия собралась
вокруг него, и трубы заиграли наступление. На покрытом кустарником склоне
завязавшиеся было стычки между исламской конницей и пастухами-
баккалариями замерли, и обе стороны стали взвешивать ситуацию. Наконец
начальник арабской конницы Ибн-Маймун, двоюродный брат Ибн-Фирнаса,
приказал кавалеристам пока держаться поближе к павильону. Баккаларии
приступили к своей обычной тактике ложных атак, сохраняя, однако,
возможность в любой момент начать атаку настоящую.
  Бруно отрезал себе последний кусок свиной туши с дымящейся почкой и с
деланным безразличием помахал им воинам своего ненадежного авангарда,
чтобы построились хоть в какое-то подобие боевого порядка.
  Арабская пехота, оглядываясь через плечо в поисках поощрения и находя
его в выставленных копьях гвардии халифа, бросилась в атаку беспорядочной
толпой, что являлось единственной известной ей тактикой. В первых рядах
бежали газии, призывая Аллаха в свидетели своей веры и своего
самопожертвования.
  И самопожертвование не замедлило свершиться. Пока арабы бежали
четверть мили расстояния, отделяющего их от своих же забывших Аллаха пе-
ребежчиков, на них дождем посыпались стрелы и камни. Бруно поставил по
обе стороны долины, где разбил лагерь, с дюжину имевшихся у него
вращательниц, оружия неточного, но способного нанести плотной толпе
врагов большие потери. Стрелы, бесполезные против кольчуг, легко пронзали
деревянные щиты и одежду из хлопка. Бесстрашно стоя в центре своего
переднего ряда, Бруно подумал, что лишь фанатичная вера и религиозное
одобрение самоубийства могли заставить мусульман идти навстречу
обрушившемуся на них урагану. Но далеко не все из них были фанатиками,
тут же отметил он. Опытным профессиональным взором он быстро отыскал
людей, замедляющих шаг, потихоньку отклоняющихся в сторону, людей, ко-
торые упали и остались лежать, хотя в них не попали ни камень, ни стрела.
  Следом идет более дисциплинированный арабский отряд, отметил император,
но слишком малочисленный и слишком короткими шеренгами. Пытающиеся
дезертировать смогут просочиться на его флангах. Что ж, подумал Бруно, еще
сотня вздохов, время, за которое нерадивый священник прочитает мессу, и с
епитимьей будет покончено. Он надеялся, что Бог позволит ему пролить свою
кровь за веру и тем самым искупить вину.
  Он не прольет свою кровь напрасно. Когда кучка газиев приблизилась к
одетым в кольчуги воинам, стоявшим под штандартом с римским орлом,
Бруно еще раз поцеловал Святое Копье, которое прятал за щитом, поднырнул
под первый удар скимитара и аккуратно кольнул противника мечом в грудь.
  На четыре дюйма, больше не надо, повернуть, вытащить, и император готов
отразить мечом следующий удар. Пятьдесят вздохов из назначенной сотни
Бруно, словно скала, держался в круговерти скоротечных поединков между
неистовыми газиями и уверенными в себе перебежчиками; Ионн, Тассо и
другие телохранители защищали императора со спины. Он, как фехтовальная
машина, парировал удар наверху, рубил понизу, разворачивал щит, чтобы
отразить укол, или задирал его, чтобы отбить лезвие набалдашником. Каждые
несколько мгновений его меч жалил, как змея, и очередной враг падал. Затем,
когда жаждущий славы воин неуклюже ударил сверху вниз, Бруно авто-
матически подставил под тонкое лезвие скимитара массивное основание
своего клинка. Скимитар сломался, его острие отлетело и рассекло импера-
тору левую бровь. Заметив хлещущую кровь и почувствовав, что это
наполовину ослепило его, Бруно решил остановиться. Он отбросил
очередного противника щитом, ударом с левого плеча раскроил ему череп и
сделал первый шаг назад, под защиту строя своих воинов.
  - Трубите в трубы, - велел он.
  Отряд пеших братьев Ордена пришел в движение даже раньше, чем
раздался сигнал, с топотом спустился по склону и выстроился в две шеренги,
охватив беспорядочную сечу с флангов. Соприкоснувшись с противником,
братья начали свой механический отсчет "Left! Left! Left!", стараясь шагать в
ногу по неровной почве, каждый разил врага справа от себя и защищался
щитом от ударов спереди и слева. Газиев у мусульман уже не оставалось,
только деморализованные бойцы. Увидев, что исход битвы ясен, командир
тяжеловооруженных рыцарей пустил свою конницу рысью, пытаясь обогнуть
собственную пехоту и выйти на простор для последней решительной атаки,
все сметающей на своем пути.
  Идущий во главе отряда личной гвардии халиф с изумлением увидел, что
атака его войска захлебнулась. Он не привык, чтобы его желания не ис-
полнялись. Но по всей долине правоверные пробирались на фланги и в тыл,
люди поднимались с земли и бежали прочь с поля боя, будто все они были
тайными христианами. Халиф оглянулся, не столько для того, чтобы
наметить себе путь к бегству, сколько для того, чтобы выяснить, не осталось
ли у него войск, на которые можно рассчитывать. Позади него был только его
павильон. А около павильона начальник кавалерии садился на свою любимую
кобылицу. Эр-Рахман прочистил глотку, чтобы окликнуть его и с
негодованием отправить в бой. Но Ибн-Маймун первым заметил халифа. Он
помахал рукой в оскорбительном прощальном жесте. А затем Ибн-Маймун
тоже исчез, сопровождаемый своими людьми, прекратившими бесполезные
стычки с увертливой легкой кавалерией христиан. Халиф вдруг увидел перед
собой штандарт с римским орлом, а под ним человека, который, по-
видимому, был халифом христиан. Эр-Рахман поднял свой скимитар и
побежал, прыгая по камням и крича:
  - Проклятье тем, кто создает ложных богов!
  Ионн, который шел в первых рядах, чтобы заменить собой императора,
пока тому перевязывали глаз, принял удар скимитара на щит - несрав-
ненный клинок рассек дерево и кожу, его остановил только металлический
каркас щита - и аккуратно проткнул пикой не прикрытые доспехами ребра и
сердце, треугольный наконечник дошел до позвоночника. Ионн отпустил
древко пики, и халиф, Сокол курейшитов, рухнул на каменистый склон.
  Изящный кордовский скимитар хрустнул под кованым сапогом германца.
  После гибели халифа и позорного отступления его личной гвардии центр
сражения стремительно переместился к обитому зеленым шелком павильону,
где, видимо, и находилась главная добыча в этой битве. Баккаларии на своих
полудиких лошаденках добрались до него первыми. Евнухов охраны
перебили длинными десятифутовыми стрекалами, разгоряченные пастухи
посигали с неоседланных жеребцов и с криком устремились внутрь.
  - Поговори с ними, Берта, - проворчала Альфлед, прячась за занавеской.
  - Это, должно быть, франки.
  - On estfrancais, - неуверенно начала Берта, за десять лет неволи она
подзабыла родной язык. Пастухи, знавшие только свой окситанский диалект,
видели перед собой десяток девок в чадрах, но с голыми ногами, шлюх тех
самых мусульман, которые так долго угнетали их. Перекидываясь сальными
шуточками, они двинулись вперед.
  Альфлед, оттолкнув локтями недогадливых подруг, пала на колени, сорвала
чадру и осенила себя крестным знамением. Пастухи в нерешительности
остановились. В этот момент свет перегородили гигантские фигуры.
  Закованные в латы люди, риттеры Ордена Копья.
  - We beoth cristene, - попыталась Альфлед объясниться истончившимся
от страха голосом. - Theowenne on ellorlande.
  - Ellorland, - повторил главный риттер, который сам был родом из
Эльзаса, по-немецки - Е1-lorset! - Ладно. Хорошенько их стерегите. Пусть
их вину установит император. Добычу охраняйте тоже, - добавил он,
профессиональным взглядом окинув шелка и прочую роскошь. -
Приступайте и гоните вы этих пастухов взашей.
  В сотне шагов от них император, все еще пеший, с зашитой на скорую руку
бровью, шагал по ратному полю, размышляя, что трупов после сражения
осталось не слишком много. Не многие бились до конца, отметил он.
  Император надеялся, что никогда армия под его командованием не побежит
так позорно. Все это доказывает, что лишь у немногих есть вера, истинная
вера в свою правоту и своего Бога. А вера, которая только на языке, не может
дать ничего. Нужно, чтобы этим вопросом занялся мудрый и многоученый
дьякон Эркенберт.
  Борту у Ришье, младшего из perfecti, совсем пересохло, когда солдаты
погнали его в длинный черный сарай, в котором торговец шерстью Тартарен
еще несколько дней назад хранил тюки и кипы своего товара. Теперь сарай
уже не имел отношения к местным промыслам. Меньше чем за две недели он
стал средоточием местных легенд и слухов. Все, кто в него входил, за
исключением слуг императора, назад не возвращались. Но даже слуги им-
ператора, сколько бы вина в них ни вливали, ничего не рассказывали о судьбе
несчастных. Самое большее, что они могли ответить, было "спросите
дьякона". Но никто не осмеливался даже подойти к маленькому человечку в
черной сутане, который корпел над своими бумагами и вызывал одного за
другим мужчин, женщин и детей, чтобы самому задать им вопросы. Никто
также не сомневался, что дьякон заключил союз с дьяволом, потому что он
объявлял себя слугой Господа, который, как знали все еретики, и был на
самом деле дьяволом. Но если бы подобные сомнения и возникли, они сразу
испарились бы, поскольку тщедушный дьякон, ничего не зная о стране и ни
слова не понимая на местном языке, тем не менее неизменно обнаруживал
любую попытку солгать ему, без промедления и без жалости наказывая за нее
кнутом или клеймом, плахой или петлей, в зависимости от пола и возраста
провинившегося. Ришье так и не узнал, за какой из своих ответов он был
приговорен к последней прогулке, к прогулке, с которой никто не
возвращался. Он не мог даже предположить, что именно нужно было соврать.
  А черный дьякон не удосужился сопровождать приговоренного на пути в
сарай - в Сарай, как теперь произносили. В своих снах Ришье часто
принимал мученическую смерть за веру; но смерть в его снах была
благородной, прилюдной, была религиозным ритуалом, совершаемым вместе
с товарищами, подобно массовому самоубийству защитников Пигпуньента. А
здесь его вели будто овцу на бойню и придавали этому ровно столько же
значения. Ришье снова попытался облизать губы шершавым языком, а два
монаха-воина дернули за веревку, которой был связан пленник, и поставили
его у двери мрачного строения без окон.
  В своих поисках Святого Грааля дьякон Эркенберт придерживался того же
самого принципа, который помог ему разыскать Святое Копье, точнее,
последнего владельца этой реликвии. Принцип был прост: кто-нибудь да
знает. Круг этих "кого-нибудь" нужно неуклонно сужать. "Кто-нибудь" уже
находится внутри оцепления, скажем, на протяжении двадцати миль на юго-
запад и юго-восток от Пигпуньента. Да, обитателей этих горных деревушек
поймать трудно. Впрочем, достаточно легко поймать самых старших и
уважаемых из них, как раз тех, кто скорее всего знает ответ. Вот с них и
начнем.
  Но прежде чем начать настоящие расспросы на главную тему, нужно
подготовить почву. Составить списки. Эркенберт начал записывать названия
деревень. Затем имена деревенских жителей, их занятия, их супругов, детей и
родственников. Свидетельства о принадлежности к еретикам
небезынтересны, но не это главное. Эркенберт полагал, что еретиками здесь
были все, даже деревенские священники, если таковые имелись. Главное
было выявить истину, так чтобы любое отклонение от нее, любая ложь сразу
обратили на себя внимание, показали, что допрашиваемый лжет. Значит, ему
есть что скрывать.
  Это требовало времени, но Эркенберт вскоре заметил, что ответы на его
вопросы иногда даются с легкостью и подтверждают друг друга. А иногда
начинают противоречить друг другу. Стало быть, нужно найти человека,
хорошо осведомленного в открытых темах, и получить от него достоверные
сведения по темам закрытым. А затем выявить центр, ядро этой закрытости
тем. Даже названия деревень смогли помочь Эркенберту. Когда он составил
список всех деревень в округе, стараясь проверять сведения у людей
пришлых, у странствующих торговцев и погонщиков мулов, стало заметно,
что названия трех из них почему-то удивительно редко встречаются в
показаниях местных жителей, которые должны были бы хорошо их знать, -
это были Потайные деревни, так стал про себя называть их дьякон. А дальше
в самих Потайных деревнях, когда дьякон начал составлять списки жителей,
многих приметных людей удивительным образом забывали упомянуть даже
их близкие родственники. Этих людей дьякон не смог бы выследить и найти.
  Но сами попытки отрицать их существование, совершаемые неопытными
лжецами, указывали Эркенберту, за кем нужно вести охоту. Даже когда ложь
была безобидной, лжецов наказывали, чтобы пресечь дальнейшие попытки
лгать дьякону. Те, кто попал под подозрения Эркенберта, рано или поздно
отправлялись в Сарай. Дьякон не верил в эффективность пыток, разве что, как
в случае с Маури, если заранее известно, что жертва знает тайну, и притом
известно, какую именно. Пытки отнимали слишком много времени, и
допрашиваемые придумывали слишком много такого, что звучало
правдоподобно, но не поддавалось проверке. Проще было воспользоваться
Сараем.
  Самообладание Ришье окончательно его покинуло, когда солдаты отворили
дверь Сарая.
  - Что там внутри? - хрипло спросил он.
  - Заходи, сам увидишь, - ответил bruder Ордена.
  Секрет был очень прост, и Ришье раскрыл его с первого взгляда. Внутри
вдоль всей длины строения шла толстая балка. С нее свисало около дюжины
тонких веревок. На каждой веревке с петлей на шее висел исчезнувший в
Сарае человек, со связанными руками, а ногами иногда едва не касаясь пола.
  Некоторые из трупов раздулись в удушливой жаре закрытого помещения и
сделались неузнаваемы. У других, висевших день-два, на лицах был написан
страх и смертная мука. Среди них Ришье узнал двух perfecti. Последний в
ряду, самый свежий труп был трупом того, кого Ришье знал как
непримиримого врага еретиков, истового католика, хотя и из еретической
семьи. Он тоже был повешен.
  Монахи достали трехногий табурет, подняли на него связанного Ришье.
  Спустя мгновенье шея еретика оказалась в петле. Ришье уже чувствовал, как
веревка впивается в тело, и слишком живо воображал себе, как она затянется
туже. И ведь шейные позвонки не сломаются. Он будет умирать долго и в
одиночестве.
  Один из монахов повернулся, лицо великана оказалось почти на одном
уровне с лицом Ришье, хотя тот стоял на табурете.
  - Слушай, - сказал монах. - Слушай внимательно.
  Германца почти невозможно было понять из-за слишком грубого акцента.
  Было нечто ужасающее в том, что христиане не потрудились даже прислать
переводчика, словно их совсем не заботило, скажет что-нибудь
приговоренный или нет. Германцу было все равно, умрет Ришье или будет
жить. Он выполнит приказ, закроет сарай на ключ и беззаботно выйдет на
солнечный свет.
  - Ты знаешь, где Грааль, ты говоришь мне, я привожу дьякона. Ты не
говоришь мне, я вышибаю табурет. Ты не знаешь, где Грааль, я вышибаю та-
бурет. В конце концов кто-то скажет. Веревок много, балка длинная. -
Монах ухмыльнулся. - Табурета хватает одного.
  Его напарник захохотал, произнес что-то на непонятном языке. Теперь
засмеялись оба. Решив, что достаточно потратил времени на последнее на-
путствие, первый монах отвел ногу для удара, а в эту секунду второй уже
двинулся к дверям. Он даже не собирался ждать, пока приговоренный за-
качается в петле.
  - Я знаю, - выдохнул Ришье.
  Германец застыл с поднятой ногой.
  - Ты знаешь?
  Он что-то крикнул через плечо. Его товарищ вернулся. Они коротко
посовещались.
  - Ты знаешь, где Грааль?
  - Я знаю, где Грааль. Я скажу.
  Впервые палачи выглядели растерянно, словно им не дали указаний на
такой случай или они забыли, что нужно делать.
  - Мы приведем дьякона, - наконец сказал первый. -А ты... Ты стой
здесь.
  Юмор последнего замечания тут же дошел до него, и он повторил его
напарнику, что вызвало еще один взрыв смеха. Ришье остался в темном и
зловонном сарае на табурете, стараясь, чтобы дрожащие ноги не подкосились
под ним. К тому времени, когда внутрь снова проник свет и Ришье увидел
обращенное к нему неумолимое лицо тщедушного дьякона, ясно было, что
еретик сломлен навсегда.
  - Снимите его, - приказал Эркенберт. - Дайте ему воды. А теперь ты
расскажешь мне все, что знаешь.
  И слова потекли из Ришье. Местонахождение. Необходимость иметь
проводника, причем если проводник, то есть сам Ришье, умрет, то им никогда
не найти Грааль. Как он вытаскивал реликвии. Одноглазый, которого еретики
сочли новым Мессией. Его лживость, его коварство. Эркенберт дал еретику
выговориться, уверенный, что человек, павший так низко, никогда уже не
отречется от своего согласия предать. Под конец Ришье решился задать
вопрос.
  - Эти убитые, - прохрипел он. - Некоторые из них наши, а некоторые -
нет. Разве вам не придется отвечать перед вашим Богом - перед истинным
Богом - за католиков, которых вы убили?
  Эркенберт дико глянул на него.
  - Какое это имеет значение? - спросил он. - Бог даровал им милость
умереть за Него, и они будут вознаграждены. Неужели ты думаешь, что Бог
не узнает своих?
  

                                 ГЛАВА 11

  Эркенберт с сомнением и подозрением глядел на принесенную ему старую
деревянную лесенку. Он видел много реликвий: мощи святого Уилфрида и
святого Гутлака, святого Кутберта и Беды Достопочтенного, а однажды -
даже выставленный для обозрения кусочек подлинного Креста Господня. Но
никогда ему не доводилось видеть реликвию без всяких следов поклонения.
  Лесенка выглядела так, словно крестьянин лет двадцать назад оставил ее
около поленницы и забыл сжечь. Она была старой, это дьякон допускал. И
выглядела она в точности как та побрякушка, которую одноглазый язычник
носил на шее.
  - Ты уверен, что это Грааль? - спросил дьякон.
  Предатель Ришье начал бормотать что-то в подтверждение.
  - Не ты. Ты, Сигарт. Это ли та реликвия, которую ищет император?
  - Она была надежно спрятана, - бесстрастно ответил Сигарт. - Глубоко
внутри горы, по пути
полно ловушек. И засад тоже. Нескольких человек потеряли. Но я вел эту
крысу на поводке и жег много факелов. В конце концов мы нашли ее.
  Странное место. Куча сожженных костей.
  - Отвечай на вопрос!
  Сигарт поморщился, будучи вынужден принять решение.
  - Да, я думаю, это она. По крайней мере, они так думают. Рядом с ней мы
еще много чего нашли.
  Он махнул большим пальцем, и подошли четыре человека. Еще один
повелительный жест, и они раскрыли принесенные мешки, высыпав содержи-
мое на грязный пол халупы, которую Эркенберт избрал своим пристанищем.
  У дьякона перехватило дыхание при виде золотых блюд, кубков, кадильниц
для фимиама, предметов, которые, по всей видимости, предназначались для
божественных служб. Вернее, для идолопоклоннических служб, поправил он
себя. Во всяком случае, это не из имущества мирян, даже не из имущества
королей. У дьякона начало складываться определенное мнение. И тут его
взгляд упал на два неожиданных среди этой роскоши предмета. Книги. Две
штуки. Он поднял одну, раскрыл.
  - Что это? - спросил он у безучастного ко всему Ришье.
  - Это священные книги нашей... э-э, еретической веры. Их только два
экземпляра существует. - Ришье хотел было сказать "только два экземпляра
осталось", но какой-то внутренний голос удержал его.
  - И что же в них священного?
  - Они рассказывают о том... в них утверждается, что они рассказывают о
том, что произошло после... после того, как Христос был снят с креста.
  - Об этом рассказывается в Евангелии от Никодима. Святая Церковь не
сочла его достойным включения в библейский канон, но относится к нему с
почтением. В христианских библиотеках есть много списков этого Евангелия.
  - Здесь рассказана другая история, - прошептал Ришье. Он не
осмеливался даже намекнуть, о чем идет речь.
  С застывшим лицом Эркенберт принялся перелистывать страницы книги.
  Латынь, на которой та была написана, не вызвала у него затруднений, хотя
секунду-другую дьякон кривил губы от презрения к варварским искажениям
языка. Затем его лицо сделалось еще более суровым и мрачным. Дьякон
дошел до утверждения, что Христос остался жив. Он не умирал. И не
воскресал. Сбежал, женился, растил детей. Отрекся от своей веры.
  Отрекся от своей веры.
  - Ты читал эту книгу? - спросил Эркенберт.
  - Нет. Никогда.
  - Ты лжешь. Ты знал, что в ней рассказана другая история. Сигарт! Что ты
сделал с людьми, которые были повешены в сарае?
  - Выкопали могилу. Ждем священника, чтобы прочитал над ними
погребальную службу. Некоторые из них могли быть добрыми католиками.
  - Погребальной службы не будет. Некоторые из них были заведомые
еретики. Еретики настолько гнусные, что не заслуживали бы похорон, если
бы не вонь, которая от них остается. Но вонь от этих книг еще сильнее.
  Прежде чем заполнишь могилу, Сигарт, брось в нее это. Мы не предадим эти
книги очищающему пламени, пусть лежат и гниют вместе с гнилью их
авторов. И еще, Сигарт...
  Их взгляды встретились, последовал едва заметный кивок. Сигарт
бесшумно извлек свой кинжал, одними губами спросил:
  - Сейчас?
  Еще один кивок. Уловив какой-то намек на происходящее, Ришье рванулся
к коленям дьякона, негромко бормоча:
  - Я добыл вам Грааль, я заслужил наград...
  Кинжал вошел сзади в основание черепа.
  - Ты получил свою награду, - сказал Эркенберт распростертому ничком
телу. - Я избавил тебя от страха. Ты не заслужил исповеди и спасения. Вы
хуже, чем Пелагий, хуже, чем Арий. Они несли ложную веру, а вы... вы бы
оставили христиан вообще без веры. Не открывай эту книгу, Сигарт, ради
спасения твоей души.
  - С этим все в порядке, magister, - добродушно сказал Сигарт. - Я не
умею читать.
  - Чтение - только для мудрых, - подтвердил Эркенберт.
  
  Двумя днями позже и на тридцать миль через горные проходы южнее
Эркенберт с точностью рассчитал время своего появления на императорском
празднестве. Три ночи подряд император оставался на поле битвы, чтобы
дать отдохнуть воинам, похоронить мертвых, разделить добычу из обоза
халифа и послушать, как армейские священники поют "Те Deum laudamus"
на алтаре, сложенном из трофейного оружия. Сейчас император сидел во
главе высокого стола в огромном павильоне, все занавесы внутри которого
были сорваны, чтобы пирующие смогли разместиться в бывшем гареме
халифа.
  Эркенберт медленно вошел и предстал перед императором, его
триумфально сопровождали шесть "риттеров" Ордена в отполированных до
сверхъестественного блеска доспехах. Императорские менестрели
прекратили играть, слуги и виночерпии, осознавшие торжественность
минуты, отступили к обитым шелком стенам. Сам Бруно тоже понял, что
сейчас произойдет нечто важное, какое-то знаменательное событие. Его лицо
побледнело от зародившейся в сердце надежды. Он вскочил, и все разговоры
мгновенно стихли.
  Эркенберт не сказал ни слова, лишь подошел еще ближе. Остановившись,
он повернулся, как бы слагая с себя роль главного действующего лица,
словно бы являя своей аскетичной фигурой в простой черной сутане образец
христианского смирения. Потом сделал Сигарту знак рукой.
  Надувшись от гордости, риттер сдернул с Грааля богатое узорное
покрывало и передал его своему заместителю. В безмолвии он поднял
деревянную лесенку на вытянутой над головой руке, словно боевой штандарт.
  - Это, это же... - начал император.
  - Это лесенка Иосифа Аримафейского, на которой тело Господа нашего
было перенесено в святой гроб, - выкрикнул Эркенберт во всю силу своих
легких. - Из которого Он восстал на третий день, согласно Писанию!
  Согласно апостольскому Символу веры! Пусть все увидят Грааль, и да
укрепится вера!
  Император мгновенно опустился на одно колено, его примеру тут же
последовали все находившиеся в павильоне мужчины и женщины, за ис-
ключением Сигарта, застывшего подобно монументу.
  Наконец Сигарт благоговейно опустил Грааль на землю, и, словно части
механической игрушки, император и его приближенные тут же поднялись.
  Бруно протянул руку. Сигарт подошел и вложил в нее Грааль. Другой рукой
император приложил к Граалю Святое Копье.
  - Смерть и жизнь, - бормотал он, и слезы текли по его лицу. - Жизнь в
смерти. Но, Эркенберт... Это же голое дерево.
  Дьякон махнул рукой четырем другим риттерам, и те, как уже делали
однажды, высыпали содержимое своих мешков на пол.
  - Церковная утварь еретиков, - пояснил Эркенберт. - Реквизирована во
славу Господа.
  - И вся она достанется Господу, - сказал Бруно. - Клянусь, что ни один
человек не получит и гроша из твоих трофеев. Я возмещу эту потерю воинам
и монахам Ордена из собственного кошелька. А каждая унция этого золота
попадет в величайший реликвариум Запада, где во веки веков будет сиять
священная реликвия. И еще я клянусь, - воскликнул Бруно, обнажив меч и
удерживая его перед собой словно крест, - я клянусь, что в благодарность за
посланную мне Господом милость я завоюю для католической Церкви всю
Испанию или умру. Больше того! В прежней Империи я не оставлю в живых
ни одного человека, который не признает безраздельно власть Церкви святого
Петра. Будь то в Иберии, Мавритании или Дакии.
  - Или в Англии, - подсказал Эркенберт.
  - Или в Англии, - повторил Бруно. - И клянусь еще вот в чем. В
благодарность за то, что дьякон укрепил мою веру, когда я поддался
недостойным сомнениям, я не только верну его захваченную
вероотступниками страну в лоно Церкви, но сделаю его самого наместником
святого Петра, возведу на папский престол. Мы с ним будем совместно
править Церковью и Империей. Из святого Рима!
  Слушатели слегка заволновались, хотя не осмелились даже зашептаться.
  Они не сомневались, что у императора хватит власти сместить Римского
папу. Но есть ли у него на это право? Однако многие не имели никаких
возражений. Лучше уж англичанин, вместе с ними участвовавший в боях, чем
никому не известный итальяшка, ни разу в жизни не высунувшийся за стены
своего города.
  - А теперь, Эркенберт, - заговорил Бруно уже нормальным тоном, -
поставь Грааль на его почетное место и расскажи нам, как ты разыскал эту
реликвию. И еще мне нужен твой совет. Нам в плен попали несколько
женщин, одна из них твоя соотечественница, вот она, подает вино. Халифова
шлюха, да покарает Господь мусульманский разврат. Впрочем, это не ее вина.
  Что мне делать с ней и с остальными?
  Эркенберт метнул взгляд на красавицу, внимательно прислушивающуюся к
разговору на почти понятном ей нижненемецком языке. Взгляд не-
одобрительный.
  - Пусть искупает свой грех, - проскрежетал дьякон. - Она и ей
подобные. Надо учредить орден Святого Грааля, женский монашеский орден.
  С суровым уставом, специально для кающихся. - Он вспомнил непотребную
ересь уничтоженных им книг, гнусные россказни о женитьбе Христа на
Магдалине. - Назовем орден именем святой Марии Магдалины. Один Бог
знает, сколько найдется на свете шлюх, чтобы вступить в него.
  Руки Альфлед не дрожали, когда она наполняла кубок. Она прошла
хорошую школу умения владеть собой.
  Шеф уже много дней готовил свой соединенный флот к выходу в море:
  перегружал запасы с вновь прибывших кораблей на старые, завозил с берега
на все корабли пресную воду и провиант, который можно было раздобыть в
Септимании, организовывал береговые команды, чтобы искали и обтесывали
каменные ядра для катапульт, а сами катапульты возвращал с береговых
укреплений на корабли.
  
  Постепенно дело наладилось. Шефу иногда казалось, что с неожиданным
прибытием подкрепления был преодолен какой-то важный водораздел. Или
же - в глубине души он именно этого и боялся - ему стал помогать Бог.
  Вырвавшийся на свободу Бог.
  Войско императора, значительно ослабленное после того, как сам
император с главными силами двинулся на битву с халифом, однажды ночью
сняло свою чисто символическую осаду и исчезло. Вскоре восстановился
подвоз провизии и связь с внешним миром, так как окрестные жители убеди-
лись, что дороги снова свободны для проезда. В небе весело парили
воздушные змеи, это Толман и его товарищи с гордостью демонстрировали
новым зрителям свою удаль. Фарман же, в свою очередь, выложил
двенадцать подзорных труб, изготовленных стеклодувами Стамфорда: линзы
довольно мутные, и вдобавок с шероховатой поверхностью, хотя их
шлифовали самым тонким песком и мелом; но все же они доказывали, что ис-
кусство арабских мастеров со временем удастся воспроизвести. Квикка со
своей командой неторопливо и аккуратно построил новый требукет, на этот
раз - с боковыми укосами на правильно сконструированной раме, и
тренировался в стрельбе до тех пор, пока не убедился, что его конструкция
достаточно совершенна. В небе днем и ночью загорались огни, это Стеффи в
спокойной обстановке без помех усовершенствовал свое изобретение. Соло-
мон разыскал на городском базаре приспособление из нанизанных на
проволоку костяшек, которое для вычислений Шефа оказалось гораздо удоб-
нее, чем поднос с песком.
  Шеф лично осмотрел на захваченной красной галере каждую деталь
греческого механизма для метания огня, залез в топливный бак, понюхают и
попробовал на вкус находившееся в нем загадочное вещество, исследовал
фитиль, топку, мехи, покачал рукоятку странного насоса, который почему-то
был нужен, чтобы привести машину в действие. Шеф не стал проводить
испытания огнемета. "Я дам тебе греческий огонь", - сказал Локи и
действительно дал. Но это не значит, что Шеф должен его использовать или
платить назначенную Локи цену.
  Хотя не исключено, что однажды он поднажмет на греческих мастеров и
вынудит их нарушить обет молчания. В данный же момент Шеф был вполне
удовлетворен тем, что имеет в своем распоряжении самые мощные военно-
морские силы на Внутреннем море, способные отогнать греческий флот даже
при полном штиле, а в любое другое время - вынудить его вступить в бой и
потопить его. "И с другой стороны, - подумал Шеф, - если греки просто
увидят медный купол на одном из моих кораблей, они не решатся
приблизиться". Шеф вернул себе преимущество в военной технике, которое
какое-то время находилось под угрозой. Но скоро император, поскольку
правит на суше, будет править и на море. Путь к отступлению пока свободен.
  Надо решиться и воспользоваться им.
  Однако сейчас его занимал другой вопрос. Не то чтобы насущный, скорее,
вопрос для философон, и все же инстинкт подсказывал, что его необходимо
решать немедленно. Раньше, чем Шеф обнаружит, что попался к Локи на
крючок. Он много думал о видении, которое развернул перед ним Риг, о Локи
и о Логи, о гиганте Локи и о боге Локи. Внутри священного круга жрецов
Пути всегда зажигают огонь Локи. Разве сам бог огня не должен тоже
находиться внутри круга?
  И тогда он созвал жрецов в тот самый тенистый дворик, где читали и
переводили книгу еретиков. Приглашены были жрецы Пути, те четверо, кото-
рые пришли с Шефом, - Торвин, Скальдфинн, Хагбарт и Ханд, а также
провидец Фарман, благодаря которому и был снаряжен новый флот. Кроме
того, участвовали высшие командиры: Бранд, Хардред, Гудмунд, Ордлав -
два англичанина и два норманна. И наконец, еврей Соломон и Свандис, снова
с вызовом надевшая белые одежды жрецов Пути. Итого присутствовало
одиннадцать мужчин и одна женщина, и все носили амулеты Пути, за ис-
ключением двоих: Соломона и Хардреда - последний по примеру своего
короля Альфреда решил не оставлять христианской веры, в которой был
воспитан. Шеф намеренно устроил так, чтобы все сидели за овальным столом,
словно на священном круге жрецов Пути. Впрочем, круг не был огражден
священными низками рябины, символизирующими жизнь, дай костер,
ограничивающий время для разговоров, не зажигали. Но позади себя Шеф
воткнул в песок семифутовое боевое копье как напоминание о ритуальном
копье Одина. Он заметил, что жрецы при виде копья переглянулись: что это?
  не насмешка ли над их обрядами?
  Шеф постучал по столу костяшками пальцев.
  - Я созвал вас для того, чтобы обсудить наши планы на будущее. Но
прежде всего мы должны извлечь некоторые уроки из того, что уже произо-
шло.
  Он обежал взглядом стол, остановился на Свандис.
  - Теперь мы знаем одну вещь - что Свандис была не права. Она говорила
мне, говорила всем нам, что богов не существует, что богов создают люди из-
за собственной слабости, из-за своего несовершенства. И что видения,
ниспосланные мне богами, - это просто мои сны, порождения моего мозга,
как голодным снится хлеб, а испуганным снится причина их страха. Теперь
мы знаем, что из ее утверждений неверно, по крайней мере, последнее.
  Фарман за тысячи миль узнал про наши беды и пришел к нам на выручку. Его
видение оказалось правдой. Но оно было ужасным. Фарман увидел то же
самое, что видел я, видел уже трижды. Локи вырвался на волю. Локи
освободился от своих цепей. Он готов освободить от Грейпнира волка
Фенриса и начать Рагнарок. Так что нам следует снова задуматься о богах.
  Они существуют на самом деле. И все же возможно, что Свандис не совсем
не права. Потому что боги и вера в них как-то связаны между собой. Я
обращаюсь к Ханду. Ханд, скажи теперь для всех, а не только для тех, с кем
ты уже разговаривал, скажи, что ты думаешь о богах.
  - Я бы сказал, что Свандис отчасти права, - отозвался Ханд. Он не
поднял глаз и не посмотрел на нее. - Боги созданы людьми. Но как только
они созданы, они становятся реальностью. Они - плоды воображения,
порожденные нашей верой, но когда они созданы, они обретают власть даже
над теми, кто не верит в них. Я также думаю, что они злы, ведь они рождены
из-за слабости.
  - Даже Идуна? - строго поинтересовался Тор-вин, сверля взглядом
яблоко на шее Ханда, знак богини-целительницы. Ханд не ответил.
  - Но если Ханд прав, - продолжал Шеф, - мы должны согласиться еще
вот с чем. Существуют другие боги, кроме богов Пути. Господь христиан.
  Иегова евреев. Аллах мусульман.
  - Тогда почему же они нас не уничтожили? - спросил Хагбарт. - Их
приверженцы достаточно нас ненавидят, чтобы этого желать всеми силами
души и поверить в это.
  - Ханд дал хороший ответ на такой вопрос. Он напомнил, сколько нас
таких - как он и как я, - которые были с колыбели воспитаны в христиан-
стве, но совсем не имели веры. Только привычку. Может быть так, что
материя разума, из которой сотканы боги, очень деликатная и необычная, как
греческий огонь. Может быть, некоторые разумы, разумы большинства
людей, вообще неспособны ее вырабатывать. И не забывайте, у христиан
тоже есть свои святые и провидцы. А с другой стороны, если боги происходят
от нас, у них сохраняются наши сильные и слабые стороны. В точности как
сказала Свандис. Бог христиан не действует в этом мире. Своих поклонников
он переносит в иной мир. - Шеф вспомнил одно из своих ужасных видений,
в нем король Эдмунд, замученный язычниками, прошел мимо него навстречу
судьбе, в которой не видел ни проблеска. - Наши боги, боги Пути,
действуют в этом мире, подобно своим жрецам и приверженцам. Они верят в
то, что можно сделать руками.
  Бранд, глядя на напряженные лица вокруг стола, расхохотался.
  - Я человек Пути, - выкрикнул он. - Я выступил на стороне Пути
против проклятых Рагнарссонов, правильно? Но чем больше я вижу и чем
больше я слышу, тем меньше я верю во что бы то ни было, кроме трех вещей.
  Это мой корабль, мое золото и мой "Боевой тролль".
  Он подхватил свой украшенный серебром боевой топор, потряс им и еще
раз отпил из двухпинтовой кружки пиво, запас которого привез вновь
прибывший флот.
  - Пока мы с тобой согласны, - сказал Шефу Торвин. - Мне не слишком
нравится то, что ты сказал про бога христиан, но я готов допустить, что ты
прав. В конце концов, мы всегда говорили - и ты сам всегда говорил, и
доказал это своими делами, вот Хардред может подтвердить, - что мы бо-
ремся не против христиан и не против христианства, а против Церкви,
которая управляется из Рима. Потому что мы-то прислушиваемся к твоим
словам, но если бы ты попробовал сказать такое императору и находился в
его власти, тебе бы очень повезло, если бы ты умер легко. Христианская Цер-
ковь не терпит соперников! Не хочет делиться властью и монополией на
истину. Именно это наш основатель ярл Радборд знал и предвидел. Именно
поэтому мы проповедуем Путь. Чтобы каждый мог сам выбирать себе дорогу.
  - Каждый мог сам выбирать себе дорогу, - повторил Шеф. - Поэтому
мы здесь.
  Он глубоко вздохнул, поскольку наступил решающий момент:
  - Я считаю, что пришло время для новых путей.
  - Для новых путей?
  - Для новых амулетов. Для нового знания. Свандис уже подала пример
своим амулетом в виде пера птицы. Он подразумевает изучение нашего
мышления, записи всего, что кажется нам самым мимолетным. Изучение
мышления и материи разума. Какого бога ты избрала своим покровителем,
Свандис?
  - Никаких богов, - ответила дочь Ивара. - И никаких богинь. Я взяла
имя из наших сказаний. Я ношу перо Эдды, что значит "прабабушка", как
знак наших старинных преданий и обычаев.
  - На латыни edo означает "я пишу", - заметил Скальдфинн. - Свандис
этого не знала. Одно из тех совпадений, которые посылают боги. Я думаю, у
Свандис есть новое знание, которое нам следует принять.
  - Нам нужен еще один амулет, - сказал Шеф. - Арабский значок sifr,
что означает "ничто, ноль". Могущественное "ничто". Если бы у меня еще не
было своего знака, я бы выбрал этот. Это будет знак для тех, кто умеет
считать, а их богом будет Форсети, который прекращает споры и дарует
определенность. Третьим знаком будут крылья Вёлунда. Для Толмана и
других летунов.
  Шеф обвел присутствующих своим единственным глазом, стараясь
подчинить сомневающихся своей воле и оценивая, насколько это ему удается.
  Пока они с ним. Жрецы Вёлунда, жрецы Форсети, это ново, но их примут.
  Жрецы Пути всегда приветствовали новые профессии, будь то летание по
небу, изготовление линз или вычисления. Пора приступать к самому
трудному:
  - Считаю, что нам нужен и четвертый знак. Для таких, как Стеффи,
который обжег себе руки, стараясь осветить нам поле боя. Нам нужны люди,
которые будут носить знак огня. Знак Локи.
  Торвин сразу вскочил, его молоток сам скользнул с пояса в руку, а на лицах
Скальдфинна и Хагбарта, да и Фармана тоже, появилось выражение ужаса.
  - Ни один человек не может носить этот знак! Мы зажигаем огонь Локи,
чтобы он напоминал нам, с чем мы имеем дело. Но мы не поклоняемся ни
огню, ни его богу. Даже если ты все сказал верно про людей, создающих
богов, и так далее, зачем нам создавать богов, подобных Локи? Он обманщик,
отец чудовищного отродья. Погубитель Бальдра.
  - Зачем создавать? Да мы уже их создали. - Шеф оглядел комнату, чтобы
видеть, как воспринимают его слова. - Если Ханд прав и Локи существует,
тогда это мы его создали. Создали из страха и ненависти. Сделали так, что он
погубил добро и красоту, потому что мы завидовали. Приковали его, чтобы не
винить во всем самих себя. Сделали его безумным. Сейчас он вырвался на
волю. Я сам боюсь его сильнее, чем вы. Но я заявляю следующее. Такая же
свобода для Локи, как для Тора. Для зла такая же, как для добра. Если он
нападет на нас, мы его уничтожим. Но огонь может быть за нас, а не только
против нас.
  Торвин огляделся, словно ожидая, что раздастся гром с ясного неба.
  - Такая же свобода для Локи, как для Тора! - повторил он. - Но ведь он
отец чудовищного отродья. Ты их видел. Ты с ними встречался.
  Его взгляд нерешительно остановился на Свандис, словно оценивая, как
далеко можно зайти. Тор-вин убежден, вспомнил Шеф, что отец девушки
Ивар Бескостный был порождением Локи, имеющим нечеловеческую форму
в другом мире, в мире богов. Если уж на то пошло, Шеф и сам в это верил. Но
Локи тогда был прикован и безумствовал от боли.
  - Свобода -не тоже самое, что беззаконие, - заговорил Шеф. - Если
приверженец Локи придет и скажет, что его бог заставляет его совершить при
погребении человеческое жертвоприношение или разрезать ради
удовольствия женщину на кусочки, мы скажем ему, что наказанием за такие
дела будет смерть. По закону людей Пути это всегда так. Это и отличает нас
от язычников. Сейчас я не знаю, что заставило Локи убить Бальдра, что
заставило людей придумать Локи и Бальдра и убийство одного другим. Но я
знаю, что, когда мы исцелим мировой недуг и вернем Бальдра, мы должны
будем уверовать во что-то иное, кроме вечной вражды.
  Фарман заворочался на своем стуле и заговорил тихим голосом. Человек он
был невыразительный: когда Шеф впервые встретил его, это произошло в
видении Вёлунда, где Шеф был хромым, но могучим кузнецом богов, а
Фарман - не более чем мышью, попискивающей из-за плинтуса. По вре-
менам Шеф теперь так и воспринимают его. как попискивающую мышь.
  Однако он пользовался большим уважением. Все признавали, что его видения
верны. Он и Виглик были двумя самыми знаменитыми провидцами Пути.
  - Расскажи нам предание о плаче по Бальдру, - сказал он, посмотрев на
Торвина.
  Торвин выглядел нерешительным, он подозревал, что его рассказ так или
иначе вызовет возражения. Однако по обычаям Пути он не мог отказаться.
  - Вам известно, - начал он, - что после смерти Бальдра, вызванной
кознями Локи Лафейярсо-на, одноглазый верховный бог Один построил для
своего сына погребальную ладью, на которую и положил его тело. Но прежде
чем поджечь ладью, Один послал своего слугу Хермота, лучшего воина в
Эйнхериаре, в мир Хель, чтобы узнать, нет ли какого-нибудь способа вернуть
Бальдра. И Хермот пересек мост Гиаллар, подъехал к воротам Хель и
перепрыгнул через них на восьминогом коне Одина.
  Теперь Шеф заворочался на стуле, потому что этот рассказ он уже слышал,
но сам видел немножко другое.
  - Он въехал в мир Хель и просил богиню Хель отпустить Бальдра, но она
отказалась и сказала, что Бальдр сможет выйти из мира Хель, только если все
существа, живые и мертвые, заплачут о нем. Если хоть кто-нибудь откажется,
Бальдр должен будет остаться. И Хермот приехал назад, и тогда боги велели
всем сотворенным сущностям плакать по тому, кого они утратили, и все они
заплакали: люди, животные, земля, камни и растения. Но в конце посланник
богов попал в пещеру к женщине гигантов, и она сказала, - тут голос Тор-
вина превратился в глубокий бас, которым всегда исполнялись священные
песнопения:
  
  Ни слезинки не проронит Текк
на похоронах Бальдра.
  Лишь проклятья одноглазый
слал ей в мудрости своей.
  Так пусть у Хель останется
то, что есть у ней.
  
  Итак, требование богини Хель не было выполнено, и Бальдр остался у нее.
  Тело Бальдра сожгли на погребальной ладье, а вместе с ним - жену Бальдра
Наину, которая умерла от скорби. Большинство людей думают, что та
женщина гигантов - это и был Локи Лафейярсон в ином обличье.
  - Хорошо и верно рассказано, Торвин, - вступил Фарман своим мягким
голосом, - но остаются еще некоторые вопросы. Вам известно, что слюна,
текущая из пасти волка Фенриса, называется "von", то есть "надежда", и это
означает, что полагаться на надежду, как это делают христиане, и прекращать
борьбу, когда надежды не остается, - ниже достоинства воина. Но что
подразумевает имя женщины гигантов - Текк, - которое означает
"благодарность", как "von" означает "надежду"? - Торвин покачал головой.
  - Не подразумевает ли оно, что цена за возвращение Бальдра - просто-
напросто благодарность?
  - Благодарность за что? - прорычал Торвин.
  - За все, что Локи сделал раньше.
  - В преданиях говорится, что Локи был верным товарищем, когда они с
Тором отправились к Чужому Локи, чтобы бороться со Старостью и поднять
Змея Мидгарда, - подтвердил Хагбарт.
  - Значит, Локи был верным товарищем в борьбе против Локи, - сказал
Фарман. - Но когда его верность не признали и не поблагодарили за нее, он
стал тем, что мы из него сделали. Не предлагает ли король поблагодарить и
признать доброго Локи? И направить его против злого Локи?
  - Хермот не попал в мир Хель, - сказал Шеф с несокрушимой
уверенностью, порожденной ниспосланным ему некогда видением. - Он
остановился у решетки Гринд. Он отрезал голову петуха и перекинул ее через
стену, а потом поехал назад. Но прежде чем Хермот уехал, он услышал, что
петух закукарекал с той стороны.
  - Значит, жизнь есть даже в мире смерти, - заключил Фарман. - Даже
там, где находится Бальдр. Значит, есть шанс... Шанс исцелить мир от его бо-
лезни и вернуть в него красоту. - Он посмотрел на Шефа, предназначая свои
слова для него одного: - И таким способом старые становятся юными. Не
как драконы, цепляющиеся за то, что у них было. А как змеи, скидывая свою
кожу. Кожу прежних верований. Старые знания умирают.
  "Фарман участвовал не в одном-единственном моем видении, - подумал
Шеф, - хотя я и не замечал его".
  Торвин, чувствуя, что нить разговора от него ускользнула, оглядел сидящих
и увидел на их лицах разнообразные выражения, от оцепенения у Хардреда
до растущего интереса у Скальдфинна и сердитого несогласия у Свандис.
  - Этот вопрос нужно передать на полный круг жрецов, - предложил он.
  - Рано или поздно, да, - согласился Фарман.
  - Но какое это имеет отношение к нашим планам? К нашим
непосредственным ближайшим планам?
  - На это я тебе отвечу, - отозвался Шеф. - Сдается мне, что мы можем
сделать очень много разных вещей. Мы можем отправиться домой, отбросив
греков со своего пути.
  - Может быть, по пути еще чем-нибудь разживемся, - предложил
Гудмунд.
  - Мы можем войти в устье Гвадалквивира и подняться до Кордовы.
  Халифа больше нет, если наши сведения верны. Наша поддержка может
оказаться важной для его преемника. Думаю, что мы сможем потребовать для
себя право проповедовать Путь. Покойный халиф нам бы такого не разрешил,
да и любой халиф, уверенный в своей власти. А при нынешней ситуации -
кто знает?
  - Мы можем здорово разжиться в Кордове, - сказал Бранд Гудмунду. -
Ты в ней не был, но я тебе говорю, в том налете пятнадцать лет назад
Рагнарссоны только слегка поскребли поверхность.
  - Но если то, что мы говорили, - правда, - продолжал Шеф, - тогда, я
думаю, нам следует сделать нечто другое. Ведь мы все говорили, Ханд,
Свандис и даже Фарман, что силу в этом мире дает вера. Значит, нам следует
усилить самих себя и тех, кто к нам настроен дружественно или хотя бы тер-
пимо. И мы должны разрушить веру тех, кто не дает другим вздохнуть. Кто не
оставляет свободы ни Локи, ни Тору. Никому, кроме своего Единого Бога.
  - И как нам это сделать? - любезно осведомился еврей Соломон.
  - Во-первых, бумага. Во-вторых, агенты. Сейчас объясню...
  

                                 ГЛАВА 12

  С Хлитскьяльфа, сторожевой площадки богов, Аэзиры смотрели вниз на
землю. Далеко внизу они видели языки пламени, напоминающие наконечники
копий, видели, как собираются волки и вороны. Хеймдалль, который мог
слышать, как растет трава и как ворочаются мысли в голове человека или
бога, вздернул голову и, задрав бровь, повернулся к своему брату Ригу. В
голове Одина прозвучала мысль: "власть уплывает из моих рук". Но Отец
всего сущего не высказал свою мысль, и Хеймдалль промолчал.
  - Хотел бы я знать, кто освободил его от цепей, - наконец произнес
Один.
  Даже Хеймдалль не знал, что это сделал Риг, потому что Риг умел
скрывать свои мысли, когда хотел.
  - Все со временем изнашивается, - заметил Риг. Не слишком удачный
ответ тому, кто не желал признавать границ для своей власти - хотя эти
границы были достаточно очевидны всем. Риг попробовал зайти с другой
стороны:
  - Но и семена всходят вовремя.
  - О чем ты говоришь?-рявкнул Один. - Локи вырвался на волю,
Хеймдалль готов протрубить в рог, Последняя Битва богов и людей может
начаться в любой момент, с огненным оружием и летающими воинами, а
наши приверженцы сейчас переходят на сторону Локи. Вслед за твоим,
между прочим, приверженцем.
  - Ну, он пока не сменил свой амулет, - ответил Риг. - Я прошу тебя.
  Отец всего сущего, вспомни, что было несколько поколений назад. Какими
мы тогда были? Слабыми. Создания немногочисленных лесных бродяг и
морских пиратов. Мы превращались уже в простых коббольдов и никсов. А
сейчас мы стали сильными. И не благодаря жертвоприношениям в Упсале,
которые отпугивали тысячу людей, а укрепляли веру у десятка. Благодаря
вере и преданности.
  - Ну и чем это поможет в том, что Локи освободился? И люди готовы
поклоняться ему?
  - Локи не всегда был плох.
  Один обратил на Рига свой устрашающий единственный глаз:
  - Он убил моего сына. Он лишил мир света и сделал его пустым.
  Риг не боялся, но взгляд Одина трудно было выдержать. Он отвел глаза,
однако продолжал говорить:
  - Когда-то Локи был нашим товарищем. Если бы мы это признали, он не
почувствовал бы ревности и зависти, которые заставили его взяться за
омелу и обмануть Хёда.
  - Он говорил нам много злого в нашем собственном доме, - вмешался
Хеймдалль. - Меня он звал "чернозадым", говорил, что я раб богов,
которому не разрешают спать.
  - Ты никогда не спишь, - ответил Риг.
  -Дело в твоем собственном сыне, - сказал Один. - В твоем сыне и
приверженце, которого ты упросил меня пощадить один раз, другой. Это он
освободил Локи, снова выпустил его в этот мир. Хотя он, кажется, не хочет
того, чего хочет Локи. Но все равно, объясни-ка мне, почему я должен
пощадить его в третий раз?
  Один поднял свое копье Гунгнир, направил его на синеющее далеко внизу
Внутреннее море.
  - Яне прошу для него пощады, - сказал Риг. Все боги, вся дюжина
собравшихся, с недоверием взглянули на своего брата. - Возьми его, если
хочешь. Это будет не самый удачный новобранец для твоего Эйнхериара,
Один. Бочки с медами не опустеют и десяти раз, как герои начнут ковать
себе оружие, убивающее на расстоянии, и слабейшие станут сильнейшими.
  Но возьми его, если хочешь. Я скажу только одно: поживем - увидим.
  Может быть, если он пойдет своим путем, сильные боги станут слабыми, а
боги, которые были слабы - как мы когда-то, несколько поколений назад,
когда и я был почти забыт, - эти боги могут стать сильными.
  "Это правда, - подумал Хеймдалль, - и не несколько поколений прошло, а
меньше чем жизнь одного человека; Риг был простой тенью на краю празд-
ника богов, недостаточно значительным, чтобы Локи над ним издевался или
Один советовался с ним. Теперь же многие носят его амулет, и братья усту-
пают ему дорогу. Как же все это вышло?"
  - Кто, по-твоему, станет слабым?- наконец спросил Хеймдалль.
  - Те боги, которые неспособны делиться властью или завоевывать сердца
людей без принуждения.
  - Ты подразумеваешь меня ? - с угрозой спросил Один.
  - Нет, отец. Тебя никто еще не называл ревнивым богом.
  Аэзиры задумались над словами своего брата. Некоторые опять стали
смотреть вниз, на обширное Средиземье, на узкой каемке которого только и
были у них приверженцы. Лица их стали неподвижными, как у лошадиных
барышников, заметивших возможность словчить.
  - Но твой сын не вернет назад моего сына.
  - Есть пророчества, что после Рагнарока те, кто уцелеет, будут жить в
новом веке, в лучшем мире, где возродится Бальдр. Но ты не уцелеешь, отец.
  Волк Фенрис ждет тебя, и Фрейра ждет Сурт. Но если Рагнарока не будет,
если его не будет, разве можем мы утверждать, что Бальдр не сможет все
равно воскреснуть? Если даже Локи готов будет заплакать о нем? Если ты
хочешь снова увидеть своего сына вне стен мира Хель, тогда ты должен
выбрать другую дорогу.
  На этот раз на лице Одина появилось выражение, как у человека, который
видит далеко идущие последствия, свою выгоду.
  
  - Как вам удалось выбраться? - спросила Свандис. Перед ней сидела
одна из тех женщин, с кем она разговорилась и всплакнула у фонтана в
тенистом кордовском дворике, светловолосая Дльфлед, некогда ее враг, а
теперь ее товарищ.
  Альфлед пренебрежительно пожала плечами и откинула волосы с лица, уже
тронутого солнечным загаром.
  - Маленький черный ублюдок сказал широкоплечему ублюдку, что нас
нужно превратить в монахинь. Берта - та франкская девушка, ты ее по-
мнишь - была счастлива при одной мысли об этом, она никогда не получала
большого удовольствия от мужчин. Но Оулед не захотела стать христианкой,
а я-я не захотела стать монахиней. Я не слишком часто видела мужчин,
вернее, одного мужчину, пока жила в гареме халифа. У меня было время по
ним соскучиться!
  - Так как же?
  - О, мужчинами так легко вертеть, ты же знаешь. Я заговорила с одним из
стражников, которые вели нас в какое-то проклятое Аллахом место. Сказала
ему, как несправедливо полжизни просидеть взаперти, а потом сбежать туда,
где тебя опять запрут. Смотрела на него, пока он не посмотрел на меня, а
потом еще секундочку посмотрела и отвела взгляд. Заставила его поверить,
что я без ума от него. Мужчины такие тщеславные, такие наивные. Когда он
пришел ко мне ночью, я позволила ему снять цепь с дверей и увести меня в
кусты. Он не заметил, что за нами крадется Оулед с длинной заколкой для
волос. - Альфлед вдруг рассмеялась. - Он был чудесным мужчиной, это я
могу про него сказать. Надеюсь, он умер счастливым. Потом мы с Оулед
стали пробираться от деревни к деревне, все, что нам нужно, мы получали...
  за это самое. Ты рассказывала, что тебе тоже доводилось так поступать.
  Свандис кивнула.
  - А что ты намерена делать сейчас?
  - Говорят, что этот король - англичанин и он освобождает рабов. Здесь
даже есть люди, которые утверждают, что они сами бывшие рабы, это те, кто
говорит по-английски. Наверняка король освободит и меня тоже, позволит
мне вернуться домой.
  - Твои родственники не будут тебе рады, - заметила Свандис. -
Обесчещенная женщина. Мужа у тебя нет, но ты и не имеешь права ходить с
непокрытыми волосами, как девушка.
  - Я вдова, - строго сказала Альфлед. - Вдова имеет право снова выйти
замуж. И какой муж обвинит ее за то, что это самое она умеет делать по-
лучше, чем девственницы? А мы с Оулед умеем гораздо больше, чем любая
девственница и чем все христианские жены, вместе взятые. Думаю, я смогу
найти себе мужа здесь, или в Лондоне, или в Винчестере. Что касается Оулед,
то она мечтает только вернуться в Кордову, потому что она хочет для себя
того же самого, что и я.
  - Какого ты мнения о наших мужчинах? - спросила Свандис.
  - Не слишком высокого. Те, кто говорит по-английски, - дети рабов. В те
времена, когда меня угнали в плен, ни один тан не стал бы разговаривать с
такими людьми без плетки в руке. Не могу понять, зачем их понадобилось
освобождать. Среди них нет ни одного, кто выглядел бы как рыцарь.
  - Вон тот подойдет, - насмешливо сказала
Свандис, указывая в окно на проходящего мимо Стирра, который
огромными лошадиными зубами грыз неочищенный апельсин.
  - Он по крайней мере выглядит, как настоящий воин. Но все такие
мужчины - из норманнов. Как и ты. Люди твоего народа схватили меня, про-
дали в рабство. Я не смогу жить с одним из них.
  - В Англии еще осталась куча танов и сыновей танов, - сказала Свандис,
  - и, осмелюсь заметить, ты сумеешь достаточно легко заарканить одного из
них. Ты сама свое приданое, и после ночи с такой опытной женщиной, как ты,
у мужчины наверняка можно просить, чего только душа пожелает.
  Черкешенка Оулед, которая, сидя в сторонке, прислушивалась к разговору
на непонятном ей языке, безошибочно определила, что две женщины на-
чинают говорить друг другу колкости, и поднялась. Одним из принятых в
гареме секретных жестов она растопырила пальцы и посмотрела на ногти.
  Это означало "не спорь". Спрячь свои коготки. Альфлед проглотила
приготовленный язвительный ответ и попыталась выглядеть спокойной.
  - Думаю, что ты сможешь оказаться полезной для Единого Короля, -
сказала Свандис. - Для Единого Короля, который обещал сделать меня
своей королевой.
  "И чего только мужчины не обещают, чтобы заполучить то, чего они все
хотят", - подумала Альфлед, но ничего не сказала и лишь подняла бровь с
вежливым интересом.
  - Ему нужны сведения о том, как обстоят дела в Кордове после смерти
халифа. Ему также может понадобиться там свой агент, который говорит по-
арабски лучше, чем мы. В одном ты можешь быть уверена: платит он щедро,
настоящее золотое дно для тех, кто ему служит. И ты права, в его сердце есть
особый уголок для бывших рабов, вроде тебя.
  "Посмотрим, дорогая, не найдется ли у него для меня особый уголок еще
кое-где, - угрюмо подумала Альфлед. - Медные волосы, голубые глаза,
фигура, как у работника из мавров. В гареме тебя бы позвали один раз, из
любопытства, и на этом все".
  - Я всецело завишу от вашей милостив - сказала она, благоразумно
опустив глаза. - Чем особенно интересуется король?
  - В данный момент, - ответила Свандис, - он интересуется
изготовлением священных книг и тем, откуда они взялись.
  "Хлысты, поэзия, мальчики, пахучие притирания, теперь вот священные
книги, - подумала Альфлед. - Иегова, или Аллах, или Иисус, пошли мне
однажды мужчину без этих извращений".
  
  В комнате, расположенной глубоко в покоях княжеского дворца, Шеф
увидел расставленные квадратом скамьи. На каждой скамье за длинным
столом сидело по шесть писцов. У каждого было перо в руке, и перед каждым
на столе стояла чернильница и лежал чистый лист странной восточной
бумаги. Царапающий звук перочинных ножей стих, и две дюжины лиц
выжидательно обернулись к королю варваров, который сумел прогнать прочь
от города христианского императора.
  Соломон обратился к писцам.
  - Этот король, - сказал он, - обнаружил некий документ. Документ,
заставляющий сильно усомниться в христианском вероучении, документ,
который докажет христианам - если они его прочитают, - что их Мессия,
как нам, впрочем, давно известно, ложный Мессия, лишь провозвестник того,
который грядет. Король хочет сделать много копий, чтобы эти сведения
распространились по всему христианскому миру. Для этого мы и собрали
всех вас. Он будет диктовать мне изложение того, что он прочитал, я буду
переводить это на язык испанских рынков, то есть на известный нам всем
арабский, а вы будете записывать. Позднее мы еще раз сделаем копии, и еще
раз, как на арабском, так и на южнороманском языке. Может быть, еще и на
латыни. Но это только начало.
  Поднялась рука, и скептический голос спросил:
  - Соломон, а какой длины будет это сообщение?
  - Король считает, что все должно помещаться на одной странице.
  - А какой длины был исходный документ?
  - Примерно как Книга Юдифь.
  - Значит, потребуется немало умения, чтобы изложить его на одной
странице.
  - Король знает, чего он хочет, - строго сказал Соломон.
  Шеф терпеливо слушал непонятный ему обмен репликами на иврите,
выжидая, пока вызванное его приходом оживление уляжется. Соломон кив-
нул, подтверждая, что писцы готовы. Шеф вышел вперед, открыл свой англо-
норвежский перевод книги еретиков - просто для подсказки самому себе,
читать руническое письмо ему было трудновато.
  Шеф посмотрел на лица писцов, на листы чистой бумаги, и разум его как-то
затуманился, словно на костер накинули мокрое одеяло. У него просто все
вылетело из головы. Еще несколько секунд назад он был готов диктовать
писцам, рассказать историю спасения Иисуса с креста такими словами,
которые были бы понятны любому мужчине и женщине. Теперь же он ничего
не помнил. В сознании всплывали разрозненные фразы: "Меня зовут
Иисусом... То, что вам рассказывали, - неправда... Вы когда-нибудь
задумывались о смерти?"
Ни одна из фраз не вела к следующей. Шеф осознал, что его рот раскрыт и
выглядит это, надо полагать, как ухмылка слабоумного, услышал смешки,
увидел, что на обращенных к нему лицах появляется презрение.
  Он устремил взор вниз. "Я пытаюсь, - сказал он себе, - учить этих людей
их профессии, то есть как делать книги. А как бы они сами выглядели, если
бы пришли в наш лагерь и принялись учить Квикку стрелять из катапульты?
  - Мысль о разухабистой брани, которой встретили бы ученых писцов у
костров лагеря, сразу его развеселила и помогла пробить брешь в барьере
молчания. - Не забудь, - снова сказал Шеф самому себе, - ты пытаешься
взять историю, записанную в книге, и превратить ее в обращение. Тебе
придется изменить "я был" на "вы будьте". Это самое главное. Д если не
знаешь, с чего начать, начни с начала".
  Шеф снова поднял голову, осмотрел аудиторию, которая начала
переглядываться и обмениваться замечаниями по поводу охватившего вар-
варского короля ступора. Встречая его взгляд, взгляд человека, который стоял
лицом к лицу с Иваром, Ратоборцем Севера, и убил Кьяллака Сильного на
Королевском камне шведов, ученые писцы умолкали. Шеф заговорил тоном
сдерживаемой ярости. И пока он диктовал, слово за словом и предложение за
предложением, голос Соломона тихонько ему вторил, и им отзывался скрип
множества перьев по бумаге.
  
  - Верующие в Христа, - диктовал Шеф, - вы слышали о небесном
блаженстве и адском пламени. Одни с надеждой, другие в страхе, вы отдаете
крестить своих детей, исповедуетесь в своих грехах, платите церковную
десятину. Вы носите нательные кресты. В пасхальное воскресенье вы под-
ползаете к кресту на коленях, а когда вы умираете, священник держит перед
вашими глазами крест.
  Почему так? Потому что крест - символ жизни, жизни после смерти.
  После смерти вы надеетесь жить в Раю, потому что был Тот, Кто воскрес и
объявил, что Он властен над смертью и загробной жизнью. На Его распятии и
воскресении основаны все ваши надежды.
  А что, если воскресения не было? На что вы тогда надеетесь и зачем
платите десятину? Зачем вам тогда нужен священник? И кто вообще
рассказал вам о воскресении? Не сам ли священник? Разве станете вы
покупать лошадь, полагаясь лишь на слова барышника? При том, что в глаза
этой лошади не видели? Лучше выслушайте следующее.
  Был человек по имени Иисус, и много лет назад Понтий Пилат распял его.
  Но палачи торопились, и он не умер. Он не умер. Потом его друзья пришли и
унесли тело на лесенке и выходили Христа. Когда он достаточно окреп, он
уехал из страны и начал новую жизнь, и в этой новой жизни он отказался от
многого из того, что говорил раньше. Рай находится на земле, стал говорить
он, и люди сами должны создать его для себя. Как мужчины, так и женщины.
  А вы живете в Раю? Или в аду? Спросите своего священника, пусть
расскажет, откуда он узнают то, что говорит вам. Спросите его, где крест? И
где лесенка? Когда спросите, посмотрите ему в глаза и вспомните, как
покупают лошадь. Если вы не поверите священнику, подумайте, что вы
можете сделать.
  - Небезынтересное изложение, - заметил переписчик Мойша Соломону,
когда они вместе выходили из комнаты, на мгновенье снова сделавшись
друзьями. - Хотя, конечно, безграмотное.
  Соломон задрал бровь, но не стал спорить.
  - Мне было трудно переводить некоторые места на арабский, - сказал он.
  - В его языке есть простые слова для понятий "крестить" и "воскресение", а
мне пришлось всячески изворачиваться. А в чем же безграмотность?
  - О, семь риторических вопросов подряд, как у школьника, которого мало
пороли. Постоянные повторы; а лошади, палачи, лесенки и десятина - все
смешано в одну кучу с жизнью, смертью и таинством веры. Никакого
изящества. Ни малейшего представления о стиле. Я бы постыдился при-
знаться, что я написал нечто подобное. Но для вашего Единого Короля я
просто часть машины, машины для изготовления копий его текста.
  "Об этом я ему расскажу, - подумал Соломон. - Об идее машины для
изготовления копий. А то, что не понравилось Мойше, тем не менее может
прийтись по вкусу многим людям, о которых ученый Мойша ничего не знает.
  Тем же неграмотным. Их очень много, и далеко не все из них глупы".
  
  - Откуда ты? - спросил Шеф.
  - Меня угнали в рабство из Кента, - ответила женщина. Она по-
прежнему была одета в обноски своей длиннополой арабской burqa, но чадру
выкинула и откинула капюшон, чтобы видны были ее светлые волосы и
голубые глаза. Она говорила на довольно старомодном английском языке -
Шеф с легким удивлением понял, что она говорит правильней, чем он сам,
привыкший уже вставлять в свою речь слова и обороты, которых набрался от
норманнов. И уже дважды он заметил, что она хмурится, пытаясь понять его.
  - Кент. Это владения моего соправителя Альфреда.
  - В мое время королем был Этельред. А перед ним - Этельберт. Сдается
мне, я слышала об Альфреде, это был самый младший из братьев. Видимо, с
тех пор многое изменилось. И все равно, я хотела бы вернуться. Если это
удастся. Если мне удастся отыскать своих родственников и они захотят
знаться со мной, опозоренной женщиной.
  И бывшая наложница халифа опустила глаза, притворяясь, что краешком
рукава промокнула слезу. Она хочет вызвать симпатию, понял Шеф.
  Старается выглядеть обворожительно, и это ей удается. Давненько женщины
так перед ним не старались. А с другой стороны, что ей остается в ее
положении?
  - Ты сможешь устроиться в Кенте, если хочешь отправиться в Кент, -
сказал Шеф. - Король Альфред великодушен, а с твоей красотой у тебя
отбоя не будет от поклонников. Я позабочусь, чтобы ты была достаточно
обеспечена и твои родственники остались довольны. Англия теперь богатая
страна, как ты знаешь. Она больше не страдает от пиратов, так что ты будешь
в безопасности.
  "В ответ на выказанную чужую слабость, - подумал наблюдающий за
Шефом Соломон, - он старается устранить причины этой слабости, а не
воспользоваться ею, как ожидала женщина. Это замечательное качество для
короля, но сомнительно, чтобы она это понимала".
  Шеф похлопал Альфлед по руке и заговорил деловым тоном:
  - Впрочем, есть одна вещь, которую ты можешь сделать для нас; полагаю,
что тебе известны многие, если не все, тайны кордовского двора. Скажи мне,
как ты относишься к Аллаху?
  - Я произнесла shahada. Исповедание веры, - пояснила Альфлед. - Оно
звучит как La illaha il Allah, Muhammad rasul Allah, то есть "нет бога, кроме
Аллаха, и Мухаммед - Пророк Аллаха". Но что мне еще оставалось? Только
умереть или сделаться самой презренной рабыней в грязном борделе.
  - Ты не веришь в Аллаха?
  Она пожала плечами:
  - Настолько же, насколько я верю во все остальное. Я была воспитана в
вере в Бога. Он ни разу не помог мне, когда меня захватили язычники, хотя я
много раз молилась Ему. Для меня единственная разница между Богом
христиан и мусульманским Аллахом в том, что арабы верят в Мухаммеда и в
свой Коран.
  - Разные книги, разные религии. Скажи мне, есть в Кордове люди,
которые интересуются тем, как делают книги?
  "Вот оно, - подумала Альфлед. - Наверное, он попросит меня выпороть
его пером или отдаться ему на пергаменте. Должно найтись что-то, что его
женщина для него не делает. Всегда бывает".
  - Есть лавки, где продаются книги, - ответила она. - По заказу
покупателя в них изготавливают копии. Скажем, любовная поэзия Ибн-
Фирнаса. Или, например, "Книга тысячи наслаждений".
  - Это не те книги, которые имеет в виду король, - вмешалась Свандис,
пристально следившая за разговором. - Он имеет в виду, откуда берутся
священные книги, книги веры. Откуда взялся Коран. Или Библия. Потому что
кто-то, какой-то человек однажды написал каждую из них, хоть они и
священные. Своими руками написал их пером и чернилами.
  И Свандис качнула свисавший ей на грудь амулет в виде пера.
  - Коран был продиктован Мухаммеду Аллахом, - ответила Альфлед. -
По крайней мере, так говорят. Но есть еще такие... да, мутазилиты, так их
называют. Один из них - Ицхак, хранитель свитков.
  - И во что верят они? - Король смотрел на нее с неподдельным
интересом.
  - Они верят... Они верят, что Коран не вечен, даже если в нем записаны
слова Аллаха. Они говорят, что это слова Аллаха, как их услышал Мухаммед,
но могут быть и другие слова. Они говорят, что недостаточно просто
сохранять верность ha-dith, то есть обычаю, нужно также пользоваться своим
разумом, дарованным человеку Аллахом.
  "Мойше бы это не понравилось, - снова подумал Соломон. - Он считает,
что главная обязанность книжника - сохранять Тору, и меньше всего нужно
заниматься комментариями к ней. Судить с помощью Торы, а не судить о
Торе".
  Шеф задумчиво кивнул:
  - Они не хотят уничтожать книги. Это хорошо. И они готовы размышлять
о них. Это еще лучше. Если бы я увидел, что в Кордове сидит халиф из
мутазилитов, а у Римского папы не осталось армии, тогда бы я мог сказать,
что Рагнарока мы избежали и Локи пора отправляться на отдых. Но в основе
всего - чтобы книги были у многих людей. Не думаю, что все
книготорговцы Кордовы и все писцы Септимании смогут сделать столько
книг, сколько нам нужно. Соломон, как ты там говорил - нам нужна машина,
которая делает множество копий, и притом быстрее, чем может писать чело-
век? Увы, я не знаю, как приспособить мельничное колесо к пишущей руке,
хотя оно может выполнять работу кузнеца.
  - У халифа нередко скапливалось для подписи больше документов, чем он
смог бы подписать своей рукой, - рискнула вмешаться Альфлед.
  - И что же он делал?
  - У него была такая колодка, вся из золота и с ручкой из слоновой кости. А
внизу у нее была медная пластинка, и на ней проступало его имя, как
шероховатости на коже пальцев. Остальное было разъедено какой-то
кислотой, я не знаю, как это сделали. Халиф прижимал пластинку к пробке,
пропитанной чернилами, а потом отпечатывал свою подпись на документах с
такой скоростью, с какой Ицхак успевал их подкладывать. Говорят, иногда
Ицхак за взятку подсовывал такие документы, которые халиф даже не читал.
  Все это примерно так, как ставят тавро на скот.
  - Как тавро, - повторил Шеф. - Как тавро. Но ведь никто не клеймит ни
бумагу, ни пергамент.
  - И в результате этого получается лживая писанина, - сказала Свандис,
скривив лицо от отвращения. - Которую никто не читает и никто не
подписывает.
  - Это один из способов делать книги, - подтвердил Соломон.
  

                                 ГЛАВА 13

  Весть о постигшей исламский мир катастрофе распространялась на юг даже
быстрее, чем ее мог бы доставить конный гонец. По крайней мере, гонец без
сменной лошади. Как только в какой-нибудь город въезжали с этой вестью
кавалеристы, раньше прочих покинувшие поле боя, каждому из них помогали
слезть с коня, провожали в прохладу, где поили шербетом и выпытывали
подробности. А тем временем полученная от них информация пересылалась с
доверенными гонцами тем, кого местные правители провинций и городские
кади считали нужным оповестить в первую очередь. Когда кавалеристы,
приукрасив свои рассказы подробностями, которые с каждым повторением
казались все более достоверными, наконец садились на лошадей, нередко
весть уже летела впереди них.
  Услышав роковую новость, сановники бывшего халифа крепко
задумывались о своей судьбе. Кто будет преемником? Известно было, что у
халифа множество сыновей, но ни один из них не назначен наследником, и
нет среди них достаточно опытного и сильного, чтобы победить в назреваю-
щей гражданской войне. У халифа было много братьев - как родных, так и
единокровных. Большинство из них умерли, были обезглавлены на кожаном
ковре или удавлены шнурком. Многие из оставшихся неприемлемы, дети
мустарибок. Но полно, действительно ли они так уж неприемлемы? Те, кто
задавался последним вопросом, а в основном это были губернаторы северных
провинций, начинали оценивать свои силы и силы своих союзников.
  Рассылались гонцы, стягивались войска, губернаторы гадали, сколько воинов,
ушедших с халифом в бесславный северный поход, вернется домой. Когда же
воины постепенно вернулись, причем в удивительно большом количестве для
уцелевших после битвы, которая, по первоначальным сведениям, велась с
небывалым ожесточением, губернаторы пересчитали свои силы еще раз. И
почти все пришли к одному и тому же выводу. Ударить было бы
преждевременно, но и оставлять надежду тоже не следует. Надо вести себя
безупречно правильно, тогда можно спокойно продержаться до лучших
времен. Заявлять о своей верности Аллаху. Собрать вокруг себя как можно
больше вооруженных людей. А тем временем, поскольку воинам все равно
надо платить, найдется много местных дел, которыми можно пока заняться.
  Старинные распри между Алькалой и Аликанте, между побережьем и
горными районами, споры из-за колодцев и межей превратились в военный
конфликт.
  В самой Кордове по прибытии известия все испытали потрясение и ужас.
  Это была не тревога, ведь все понимали, что неверные не могут угрожать
цивилизованным районам Андалузии и юга, это был страх перед судом
Аллаха. Каждый сразу задавал себе вопрос о престолонаследии. Через не-
сколько дней у городских ворот уже не видно было телег с овощами и битой
птицей, гуртов овец и коровьих стад - крестьяне из долины Гвадалквивира
опасались появляться там, где вот-вот начнется кровавая резня. Несколько
братьев халифа, имевших примесь берберской крови, укрылись в своих
цитаделях; по слухам, собирали воинов и даже позвали на подмогу своих
родичей из Северной Африки. В любой момент из Алжира или Марокко мог
прийти враждебный флот и подняться по реке. А пессимисты поговаривали,
что могут протянуть свою лапу и египетские Тулуниды, которые вообще не
арабы, а тюрки-степняки.
  Имея такую перспективу, городские христиане, а также иудеи из Худерии,
кордовского гетто, тоже начали оценивать свои силы. В правление покойного
халифа власти были жестоки по отношению к тем, кто отрекся от shahada, и
тем, кто хотел стать мучеником за веру. Это выглядело почти отеческой
заботой по сравнению с непредсказуемой и бессмысленной жестокостью
тюрков или берберов, рвущихся доказать свою верность религии, которую
они так недавно и лукаво приняли.
  Лучше хоть какой-нибудь халиф, чем совсем без халифа, говорили друг
другу самые мудрые люди города. А лучше всего халиф, который устраивал
бы всех. Но где взять такого? После разгрома армии халифа в городе одним
из первых появился юный Мухатьях, ученик Ибн-Фирнаса, он скакал всю
дорогу без отдыха с тех пор, как халиф умер у него на руках, - по крайней
мере, так он утверждал. Мухатьях высказывался в пользу Гханьи, старшего из
неродных братьев халифа, его доверенного посла в экспедиции на Север.
  Гханья, кричал Мухатьях на всех рынках, Гханье можно доверить ведение
войны. И не только войны против христиан.
  Против северных majus, язычников-идолопоклонников, которые обманули
халифа и стали причиной поражения и несчастий. Но самое главное, против
лишенных веры, тайных предателей. Разве не видел он, Мухатьях,
собственными глазами (и с помощью изобретения своего мудрого учителя),
как перебежчики из армии халифа выстроились перед боем в первых рядах
неверных и пожирали свинину? А сколько еще тайных пожирателей свинины
прячется на улицах Кордовы? Вырвать их с корнем! Вместе с христианами,
которые их укрывали, пользуясь неразумной добротой покойного халифа.
  Взять их в рабство, выслать их из города, посадить на кол тех, кто отрекся от
своей веры...
  - Слишком многих уже посадили на кол, - заметил бывший начальник
конницы Ибн-Маймун своему родственнику Ибн-Фирнасу, когда они ели
виноград в прохладе стоящего на берегу реки особняка мудреца. - Как
заставить людей сражаться, если их товарищей каждый день тащат на
расправу и каждую ночь слышны их стоны и крики? Нет, конечно, он твой
ученик и сын брата моей матери...
  -Но он не доучился, - ответил мудрец. - Сдается мне - хотя я
безупречный приверженец шариата, - что настала пора для небольшого по-
слабления. Другие ученые люди со мной согласны, один из них - Ицхак,
хранитель свитков. Хотя и не желая доходить до таких крайностей, до каких
доходит секта суфиев, он вспоминает, что некогда в Багдаде существовал Дом
Мудрости, и этот дом процветал под властью мутазилитов. Почему же в
Кордове не может быть того, что было в Багдаде?
  -У нас имеются и другие сообщения о том, что случилось после битвы,
после того, как я и мои люди вынуждены были отступить, - сказал Ибн-
Маймун. - Часть женщин халифа сбежала от захвативших их христиан,
сушей и морем добрались они до Кордовы. Одна из них по рождению хрис-
тианка, так что в ее преданности нельзя усомниться, ведь она отвернулась от
веры отцов. Еще одну я взял в свой гарем, очаровательную черкешенку. Они
тоже считают, что суровость халифа была чрезмерна и это объясняется его...
  э-э... мужской слабостью. Они также утверждают, что халиф напрасно во всем
полагался на твоего ученика.
  Ибн-Маймун бросил взгляд украдкой, чтобы выяснить, как воспринят его
намек.
  - Он больше не мой ученик, - твердо заявил Ибн-Фирнас. - Я лишаю
его моей защиты.
  Ибн-Маймун откинулся на подушки, вспоминая все выслушанные им от
Мухатьяха угрозы и оскорбления и размышляя, кто из его людей лучше
справится с задачей навсегда прекратить болтовню юного недоучки, а Ибн-
Фирнас продолжал:
  - Не присоединишься ли ты, когда у меня соберутся Ицхак и мои ученые
друзья, чтобы послушать поэзию и музыку, побеседовать о том о сем?
  - Непременно приду, - сказал Ибн-Маймун, отвечая любезностью на
только что предоставленную ему свободу разобраться с Мухатьяхом. - И
приведу с собой моего друга кади, - добавил он, подчеркивая, что готов со
всей серьезностью отнестись к общему делу. - Кади очень озабочен поло-
жением в городе. Твоя поэзия поможет ему успокоиться. И разумеется, в
стенах города только у него есть значительные вооруженные силы.
  В полном взаимопонимании двое мужчин слушали песню рабыни и
размышляли, один - об отмщении и власти, другой - о свободе и независи-
мости ученых людей от невежд и фанатиков.
  
  В Риме известие о выигранном сражении было встречено с радостью,
звоном всех колоколов и пением "Те Deum". Поступившие чуть позже
новости о том, что император разыскал Святой Грааль и поклялся возвести
одного из своих советников на престол святого Петра, были восприняты
совсем по-другому. Если бы все шло, как задумывалось, нынешний папа
Иоанн VIII, изнеженный отпрыск влиятельной тосканской семьи, вообще бы
ничего не успел узнать, судьба пришла бы к нему раньше, чем эта весть.
  Однако где-то по пути между лагерем императора и Ватиканским холмом
произошла утечка информации. Кто-то, все еще хранивший преданность,
предупредил папу, и тот, без промедления созвав самых верных,
приготовился бежать из ставшего опасным Святого города в одно из
семейных поместий. Когда новости услышал Гюнтер, некогда архиепископ
Кельна, а ныне кардинал при Ватикане, он отправился вместе со своим
бывшим капелланом Арно и дюжиной германских мечников из своей охраны,
чтобы успокоить папу и продержать его в изоляции до выяснения воли
императора, но столкнулся с численным превосходством итальянских дворян,
родственников и сторонников Иоанна. Стороны обменялись вежливыми
приветствиями и изложили свои резоны, а командиры стражников оценивали
друг друга. "Стилеты и надушенные волосы, - отметил германец, - значит,
потайные ходы и удары в спину. А у нас нет ни кольчуг, ни щитов".
  "Неповоротливые прямые мечи и разящий запах лука, - подумал итальянец,
  - однако готовы пустить в ход и то и другое". Стороны разошлись, рассыпая
заверения в дружбе и взаимопонимании.
  Несмотря на просьбы не покидать свою паству, папа решительно оставил
свой собор на холме, уехал из Рима. На фоне поздравлений с очередной
победой Империи и выражаемой по этому поводу радости Гюнтер захватил
контроль над курией, изгнал кардиналов, не принадлежащих к его нации и к
его клану, стал готовиться к предполагаемым выборам нового папы. Он мог
бы пойти еще дальше, но известие, что император остановил свой выбор на
английском дьяконе Эркенберте, вызвало у Гюнтера некоторое разочарование
в его детище, Ордене Копья, да и в самом императоре. Эркенберт - верный
товарищ, это неоспоримо. Но папа Римский? Ранее Гюнтеру уже не раз
приходила на ум другая, более подходящая кандидатура на этот пост в лице
человека, который был одним из князей Церкви, а не простым дьяконом. Тем
не менее было бы крайне желательно, чтобы место действительно
освободилось, с этим нельзя не согласиться...
  Но для этого понадобится армия. Впрочем, армия императора уже на
подходе, движется вдоль прибрежных областей южной Франции и северной
Италии, вот-вот войдет в Рим. По крайней мере так говорят.
  
  В прохладной подземной пещере, где раньше была давильня оливок, Шеф
внимательно рассматривал ряды крошечных свинцовых брусочков, плотно
заклиненных в стальной раме. Он не пытался читать их. Читать он по-
прежнему умел плохо, тем более недоступно для него было зеркальное
изображение текста на незнакомом языке. В подобных вопросах он целиком
полагался на Соломона. Шеф проверял только техническое исполнение.
  Литеры закреплены надежно, все имеют одинаковый размер и высоту. В
конце концов Шеф удовлетворенно кивнул и отложил доску.
  После рассказа Альфлед о печати халифа идея ставить на бумагу что-то
вроде клейма сформировалась у них достаточно отчетливо. Но от клейма
требуется только указать на владельца скота, и для этого достаточно одного-
единственного знака. Скоро им стало очевидно, что тавро, состоящее из
двухсот слов, потребует для своего изготовления целые годы работы и сразу
станет бесполезным, если надо будет сделать хотя бы одно изменение в
тексте. "Сделай отдельные печати или клейма, или как ты их назовешь, для
каждого слова, как это было на факсимиле халифа", - предложил Шефу
Соломон. Однако и от этого способа они отказались, как только прикинули,
сколько нужно трудиться, чтобы вырезать все слова, причем некоторые -
несколько раз. Тогда Шеф решил делать маленькие брусочки для каждой
буквы, и с тех пор дело пошло. Искусные ювелиры вырезали на меди
изображения букв и оттискивали в глине литейную форму. Затем в
обожженную глиняную форму лили расплавленный свинец. И так снова и
снова, пока кассы не наполнились свинцовыми литерами.
  Первое же испытание показало, что буквы надо было вырезать в
зеркальном изображении. Затем возник вопрос, как закрепить литеры. И как
сделать такие чернила, чтобы смачивали свинец, но не расплывались на
бумаге. Самой простой задачей оказалось придумать приспособление,
которое прижимало бы закрепленные литеры к бумаге, целую страницу
литер, а не один брусочек с подписью, как это было у халифа. Давильные
прессы были известны на всем средиземноморском побережье, ведь
основными продуктами местного земледелия были вино и оливковое масло, и
то, и другое нужно было выжимать из ягод. Шеф просто взял оливковый
пресс и подложил стальной лист под рамку с набранными литерами.
  Пришла пора для полномасштабных испытаний. Наборная доска
находилась в прессе. По поверхности литер похлопали вымоченной в черни-
лах матерчатой подушечкой и аккуратно наложили на доску лист белой
бумаги. Шеф кивнул Соломону, которому уступил честь первого испытания.
  Соломон положил сверху на бумагу дощечку и нажал на рычаг пресса. Шеф
предостерегающе поднял руку. При слишком сильном давлении краска
попадет даже на пустые места, замажет весь текст. Шеф взмахнул рукой,
Соломон раскрыл пресс, а Свандис вынула отпечатанный лист. Шеф игнори-
ровал возгласы восхищения, подложил еще один лист бумаги и снова подал
знак Соломону. И еще раз. И еще раз. И еще. Только через десять оттисков он
остановился и повернулся к Свандис.
  - Мы не хотим узнать, работает ли машина, - сказал он. - Мы хотим
узнать, работает ли она быстрее. Если машина не быстрее артели переписчи-
ков, то все это ни к чему. Пока машина оказалась не быстрее, если учесть все
время, которое мы затратили.
  Свандис передала ему отпечатанный лист. Шеф на него едва взглянул и
передал Соломону, а тот внимательно прочитал текст.
  - Кажется, все правильно, - задумчиво сказал Соломон. - А что касается
скорости... Мы только что отпечатали десять страниц за время сотни ударов
сердца. Опытный переписчик может сделать, скажем, сорок страниц в день.
  Сотня ударов сердца, и три человека выполнили двухчасовую работу
опытного переписчика. Я не могу сказать...
  - Я могу, - перебил его Шеф, поворачиваясь к своему приспособлению с
костяшками на проволочках. Он защелкал костяшками с быстротой, которая
приобретается лишь постоянными упражнениями. - Три тысячи ударов
сердца за час, - бормотал он. - Скажем, двадцать пять тысяч за рабочий
день. Двадцать пять тысяч разделить на сто и умножить на десять... - Он
выпрямился. - Три человека могут выполнять работу шестидесяти
переписчиков. Это когда брусочки уже набраны. Брусочки, так мы их
называем?
  - Называй их литерами, - сказала Свандис.
  - Шестьдесят писцов, - с изумлением повторил Соломон. - Это же
значит, что каждый ребенок может получить свой Талмуд. Подумать только!
  "Больше Талмудов - не значит больше веры", - подумал Шеф, но ничего
не сказал.
  Когда Соломон вечером вел по улицам Септимании мула, загруженного
кипами свежеотпечатанных листов, навстречу ему попался многоученый
Мойша. Ни одна книга еще не ускользнула от взгляда Мойши. Он выхватил
листок и с подозрением осмотрел его.
  - Это писал не иудей, - сказал Мойша. - И кто бы это ни писал, он
полный профан. Буквы неправильного начертания, и все стоят по отдель-
ности, как у школьника. - Он понюхал бумагу. - Да еще и пахнет сажей.
  "Это нужно, чтобы чернила не расплывались", - подумал Соломон, но
промолчал.
  - Это на романском языке, - добавил Мойша обвиняюще. - Я знаю
латинский алфавит, но ведь это даже не латынь!
  Лишь глубоко укоренившееся уважение к письменности удержало его от
того, чтобы бросить паскудный листок на землю, однако он с презрением им
размахивал.
  - О чем здесь говорится?
  - Это более подробное изложение того, что Единый Король диктовал тебе
и остальным писцам несколько недель назад. Критика христианского
вероучения. У меня здесь сотня экземпляров. Завтра я сделаю еще пять сотен
на латыни для более образованных верующих.
  Мойша засопел, разрываясь между неодобрением нападок на религию
вообще и одобрением критики христианской религии в частности. В глубине
души он верил, что каждый должен придерживаться веры своих отцов, и
тогда тех, у кого она правильная, ждет заслуженная награда, а те, кому не
повезло, будут наказаны вместе со всеми своими предками.
  - Пять сотен? - переспросил он. - Для этого не хватит переписчиков
всей Септимании.
  - Тем не менее я их сделаю, - ответил Соломон. - Большую часть из них
заберет Единый Король, чтобы распространять на христианских островах,
которые собирается обойти, - боюсь, что его люди по профессии пираты и
намерены поживиться именно сейчас, когда христианская армия ушла.
  - А остальные?
  - Остальные будут у меня. Я их разошлю туда, где они принесут больше
всего пользы.
  "Или больше всего вреда, - подумал он про себя. Ведь эти книги
направлены против других книг, они предназначены для того, чтобы люди
книги отвернулись от своей Библии, что на их языке и значит "книга". Но
вряд ли стоит говорить об этом многоученому Мойше. Он никогда не на-
учится использовать ученость таким образом".
  
  А Единый Король уже был в море, направляясь к острову Мальорка, и весь
объединенный флот выстроился вокруг флагмана в походном порядке. Шеф
наблюдал, как летная команда бьется с его новым, чрезвычайно неуклюжим
изобретением. Рядом стоял Толман с крайне неодобрительным выражением
лица.
  - Повтори-ка еще разок, - сказал Шеф мальчику, - о чем я должен
помнить.
  - Во-первых, удерживайте открытый конец, тот, который пошире, по
направлению ветра. Чтобы ветер бил вам в лицо. Если ветер сместится, то и
вы смещайтесь. - И паренек с важным видом стал водить руками короля. -
Если ветер пойдет выше, поверните руки вот так. А если он окажется снизу,
то вот так. Хвостовое оперение работает как навесной руль, это вы
сообразите. Самое главное - если вы почувствуете, что что-то пошло не-
правильно, значит, уже слишком поздно. Нужно все время двигаться, никогда
не останавливаться. Как птица. Этому сразу не научишься, - снисходительно
заметил мальчик. - Я сам сколько раз падал в море.
  Прислушивающийся к их беседе Квикка про себя подумал: насколько же
легче выдержать такое падение ребенку весом в шестьдесят фунтов по
сравнению с воином втрое тяжелее. Но из долгого опыта он усвоил, что
Единый Король не придает значения возможностям неблагоприятного исхода.
  Ну по крайней мере плавает король неплохо. Квикка лично заточил поясной
нож Шефа до бритвенной остроты, на случай, если королю придется срочно
высвобождать себя в воде из упряжи. Бранд отобрал дюжину лучших во всем
флоте пловцов, включая себя, и разместил их парами на кружащих
спасательных судах.
  Но все равно эксперимент казался обреченным на провал. С помощью
счетов Шеф рассчитал конструкцию нового змея с площадью поверхности в
четыре раза больше, чем у змея Толмана. Змей вышел так велик, что
выступал за борта и за корму "Победителя Фафнира". Первая трудность
заключалась в том, что из-за веса Шефа могла сломаться хрупкая подставка,
на которую был водружен змей. Король приказал сделать для себя подмости,
чтобы опираться на них до того момента, когда ветер, как он надеялся,
подхватит его.
  Ветер, во всяком, случае дул сильный. Все корабли флота, которых ныне
насчитывалось свыше шестидесяти, на галсе бакштаг левого борта развивали
скорость бегущего человека или даже пустившейся в легкий галоп лошади.
  Привычная синева неба была так же безоблачна, как всегда, но имела более
темный оттенок. Ордлав предсказывал шторм, хотя все считали, что шторм в
этой теплой луже и сравнивать нельзя с "делателями вдов", налетающими на
корабли в северных морях. В своих вычислениях Единый Король силу ветра
тоже учитывал.
  - Готов, - сказал Шеф. Он взобрался по короткой приставной лесенке -
на этот раз по настоящей лесенке, а не по допотопному градуалю - и полез
ногами вперед в кожаную сбрую. Дерево гнулось и трещало. Моряки
стартовой команды с тревогой посматривали на крепления, а работающие на
лебедке проверяли подвижность ворота. Змей, который только что рвался в
небеса, застыл в зловещей неподвижности, словно налился свинцовой
тяжестью.
  Шеф ухватился за рукоятки управления, вертел их по-всякому. Он тоже
почувствовал, что змею не хватает подъемной силы, и недоумевал, что же бу-
дет дальше. Что, он так и будет здесь лежать, будто свиная туша? Или
стартовики просто перебросят его через борт, и он рухнет вниз, как тот дурак
в перьях, что спрыгнул весной с башни Дома Мудрости?
  Шеф посмотрел на окружающие его встревоженные лица. В одном можно
быть уверенным. Ждет ли его успех или неудача, в возможности для человека
летать никто не усомнится. Половина моряков из летной команды, половина
как минимум, носила на шее новые амулеты в виде крыльев Вёлунда, или, как
называли его англичане, Вейланда. Эти люди с гордостью считали себя
летунами. Об этом они не забудут. Шеф создал новую профессию. Несколько
новых профессий.
  - Готов, - повторил он.
  Восемь самых высоких моряков подошли к змею, разом присели, и каждый
ухватился обеими руками за раму. Теперь команды отдавал Квикка,
руководитель старта.
  - Подъем! - крикнул он.
  Восемь стартовиков одновременно выпрямились и выбросили руки высоко
над головами: вес был невелик, сильные мужчины могли бы поднять его
вдвоем, а Бранд или Стирр - даже в одиночку. Но важно было сохранять
равновесие. Квикка поглядел на людей с лебедками, столпившихся у
подветренного борта, огромный змей вытеснял их с палубы, однако они
удерживали тросы и готовы были вытравливать их. Опытный Квикка
выжидал, пока не увидел, что ветер подхватил змея, подталкивает его снизу.
  - Пуск!
  Восемь стартовиков отклонились назад, как шатуны взведенных катапульт,
и выбросили змея вперед и вверх, на волю ветра. Шеф почувствовал толчок и
тут же понял, что змей под ним заваливается назад. Ветер подхватил машину,
но нес ее вниз, ниже борта "Победителя Фафнира", чтобы обрушить в море и
превратить в мешанину порванных растяжек и сломанных планок. Шеф
крутанул первую попавшуюся рукоятку управления, почувствовал, что змей
угрожающе нырнул вниз, увидел разинутые рты моряков, столпившихся у
подветренного борта. Повернул другую рукоятку.
  Боковые крылышки повернулись, ветер сильнее ударил в огромные
плоскости из провощенного хлопка, начал толкать машину вверх. Преодоле-
вая тянущую ее вниз тяжесть пилота, громоздкая конструкция набирала
высоту. Люди на лебедках почувствовали натяжение тросов, принялись мед-
ленно и осторожно их вытравливать, каждый старался держать трос слегка
натянутым, но не препятствовать подъему. У них был большой опыт в этом
деле.
  Шеф старался вспомнить, что говорил ему Толман, и даже пытался
выполнить указания мальчика. Ветер ниже направления взгляда, повернуть
рукоятку вот так. Нет, выше, повернуть назад. И все время его заносило
бортом к ветру, и он двигал зажатую между коленями рукоятку хвостового
оперения - нет, нет, в другую сторону.
  На краткий миг полет уравновесился, и Шеф исхитрился взглянуть вниз.
  Под ним покачивался на волнах флот, словно стайка детских корабликов в
пруду, на каждой палубе виднелись обращенные вверх лица. Он видел их
отчетливо, на одном из спасательных судов в подветренной стороне узнал
Бранда. Может быть, помахать рукой, крикнуть что-нибудь?
  Ветер только и ждал, когда летун хоть ненадолго отвлечется. Змей начал
разворачиваться носом вверх, моряки у двух соответствующих тросов по-
пытались наклонить передний край рамы обратно, и в этот момент Шеф
дернул за рукоятку управления.
  Зрители увидели, что змей клюнул носом, неожиданно завалился вправо,
потерял ветер и подъемную силу и словно куча тряпья рухнул в море.
  "Победитель Фафнира" развернулся к месту падения, моряки стали
наматывать на вороты ведущие к змею тросы. "Нарвал" Бранда уже опередил
их, пловцы попрыгали с борта в воду и устремились к покачивающемуся на
волнах змею.
  Шеф встретил их в воде.
  - Мне не пришлось перерезать веревки, - сказал он. - Я просто
выскользнул. Вытаскивайте его, - крикнул, он Ордлаву на приближающийся
"Победитель Фафнира", - и проверьте, много ли поломок.
  - И что теперь? - спросил Квикка, подхватывая взбирающегося на борт
короля.
  - Теперь, само собой, попробуем еще раз. Сколько времени Толман учился
летать?
  - Толман научился летать, а тебе-то зачем? - возразил Квикка. - Просто
для забавы?
  Шеф посмотрел на него сверху вниз.
  - Да нет же, - ответил он. - Мы должны делать все, что только
возможно. Потому что есть люди, которые тоже стараются изо всех сил. И от-
нюдь не для того, чтобы облегчить нам жизнь.
  Император внимательно рассмотрел чертежи, которые принес ему
Эркенберт, но они ни о чем ему не говорили. Император мог мгновенно оце-
нить участок земли, доспехи и оружие, скаковую лошадь и ее упряжь. Но он
так и не научился соотносить начертанное на бумаге с реальностью.
  - Для чего это? - спросил он.
  - Это позволит нам в полтора с лишним раза сократить время перезарядки
нашей новой катапульты. Ты видишь, - Эркенберт постучал по чертежу, -
трудность всегда была в том, чтобы поднять короткое плечо, плечо, на
котором находится противовес. Если бы мы делали это быстрее... - Он не
окончил фразы. Если бы он делал это у стен Септимании быстрее, он успел
бы выстрелить три раза и разбить ворота, прежде чем противник сумел бы
ему ответить. Тогда была бы устранена причина самых крупных их
неприятностей. Так вот, - продолжал дьякон. - Мы испробовали разные
способы, и в конце концов я стал поднимать Противовес перекинутыми через
блок веревками. А теперь я придумал еще установить по бокам
рамы два огромных колеса. Внутрь каждого колеса залезают люди. Они
наступают ногами на его ступеньки, колесо вращается, и таким образом перед
ними все время оказывается новая ступенька. Вращение колес передается на
шестерни, и те наматывают железную цепь. Цепь поднимает противовес.
  - И будет эта штука работать?
  - Я этого не могу сказать, пока мы в походе. Мне нужно время, чтобы
найти кузнецов и сделать шестерни, а также колеса со ступеньками. Но это
должно работать. У Вегеция есть такая картинка, так что идея подтверждена
его авторитетом. - Хотя они говорили по-немецки, Эркенберт использовал
латинское слово auctoritatem, которое происходит от слова "автор", означая
нечто записанное и подтвержденное.
  Бруно кивнул:
  - Наш переход однажды кончится. Тогда мне понадобится твоя новая
машина. Но на этот раз не одна машина. Скажем, шесть или дюжина. Мне
надо вбить немного разумения в головы этих ита-льяшек. А может быть, и
еще в кое-чьи головы. А теперь пойдем и посмотрим, чем порадует нас
Агилульф.
  Они вышли из императорского шатра и двинулись вдоль огромного лагеря,
палатки были расставлены на ночь, но пока пустовали. Маршал Агилульф
поджидал их. Эркенберт с профессиональным интересом взглянул на
шелушащиеся волдыри и слой омертвевшей кожи, которые широким поясом
пересекали шею и щеку Агилульфа, - следы греческого огня. После того как
Агилульфа выловили из моря, он несколько недель провалялся в постели,
мучаясь от боли и лихорадки. Удивительно, что он остался жив. Но неудиви-
тельно, что он сделался еще более замкнут и молчалив, чем раньше.
  - Каковы сейчас наши силы? - спросил Бруно.
  - В основном без изменений. Четыре тысячи всякого сброда. - Под
сбродом Агилульф подразумевал ополченцев, набранных в тех местах, где
проходила армия императора, сначала вдоль испанского приграничья, потом
вдоль побережья Южной Франции и по долинам севера Италии. По мере того
как армия приближалась к Риму и престолу святого Петра, установился
постоянный отток дезертиров, которых заменяли новыми рекрутами.
  Большинство из них не имели никакой боевой ценности в случае серьезного
дела, и Бруно сам отослал прочь некоторых из них, например арабских
перебежчиков, - пусть мародерствуют и поднимают смуту в собственной
стране.
  - Около пятисот пастухов-баккалариев. Они останутся с нами, пока им
будет позволено грабить и насиловать вдали от дома.
  - Пора повесить нескольких насильников, - хладнокровно сказал Бруно.
  - Я их всех повешу, когда они нам будут больше не нужны.
  - Еще пятьсот франкских рыцарей и с ними сотня риттеров для усиления.
  Семьсот пеших bruder'ов. Дюжина онагров в артиллерийском обозе, к
каждому приставлен человек Ордена, чтобы остановить расчеты катапульт,
если они попытаются сбежать. Катапульт станет больше, когда у "святого
отца" будет время их построить.
  "Святой отец" было у Агилульфа единственной шуткой. Он относился к
числу тех, кто от чистого сердца приветствовал предстоящее восшествие
Эркенберта на престол святого Петра. После ночной атаки маленький дьякон
перевязал раны Агилульфа, отпаивал от лихорадки настоем девичьей травы.
  Эркенберт никогда не прятался во время боя, никогда не выказывал страха. В
тесном и замкнутом мире императорской армии постепенно сложились такие
отношения, что за пределами этого мира уже никто не считался своими, ни
германцы, ни франки, ни итальянцы. Национальность имела гораздо меньше
значения, чем боевая дружба.
  - Мы достаточно сильны, чтобы разбить язычников в этот раз? - спросил
Бруно.
  - Не думаю, что кто-то способен выдержать атаку риттеров Ордена. Но их
могут перебить катапультами на расстоянии. В ближнем же бою наши
burder'ы - крепкий орешек. Но эти чертовы датчане тоже крепкий орешек.
  - Они лучше вооружены?
  - Наша тактика "бей щитом, коли пикой" против них не действует. Они
слишком сильные и слишком быстро учатся. Ни один щит не выдерживает,
когда они пускают в ход свои топоры. Все, что мы можем сделать, - держать
строй и надеяться, что наши всадники нас выручат.
  - И наши машины, - добавил Эркенберт.
  - И то, и другое, - сказал Бруно. - Все вместе и все, что угодно. Лишь
бы повергнуть наших врагов и оставить в мире одно только христианство, без
соперников.
  

                                 ГЛАВА 14

  Приходский священник в Онсе, южнофранцузской деревушке недалеко от
Каркасона, нервно выглянул в окошко своей маленькой хижины и снова
уставился на написанный скверным почерком памфлет, который держал в
руках. Страницы были бумажные, но этого священник не знал. И текст на них
был напечатан, а не написан от руки, но священник не знал и этого. У него
вообще была только одна книга - его требник для чтения служб. Впрочем,
он и так помнил их наизусть. Кроме служб, священник знал "Отче наш",
апостольский Символ веры, десять заповедей и семь смертных грехов. Этому
он и учил свою паству.
  А теперь появилась эта брошюрка, ее привез Гастон, погонщик мулов,
который ездил из Онса в Каркасон и обратно, перевозя вино и масло, дре-
весный уголь и ткани, незамысловатые украшения и безделушки. Все те
немногочисленные товары, которые деревенские жители не в состоянии были
производить сами и на которые могли наскрести несколько монет. Погонщик
привез книгу и рассказал, что ее дал ему - причем дал бесплатно - какой-то
человек на рынке. Гастон не умел читать. Он надеялся, что священнику книга
понравится.
  Теперь обязанностью священника было предать Гастона анафеме - хоть
тот и не умеет читать, на него не похоже, чтобы он взял что-нибудь, не
спросив, что это. И тогда приедут дознаватели от епископа и начнут пытать
Гастона, чтобы узнать имя или описание человека, которого тот встретил на
рынке. А если это не удовлетворит их, то еще чье-нибудь имя. А если и это их
не удовлетворит - кто знает, какие показания заставят дать Гастона? Может
быть, он заявит, что приходский священник послал его на рынок за этой
книгой. За еретической книгой. Одно прикосновение к ней будет стоить
священнику жизни.
  Значит, предавать Гастона анафеме не следует. А книгу лучше выбросить.
  Но священнику трудно было выбросить любую исписанную страницу.
  Слишком редкими и ценными они были. И с другой стороны, в рассказанной
в книге истории таилось какое-то странное очарование, соблазн. Может быть,
этот соблазн - искушение от дьявола, ведь священник сам неустанно
твердил прихожанам о хитроумных уловках Князя Тьмы. Но в книге
говорилось, что дьяволом на самом деле был тот, кого христианская Церковь
звала Богом. Отец, который послал Своего Сына на смерть. Что же это за отец
такой?
  Была еще одна причина, почему священнику не хотелось уничтожать книгу.
  Если он прочитал ее правильно (кстати, в книге была еще одна странность,
текст был написан на диалекте, очень похожем на родной диалект
священника и очень сильно отличающемся от церковной латыни, на которой
священник сумел прочитать лишь несколько отрывков в годы своей учебы),
если он прочитал книгу правильно, там говорилось, что Рай - это счастливая
жизнь на земле, жизнь мужчины и женщины. У священника уже не раз
возникали трения с епископом и с архидьяконом из-за его экономки Мари,
которая жила в доме священника и скрашивала ему жизнь. Служитель Церкви
должен жить в целомудрии и воздержании, твердили ему снова и снова.
  Иначе он наплодит незаконнорожденных детей и станет тратить на них
церковную казну. Но Мари была вдовой, и в их пожилом возрасте детей у них
уже быть не могло. Что здесь плохого, если в холодную ночь он и Мари
окажутся под одним одеялом?
  Епископ ошибается, решил священник, впервые в жизни отважившись
иметь независимое мнение. Надо сохранить книгу у себя. Надо прочесть ее
еще раз. Может быть, эта книга еретическая или ее объявят таковой. Но она
отличается от учения еретиков с гор, которые злобно отрицают все плотское и
настаивают, что мужчина и женщина чисты, только если не заводят детей.
  Хотя в книге говорилось, что мужчины и женщины вовсе не обязаны плодить
все новых и новых детей. Что существуют способы получить взаимное
удовольствие, обрести Рай на земле, как это называлось в книге, не рискуя
зачать ребенка. Виновато, но решительно священник вновь раскрыл
маленькую, в восемь страниц, брошюру, принялся усердно изучать абзацы, в
которых Шеф с помощью Альфлед и Свандис постарался как можно яснее
изложить технику carezza, продления взаимного удовольствия.
  Приходский священник в соседнем Понтиаке исполнил свой долг и
сообщил куда следует как о самой еретической книге, так и о том прихожани-
не, который ее принес. Спустя несколько дней, когда подручные епископа в
который раз пытались выбить из священника признание, что он сам уча-
ствовал в заговоре еретиков, он поклялся про себя никогда больше ни о чем
не сообщать. И когда его, согбенного и прихрамывающего словно старик,
отпустили назад в деревню под строжайший надзор, он упрямо молчал. А
когда вернулись домой прихожане, посланные воевать в армии императора, и
принялись рассказывать о демонах в небе, о могуществе язычников и
еретических чародеев, их духовный пастырь даже не попытался их одернуть.
  Епископ Каркасона, прилагавший немалые усилия, чтобы изъять всю
проникшую в его епархию еретическую литературу и истребить всех ее
распространителей, в конце концов переслал собранные материалы
архиепископу в Лион и запросил помощи в борьбе с крамолой. И подвергся
суровому осуждению за сам факт существования последней. Ему было сурово
указано, что ни в какой другой епископии не было столько крамолы, а в
большинстве ее не было вообще. Должно быть, в его паству проникла зараза
неверия. "А когда овцы запаршивели, - гневно вопрошал архиепископ, -
кого в том винить, кроме их пастуха? Взгляни на Безансон! Там ереси нет и в
помине".
  На самом же деле епископ Безансона ознакомился с памфлетом не только
на окситанском наречии, но и на латыни, и очень внимательно прочитал оба
варианта. Епископ был крайне стеснен в деньгах: из-за своей стычки с
покойным бароном Бежье он вынужден был выплатить в казну императора
штраф в размере годового дохода - спина епископа все еще помнила плетку
ухмыляющегося германского священника, тот сек епископа каждый день,
пока не прибыли деньги, которые пришлось взять в долг под грабительский
процент, лишь бы положить конец истязаниям. И при этом жизнь епископу
скрашивала не одинокая вдовая экономка, а целая стайка юных женщин. Их
постоянные беременности приводили его в отчаяние, ведь у него уже было
очень много детей, далеко не все матери соглашались отдать ребенка на
попечение Церкви, тогда епископу приходилось за свой счет кормить и
одевать маленьких, а взрослым давать деньги в приданое или на учебу. Идея о
том, что даже молодой женщиной можно наслаждаться таким образом, что
она от этого не забеременеет и будет вполне удовлетворена мужчиной далеко
не первой молодости, если, конечно, тот посвящен в секреты carezza, - эта
идея привела епископа в восторг, пересиливший всякий страх перед ересью.
  Судьба его собрата из Каркасона только укрепила епископа в таком мнении.
  Действительно, как в землях, где говорили на окситанском наречии, так и в
каталонских предгорьях у христианства были очень слабые корни. Когда это
вероучение впервые пришло сюда во времена римского владычества, опорой
Церкви были города, там господствующие классы стремились во всем
подражать Риму, и епископы выбирались из знатных семей, рассматривавших
Церковь как еще одно средство упрочения своего положения на этих землях,
ведь светские власти не могли распоряжаться церковной недвижимостью.
  Вне городов жили pagani, то есть на латыни - те, кто обитал на pagus, на
полях. В итальянском языке это слово превратилось в paesano, во
французском - в paysan. Земледельцы, те, кто живет за городом, находятся
вне влияния Церкви. Все три значения слова сливались в одно. Церковь была
для крестьян враждебной, исходившей из городов силой, которая время от
времени вмешивалась в их жизнь и кроме этого не значила почти ничего. На
Севере Франции и в Германии еще мог возникнуть энтузиазм по поводу
крещения или крестовых походов. Здесь же, на Юге, деву Марию трудно
было отличить от античной Минервы или трех безымянных кельтских богинь,
которым поклонялись многие поколения до того, как pagani приучились
говорить на сильно искаженном языке римских завоевателей. Так же нелегко
было усмотреть разницу между пасхальными службами и старинным
оплакиванием умершего Адониса или обычаем легионеров приносить ягненка
в жертву богу Митре. В стране, где книги были редкостью, они
воспринимались в буквальном смысле слова как евангелие, как "благая
весть"; здесь никто не мог повредить посеянным Шефом, Соломоном и
Свандис семенам: наоборот, они упали на благодатную почву.
  
  Ситуация в Андалузии была иной, но также довольно нестабильной. Ислам
появился на Пиренейском полуострове только в 711 году, когда Омейяды
пересекли Гибралтар, на их языке - Джеб эль-Тарик, сожгли свои суда, и
воины услышали от командиров: "Позади у нас море, а впереди у нас
неверные. Нам остается только победить или умереть!" И мусульмане
победили, свергли недолговечную власть германских вандалов, от которых
получила свое название Андалузия, и заняли их место. Однако, не считая
тонкого слоя знати вандалов, а затем арабов, народ Иберии оставался в массе
своей тем же самым. Многие с легкостью отказались от насажденной на
закате Римской империи христианской веры, привлеченные мягкостью новой
религии, которая не страдала вздорным фанатизмом Рима и Византии и
требовала лишь произнести shahada, пять раз на дню помолиться и
воздерживаться от вина и свинины.
  И все же, хотя правление последнего халифа не давало поводов для
недовольства, а тем более восстания, жизнь была лишена своей прелести. Ка-
кой-то необходимой загадки и таинственности. При Эр-Рахмане все меньше и
меньше позволялось производить какие бы то ни было научные изыскания.
  Кордовская хирургия стала бы восьмым чудом света - если бы мир узнал о
ней - точно так же, как открытия Ибн-Фирнаса и великий труд математика
Аль-Хоризми, его "Hisab а1-Jabrwa 'I Mugabala" - "Книга о том, как
сделать неизвестное известным". Но о ней знали немногие, хотя за ее
практические приложения ухватились бы торговцы и банкиры. Дом Мудрости
в Багдаде был тридцать лет назад закрыт теми, кто настаивал, что нет
мудрости, кроме Корана, и Коран нужно запоминать, а не обдумывать. Для
некоторых, для ученых людей, прекращение научных изысканий было
мучительно. Для других, для освобожденных от преследований, но не от
уплаты специального налога христиан, каждый крик муэдзина звучал как
личное оскорбление. Для большинства же религия мало что значила.
  Впрочем, если таким образом удастся избавиться от ряда ограничений, если в
решениях городских кади станет поменьше религиозной строгости и сухого
аскетизма, а побольше здравого смысла - что ж, пусть тогда мудрецы, если
хотят, спорят о том, Аллах ли более вечен, чем Коран, или Коран так же
вечен, как Аллах. Мир, разумное правительство и честное распределение
воды в ирригационные каналы - вот все, что требовалось большинству.
  - Не думаю, что Гханья годится, - сказал как-то Ибн-Фирнас своему
приятелю и родственнику Ибн-Маймуну. - В конце концов, он наполовину
бербер.
  - Не думаю, что среди нас остался хоть один чистокровный курейшит, -
ответил тот.
  - Мог бы подойти мой ученик Мухатьях, - предложил мудрец. - Он из
хорошего рода, и я имею на него влияние.
  - Слишком поздно, - ответил бывший начальник конницы. - Мы, армия
покойного халифа, перед лицом городского кади обвинили Мухатьяха в
лжесвидетельстве. К нам присоединились отцы многих из тех, кто был из-за
него посажен на кол. Ему повезло. Поскольку он был твоим учеником, кади
приговорил его только к казни на кожаном ковре, а не к побиванию камнями
и не к казни на колу. Но он стал вырываться из рук конвоиров и умер в
бессильной злобе, без достоинства.
  Ибн-Фирнас вздохнул не столько из-за смерти юноши, сколько из-за
крушения надежд.
  - Кто же тогда? - спросил он после приличествующей паузы. - Мы не
можем просто взять одного из губернаторов провинций, остальные сразу же
этому воспротивятся.
  Ицхак, хранитель свитков, выпил холодной воды, которая была лучшим из
напитков в последние дни обжигающего испанского лета, и нарушил
задумчивое молчание:
  - Мне кажется, что нет необходимости принимать поспешные решения.
  Император Римский ушел от наших границ, он разыскал свою нелепую
реликвию, так я слышал. Нам нет нужды в единовластном правителе. Почему
бы нам не послать в Багдад просьбу к потомку Абдуллы назначить для нас
наместника?
  - Это займет целую вечность! - воскликнул Ибн-Маймун. - Пока еще
просьба дойдет до Багдада, а сколько времени там будут принимать решение!
  Да и губернаторы провинций не примут того, кого пришлет нам Аббасид.
  - Но в это время будет возобновлен подвоз провизии, - подчеркнул
Ицхак. - А править будет Совет. Совет Мудрых. Конечно, только в качестве
временного правительства. Однако за это время он может ввести такие
ценные государственные установления, которые не сможет отменить ни один
будущий халиф. Например, Дом Врачей. Дом Математиков.
  - Башня Астрономов, - откликнулся Ибн-Фирнас, - с большими
подзорными трубами для изучения звезд.
  - Новая система доставки воды к побережью от горных источников, -
предложил Ибн-Маймун. - Землевладельцы дадут за это немало денег -
если будут уверены, что заплатят все и все получат свою долю.
  - Библиотека, - сказал Ицхак. - В которой будут книги греков, а не
только мусульманские. Переведенные на арабский язык, чтобы любой мог
прочитать. И на латынь тоже. Если кто-нибудь усомнится, зачем это сделано,
мы сможем сказать, что хотим обратить румейцев в нашу веру с помощью
аргументов, а не одним огнем и мечом. И родственных нам семитов тоже.
  - Я слышал, - заметил Ибн-Фирнас, - что вокруг этой императорской
реликвии поднялась какая-то суета, которая может нанести сильный удар по
христианской вере. Слухи об этом принесли торговцы с севера.
  Ицхак безразлично пожал плечами:
  - Для такой веры сильный удар не потребуется. Но давайте условимся, что
наша вера должна будет подтверждаться рассудком. И делать это будет Совет
Мудрых.
  - Утром мы поговорим с нашими друзьями, - согласился Ибн-Маймун.
  - Пусть бербер Гханья последует за дураком Мухатьяхом, и все устроится.
  
  Флот Пути встал на якорь в заливе Пальма на острове Мальорка, в том
самом месте, где весной стоял арабский флот и где он был уничтожен гре-
ческим огнем. Рыбаки уже нарисовали для северян картинки всего, что тогда
произошло, и обеспокоенный Шеф позаботился, чтобы воздушный змей
постоянно находился в воздухе и Толман с тремя другими юнгами по очереди
нес вахту в небе не в свободном полете - после смерти Уббы и Хелми на
такой риск больше не шли, - а благополучно паря на привязи в потоке
легкого бриза.
  Вскоре после попытки Шефа самому летать на змее Средиземное море на
деле доказало, что в нем бывают штормы; у северян до сих пор немного
кружилась голова. Впрочем, шторм дал им то преимущество, что они смогли
подойти незамеченными почти к самому берегу Мальорки. Стремительно
высаженный на остров десант состоял из опытных пиратов под командой
Гудмунда, они сразу же сумели захватить христианский собор и обнаружили
в нем склад награбленного. Первоначально сюда свозили свое добро
христианские феодалы, затем наступил короткий период мусульманского
владычества, а под конец остров отвоевали войска императора и его
греческих союзников, и поток военной добычи хлынул в собор с удвоенной
силой. Оставленные императором войска беспорядочно отступили во
внутренние части острова. Люди Пути, которые получили строжайший приказ
без нужды не применять силу и действовали под надзором жрецов, вскоре
выяснили, что у войск христиан нет ни малейшей надежды найти себе союз-
ников среди местного населения, хотя формально оно придерживалось
христианского вероисповедания. Соломон же сообщил, что привезенные им
еретические брошюры на окситанском наречии и на латыни были охотно и с
большим любопытством приняты христианскими священниками: уроженцы
острова, они никогда не встречали книг, написанных на их родном диалекте,
а окситанское наречие было чрезвычайно на него похоже.
  Однако Соломон не задержался, чтобы проследить за опытом, который
собирался сейчас поставить Шеф. Выразив крайнее неодобрение, исчез по
своим делам и Торвин, а вместе с ним Ханд и Хагбарт. В качестве
переводчика у Шефа теперь оставался только Скальдфинн. Провидец Фарман
тоже приготовился к наблюдениям.
  Еще в Септимании все части машины для получения греческого огня были
с величайшей осторожностью, чтобы не повредить баки и не погнуть трубки,
сняты с полузатопленной галеры и аккуратно сложены в трюме "Победителя
Фафнира"; по приказу Ордлава специальный человек день и ночь охранял их
от малейшей искры и проблеска открытого огня. А когда дело дошло до
испытаний, Ордлав вообще взбунтовался. Шефу пришлось в конце концов
позаимствовать у местных жителей большую рыбачью лодку, погрузить на
нее агрегат и отойти в море на безопасное расстояние в четверть мили. Много
часов король и Стеффи ходили вокруг да около машины, ощупывали каждую
ее часть, прикидывали, какие функции она выполняет, то и дело напоминали
друг другу о том, что следовало считать достоверно установленным. В ре-
зультате им удалось прийти к единому мнению.
  Они решили, что находившийся отдельно от остальных частей большой бак
служил для хранения горючего. Идущий от него соединительный рукав явно
должен был надеваться на штуцер на медном котле меньшего размера, но
этот рукав служил только для перекачки горючего, когда медный котел был
пуст. Во время работы машины штуцер, расположенный на верху котла,
должен был соединяться уже не с топливным баком, а с другим устройством.
  И действительно, в захваченной машине к нему был присоединен загадочный
аппарат, оказавшийся после разборки чем-то вроде мехов: внутри цилиндра
ходил поршень, который, однако, не заталкивал в котел ничего, кроме
воздуха.
  - Получается, - буркнул Стеффи, - что воздух навроде имеет вес.
  Вспомнив, с какой силой ветер бил в несущие поверхности воздушного
змея. Шеф кивнул. Идея казалась нелепой, разве можно взвесить воздух на
весах? Тем не менее из того, что воздух нельзя взвесить, еще не следует, что
воздух вообще не имеет веса, - мысль, которую стоило запомнить на
будущее.
  Еще одной загадкой остался для них клапан на короткой трубке в верху
котла. Трубка была заткнута на конце, но сбоку имела прорезь. В этом уж
совсем не было никакого смысла.
  И наконец, для чего же предназначалась расположенная под котлом топка с
самыми обычными кузнечными мехами? Очевидно, для нагрева горючего в
котле до рабочей температуры. Но зачем? Ни Шеф, ни Стеффи не знали слова
для понятия "испарение", но им доводилось видеть, как кипит вода и как
котелок может выкипеть досуха. А Шеф еще вспомнил опыты своего мастера
Уд да по получению зимнего эля путем перегонки пива.
  - Некоторые жидкости кипят от меньшего жара, чем вода, - объяснил он
Стеффи. - Возможно, так обстоит дело с этой жидкостью в котле. И значит,
когда ты поворачиваешь вентиль, из огнеметной трубки выходит более легкое
вещество, вроде того питья, которое Удд получал из пара от кипящего пива.
  - Разве пар - это не просто вода? - осведомился Стеффи.
  - Когда ты кипятишь пиво или вино, то нет, - ответил Шеф. - Самое
сильное вещество выходит раньше всего, раньше воды. Это противоположно
тому, как получают зимний эль. На морозе вода замерзает раньше других
жидкостей, а на огне закипает последней.
  Произнеся эти слова, он замер, вспомнив, что говорил ему Локи. Как там
звучал его пароль? "Лучше всего она зимним утром". Шеф не понимал до
конца, но почувствовал здесь какую-то связь с загадкой испаряющейся
жидкости. Это надо запомнить. Если пароль поможет... тогда Шеф окажется
перед Локи в долгу. Должен будет и в самом деле осуществить свой замысел.
  Это будет честная проверка и честная плата.
  За всеми их действиями следил скорбно поджавший губы греческий
siphonislos, пленник с захваченной галеры.
  - Мы собираемся начать испытания, - сказал Шеф Скальдфинну. -
Всем лишним лучше перейти на шлюпку.
  И грек тут же повернулся и потянулся к бакштову, которым была привязана
шлюпка.
  - Значит, он немного понимает наш язык, - сказал Шеф. - Спроси его,
почему он не хочет помогать нам.
  - Он говорит: "Вы все варвары".
  - Скажи ему, что варвары привязали бы его к котлу, чтобы ему первому
досталось, если машина взорвется. Но мы не варвары. Он в этом убедится. Он
будет стоять вместе с нами и рисковать не больше, чем мы. Остальные
давайте-ка все с борта и отойдите на десять гребков. А теперь, - Шеф по-
вернулся к Стеффи с тремя его помощниками и скомандовал с уверенностью,
которой вовсе не чувствовал: - Зажигайте фитиль! На мехах, приготовьтесь
и начинайте качать, когда огонь разгорится.
  - Насос меня беспокоит, - пробормотал Стеффи вполголоса. - Я
понимаю, что с его помощью делают, но не понимаю зачем.
  - Я тоже. Но мы все равно попробуем. Начинай качать рукоятку.
  Грек прижался к борту, с нарастающим страхом следя за приготовлениями.
  Одна мысль о вырывающемся наружу огне заставляла сжиматься все его
внутренности. За время обучения ему несколько раз показывали, что бывает,
когда перегреют котел. Эти варвары закрыли предохранительный клапан, они
ведь не понимали, зачем он нужен. И, догадывались об этом варвары или нет,
грек-то знал точно, что на лодке никто не уцелеет.
  Со страхом за себя лично в нем боролся страх за свою веру и за свою
страну. Варвары действовали с какой-то непостижимой уверенностью. Они
долroe время изучали машину, испытывали разные ее части, работали
осторожно и неспешно - совсем не как варвары, а как разбирающиеся в
технике люди. А вдруг им все же удастся разгадать секрет греческой
машины? Даже если так, напомнил ему внутренний голос, есть тайна, против
которой их изобретательность бессильна: тайна горючей жидкости, текущей
прямо из земли в Тьмутаракани, на дальнем берегу Черного моря.
  Топка разгорелась, косоглазый варвар качал насос, потея от усердия.
  Греческий сифонист нутром чувствовал, как нарастает давление в котле.
  Давление должно быть высоким, но не выше определенного предела; сейчас
давление и температура уже достигли рабочей точки.
  Внимательно следя краешком своего единственного глаза, Шеф заметил у
пленного грека признаки нарастающей тревоги. Грек боялся огня не меньше
их самих. И он в отличие от них знал, когда положение станет
катастрофическим. Хватит ли у него решимости встретить смерть, не
дрогнув? Шеф был уверен, что грек так или иначе выдаст себя. И тогда он,
Стеффи и остальные сразу бросятся к борту и нырнут в воду. Но грек об этом
не знает.
  - Качай еще, - приказал Шеф.
  Он уже чувствовал, что тепло исходит не только от пылающей топки, но и
от самого котла. Жар нарастал, а греческий сифонист корчился от страха.
  Варвары не боятся, потому что они ничего не понимают! В конце концов он
не выдержал. Схватив тряпку, он бросился вперед и повернул клапан на
верхушке котла. Из прорези вырвался пронзительный свист.
  - Вентиль! Нужно скорее открыть вентиль! - закричал внезапно
научившийся говорить по-английски грек, сопровождая свои слова отчаянной
жестикуляцией.
  Шеф крикнул:
  - Крути!
  Один из помощников Стеффи решительно повернул вентиль,
расположенный внизу котла, - вентиль, от которого шла огнеметная трубка.
  Шеф сразу же рукой почувствовал вырывающуюся из трубки обжигающую
струю, ощутил едкий запах. Отступив назад, он вытянул руку и поднес к от-
верстию трубки запальный фитиль.
  Огненное дыхание дракона вылетело на добрых пятьдесят футов, пламя
упало на поверхность воды и прямо на ней продолжало гореть, испуская клу-
бы черного дыма. Какое-то время казалось, что само море воспламенилось.
  Шеф и его помощник инстинктивно отпрянули от свирепого жара.
  Опомнившись, Шеф снова крикнул:
  - Крути!
  Вентиль перекрыли, и ревущий поток огня иссяк. Стеффи тут же перестал
качать воздушный насос, помощники около топки оттащили в сторону свои
кузнечные мехи и скинули угли с колосника под котлом. Все пятеро
отступили от греческой машины на самый край крошечной палубы и на-
пряженно уставились на нее. Не слишком ли сильно они накачали котел? Не
перекинется ли огонь с моря на судно? Через некоторое время Шеф услышал,
как все они одновременно с облегчением перевели дух.
  - Это какое-то масло, - сказал он.
  - Навроде не оливковое, - сказал Стеффи. - Я пробовал его поджечь, и
оно почти совсем не горело.
  - Может быть, китовый жир, - предположил Шеф, вспомнив, как
огненные стрелы королевы Рагнхильды подожгли запасы ворвани на далеком
Галогаланде.
  - Пахнет по-другому, - заметил второй помощник, бывший рыбак из
деревни Ордлава, из Бридлингтона.
  - Понятия не имею, что это за адская жидкость, - сказал Стеффи. - Но
готов поспорить, что мы не сможем достать новой, когда наш запас кончится.
  Что ж, по крайней мере, мы теперь знаем, когда открывать выпускной
вентиль. Этот свист из клапана служит предупредительным сигналом.
  - Вы можете знать, как работать машина, - сердито закричал грек на
прорезавшемся у него ломаном английском, - но naphtha есть только в
одном месте на земле, и вы никогда ее не найти. И я вам не сказать, как вы
меня ни пытать.
  Шеф холодно посмотрел на него:
  - В пытках нет нужды. Теперь у меня есть машина, а где найти для нее
нефть, я знаю. Лучше всего она зимним утром, не так ли?
  Сердце у грека упало. Варвары с легкостью освоили siphon. А теперь
оказывается, что у них, возможно, есть и горючее. В конце концов, кто возь-
мется утверждать, что на варварском Западе нет своей Тьмутаракани? А если
варвары заполучат обе половинки секрета, как сможет устоять против них
Византия? И он может не сомневаться: как только станет известно, что тайна
раскрыта, путь ему в Византию будет заказан. Каждый грек знает, когда
приходит время переметнуться на другую сторону, и это время пришло.
  - Послушай меня, одноглазый, - буркнул он. - За хорошую цену я готов
указать на кое-какие твои ошибки.
  Шеф спокойно кивнул, как будто только этого и ждал, и полез в карман
своих штанов. Еще в Септимании он тайно сделал заказ серебряных дел
мастерам и заплатил за него из своего кошелька.
  - Стеффи, - сказал Шеф, доставая из кармана серебряные кулоны. - Я
хочу, чтобы ты и твои люди носили эти амулеты.
  - А те, которые у нас уже есть, их что, навроде снять? - спросил Стеффи,
указывая на висящий у него на шее молот Тора.
  - Да. Ты и один из твоих помощников носите молот Тора, те двое носят
фаллос Фрейра, я ношу лесенку Рига. Но все это знаки, поразившие ваше
воображение и скопированные у других. Я должен носить свою лесенку,
потому что это знак моего отца, но вам следует носить знаки вашего ремесла,
ведь теперь у вас новое ремесло. Это почетный знак, он отмечает вашу
храбрость.
  - А что это за знак? - спросил один из помощников, расплывшись от
гордости. Большую часть своей жизни он был рабом. А теперь сам Единый
Король говорит с ним, словно с великим воином.
  - Это знак огня для людей, которые занимаются греческим огнем,
факелами и прочим военным огнем.
  Все четверо молча взяли пекторали, сняли старые и надели новые.
  - А кто бог у воинов огня? - спросил помощник, работавший с
кузнечными мехами.
  - Бог огня Локи, некогда прикованный, а теперь освободившийся.
  Взбиравшийся на борт Скальдфинн, услышав эти слова и впервые увидев
амулеты огня, замер от ужаса. В поисках поддержки он оглянулся на
Фармана, тот помолчал, а затем очень неохотно кивнул. Стеффи и его
команда, все как один англичане и бывшие христиане, плохо знали
священные предания Пути, поэтому имя Локи не вызывало у них никакой
тревоги.
  - Локи, - повторил Стеффи, стараясь запомнить. - Бог огня Локи.
  Неплохо иметь своего собственного бога. Мы будем его верными слугами.
  

                                 ГЛАВА 15

  Император уставился на брошюрку, которую сжимал в руках. Он умел
читать, хотя и медленно, однако сейчас нужды в этом не было. Содержание
памфлета было уже подробно разъяснено Бруно его верным наперсником.
  - Откуда взялась эта чертова книга? - наконец спросил император. Бруно
никогда не богохульствовал нарочно, не упоминал имя Господне всуе и не
употреблял связанные с религией слова в переносном смысле. Вот и в этот
раз, понял Эркенберт, он буквально имеет в виду, что лежащая перед ним
книга - от дьявола. Это хорошо. Хуже обстоит дело с ответом на его вопрос.
  Эркенберт уже успел сообразить: предатель-еретик, который выдал им Грааль
и был награжден за это смертью, солгал, когда говорил, что существует
только два экземпляра еретического Евангелия; его следовало бы оставить в
живых. Но сейчас признаваться в допущенной ошибке ни к чему.
  - Один из братьев нашел ее в доме священника. Да, да. - Дьякон
успокаивающе поднял руку. - Со священником уже разбираются. Но я
слышал, что эта мерзость теперь повсюду, она распространяется с
дьявольской скоростью. И ведь ей верят. Люди говорят, что Грааль, который
ты привез с собой и объявил той самой лесенкой, на которой наш Спаситель
был перенесен в гробницу, они говорят, что само появление Грааля через
столько веков доказывает, что в еретической книге рассказана правда. Копье
  - это смерть, говорят они, а Грааль - это жизнь. Это доказывает, что Иисус
действительно остался жив, причем никогда и не покидал этот мир, а вовсе не
вернулся в него. И нет никакого воскресения, нет жизни после смерти, нет
наместников святого Петра, нет Церкви и нет нужды в ней. Так говорят даже
некоторые священники.
  Лицо императора сразу окрасилось в пурпурный цвет, но ему хватило
рассудка сдержаться. Он понял, что дьякон высказал все это с какой-то
целью, а не просто чтобы разгневать его. А может быть, вызвать гнев
императора и было целью дьякона.
  - Что ж, - сказал Бруно с неожиданной мягкостью, - полагаю, мы
сможем добиться, чтобы люди перестали говорить об этом вслух. Но мы-то
хотим, чтобы они перестали даже думать об этом. Уверен, что у тебя есть
идея на этот счет. Слушаю тебя внимательно.
  Эркенберт кивнул. Они давно были союзниками, партнерами в делах. Но
дьякон не переставал радоваться, что ему наконец выпало сотрудничать с
трезво мыслящим властителем.
  - Идей у меня две, - сказал он. - Первая очень проста. Нам нужно
организовать надежных людей, которые занимались бы только одним -
выискивали ересь. Им нужно дать власти больше, чем позволяют
существующие законы. Власть кнута и дыбы. Думаю, их организацию
следует назвать 1пquisitio Imperialis, императорская инквизиция, то есть
"расследование".
  - Согласен, - незамедлительно ответил Бруно. - А более сложная идея?
  - Ты знаешь, когда впервые объединились Церковь и Империя? Ведь
Римская империя, как тебе известно, первоначально была языческой, в ней
христиан преследовали.
  Бруно кивнул. Он помнил рассказы про святого Павла, как тот отправился в
Рим на суд римского императора, который, по-видимому, был к нему
враждебно настроен. Раньше Бруно не задумывался, что в Римской империи
однажды произошла смена религии, но теперь, после слов Эркенберта, ему
стало ясно, что такое событие должно было когда-то иметь место.
  - Как ты знаешь, первым христианским императором был Константин.
  Императором его объявили в моем родном городе Эборакуме - в Йорке, как
сейчас называют его обосновавшиеся в нем поганые язычники.
  - Хорошее предзнаменование, - уверенно сказал Бруно.
  - Будем надеяться. Константин постоянно боролся с мятежниками - как
и ты, император, - и однажды в ночь перед битвой увидел сон. Во сне ему
явился ангел, показал крестное знамение и сказал: "In hoc signo vinces" - "С
этим знаком победишь". Император не знал смысла этого знака, но на
следующее утро приказал своим людям нарисовать у себя на щитах крест и
под знаком креста сражался и победил. Потом знающие люди разъяснили ему
значение креста, Константин принял христианство сам и насадил его во всей
своей империи. Но он сделал еще одну вещь, о император. Он подписал
"Donation" - "Константинов дар". На этом документе основаны Церковь и
обновленная Империя. Благодаря ему Церковь получила власть в этом мире.
  Благодаря ему Империя получила для своей власти благословение свыше.
  Именно поэтому император - помазанник Божий. А Римский папа должен
утверждаться императором.
  - Звучит неплохо, - сказал Бруно с некоторым скептицизмом, - но
римских пап я назначаю без всяких документов. И власть моя проистекает из
реликвий, которые я нашел - мы нашли. Зачем нам нужен этот "Дар"?
  - Я думаю, что вместе с императорской инквизицией нам понадобится и
новая грамота.
  Бровь императора предостерегающе поднялась. Он успел понять, что цель
разговора - заставить его силой сместить неугодного папу Иоанна и держать
кардиналов под замком, пока они не проголосуют за нужного кандидата на
освободившееся место. Император, хотя и не поставил Эркенберта в
известность - Бруно не хотел, чтобы будущий папа оказался хоть как-то
замешан в исчезновении прежнего, - уже послал усиленный военный отряд,
чтобы разобраться с папой Иоанном, и отправил колеблющимся германским
кардиналам жесткое письмо, в котором требовал от них проявить больше
благоразумия самим и повлиять на своих итальянских собратьев. Но Бруно не
понравилась идея о даре. Церковь и так уже достаточно богата.
  - Это будет дар Империи от Церкви, - решительно заявил Эркенберт. -
А не дар Церкви от Империи. Десятая часть церковных доходов будет
передаваться государству на определенные цели. На борьбу с язычниками. На
искоренение ересей. На войну с приверженцами Пророка. На войну с
византийскими раскольниками. Нужно будет основать новые военные ордена
во всем христианском мире, а не в одной только Германии. Организовать
императорскую инквизицию для борьбы с недовольными и еретиками. Мы
назовем этот документ "Даром святого Петра".
  - Святого Петра? - рассеянно переспросил император, обдумывая
заманчивые следствия из сказанного Эркенбертом.
  - Я приму имя Петра, - решительно сказал дьякон. - Это было
запрещено всем римским папам с самого начала. Но я возьму это имя не из
гордости, а в знак уничижения, в знак того, что Церковь должна начать все
заново, очиститься от своих слабостей и пороков. В подземельях Ватикана, в
катакомбах, мы найдем документ, написанный самим Симоном Петром и
выражающий его желание, чтобы Церковь преданно служила христианской
Империи.
  - Найдем документ? - повторил Бруно. - Но как можем мы найти там
документ, если мы не знаем, есть ли он там?
  - Я нашел Грааль, разве нет? - ответил Эркенберт. - Можешь на меня
положиться, я найду "Дар святого Петра".
  "Он имеет в виду, что собирается подделать его, - неожиданно понял
Бруно. - Это нарушит все Божьи и человеческие законы. Но десятая часть
церковной собственности... Жирных монахов и праздных монашек прогоним,
доход с их земель пойдет на содержание армии... Наших ritter'ов и bruder'ов
будем считать уже не на сотни... Разумеется, благая цель оправдывает
недостойные средства".
  "Это подлог, и он знает, что это подлог, - подумал Эркенберт. - Но он
готов на него пойти. А того не знает, что "Константинов дар" - тоже
подделка, и это видно любому образованному человеку, она написана на
латыни совсем не того периода, каким датирована. И писал ее не иначе как
франк, чтоб мне самому стать итальяшкой. Интересно, сколько вообще
исторических документов - фальшивки? Вот в чем подлинная опасность
таких книг. - Дьякон взял из рук императора брошюру еретиков, порвал и
бросил в огонь. - Они заставляют людей задумываться, все ли книги не-
погрешимы. Это мы должны будем искоренить. Всего несколько книг, и
каждая из них - священная, вот как мы должны устроить. А верны они или
нет - это буду решать я".
  
  Лениво поднимающиеся впереди по левому борту клубы дыма захватили
внимание Шефа, как липкая паутина - сопротивляющуюся муху. Рейд флота
прошел удачно, необыкновенно удачно. Острова Средиземного моря
завоевывали часто, но, видимо, уже много лет не грабили по-настоящему.
  Возможно, завоеватели старались только обратить островитян в свою,
истинную веру, а не получить с них прибыль. Сейчас корабли флота низко
сидели в воде, не только из-за пополненных запасов провианта и воды, но
также из-за груза церковных блюд, парчи и выкрашенных неизвестными
красителями тканей.
  Самой богатой оказалась дань, собранная с Мальорки и Менорки, с Ивисы
и Форментеры, а также с Корсики и Сардинии, дань в золотых и серебряных
монетах арабов, греков, франков, римлян и еще таких народов, о которых
Шеф никогда не слыхивал и чьи надписи на монетах не могли прочитать ни
Скальдфинн, ни Соломон. Идти ли теперь на Сицилию, расположенную
совсем недалеко на юге за островом Вулькано с его огнедышащей горой? Или
высадиться на берег материковой Италии? Даже Гудмунд стал поговаривать о
том, как важно вовремя остановиться, пока равноденственные штормы не
преградили долгую дорогу домой.
  Неудовлетворенным пока оставался только Стеффи. Он с энтузиазмом
отнесся к своему новому небесному патрону - богу Локи - и его амулету.
  Он больше не мог говорить ни о чем, кроме огня, и стал исповедовать
принцип, о котором часто упоминал Шеф: в мире рассеяно больше знаний,
чем обычно думают. Стеффи поставил себе целью узнать все, что только
известно людям об огне и о веществах, которые горят, дымят или хотя бы
светятся в темноте. В пленном греческом сифонисте Стеффи скоро
разочаровался. Тот знал свое ремесло, это верно, и честно рассказал все, что
знал, о черных нефтяных лужах на дальнем берегу Черного моря, о том, как
добывают и очищают горючую жидкость, тонкую и прозрачную зимой,
вязкую и липкую летом. Но, зная все это, грек мало интересовался
заменителями горючего. От него скрыли тот факт, что у них на Западе не
было таких месторождений нефти, какие были у греков на Востоке, а без
заменителя горючего люди Пути могли рассчитывать только на оставшиеся
полбака захваченной у противника нефти.
  Стеффи не был обескуражен. Он говорил с греком, с Соломоном, с
Брандом, с Шефом, снова с Соломоном, с командами рыбацких лодок, кото-
рые северяне перехватывали, расспрашивали и отпускали, а также со своими
помощниками. Его монолог не прерывался и сейчас, когда он стоял на баке и
вместе с Шефом смотрел на дым вулкана, но смотрел так, как любовник
смотрит на заветное окошко.
  - Понимаешь, это просто смешно, - твердил он. - Начнешь
расспрашивать, и навроде каждый знает, что стоит развести костер на земле,
взятой из конюшни, из пещеры или еще откуда-то, и огонь вспыхнет очень
ярко. Тогда я стал спрашивать, а что еще так горит, и мне чего только не на-
звали. Соломон сказал, что у арабов есть жидкость, похожая на греческую
naphta, но грек сказал, что это совсем другое вещество. Соломон сказал, что
арабы делают из своей жидкости факелы вроде наших, только кидают их
руками, а не выстреливают из катапульты. Хотел бы я достать немножко
такой naphta, а пока мы попробовали рыбий жир, селитру, воск... А потом
один парень напомнил мне о гнилушках, они светятся в темноте, хотя и не
горят. Соломон сказал, это называется phosphor, и если его взять очищенный,
он так горит, что водой не потушишь, и его приходится соскребать с кожи. А
грек сказал, они о таком слышали и пробовали смешивать со своим горючим,
но ничего хорошего не вышло, то и дело получалась какая-то густая смола.
  - Они смолу и в вино добавляют, - сказал Шеф.
  - Просто они вино держат в смоленых бочках. Но такая смола горит, и еще
янтарь горит, мне один парень сказал.
  - На янтарные факелы нам денег не хватит, - сказал Шеф.
  В ответ на шутку Стеффи нахмурился:
  - Не хватит. Но у меня есть еще одна идея. Помнишь зимний эль и зимнее
вино, которые делают у нас в Стамфорде, делают из собранного при кипении
пара? Так вот, у одного парня оставалось немножко, и я у него купил. Зимнее
вино тоже горит, и горит очень хорошо. А Соломон подошел и сказал, что
арабы тоже делают такую штуку, они называют ее al-kuhl.
  - Его послушать, так арабы все делают. И летают, и линзы изготавливают,
алгоритмы изобрели, факелы мастерят, открыли al-kuhl, al-jabr, al-kimi, al-gili.
  Беда в том, что они все это никак не используют. - Шеф тоже наслушался
Соломона и порядком устал.
  - Ну вот, я хотел бы смешать все эти вещества, нефть, фосфор, "алкохуль",
селитру и все прочее. Посмотреть, что получится. И древесный уголь тоже,
мы все его знаем, а почему он горит лучше, чем дерево? Но больше всего я
хочу посмотреть на здешние чудеса. Про эту огнедышащую гору много
рассказывают. Там сгоревшие камни. И запах. Все говорят, что от горы идет
странный запах. Это называется сера. Но знаешь, в болотах, откуда я родом...
  - Я тоже, - вставил Шеф.
  - ...там встречаются такие "свечки Вилли". Блуждающие огоньки, которые
заманивают тебя в трясину. Говорят, что они исходят от трупов. И запах тоже
идет. Я подумал, раз дома у нас в конюшнях, в хлевах есть селитра, почему
там не может быть и серы? Я хочу посмотреть. Попробовать их смешать.
  Отблеск огня на вершине ночью и клубы дыма днем. Вот о чем Шеф
старался поразмыслить. Это связано с каким-то из рассказов отца Андреаса о
Священном Писании. Исход сынов Израиля из египетского плена? Отец
Андреас говорил, что это образ христианской души, взыскующей небеса
обетованные. Шеф, впрочем, не думал, что столб дыма, к которому
приближался флот, был землей обетованной. Но Стеффи думал именно так.
  Возможно, с его мнением стоит считаться.
  На некоторое время флот повернул в сторону рыбацкой лодки, быстро
бегущей под косым латинским парусом. Лодка не пыталась скрыться, должно
быть, уже разнеслась молва, что чужеземцы не грабят бедных, даже платят за
полученные сведения. Действительно, лодка направилась навстречу флоту,
развернулась и легла в дрейф с подветренной стороны. Скальдфинн и
Соломон стали перекрикиваться с рыбаками, пригласили одного из них
подняться на борт. Шеф терпеливо дожидался перевода.
  Кажется, рыбак сообщил кое-что важное.
  У Скальдфинна появилось на лице странное выражение.
  - Он говорит, что в Риме новый папа, хотя старый еще не умер. И более
того, он утверждает, что новый папа - чужак, иноземец. Рыбак сказал, что он
из страны anglus. Ты видел, он при этом сплюнул, а Ордлав его ударил.
  - Новый папа из англичан? - Весть разнеслась по палубе, вызвав шквал
хохота и насмешек.
  - Маленький человечек, даже не священник.
  Рыбак говорит, новый папа объявил в Империи священную войну против
всех язычников, еретиков и неверующих. Говорят, скоро придет император с
флотом кораблей с огнем и с армией железных людей, уничтожит всех, кто не
преклонит колена перед святым Петром. И тогда Рим будет править всем
миром.
  "Корабли с огнем, - подумал Шеф. - Может быть, сейчас они не так уж
далеко от нас. Как и сам Рим". Он невольно вспомнил карту, которую не-
сколько месяцев назад ему показывал его небесный покровитель: в центре
этой карты находился Рим. Риг тогда сказал Шефу, что в Риме он обретет
покой. Но Шефу не хочется туда отправляться. Как и Гудмунд, он думает
только о возвращении домой.
  - Мой дедушка Рагнар однажды пошел грабить Рим, - сказала Свандис.
  - Он по ошибке ограбил не тот город, но все равно думал, что это Рим, уж
очень богатой была добыча.
  - Если Эркенберт в Риме объявил священную войну и новый крестовый
поход, это направлено прежде всего против нас, - медленно проговорил
Торвин. - Тогда лучше воевать на чужой земле, чем на своей.
  "У нас весь флот не насчитывает и трех тысяч человек, - подумал Шеф, -
у императора людей намного больше. Но у меня отборные воины, есть
арбалеты, катапульты, факелы и даже греческий огонь. Все хотят, чтобы я
снова сражался. Но я заключил с Локи мир, так я думал. Я хочу предотвра-
тить Рагнарок, а не начать его".
  - Надо послушать, что скажет Бранд, - дипломатично сказал
Скальдфинн.
  - Ладно, - ответил Шеф. - Но продолжаем идти на огнедышащую гору,
на остров Вулькано. На ночь встанем там на якорь.
  
  Этой ночью Шеф лежал в гамаке в своем закутке на мягко покачивающемся
"Победителе Фафнира". Сейчас он ощущал, как и в тот раз, когда было
принято решение отправиться в эту экспедицию в центр обитаемого мира, что
общее мнение не совпадает с его мнением, что на него давят. Им пытаются
манипулировать. Они хотят, чтобы он вступил в войну с Империей. Он не
хочет этого делать. Он хочет отправиться домой, привести свои земли в
порядок, ждать, когда судьба и смерть придут к нему в свой срок. Лежащая в
соседнем гамаке Свандис вынашивает его ребенка, он это знал наверняка. Ее
сияющее лицо и сверканье глаз нельзя было объяснить просто влиянием
солнца и свежего морского воздуха, это был свет новой жизни. Много лет
назад он видел, как такой свет исходит от Годивы. На этот раз он увидит
рождение ребенка, своего ребенка.
  Он знал, что его попытаются убедить другим способом. Не только люди, но
и боги. Ему снова приснится сон, и неважно, появится ли видение по воле
богов, из-за расстроенного воображения или из-за ржаной спорыньи. Ночь
была его врагом, и враг пришел.
  Сон навалился без предупреждения, сразу. В темноте по городским улицам
спешит человек. Он испытывает страх, невыносимый страх, и в то же
самое время стыд. Испуган он тем, с чем уже сталкивался раньше. А
стыдится не просто потому, что испугался, а потому, что раньше это уже
было с ним - он испугался, поддался страху и поклялся никогда больше не
бояться; но, увы, вот он снова пробирается по темным улицам, чтобы
сбежать из города, затеряться, сменить имя. Его имя - Петр. Петр, кото-
рый раньше был Симоном.
  Он подходит к городской стене, и его тревога возрастает. В стене
ворота, в воротах есть маленькая калитка, в которую можно
проскользнуть без обременительной возни с огромными засовами и мас-
сивными створами. Калитка слегка приоткрыта. Но где стражник? Спит,
откинув голову. Его копье, оружие римской пехоты, в точности подобное
найденному Шефом Святому Копью, зажато у стражника между колен.
  Кругом ни одного человека, караульное помещение закрыто и погружено в
темноту. Прокравшись словно тень, Петр, который был Симоном и хочет
стать Симоном опять, дотрагивается до калитки и потихоньку тянет ее, с
замиранием сердца ожидая предательского скрипа. Ни звука. Он выходит,
город остался позади, впереди у него свобода и безопасность. "Совсем как у
меня", - отмечает разум Шефа.
  Перед Петром появляется фигура. Он знал, что так будет. Фигура
человеческая, но на голове у нее терновый венец. Фигура приближается,
отбрасывая кругом бледный мертвенный свет. Взгляд опускается на
съежившегося апостола.
  - Petre, quo vadis? Петр, куда идешь?
  "Скажи ему, Петр, -умоляло сознание Шефа. - Скажи ему, что хочешь
сбежать! Скажи ему, что он ведь даже не мертв, все оказалось ошибкой, он
жив и здоров и живет с Марией Магдалиной в горах! Пишет свою книгу!"
Фигура Петра отступила, с поникшими плечами вернулась к калитке.
  Назад в город, в Рим, навстречу аресту и смерти на кресте. Петр попросит,
чтобы его распяли вверх ногами, вспомнил Шеф, как недостойного принять
ту же смерть, что и Спаситель, от которого Петр трижды отрекся. "Со
мной это не сработает, - подумал Шеф. - Мне вы можете говорить "quo
vadis?" сколько угодно".
  Появляется другая картина, словно тени за повешенным перед глазами
занавесом. Еще один человек собирается бежать, но сейчас он спит. Во сне
ему является фигура, но это не Христос из предыдущего видения, а сам
Петр. На этот раз Петр не стыдится и не сутулится, он смотрит гневным
взором, величественный и суровый. Петр сердито кричит, впрочем, Шеф не
слышит его слов. В руке у него плетка, монашеская disciplina со многими
хвостами и с узелками на каждом хвосте. Петр подходит, костлявым
кулаком бьет по фигуре спящего и, задрав ему на спине сутану, хлещет и
хлещет плеткой; брызжет кровь, человек сопротивляется и кричит.
  Картина исчезает, и Шеф в который раз видит перед собой глаза своего
покровителя. Хитрые лисьи глаза.
  - Я таких вещей не делаю, - говорит Риг. - Если хочешь уклониться от
своих обязанностей, пожалуйста. Яне буду запугивать тебя и бить. Я про-
сто хочу тебе показать, к чему приведет твое самоустранение.
  - Давай показывай. Ты ведь все равно собирался. Шеф приготовился к
мгновенной вспышке ужаса, но ее не последовало. Он увидел свой город,
основанный им Стамфорд. Вот Дом Мудрости, вокруг него скопище
мастерских, кузниц и складов. Они больше, чем ему помнилось, более старые
серые камни заросли мхом. Вдруг без единого предупреждения, беззвучно Дом
Мудрости развалился. "Вспышка, грохот, от которого, - подумал Шеф, - у
меня лопнули бы барабанные перепонки, не будь какого-то барьера меж-
думной и субстанцией моих снов". Поднимается облако дыма, и во все
стороны летят каменные блоки.
  Когда дым развеялся. Шеф увидел, что происходит на развалинах. Повсюду
солдаты в белых накидках с красным крестом: это крестоносцы, однажды
король Карл и папа Николаус уже посылали их против Шефа. Но эти
солдаты не носят ни тяжелых кольчуг, ни кавалерийских сапог франкских
рыцарей или императорских риттеров Ордена. Они одеты легко, двигаются
быстро, в руках держат только длинные трубки.
  - Такая же свобода для Локи, как и для Тора, - сказал Риг. - Просто
замечательно. Но на чью сторону встанет Локи? И на чьей останется?
  Нефть и фосфор, селитра и сера, алкоголь и древесный уголь. И, кроме
Стеффи, найдется кому сложить два и два. Вернее, одно, одно и еще одно. В
конце концов
объединившиеся Империя и Церковь победят. Не на твоем веку. Но ты
будешь доживать остаток жизни, зная, что это произойдет - и что ты
мог бы этому помешать. Что ты будешь чувствовать?
  Шеф лежал и вызывающе молчал.
  - Давай посмотрим еще, - продолжал хитрый голос. - Вот новый город.
  Перед закрытыми глазами Шефа постепенно вставало диво дивное. Белый
град с ослепительно сияющими стенами, а в сердце его - соборно взды-
мающиеся к небесам шпили. На каждом шпиле хоругвь, и на каждой хоругви
священное изображение: скрещенные ключи, закрытая книга, святой
Себастьян и стрелы, святой Лаврентий и жаровня. Под шпилями, понял Шеф,
находятся сонмы людей, чья обязанность - молиться Богу и изучать
Писание. Это было не его Писание, но жажда жить такой жизнью,
исполненной созерцания и размышления, мирной и покойной., охватила его.
  Из-под его закрытых век брызнули слезы сожаления о том, чего он лишен.
  - Посмотри поближе, - сказал голос.
  В учебных классах стояли люди и читали вслух книги. Учащиеся слушали.
  Они ничего не записывали. Они обязаны были запоминать наизусть. Когда
лекторы окончили чтение, они собрались в центральном помещении с
книгами в руках. Книги пересчитали, проверили по списку, положили в
железный сундук и закрыли на ключ. На хранение, до следующего раза. Во
всем городе ни один человек не имел своей личной книги. Никто не мог
написать новое слово или придумать новую идею. Кузнецы ковали то, что им
прикажут, как делали поколения их предшественников. Тот зуд, который
так часто ощущал Шеф, побуждающий взять в руки молот и выковать
ответ на жгучие вопросы, этот зуд навсегда останется неутоленным.
  - Это мир Скульд, - сказал Риг. - В нем Локи наконец освобожден,
чтобы служить Церкви и попасть в еще худшие оковы, пока не зачахнет от
истощения. А мир будет оставаться все тем же самым, один зон за другим.
  Вечно благочестивый, никогда не изменяющийся. Каждая книга становится
Библией. Память о тебе, о твоем наследии.
  - А если я буду бороться? - спросил Шеф. - Будет тогда Локи на моей
стороне? Заплачет он о Бальдре и освободит своего брата из мира Хель?
  Как это будет выглядеть ?
  И мгновенно узкие рамки взгляда на единственный город исчезли,
сменившись широкой панорамой всех Девяти миров, из которых Средиземье
  - средний. Шеф различал темных эльфов под землей и светлых эльфов над
нею, видел мост Бифрост, ведущий в Асгард, и мост Гиаллар, по которому
души спускаются в мир Хель. Вся картина была... не темной, а какой-то
блеклой, потертой, словно видимой сквозь пыльное стекло. Где-то глубоко
внизу слышались тяжелый скрежет, толчки, шум оживающих ржавых
механизмов.
  Это раскрывалась Гринд. Ворота Гринд, отделяющие мертвых от живых,
металлическая решетка, за которой Шеф однажды видел тени женщины и
ребенка, которые погибли из-за него. Через которую рабыня Эдтеов сказала
ему: "Продолжай". Гринд открывалась для Больдра. Но не только для
Бальдра.
  Шеф знал, коль скоро она откроется, души смогут вернуться.
  Возродиться в своих потомках, прожить счастливые жизни, отнятые у них.
  Рабыни, которых он обнаружил в могильнике древнего короля, заживо
сожженные со сломанными позвоночниками. Старуха, вместе с которой он
умирал в одном из видений, больше всего старающаяся уйти незамеченной.
  Эд-теов, скончавшаяся ночью на волчьей пустоши, и бедная рабыня,
умирающая от рака в норвежской деревне вдали от родного дома. Кутред.
  Карли. Юный Харальд.
  Когда ворота открылись, из них что-то вышло. Не свет и не окраска, но
что-то, словно стершее пыль, вернувшее в мир свет и многоцветье, которые
должны в нем быть. Изнутри донеслись звуки радостного смеха, и громкий
чистый голос призвал всех разделить с ним новую жизнь. Бальдр
Прекрасный. Грядущий, чтобы создать новый мир, мир, который будет
всегда. Уголком глаза Шеф видел, что все боги Асгарда смотрят на него,
рыжебородый свирепый Тор, Один с лицом как у отколовшегося айсберга. А
рядом с Одином - бог-предатель Локи, опальный бог, снова вставший у руки
своего отца. Ждущий, когда его брат вернется из мира Хель. Вернется бла-
годаря победе. И благодаря самопожертвованию.
  
  Шеф снова проснулся, он лежал в гамаке, и слезы еще не высохли на его
лице. Видение окончилось не знакомым, разрывающим сердце потрясением и
рвущимся криком, а глубоким вздохом. "Мне придется сделать это, -
подумал Шеф. - На моей совести уже слишком много погибших. Чтобы
выпустить их, дать им еще один шанс. Впрочем, у меня самого шансов не
много. Буду ли я тоже освобожден? Или я стану жертвой за остальных? - Он
протянул руку, положил ее на теплое бедро Свандис. - Вот то, от чего я
отказываюсь". Во мраке ночи он с полной уверенностью ощутил, что никто не
принесет жертву ради него, с каким-то сочувствием вспомнил крик, что
слышал однажды от распятого Христа: "Eloi, Eloi, lama sabachthani? "


                                 ГЛАВА 16

  Толман отчаянно сигналил, дергая за свой конец пятисотфутового троса.
  Осторожно приближаясь двумя колоннами к гавани Рима Остии, флот Пути
теперь постоянно держал воздушные змеи на дежурстве, парящими в
подветренной стороне. Сотня дополнительных ярдов высоты, на которую
поднимался Толман, расширяла его горизонт наблюдения на многие мили,
что придавало северянам столь необходимую им уверенность. Однако для
того, чтобы Толман мог рассказать о том, что он видит, никто не сумел
выдумать другого способа, кроме цветных флажков: белый означал любой па-
рус, синий - землю, красный - опасность. Особенно опасность, исходящую
от красных галер с их греческим огнем. На этот раз флажок был красным.
  Моряки на лебедке, не дожидаясь приказа, уже выбирали трос. Нет
необходимости опускать Толмана до самого низа, тогда после доклада он
легко сможет снова набрать высоту. Мальчик завис в каких-то пятнадцати
футах над палубой "Победителя Фафнира", поддерживаемый довольно силь-
ным, заставляющим брать на парусе рифы, ветром, в дыхании которого
чувствовалось приближение холодов.
  - Галеры! - крикнул Толман.
  - Где?
  - В гавани. Длинный ряд галер, с внутренней стороны правого мола.
  Пришвартованы.
  - Сколько пришвартованных?
  -Все.
  Шеф взмахнул рукой, моряки стали стравливать трос, и Толман снова
взмыл на свою наблюдательную точку. Шеф оглянулся, определил рассто-
яние до волноломов, которые отмечали вход в гавань Остию. "Две мили, -
решил он. - Судя по лагу Ордлава, мы делаем семь узлов. Хватит ли
противнику времени, чтобы сесть на весла, разжечь топки и выйти в море нам
навстречу? Если, допустим, все их моряки были уже на борту и они увидели
нас в тот же самый миг, что и мы их? Похоже, что не успеют". Шеф
посмотрел на Хагбарта и Ордлава, ждущих приказа на палубе флагмана, на
Хардреда на "Ваде", идущем в пятидесяти ярдах с наветренной стороны во
главе второй колонны, и решительно показал на вход в гавань. Красные га-
леры однажды захватили его врасплох в открытом море. Теперь пора
поменяться ролями.
  Развивая под парусами полный ход, корабли выстроились в боевым
порядке. Катапультоносцы во главе, так близко друг к другу, как только воз-
можно, а легкие суда слева от них, с наветренной стороны. Если Шеф
просчитался и враги встретят их огненным ливнем, тогда хотя бы викинги
успеют развернуться и отступить. Впрочем, катапульты северян должны
сделать свое дело на дальних подступах.
  - Спускайте Толмана, - приказал Шеф, как только перед ними открылся
вход в гавань. Толман по-прежнему уверенно указывал вправо, избавляя
Шефа от тревог по поводу внезапной вражеской атаки с неожиданного
направления. Квикка на передней катапультной площадке приник к прицелу,
доворачивая катапульту при каждом рысканье судна, удерживая направление
на оконечность волнолома. Что происходит внутри гавани? А вдруг навстречу
им уже направляется галера? Если так, она будет потоплена за считанные
мгновенья. Но огонь она может метнуть раньше. Когда волнолом достаточно
приблизился, чтобы до него можно было добросить камнем, Шеф со своего
места у рулевого весла перешел на нос, к передней катапульте. Если их ждет
огонь, король должен встретить его первым.
  Когда нос "Победителя Фафнира" сунулся в пятидесятиярдовый проем
между волноломами, Шеф увидел, что Квикка резко махнул рукой.
  Стреляющий дернул за спусковой шнур, шатун - как всегда, слишком
быстро для глаза - ударил, праща на его конце взметнулась, словно раскру-
ченная бесноватым. Шеф услышал треск дерева, нескончаемые несколько
мгновений ждал, пока флагман пройдет между волноломами и станут видны
их внутренние стороны. Облегчение пришло как глоток холодной воды.
  Ближайшая галера стояла в тридцати ярдах, все еще пришвартованная за нос
и корму. На борту были люди, навстречу северянам полетели стрелы,
вонзившиеся в борта, а одна - в щит, который поспешно выставили перед
Шефом. Но не видно дыма, не слышно шума работающей машины. Греков
застали врасплох.
  Первая галера, несмотря на швартовы, уже тонула - снаряд разнес ей
форштевень и киль. Шеф торопливо пробежал на корму, указал на следую-
щую галеру и велел Озмоду подождать с выстрелом, пока перед ним не
откроется вся внутренность гавани. Корабль за кораблем флот Пути вошел в
гавань, выстраиваясь в длинную изогнутую линию с "Победителем Фафнира"
и "Вадой" во главе, и обрушил град камней на галеры, стоявшие вдоль мола
словно мишени, неспособные даже достать противника из своих слабых
луков.
  Шеф предоставил своим людям упражняться в стрельбе, пока все галеры не
превратились в щепки, их передние и задние части болтались на швартовах,
но посередине оставались только плавающие обломки, да поблескивали
медные котлы. Сопротивления противник не оказал. Шеф заметил
нескольких убегающих людей - на удивление, мало, подумал он.
  Единственным, кто сумел хоть чем-то помешать, оказался не кто иной, как
Стеффи, - он неотступно теребил короля за руку, умоляя прекратить
канонаду и позволить ему высадить на берег своих людей, чтобы захватить
греческие машины и топливные баки. Шеф рассеянно отмахивался от него,
как телка от овода. Он начал подозревать, что галеры были просто оставлены
на стоянке без экипажей. Но нельзя идти на риск, чтобы удовлетворить
любопытство Стеффи.
  Наконец Шеф вскинул обе ладони, приказывая прекратить стрельбу, и
повернулся к Ордлаву.
  - Мы причалим к стенке вон там, где свободно. По четыре судна в ряд.
  Начнем выгружать людей и амуницию. Ну что тебе, Стеффи?
  Глаза Стеффи были полны настоящих слез, он взмолился:
  - Только двадцать человек, государь, двадцать человек на то время, что
займет швартовка и выгрузка. Это все, чего я прошу. Галеры затонули, но,
может быть, мы сумеем что-то спасти. Один полный бак с горючим, не
разбитый камнями, - это все, что мне нужно.
  Шефу вспомнилось, как у стен Йорка он сам подобным образом умолял
Бранда дать ему двадцать человек, чтобы заняться катапультой, узнать, как
она работает. Тогда Бранд отказал ему, велел вместе со всеми идти громить и
грабить город. Сейчас грабить было нечего, но в этот раз сам Шеф оказался
нелюбопытным, думающим лишь о собственных целях.
  - Двадцать человек, - разрешил он. - Но они должны быть готовы
выступить вместе со всеми.
  Рядом с ним стоял Фарман, с глазами широко раскрытыми и
немигающими, словно вдалеке он видел нечто.
  - Ты возьмешь с собой всех людей? - спросил Фарман.
  - Я, разумеется, оставлю на кораблях охрану.
  - Тогда я тоже останусь здесь, - сказал провидец. - Воинов у тебя
достаточно.
  Не время спорить или выспрашивать. Шеф кивнул и занялся проблемами
высадки на берег. Сопротивляться в гавани было некому, в ней, кажется,
вообще не осталось людей. Несколько находившихся при кораблях греков
сбежали. Шеф снял с одной руки золотые браслеты, оценивающе повертел их
и, взяв с собой в качестве телохранителей Квикку и трех арбалетчиков,
направился к ближайшей кучке лачуг в порту. От жадности языки наверняка
развяжутся. Впрочем, ему не так уж много нужно узнать. Он в Остии, а в
пятнадцати милях отсюда Рим. Прийти, взять город, убить английского папу.
  Даже за попытку сделать это на него обрушится император, и их долгий спор
будет решен. Странное дело, но Шеф не мог представить себе, что
властительный Бруно будет побежден. Возможно, он уже, как говорят
англичане, оцепенел, почуял на себе тенета приближающейся смерти. Он
шагал к хижинам, помахивая золотыми браслетами с воткнутой в них в знак
мира веточкой.
  
  Римский император получил известие о разгроме флота греческих
союзников, находясь в Риме, который к тому времени тоже немало пострадал
от его гнева. Поднимающийся ветер развеивал дым, клубами струящийся в
небо за Капитолийским холмом. На улицах валялись непогребенные тела:
  римские бездельники и плебеи не смогли оказать серьезного сопротивления
тяжеловооруженным войскам императора. У них были дубинки, булыжники и
баррикады из опрокинутых телег, они пытались отстоять своего папу от
чужеземного ставленника и заплатили за это кровавую цену. Ни Ватикан, ни
сам город ничего не добились от императора, присягнувшего защищать их.
  "Поживем - увидим", - подумал Бруно.
  - Не унывай, парень, - обратился он к греческому адмиралу Георгиосу,
увидев его ошеломленное выражение лица. - Зимой сможем отстроить твой
флот заново. Твой басилевс ничего из-за этого не потеряет, положись на мое
слово.
  "Не унывать? - подумал Георгиос. - Все мои галеры потоплены за одно
утро, уничтожены, как мы уничтожали бесчисленные арабские суда. Моим
морякам приходится вести уличные бои с городской чернью под знаменами
чужого императора. А секрет греческого огня... нет, он наверняка не раскрыт.
  Но это могло произойти. Не унывать. Да он с ума сошел".
  "Даже лучшие из моих военных советников крайне озабочены, -
признался себе Бруно. - У Георгиоса на это есть причины. Но Агилульф..."
Дух у императора взыграл в упрямом противоречии с настроением его
приближенных.
  - Ладно, - сказал Бруно. - Враги неожиданно напали на нас в Остии. И
мы еще не до конца уладили наше маленькое дельце с городским сбродом.
  Папа Иоанн все еще не у меня в руках. А теперь послушайте. Все это не
имеет значения. Не правда ли, Эркенберт, ваше святейшество? Вспомним,
что говорил капеллан Арно. В любой военной кампании нужно определить ее
Schwerpunkt, главную точку. В нашем случае значение имеет только одно,
только одно остается важным с тех пор, как мы нашли Грааль. Раз и навсегда
покончить с моим врагом, Единым Королем. Как только мы это сделаем, все
остальное уладится. Город будет усмирен через неделю. Папу Иоанна нам
выдаст какой-нибудь предатель. Флот можно будет отстроить. Но если мы
этого не сделаем...
  - Все остальные навалятся на нас, - подытожил Агилульф, - и мы будем
разбиты.
  При последних словах он покосился на Георгиоса. Агилульф не забыл, кто
сжег его отряд и его самого греческим огнем, и не поверил объяснениям, что
это вышло случайно.
  - Но мы это сделаем, - сказал Эркенберт, папа Петр II, как он теперь себя
называл. Он еще не сменил свою поношенную черную сутану на одежды
наместника святого Петра. Подлинные папские регалии не удалось найти, да
и само избрание Эркенберта было слишком поспешным, проведенным едва
ли третью полного состава конклава с многочисленными нарушениями
процедуры. И все же император был прав. Кардиналов можно будет собрать
еще раз, регалии разыскать или заменить новыми. Главное - победа.
  - Я готов на время забыть о своем папстве и вернуться к исполнению
прежних обязанностей в армии императора, - продолжал Эркенберт. -
Потомки Волка Войны готовы занять позиции, как только будет получен
приказ.
  - Какую пользу нам принесут осадные орудия против армии на марше? -
спросил Агилульф.
  - Кто знает? - ответил ему император. - Мы имеем дело не с обычным
человеком, никто из нас не должен об этом забывать. Он обманывал каждого
из своих врагов. Он даже меня обманывал. Но в конце концов в деле с
Граалем ему не удалось меня обмануть. Мы должны быть так же хитры, как
он. Благодарю вас, ваше святейшество. Если бы у каждого моего воина был
ваш боевой дух, наша победа была бы обеспечена.
  - Победа нам обеспечена, - сказал Эркенберт. - In hoc signo vinces. С
этим знаком победишь.
  Сквозь разбитое окно разграбленной виллы он показал на знамя с
изображенным на нем Граалем, водруженное над золотым реликварием, где
теперь хранился сам Грааль. Вокруг него всегда стояли четыре риттера, в
полном вооружении, с обнаженными мечами и с символами новой
Воинствующей Церкви и "Дара Петра".
  "Но ведь эта лесенка - и знак нашего врага тоже, - подумал Агилульф. -
Две противоборствующие стороны с одним и тем же знаком. Два умных
вождя. По две, от силы по три тысячи настоящих воинов с каждой стороны, и
Бог знает, сколько еще отребья на нашей. Исход такой битвы может решить
любая мелочь".
  
  Армия Пути бодро маршировала по древней каменной дороге, ведущей из
гавани в Рим, Вечный город, центр вселенной. За время похода обрадованные
и удивленные крики воинов поутихли, их воображение было подавлено
неимоверной величиной каменных плит, по которым они ступали, роскошью
каменных построек на каждом холме, общей атмосферой древности и давно
ушедшего величия. Они видели Стамфорд, по сравнению с этими
предместьями Рима он был простой деревней. Они видели Кордову, и это
была не деревня, а столица, превосходящая даже Рим по количеству жителей,
оживленности и богатству. Впрочем, когда Кордова была еще деревней, Рим
правил миром. Появлялось ощущение, что стоит копнуть эту землю лопатой,
и откроется прах былого величия.
  "От возбуждения воины сбиваются в кучу", - подумал Шеф; Он выслал
вперед сотню викингов под командованием Гудмунда, всегда рвущегося быть
первым там, где пахнет наживой. Шеф хотел, чтобы они шли рядом с
дорогой, проверяли окрестности на случай засады. Кругом было слишком
много изгородей и слишком много стен. Под палящими лучами солнца они
вернулись на середину дороги, вышагивали нестройной вооруженной ватагой
в какой-то сотне ярдов впереди арбалетчиков, охраняющих катапультный
обоз. Когда солнце сместится на ширину ладони, надо будет объявить привал
и перестроить порядки.
  На холме по правую руку раздалось пение труб. Другие трубы отозвались
им слева. Не попала ли длинная извивающаяся колонна людей и машин в
засаду? Шеф надеялся на это. Любой засаде, устроенной с флангов, придется
преодолевать добрый фарлонг пересеченной местности под прицелом пяти
сотен взведенных арбалетов.
  Но вместо этого из-за оливковых деревьев, росших в пятидесяти ярдах от
передового отряда викингов, выскочили легкие всадники. Шеф едва успел их
разглядеть, заметить широкополые шляпы и длинные десятифутовые
стрекала пастухов-баккалариев, согнанных в армию согласно импе-
раторскому эдикту, как вдруг стрекала опрокинулись из вертикального
положения в боевое, и все скрылось в мгновенно поднявшейся туче пыли.
  Викинги были удивлены, но не испугались. Они тут же выхватили свои
мечи и засверкали боевыми топорами. Разболтанный походный порядок с
четкостью машины превратился в узкий фронт поднятых щитов и
нацеленных дротиков. Пастухи не пытались атаковать в лоб, они разъехались
и обрушились на оба фланга. Пролетая на своих неоседланных лошадях,
пастухи кидали дротики, нацеленные в лицо или в горло. Викинги кричали, в
толчее сталкивались друг с другом. Обе кавалерийские колонны, выйдя в тыл
пехоты, встречно развернулись и прошлись назад вдоль флангов сме-
шавшегося строя викингов, кололи стрекалами людей, все еще развернутых
не в ту сторону, потрясающих своим оружием и издающих воинственные
кличи, призывая врага сойтись с ними лицом к лицу.
  Арбалетчики взвели свои арбалеты и ринулись вперед, чтобы найти
позицию для стрельбы, пробежали еще дальше, надеясь что-то рассмотреть в
пыли. Шеф увидел, как один из них припал на колено, старательно
прицеливаясь во всадника, пустившего лошадь в курбет в двадцати ярдах
перед ним. Пастух соскользнул с лошадиной спины - седла у него не было
  - и повис на дальнем боку лошади, цепляясь рукой за гриву, а ногой за круп.
  Пока арбалетчик менял прицел, чтобы поразить если не всадника, то лошадь,
другой вопящий кентавр выскочил из пыли, вонзил ему стрекало между
лопаток, на ходу наклонил древко, чтобы высвободить острие, развернулся,
загнанным оленем перемахнул через стену и исчез среди деревьев.
  С обеих сторон снова запели трубы, и воины поспешно стали оглядываться
во все стороны. Но ничего не произошло. В наступившей тишине Шеф
услышал булькающие звуки - кому-то пробили копьем легкие. Пыль оседала
на лежащие на дороге трупы. Их было немного, с дюжину, и еще стольким же
раненым пытались оказать помощь их товарищи. Ни одного врага. Ни одного
пастуха и ни одной лошади не лежало на дороге, да и вряд ли им достался
хоть один арбалетный болт или удар клинка. Они могли повторить свой
наскок в любое время. Шеф скомандовал собраться и перестроить походный
порядок.
  Долгая пауза на знойной пыльной дороге, пока раненых грузили на мулов и
телеги, и вот колонна снова двинулась в путь. Шеф решил всерьез обдумать
проблему засад. У него было восемьсот арбалетчиков, для лучшего
взаимодействия идущих бок о бок с тремя сотнями английских
алебардщиков, которым арбалетчики доверяли больше, чем своим
норманнским союзникам. Вдобавок у него было около тысячи викингов, той
самой тяжелой пехоты, которая еще до появления Пути в Англии решила
исход столь многих битв. Все онагры остались на кораблях, их вес в тонну с
четвертью отбил у Шефа охоту тащить их с собой на неизвестное расстояние.
  Вместо онагров взяли дюжину дротикометов, их везли пары мулов,
сопровождаемые пешими расчетами. А еще в состав войска входила команда
Стеффи. Шеф уже не мог сказать с уверенностью, что именно они везут с
собой, так как, обзаводясь собственными амулетами, знаками своего особого
ремесла, Стеффи и его люди становились все более и более скрытными.
  Конечно, они везли с полдюжины простейших катапульт - вра-щательниц,
разобранных для удобства транспортировки. Пользы от них на походе
никакой, но защищать их обоз все равно придется.
  Теперь впереди колонны двигался сильный отряд арбалетчиков,
перемежавшихся воинами с алебардами. По флангам тоже шли арбалетчики,
они то и дело останавливали колонну и обследовали виллы с высокими
стенами, а также водосточные канавы, пересекающие дорогу в подземных
трубах. В центре колонны довольно понуро, стыдясь, что их приходится
защищать, топали по обе стороны обоза викинги с мечами и топорами. Если
пастухи выскочат снова. Шеф рассчитывал, что арбалетчики собьют
нескольких наездников во время их атаки и еще больше - во время их
отступления. С помощью алебарды можно отбиться от всадника, по крайней
мере, от легковооруженного.
  Но пастухи больше не появлялись. Колонна взобралась на пологий холм и
на спуске ускорила шаг: не очень далеко впереди виднелись сияющие стены
Вечного города, за ними вздымались застроенные каменными зданиями
холмы, на шпилях и куполах играло солнце. Всматриваясь в даль, Шеф
неожиданно уловил знакомый промельк взлетающего и опускающегося
камня, которым выстрелили из онагра. Некогда раздумывать, куда упадет
снаряд.. Шеф мгновенно бросился прочь с дороги, прокатился по острым
камням, приподнялся на ободранных коленях, чтобы посмотреть, куда все-
таки упал булыган. В тридцати ярдах впереди него в воздухе все еще оседал
клуб пыли, разлетались осколки ударившегося о плиты мостовой камня. А в
строю арбалетчиков виднелась просека глубиной человек в пять, люди
лежали по обе ее стороны, один умирающий все пытался заглянуть внутрь
своей развороченной грудной клетки. Пока окружающие с ужасом глядели на
покалеченных товарищей, Шеф увидел, что образовалась еще одна такая
просека, потом еще, людей косило, как солому. А они по-прежнему
растерянно озирались, некоторые вскидывали арбалеты в поисках невиди-
мого супостата. Шеф подбежал к ним, закричал, чтобы рассредоточились,
сошли с дороги, залегли, укрылись за стенами. Пока они это делали, прилетел
еще один двадцатифунтовый булыган, и над дорогой взметнулись каменные
осколки. Уже двадцать или тридцать человек лежали недвижимо, а
противника все еще никто не видел. Но противник был здесь. Шеф разглядел
катапультную батарею, установленную в полумиле выше по склону холма,
прислуга беззаботно расхаживала вокруг машин, взводила пружины и
разворачивала хвостовики.
  Сейчас выстрелят снова. Шеф нырнул, и еще один булыган просвистал
мимо, на этот раз довольно высоко. Позади с дороги разбегались погонщики
мулов из обоза, а викинги, забыв о гордости, прятались среди деревьев и стен.
  Противник был здесь. Шеф настроил подзорную трубу, отчетливо разглядел
людей вокруг катапульт. Он не нашел Эркенберта, хотя наполовину уже этого
ждал. Должно быть, дьякон успел обучить многих помощников, способных
занять его место. Как же достать противника? Из имевшегося сейчас у
северян оружия на такую дальность били только дротикометы. Они сделают
свое дело, хотя против людей они более эффективны, чем против машин.
  Шеф прокричал приказ, и расчеты катапульт стали распрягать мулов,
разворачивать и устанавливать свои машины, начали долгую подготовку к
выстрелу. И пока они это делали... камни свистели теперь высоко над
головой, прицел был перенесен на позицию дротикометов, и Шеф побежал
вперед, к своим рассеявшимся арбалетчикам, выкрикивая приказ атаковать.
  Томительные мгновенья воины не шевелились, подчиняясь
инстинктивному страху перед прилетающими издалека снарядами. Ложись,
замри, уползи в сторону. Шеф орал, пинками заставлял своих людей
подняться на ноги, взывал к их гордости и чувству долга. Вид человека,
выпрямившегося во весь рост и оставшегося невредимым, вернул им немного
здравого смысла, напомнил о неточности онагров при стрельбе по одиночной
цели. Арбалетчики поднялись и неуклюже бросились вперед. Шеф закричал
им, чтобы двигались перебежками. Пробежать десять-двадцать шагов, залечь,
пока бежит другой, а когда он заляжет, начать новую перебежку. И не бежать
в открытую. Не давать врагу возможности прицелиться.
  Со склона холма рядом с батареей онагров Эркенберт и император
наблюдали за поспешно организованной атакой. Для них это выглядело так,
будто склон покрылся суетящимися муравьями, вроде бы ни один не двигался
все время вперед, но масса в целом неуклонно приближалась. Тем временем
снаряды катапульт летали уже в обе стороны. Один из людей Эркенберта
опрокинулся навзничь, ему перебил хребет огромный пятифутовый дротик.
  Раму одного из дротикометов разбил камень онагра, лопнувшая пружина
хлестнула северян по рукам и лицам.
  - Я видел его мгновенье или два, - заметил Бруно. - Жалко, что он не
постоял чуть подольше, чтобы твои люди успели в него выстрелить. Тогда бы
все сразу было кончено.
  - Как и в случае твоей смерти, - ответил Эркенберт.
  - Он до сих пор даже не знает, где я.
  Арбалетные болты, долетающие с предельной дальности, зазвенели по
камням вокруг батареи онагров. Расчеты стали нервно вздрагивать и огля-
дываться. "Невозможно схватить весящий тонну онагр и утащить его с
позиции, - подумают Шеф, - невозможно вывезти машины достаточно
быстро. Если поднажать, удастся захватить всю батарею, возможно, враг не
готов отразить стремительную атаку".
  А может быть, готов. До настоящего момента противник в этом сражении
предусмотрел все. С ужасом, таким пронзительным, что вызывал в груди
спазм, Шеф вспомнил короля Карла Лысого, как тот рвался и рвался вперед,
пытаясь захватить машины, которые, дразнясь, появлялись на все новых и
новых позициях. Теперь Шеф делает то же самое. И на этот раз противник
лучше знает местность, имеет план действий, а Шеф слепо бросается вперед,
уповая на превосходство в вооружении.
  - Стой! - закричал Шеф. - Остановитесь, укройтесь и стреляйте. Хватит
бежать!
  Его голос услышали только ближайшие арбалетчики, остальные, увидев,
что враг дрогнул, ринулись вперед, чтобы отомстить за пережитый страх.
  - Сработало, - отметил Бруно и кивнул трубачам. В пространство между
бегущими арбалетчиками и батареей из-за укрытий в виде оливковых
деревьев и стен роскошных вилл выехали тяжеловооруженные всадники,
краса и гордость императорской армии: кольчуги сверкают, подкованные
сталью копыта высекают из камней искры, острия пик нацелены вперед.
  Каждая группа всадников сразу устремилась на неприятеля, не пытаясь вы-
строиться в общую линию. Они начали атаку с расстояния в какие-то
пятьдесят ярдов, пять панических ударов сердца для человека без доспехов,
на которого прет боевой жеребец.
  Шеф, находившийся чуть сзади самых быстрых арбалетчиков, увидел, как
они остановились, замялись, потом все как один повернулись и побежали,
прыгая по камням, чтобы уклониться от надвигающихся сзади пик. Один
человек припал на колено, вскинул арбалет. Пока он жал на спуск, пика
вонзилась в него, вздернула его с земли, и стрела пошла прямо в небо. С
искусством выросших в седле людей наездники работали пиками, а когда те
ломались или застревали в распростертых телах, выхватывали из
прикрепленных к седлу ножен широкие мечи. Шеф вдруг увидел, что один из
копейщиков выбрал его в качестве очередной жертвы. Их взгляды
встретились, всадник ударил длинными острыми шпорами, и конь, роняя хло-
пья пены, прыгнул вперед. Шеф потянулся за арбалетом, зашарил на поясе,
понял, что в который уже раз оказался в критический момент безоружным, не
считая поясного ножа. Попробовать сбежать - значит быть бесславно
сраженным сзади, навсегда остаться поводом для шуток. Постараться
отразить удар?
  Могучая рука небрежно отбросила его в сторону, широкая спина в кольчуге
заслонила взгляд. Это Стирр! Задыхаясь на жаре, он прибежал сзади из
колонны викингов. Атакующий франк - на щите у него не было эмблемы
Святого Копья, как у риттеров Ордена, - одними коленями повернул
жеребца, чтобы пройти справа от Стирра, занес меч для удара сверху вниз. В
этот момент Стирр, яростно выбросив вверх правую руку, со всей силой и
ненавистью бросил свой боевой топор перед металлическим шлемом. Целясь
в лошадь, а не во всадника. Раздался мясницкий хруст, франк кувыркнулся
через голову лошади и упал к самым ногам Шефа. Не задумываясь, Шеф
ударил его сжатым кулаком в открытую часть челюсти, в точности как
показывал на дитмаршских болотах давно упокоившийся Карли. Франк
откинулся навзничь, а Стирр, выхватив меч, рубанул его по шее и тут же
повернулся, выискивая нового противника.
  Склон холма снова был чист, словно развеялись колдовские чары -
всадники исчезли. Вернулись в укрытие. Пока Шеф недоуменно озирался,
камень из онагра пролетел так близко, что в голову ударило воздушной
волной. "Все происходит слишком быстро, - ошеломленно подумал он. -
Еще не кончилось одно, а уже начинается другое".
  Стирр с кряхтеньем пытался извлечь свой топор, глубоко зарывшийся в
череп коня, крякнул, высвободил носок лезвия, раскачал и наконец вытащил
свое оружие. Озабоченно осмотрел топор, потом ухмыльнулся.
  - Никогда раньше такого не делал, - сказал он. - А что теперь?
  Викинги, вспомнил Шеф, могут быть разбиты, но никогда не поддаются
панике. Он огляделся, снова стал отдавать приказы. Одно было ясно. Он
больше не сможет двигаться вперед в этом лабиринте ловушек. Вопрос,
сможет ли он отсюда выбраться?
  

                                 ГЛАВА 17

  - Колодец отравлен, - сказал Ханд.
  Шеф уставился на лекаря, потом на ведро, которое тот только что осмотрел.
  Зеленый ил налип на дно и стенки, вода была очень грязной. Ерунда, он бы ее
все равно выпил. В тот раз, добравшись до деревни еретиков и отказавшись
пить, он думал, что умрет от жажды. А сейчас было еще хуже. Сейчас не
нужно проявлять гордость, вода есть вода, она выглядит неплохо...
  Ханд расплескают у него в руках ведро, взглянул с глубокой неприязнью:
  - Отравлен, я сказал! И если это свалит даже тебя. то что говорить о моих
раненых?
  Шеф провел языком по пересохшим губам. Была уже ночь. Весь долгий
остаток дня и короткие вечерние сумерки они плелись в пыли по источающим
жар камням и остановились у виллы на вершине холма, надеясь, что там есть
свой колодец. Как и каждый раз за этот день, враги успели их опередить.
  Шеф не знают, был ли это сброшенный в колодец труп или что-то более
основательное, например ядовитые ягоды. Ему придется поверить словам
Ханда. Ему придется найти воду. У них целый обоз раненых, которые
зловеще утихли. На короля молча смотрел Стирр, спасший ему сегодня
жизнь. Стирр хуже прочих переносил жару и жажду. Ночь полнилась
оглушительным хором расположившихся на оливковых деревьях сверчков:
  достаточно громким, чтобы заглушить любой звук притаившейся засады.
  Противнику только того и надо.
  Бранд вытолкнул кого-то вперед, старика с седой бородой. Шеф вспомнил
слова Бранда, что всегда найдется кто-то, решивший остаться несмотря ни на
какие опасности.
  - Спроси его, где ближайший колодец, - велел Шеф. - Скальдфинн,
переводи.
  Последующий разговор звучал для Шефа как церковная латынь. Король
пришел к выводу, что здесь живут выродившиеся потомки древних римлян,
все еще говорящие на латыни, хотя и искаженной, едва ли не худшей, чем
латынь франков.
  - Он говорит, вода есть в акведуке у подножия холма. Она течет из Рима,
который снабжается по другим акведукам.
  - Что такое акведук?
  - Вроде канавы, только сделан из кирпича и камня.
  "Остаются ли здесь седобородый по собственной глупости или из-за
слабости, или же он оставлен специально, чтобы сказать мне это?" -
задумался Шеф. Старик будет лгать. А мне нужна правда. Рагнар, отец Ивара
и дед Свандис, знал, как обращаться с такими людьми, об этом мне однажды
рассказал Кутред. Вопрос, смогу ли я это сделать?
  Шеф подошел к старику, толчком поставил его на колени, решительно
воткнул в уголок глаза большой палец. "Рагнар для этой цели отращивал на
большом пальце правой руки длинный ноготь, - угрюмо вспомнил Шеф. -
Чтобы облегчить себе работу. Он выкалывал человеку один глаз до того, как
задавал вопросы. Просто чтобы пояснить, что он имеет в виду. Я на это не
способен".
  - Скажите ему: я буду давить ему на глаз, пока он не объяснит, почему я
должен ему верить, - ровным голосом произнес Шеф.
  - Как он может это объяснить? - спросил Скальдфинн.
  - Не знаю. Это его забота.
  Старик заплакал. Шеф пальцем чувствовал его слезы и нажал чуть сильнее,
чтобы не отвлекался на болтовню. Ханд смотрел на короля с исказившимся от
ненависти лицом, готов был выхватить старика, но не решался. Свандис тоже
стояла здесь, глядела неуверенно - она достаточно часто хвасталась своим
дедушкой, пусть полюбуется, как это выглядит по-настоящему. У Бранда
высоко поднялись брови. Стирр ухмылялся.
  - Он говорит, другого источника нет, но там будут ждать императорские
солдаты, он подслушал их разговоры, не все из них германцы. Я думаю, что
он говорит правду, - добавил Скальдфинн. - Он не пытается заманить нас в
ловушку. Он предупреждает нас о ловушке.
  Шеф позволил старику опуститься на землю. Сегодня он буквально все
делал неправильно. Пора это исправить.
  - Мы добудем воду, - сказал Шеф. - Позовите Стеффи, Квикку и
Озмода.
  - А нам, норманнам, делать нечего? - хрипло спросил Стирр.
  - Это дело Локи, - ответил Шеф.
  - Что у вас есть в обозе, что может нам пригодиться? - резко спросил
Шеф. Сейчас никто не говорил больше слов, чем необходимо. Слишком
пересохло в глотках.
  
  - Много факелов, - ответил Стеффи. - Мы их усовершенствовали. В
последний раз, если помнишь, мне приходилось их поджигать и держать в
руках. Теперь мы научились обмакивать веревку в раствор селитры, она
хорошо горит и не гаснет в полете.
  - Что еще?
  - Я пробовал сделать снаряды навроде греческого огня. Но чтоб бросать, а
не пускать струю.
  - Получилось?
  - Они не разбрызгиваются, когда упадут. Но поджигают все кругом, и
водой их не затушить, только пламя растекается шире. Мы их делаем из коры
с серой и селитрой, обмакиваем в греческую нефть. Зашиваем в
провощенную хлопковую ткань. И приделываем запал.
  - Это подойдет. - Шеф снова закашлялся от запершившей в горле пыли.
  На ведущем к акведуку склоне холма царила кромешная тьма, луна еще не
показалась. Деревья, стены да нищие хибары могли послужить хорошим
укрытием. Не было сомнений, что неприятель затаился внизу в ожидании
вылазки за водой. Шеф прохрипел свои последние указания.
  Когда раненые собрались, своим ходом и на носилках, а часовых,
стороживших подходы к лагерю, отозвали, за дело молча взялись
катапультеры Квикки. Соблюдать тишину нет нужды, но и разговаривать
неохота. Дротикометы были установлены неровной дугой, обращенной к
нижней части холма и вправо, в сторону моря. Позади них Стеффи разместил
свои вращательницы. По команде его люди начнут стрелять огненными
снарядами вниз по склону и вправо. По приказу Шефа лишь каждый третий
снаряд должен быть огненным, а остальные два - обычные камни, из числа
запасенных в обозе и взятых на вилле из сада камней.
  - Мы ни в кого не попадем, разве что случайно, - возражал Стеффи.
  - Враги этого не будут знать.
  - У нас ничего не останется, чтобы стрелять потом.
  - Машины мы в любом случае бросим.
  Стеффи больше не спорил. Его команда начала стрелять в темноту
камнями, с треском и грохотом падавшими внизу холма. Перемежавшие их
огненные шары не производили шума, лишь бросали в полете слабый
красноватый отблеск от горящего фитиля. Поскольку канонада продолжалась
и ничего не происходило, из темноты не было ответа, не слышно было ни
криков, ни команд, не прилетали снаряды противника, пристально наблюдаю-
щие арбалетчики начали нервно переговариваться.
  Притаившийся за стеной Агилульф прислушивался к свистящим вокруг
камням. Пока ни один не упал ближе двадцати ярдов от него. Агилульф не
понимал, что происходит, но уже почуял, что грозит какая-то опасность. Что
это за вспышки света в воздухе? Светляки? Агилульфу нипочем острая сталь,
но он не сможет еще раз встретиться с огнем. Императору следовало бы об
этом помнить.
  Стеффи подтолкнул Шефа и показал на внезапный всполох огня в сотне
ярдов внизу. На одном из снарядов запал наконец догорел. Огонь высветил
дерево, изгибавшееся так, словно оно наклонялось над очагом. Первыми
занялись ветки, пламя пробежало по ним и охватило ствол. Теперь в темноте
возникали все новые и новые всполохи огня, они появлялись быстрее, чем
можно было сосчитать. При таком ветре пожар охватит всю долину. Любой,
кто окажется между огнем и северянами, вынужден будет бежать в их
сторону.
  Неожиданно мелькнула черная тень, впервые они увидели признак жизни
снаружи лагеря. На силуэте явственно обрисовался шлем риттера. Затем тень
исчезла, а Шеф сердито закричал на расчеты дротикометов за то, что
упустили цель. Но в точности так же, как пламя возникало из ниоткуда, так и
весь склон мгновенно заполнился крадущимися тенями. Воины выбегали из
своей засады, кидались в промежутки между очагами пожара, пытаясь
прорваться на другую сторону, и Шеф увидел даже умников, старающихся
сбить пламя, пока оно слабое. Сбить и затоптать, не дать ему разгореться.
  К треску пламени и стрекоту сверчков добавилось резкое треньканье
стреляющих арбалетов и басовитый лязг дротикометов, бьющих огромными
стрелами почти что в упор. Шеф теперь видел падающих и корчащихся
людей, но из-за какого-то акустического эффекта совершенно не слышал
издаваемых ими звуков, лишь отдаленный рев пожара. Умирающие и
извивающиеся люди были похожи на игру теней на стене хижины.
  Шеф хлопнул Бранда по плечу, выбросил большой палец. Пора идти. Бранд
стремительно повел шесть десятков своих людей, команды двух дракаров,
прямо вниз по склону. Сразу за ними шел отряд арбалетчиков, потом еще
викинги, всем было приказано идти в установленном порядке. Они могли бы
поддаться искушению свернуть влево, обогнуть пламя пожара, но Шеф велел
им не делать этого. Направиться прямо в огонь и подойти как можно ближе.
  Те, кто должен остановить вас, пойдут вдоль кромки пожара и будут
расстреляны или обращены в бегство. Спуститесь по склону как можно
быстрее, пока вы тоже не обрисовались силуэтами на фоне пламени.
  Теперь люди потоком устремились вниз по склону, даже санитары с
носилками пустились вскачь по пересеченной местности. "Ими движет не ис-
полнительность, - подумал Шеф, - это жажда". Люди Стеффи, расстреляв
все свои снаряды, нерешительно застыли около катапульт.
  - Разберем их и возьмем с собой, а? - взмолился Стеффи. - Ну хоть
парочку?
  Шеф подтолкнул его в направлении общей атаки.
  - Катапульты бросить. Возьмите с собой огненные приспособления, если
сможете нести.
  Для дротикометчиков по-прежнему оставалось немало работы,
распространяющийся пожар освещал все новые и новые площади. Легких
мишеней уже не было, их свалили арбалетчики, но кое-где еще мелькали
бегущие люди. "Уж не думают ли они, что находятся на безопасном
удалении? Они пытаются помочь своим раненым, - понял Шеф, - бегут,
чтобы вытащить их из полосы надвигающегося пламени". Король шагнул к
машине, прицелился в человека, старающегося выползти из охваченного
огнем кустарника. Так и есть, двое спешат ему на выручку, можно разглядеть
встревоженно озирающиеся белые лица. "Враги в эту ночь не понесли
больших потерь, - подумал Шеф, - но их убивали из темноты невидимые
ими люди". Легкое перемещение хвостовика, еще один басовитый лязг, и
первый спасатель закувыркался, словно от щелчка гигантского пальца, а
другой комично споткнулся и сразу же бросился в сторону. С вершины холма
было видно, как мощный дротик пробил ему оба бедра. Неудавшийся
спасатель рухнул в пламя как раз в тот момент, когда подбежал к человеку,
которого намеревался спасти.
  Шеф ощутил свирепую радость. Он хлопнул Квикку по спине, махнул
большим пальцем: "Пошли!" Нет времени запрягать мулов, но дротикометы
на колесном ходу утащить легче, чем вращательницы Стеффи. Не дожидаясь
приказа, люди Квикки похватали их за хвостовики, с гиканьем и треском
устремились вниз по неровному склону. Вместе с ними бежал последний
отряд арбалетчиков и алебардщиков, оставленных в качестве прикрытия. Не
разбирая дороги, они толпой неслись к подножию холма, с Шефом в
середине, держа оружие наготове на случай нападения из засады. Из засады,
на которую они уже напали сами.
  В темноте послышался лязг металла, это несколько братьев Ордена, вместо
того чтобы убраться подальше от огня, решили сразиться со своими врагами.
  Они вышли из света в темноту и не успели даже разглядеть стрелы и клинки,
оборвавшие им жизнь. И вот уже показался акведук, длинное каменное
сооружение высотой в четыре фута, распространяющее вокруг себя
благоухание свежей проточной воды. Люди Шефа во главе с ним самим
перевалились через стенку и, забыв о неприятеле, погрузили лица в
прохладный поток.
  Подняв наконец голову, Шеф увидел нависшего над ним Бранда.
  - Куда теперь? - отрывисто спросил тот.
  Тогда Шеф впервые взглянул на акведук. Канал, проложенный для
снабжения водой расположенных вдоль дороги в Остию богатых вилл, водой
более чистой, чем в мутном Тибре, имел всего-то шесть футов в ширину и
был перекрыт каменными плитами, чтобы предотвратить испарение. Но не по
всей длине, встречались и открытые участки. Боевые машины здесь не
пройдут. По обе стороны акведука шел тротуар, но шириной, едва достаточ-
ной для двух человек, опять же слишком узко для метательной машины или
телеги. Больше всего на свете Шеф хотел вернуться на свои корабли, по-
кончить с этим бесславным походом.
  Какой-то внутренний голос подсказывал, что это у него не получится, тот
же самый бойцовский инстинкт, который заставил его расстреливать ра-
неных. Его война должна окончиться сейчас. Если он отступит, его будут
преследовать и уничтожат. В одну сторону акведук шел к Риму, в другую -
неизвестно куда. Риг сказал ему... как там было? В Риме он обретет мир.
  Возможно, мир он обретет в смерти. Пусть будет так.
  - Сюда, - сказал Шеф, показывая налево. - Поторопи их. Квикка, разбей
свои машины.
  Квикка нянчился со своими машинами все тысячи миль этого похода. Он
вышел из рабов в люди благодаря машинам. И он тут же стал возражать
своему повелителю, как много раз делал раньше и чем несказанно удивил
однажды короля Альфреда. На этот раз терпение Шефа иссякло. Щербатый
человечек пустился в рассуждения, а встревоженный и измотанный всеми
треволнениями король подскочил к нему и от души врезал в морду.
  - Вперед, - крикнул он. - Или я засуну тебя обратно в твой ошейник.
  Его старый товарищ сплюнул кровь, вытащил еще один выбитый зуб,
недоверчиво на него уставился. Пошел выполнять приказ.
  - Рано или поздно все хозяева оказываются одинаковы, - заметил один из
его помощников, разрезая веревки, чтобы хоть на время вывести дротикомет
из строя. Квикка не ответил. В темноте Толман и три других юнги
нерешительно застыли над тюками ткани, жердями и тросами. Мальчики
могли бы их нести, но все-таки это немалый груз. Квикка взял у них два
бруска, закинул себе на плечи.
  - Я это понешу, - сказал он, отчаянно шепелявя. Толман заметил
катящиеся у него по лицу слезы и промолчал.
  Через несколько часов потрепанная колонна пробилась вдоль акведука к
стенам самого Вечного города. Им пришлось пробираться в ночи словно
путникам, отбивающимся от стаи волков. Вытянутую разреженную колонну
снова и снова атаковали с обеих сторон, вражеские всадники обгоняли их
стороной, а потом поджидали у акведука, зная, что разминуться невозможно.
  Арбалеты собрали среди нападавших обильную кровавую жатву, но не-
сколько раз колонну разделяли на две части, и приходилось бросаться в
темноте в свирепую сечу, чтобы соединиться со своими. После каждой атаки
на месте оставляли убитых, неспособных передвигаться и потерявших
сознание. Их товарищи бросали трупы в поток, а со временем стали бросать и
тех, кто, может быть, был еще жив. С собой несли лишь немногих раненых.
  Измученным уцелевшим воинам смерть в холодной воде уже казалась из-
бавлением. Шеф несколько раз слышал из темноты, как Ханд ругается и
дерется из-за тех своих подопечных, кого оставляли на произвол судьбы или
добивали из воинского милосердия. У него не было времени и сил, чтобы
вмешиваться.
  На востоке уже забрезжил свет, когда Шеф повел свой арьергард по
пологому склону к бастиону, захваченному передовым отрядом на одной из
стен Рима, рядом с Авентинским холмом. "Свет, - подумал король. - И
прибежище. Возможность увидеть, что происходит. Перехватить инициативу,
самому управлять событиями, а не просто отвечать на действия противника.
  В передышке он нуждался больше, чем в пище и воде. Он нуждался в ней, как
проигрывающий борец нуждается в опоре для ног".
  Взобравшись на стену, он увидел, что остатки его отряда распределяются
вдоль зубцов, незащищенных изнутри, потом повернулся и подошел к краю,
чтобы утренний ветерок овеял его пропотевшую рубаху.
  В двух сотнях ярдов от него Эркенберт с мстительным удовлетворением
сказал капитану катапультеров:
  - Стреляй.
  Короткое плечо коромысла упало, длинное взметнулось вверх, протащив по
земле пращу и вздернув ее в своем яростном взмахе. В небо полетел не
обычный круглый камень, а особый снаряд.
  Стоящий у края стены Шеф увидел лишь промельк направленного на него
движения. Он выбросил вперед руку, ощутил сотрясший тело удар,
почувствовал, что распростерт на земле и на него навалилась какая-то масса.
  Попытался отбросить ее с себя, нащупал рукой что-то тугое и липкое, от-
чаянно в это вцепился. Подоспевшие воины освободили его и подняли на
ноги. Шеф понял, что сжимает в руках человеческие внутренности, тяну-
щиеся из лежащего у его ног разъятого трупа. Это был арбалетчик Тримма,
его мертвое лицо застыло в нечеловеческой муке.
  - Они стреляют в нас нашими же мертвецами, - объяснил Бранд. -
Должно быть, они знали, куда мы направляемся, и притащили большую
катапульту, чтобы встретить нас. Это люди, убитые ночью.
  "Снова нас опередили, - подумал Шеф. - Снова нас опередили. Я не
знаю, что теперь делать".
  - Мы окружены со всех сторон, - добавил Бранд. -И я не уверен, что от
наших осталась хоть половина.
  - Итак, поклоняясь Локи, мы ничего хорошего не добились, - с горечью
сказал Торвин. Его белые одежды были разорваны и измазаны кровью.
  Ночью он крушил врагов своим молотом. Он не сумел спасти Скальдфинна,
павшего у акведука. Еврей Соломон исчез, и никто не знал куда. От военной
коллегии Шефа осталось шесть человек: он сам, Торвин, Бранд, Хагбард. Еще
были Ханд, угрюмо глядящий в землю, и Свандис. "Ему следовало хотя бы
раз за эту ночь вспомнить о ней, - подумал Шеф, -но он и этого не сделал.
  Та, в чьих жилах текла кровь Рагнара, обычно сама могла позаботиться о
себе. Но теперь внутри ее текла и его собственная кровь, и кровь Рига.
  Почему он не был рядом с нею? У него были другие заботы".
  И остались до сих пор. Крепостную стену то и дело сотрясали удары
огромных камней, выпущенных из метательных машин Эркенберта - дьякон
усовершенствовал их конструкцию, Шеф разглядел это через чудом
уцелевшую подзорную трубу. Мог бы и не стараться, все равно северянам
сейчас нечего противопоставить его требукетам. Казалось, военный совет
Шефа погрузился в апатию и отчаяние. Даже Бранд, по-видимому, помышлял
лишь о том, как достойно встретить свою смерть.
  "Но это неправильно, - возразил Шефу внутренний голос. - Они знают,
как плохи их дела. Но они не знают, насколько плохи дела у противника.
  Врагам тоже был нанесен немалый урон, во время пожара и обстрела из
дротикометов, в бесчисленных ночных стычках. Считалось аксиомой такти-
ки, что тяжеловооруженных всадников нельзя использовать в ближнем бою
ночью, когда слишком велики напрасные потери среди этих умелых и ценных
воинов. Однако именно так и поступил император. Армия Пути теперь
лишилась своих боевых машин, вот и все. Но когда-то они умели сражаться и
без машин. Еще не все потеряно".
  Взгляд Шефа упал на длинные жерди, которые кто-то сложил у парапета. А
он и не знал, что их несут с собой, если бы увидел - запретил бы. Но раз уж
они здесь... Да, вот и Толман, прячется за зубцом, невольно втягивая голову в
плечи каждый раз, когда каменная кладка сотрясается от нового удара.
  Шеф поднялся, постарался придать лицу бодрое и веселое выражение.
  Подошел к испуганному ребенку.
  - Подумываешь о полете? - начал он. - Наверху будет безопасней, чем
здесь. Поднимись-ка в воздух и разведай, что задумал неприятель. Квикка!
  Распакуй тюки и собери змея. А где твой зуб, укусил что-то твердое?
  Бывшие рабы переглянулись и принялись натягивать холсты на жерди.
  Рабами они пробыли дольше, чем свободными, и рабские привычки верну-
лись к ним без промедления.
  - Он уже забыл, что ударил тебя, - уголком рта прошептал один из них
Квикке. - А пацан совсем напуган.
  - Помолчи и привяжи этот трош, - ответил Квикка. Он сомневался, что
все хозяева рано или поздно оказываются одинаковыми. Квикка устремил
взгляд на свой амулет, знак принадлежности к касте летающих людей.
  Хозяин или нет, но король делал то, что до него не делал никто.
  Через несколько минут Толман забрался внутрь конструкции, которую
шесть человек держали у края стены. Ветер усиливался, и змей возвышался
над прилегающим валом на добрых сорок футов. Отсюда был прекрасно
виден полукруг машин и людей, осаждающих северян снаружи, но Шеф хо-
тел, чтобы Толман заглянул в невидимую зону, ведь атака наверняка начнется
с внутренней стороны стены, из города.
  - Мы быстренько тебя поднимем и спустим, как только ты махнешь рукой,
  - повторил король. - Постарайся не задерживаться.
  Испуганнное личико кивнуло, стартовики подняли змея на вытянутых
руках, чтобы поймать ветер, мгновенье подождали и разом выбросили его
вверх с края стены. Змей стал падать, и Шеф заметил, что ветер у стены
завихряется. Затем начался подъем, моряки вытравливали толстый основной
трос и тонкие тросы управления, едва ли нужные теперь, когда Толман уже
так ловко научился работать боковыми крылышками. Шеф восхищался
искусностью мальчика, ровно ведущего змея вверх и в подветренную
сторону. У самого короля лучший полет длился считанные минуты. Однажды,
когда наступит мир, он научится летать лучше.
  
  - Они по-прежнему показывают свои фокусы, - сказал император своему
новому папе, Петру II, который в миру звался Эркенбертом. Они стояли среди
развалин ризницы, много лет назад разрушенной маврами. Святое Копье, как
всегда, покоилось на левой руке императора, в зажиме рядом с лямкой щита.
  Позади четыре рыцаря Грааля охраняли реликвию и реющее над ней знамя.
  Все это находилось далеко в тылу, но не из-за страха смерти, а из опасения,
что святыни могут попасть в руки язычников. "Я больше не буду оставаться в
тьму", - подумал Бруно. Ярость начинала переполнять его. Враги бросают
вызов не только императору, но и самому Спасителю, Его Церкви и Его
земным святыням. Язычники добрались уже до Священного города,
находились почти на расстоянии выстрела от стены Леонины и Базилики
святого Петра, самого сердца христианской веры. Сегодня с этим должно
быть покончено.
  - Если они попробуют еще раз, у меня тоже есть в запасе фокус, -
отозвался Эркенберт. - Но они уже опускают змея. К счастью для себя.
  - Что ты разглядел? - спросил Шеф.
  
  Мальчик отвечал прямо из седла, не стараясь выбраться.
  - Внутрь от стены стоят пехотинцы в доспехах, вон там, - он показал
рукой. - Примерно две или три сотни. В другой стороне никого не видать.
  "И всего-то", - подумал Шеф. Конечно, многих просто не видно. Но враг
понес огромные потери.
  - Всадников нигде нет?
  - Нигде. Я видел императора. Он был позади меня, в разрушенном здании
с остатками белого купола. Думаю, что это был он. Рядом с ним стоял человек
в черном, а позади - знамя.
  - Какой рисунок был на знамени?
  - Похож на твой амулет, государь. - Толман кивком показал на
серебряную лесенку, видневшуюся под разорванной рубахой Шефа.
  "Если бы мы только могли стрелять с небес, - сказал себе Шеф. - Или
сбрасывать зажигательную смесь Стеффи. Тогда император был бы убит и
война бы кончилась. Все войны бы кончились".
  "Проблема войны машин в том, - отозвался ему внутренний голос, - что
машины рано или поздно появляются у обеих сторон. Одни и те же машины.
  В этом и заключается истинный смысл "Песни гигантских женщин", с
которой однажды познакомил тебя Фарман".
  - Поднимись еще раз, - сказал Шеф. - Посмотри, нет ли в этих стенах
проходов где-нибудь рядом с императором. Проходов, до которых мы могли
бы добраться. Мы могли бы попытаться сделать вылазку.
  Испуганное личико кивнуло, стартовики разошлись по своим местам. В
двухстах ярдах от них Эркенберт удовлетворенно вскрикнул, увидев, что змей
снова поднялся над стеной. Из-за развалин ризницы вышли рабочие, вбили в
землю прочный пятифутовый столб, прикрепили на него конструкцию,
напоминающую перевернутое железное стремя, а поверх нее установили
самострел. Огромный самострел, шести футов в размахе.
  - Это тисовое дерево, - сказал Эркенберт. - Вегеций не раскрывает
секрет стали, из которой язычники делают свои самострелы. И про эту штуку
он тоже ничего не объясняет. Я сделал ее, когда мы увидели, как змеи
взлетают над иудейской крепостью. Это будет первое испытание нового ору-
жия, во славу святого Петра и его Святого города.
  
  Толману и раньше, при осаде Септимании, доводилось видеть летящие в
него стрелы, выпущенные на авось императорскими солдатами. Он знал, что
пущенная точно вверх стрела пролетит меньше, чем стрела, пущенная вдоль
земли. Он не боялся вражеских луков, и даже арбалеты, которые имелись
только в армии Пути, не смогли бы его достать. Когда первая стрела в ярд
длиной просвистела рядом с ним и навылет пронзила боковое крылышко, он
не понял, что это было. Затем прямо под собой он увидел вновь натянутый
самострел и понял, откуда грозит опасность.
  - Он сигналит, чтобы его опускали, - сказал глядевший в подзорную
трубу Шеф. Человек около троса начал подтягивать его, собирая кольцами
себе на локоть, поскольку лебедки у них уже не было. - Что-то идет не так.
  Вторая стрела попала уже в корпус змея, собственно говоря, целящимся
больше ничего и не было видно. Она ранила Толмана в колено. Мальчик за-
дергался от боли, и змей чуть не потерял ветер. Потом Толман справился с
собой, постарался развернуть машину так, чтобы помогать тянуть ее вниз, но
чтобы при этом поток попадал на плоскости чуть-чуть снизу и змей не начал
падать. Его подтянули вниз, и дальность для выстрела из самострела
уменьшалась. Тисовый самострел перезаряжался дольше, чем арбалеты с
ножной рейкой, два человека просто тянули изо всех сил тетиву и зацепляли
ее за храповик. Однако они вполне успевали сделать третий выстрел.
  Толману оставалось до сулящей безопасность стены каких-то десять футов,
когда тянущиеся подхватить его люди услышали свист стрелы, увидели, как
его личико исказилось и тело дернулось от удара. Но они все еще не знали,
куда он ранен. Поймав змея над зубцами стены, люди попытались достать
мальчика из седла. Но не смогли его сдвинуть, он будто застрял. Потом Шеф
залез внутрь, чтобы разрезать упряжь, и увидел огромную стрелу,
пронзившую седло и все тело насквозь. В четыре взмаха ножа Шеф разрезал
веревки, вытащил Толмана вместе с седлом и стрелой. Мальчика невозможно
было положить, мешала стрела. Шеф стоял, прижимая ребенка к груди, и
кровь струилась по его рубахе.
  - Где Ханд? - крикнул он.
  Маленький лекарь уже был здесь. Он принял ребенка с рук Шефа, бережно
положил его на бок и быстро разрезал седло и одежду. Уселся на корточки и
ободряюще похлопал Толмана по щеке. Шефу уже доводилось видеть, как
Ханд это делал. Это означало смертный приговор.
  - Не надо ничего говорить, - успокаивающе пробормотал он. Но на лице
Толмана теперь была написана не только боль, но и тревога. Он пытался
сказать что-то, повернул лицо к Шефу. Король склонился над ним, стараясь
расслышать слова умирающего. Это что-то связанное с императором...
  - Что? Что это было? - спросил он.
  Голова мальчика склонилась набок, и Ханд выпустил ее из рук,
профессиональным жестом закрыл глаза умершего. Он взглянул на своего
повелителя и бывшего друга с отвращением и ненавистью, которые снова и
снова охватывали его в этом походе. Шеф не обратил на него никакого
внимания.
  - Он что-то увидел. Он пытался мне что-то сообщить. Что-то важное. Есть
у нас другой змей? Кто-нибудь еще сможет подняться вверх?
  - Они притащили и твой змей, тот, большой, - раздался чей- то голос.
  - Ты сможешь посмотреть сам, - сказал другой.
  - Ешли не намерен пошлать еще одного пачана, - сказал третий. Это
Квикка, все так же шепелявит из-за выбитого переднего зуба. Шеф вдруг
вспомнил, как ударил его ночью, грозился снова сделать рабом. Но не мог
вспомнить, из-за чего. На всех обращенных к нему лицах был написан гнев,
даже презрение. Раньше он с подобным не сталкивался, и это со стороны его
собственных людей, которых он освободил из рабства. Хотя нет, такой взгляд
он однажды видел. У Годивы. Из-за него Шеф и отправился в этот поход.
  - Тогда собирайте моего змея и посадите меня в него, - сказал король, и
собственный голос словно бы доносился до него издалека.
  Прошло, казалось, какое-то мгновенье, и он уже сидел в седле, дюжина
человек держала его, другие привязывали тросы. На фут ниже своего лица он
увидел глаза Квикки.
  - Прости, - сказал Шеф.
  Воины подбросили его навстречу поднимающемуся ветру.
  Как это было и с Толманом, он мгновенно провалился вниз вдоль стены.
  Несколько секунд он не видел ничего, кроме мелькающих перед собой серых
квадратных камней, и вспоминал о человеке, который прыгнул с башни Дома
Мудрости, прыгнул и полетел прямо вниз. Затем снова вернулось ощущение
подъема, и Шеф почувствовал, что ветер подхватил его. Летная команда
торопливо травила тросы, змей начал подниматься, уже видно было, что
находится на стене. Шеф увидел Бранда, ругавшегося и дравшегося с теми,
кто запустил змея, увидел выстроившихся вдоль стены арбалетчиков, они
начали стрелять вниз, чтобы убить или отвлечь людей, сбивших Толмана.
  Пора оглядеться и увидеть то, ради чего погиб Толман. Да, вот вражеские
войска, они строятся для штурма. Не там, куда показывал после первого
полета Толман, они группируются позади виллы, от которой две лестницы
ведут к городской стене, занятой остатками его войска. Шеф высунулся,
насколько это было возможно без риска опрокинуть неустойчивую
конструкцию в нисходящий полет, и закричал во всю мощь своих легких,
много громче, чем пищал Толман.
  - Там! Там! - он ухитрился высвободить руку и махнуть ею.
  Что ж, хотя бы Бранд его понял, побежал в нужном направлении. Стеффи
тоже был на стене, возился со своим хозяйством, к которому добавилась куча
глиняных горшков.
  - Сожжем ублюдков заживо, - весело приговаривал он, наливая адскую
смесь в горшки, позаимствованные на кухне кордегардии.
  - Дайте им подняться до середины, потом стреляйте, - басил Бранд,
организуя оборону. - И не убивайте их, стреляйте в живот. Это отпугнет
остальных.
  Ханд оторвался от тела мертвого ребенка, вспомнил о всех пациентах,
которых не смог спасти ночью, вспомнил обожженных и обгоревших людей,
которых лечил до этого, вспомнил смерть, хаос и поклонение Локи. Он
выхватил у Квикки с пояса тяжелый секач, подбежал и разрубил причальный
трос. Змей дернулся, стал подниматься ввысь. Один из людей на тросах
управления попытался наклонить змея обратно, но перестарался и сразу
вытравил трос, чтобы не ввести машину в пикирование. Ханд полосовал
остальные тросы, люди пригибались и отскакивали от него. Через несколько
мгновений остаются единственный трос. он тянул машину за угол и
опрокидывал ее, ведь его тяга уже не компенсировалась другими тросами.
  Пришлось отпустить и его.
  Змей задрал нос, неуклюже завалился в крен и поплыл прочь, уносимый
ветром в пригородные поля, постепенно теряя высоту, пока неопытный пилот
пытался восстановить управляемость машины.
  Под пение труб воины императора хлынули к ведущим на стены
лестничным маршам, оборона которых держалась теперь только на мечах и
топорах.
  

                                 ГЛАВА 18

  Когда тросы начали дергаться и рваться из-за заварухи внизу. Шеф
почувствовал, как непредсказуемо его швыряет в разные стороны, испытал
инстинктивный тошнотворный страх падения, страх пустого пространства
под ним. Потом оборвался последний трос, и воздушный поток снова ударил
в плоскости, подхватил змея, словно ласковое море - пловца. В тот же миг
Шеф понял, что его несет вверх и в сторону, стены Рима удалялись,
обращенные к нему лица людей уже превратились в белые точки.
  При свободном полете, вспомнил король, нужно развернуться лицом по
направлению ветра, а не навстречу ему. Толман умеет... умел это делать.
  Нервы Шефа не выдерживали даже мысли о таком развороте. Не лучше ли
так и планировать по ветру задом наперед, может быть, его унесет далеко,
прочь от войны и нескончаемых страданий.
  Ничего не выйдет. Ветер изменится, бросит его на камни или в какое-
нибудь ущелье, умирать со сломанным хребтом от жажды. Нужно развернуть-
ся немедленно. Толман говорил, что это похоже на быстрый разворот корабля
на веслах. С помощью крылышек один бок поднять, другой опустить, на-
клониться всем телом вместе со змеем и заложить вираж, а в конце разворота
выйти из крена. Стараясь опередить свой страх, Шеф заработал рукоятками
управления, стараясь двигать их плавно и согласованно. Змей
незамедлительно завалился набок, тело инстинктивно попыталось
наклониться в другую сторону, избавиться от головокружительного крена.
  Держи себя в руках. Делай, что говорил Толман. Шеф постарался с помощью
мышц спины и живота развернуться в нужном направлении. Змей быстро
снижался, по-прежнему завалясь на один бок. Выправи полет, работай
боковыми крылышками, разворачивай зажатый между лодыжек рычаг хвоста.
  Несколько мгновений он ястребом пикировал на склон, усеянный точечками
вилл, его тень скользила впереди, уносясь прочь от Рима и восходящего
солнца. Летим! Шеф стал летающим человеком, сбежавшим от врагов
Вёлундом, парящим в потоках воздуха кузнецом, отомстившим своим
мучителям. В порыве восторга Шеф выкрикнул строки из "Баллады о
Вёлунде", которую часто вспоминал Торвин, горестные слова злобного
короля Нитхада, бессильного отомстить своему хромому, но недосягаемому
врагу.
  
  Никто не сможет сбить тебя с коня.
  И нет кудесника послать стрелу туда,
Где ты летишь тропой своей небесной,
Резвясь, как нерестящийся лосось.
  
  Земля быстро приближалась, слишком быстро, в пикировании он набрал
скорость и не знал теперь, как погасить ее. Задрать вверх нос змея, как
лыжник на мягком снегу поднимает носки лыж? Шеф развернул оба
крылышка, увидел, что нос задрался и закрыл от него землю. Начал ли змей
набирать высоту? Или скользит вниз, развернувшись брюхом навстречу
камням?
  Хвост змея, ударившись о землю, подскочил, Шеф увидел впереди
каменистый уступ расположенного на террасах поля, попытался...
  Удар отшиб дыхание, и Шеф почувствовал, что скользит куда-то в
мешанине холстов и сломанных жердей, попытался выдернуть руки, чтобы
прикрыть голову. Что-то хлестнуло его в лицо. Потом все остановилось.
  Несколько мгновений он лежал абсолютно неподвижно, в сознании, но
ошеломленный. Как бы то ни было, он на земле. И жив. Насколько сильно он
разбился? Шеф медленно повел во рту языком, пересчитал зубы. Высвободил
левую руку и ощупал, не сломан ли нос. Пока все цело. Высвободив обе руки,
вытащил свой острый поясной нож. Разрезать веревки, разрезать кожу седла,
теперь он, по крайней мере, знает, где верх, он лежит ничком за стенкой,
через которую, по-видимому, кувыркнулся. А теперь попробуем выбраться.
  Шеф глянул на свою левую лодыжку и понял, что она вывихнута. Ступня
торчала под невозможным углом. Боли нет, нет вообще никакой чувст-
вительности, но он знал, что ее нельзя трогать, чтобы не повредить еще
больше. Шеф перевалился на правый бок, выбрался из обломков, стараясь не
зацепиться за что-нибудь больной ногой, и откинулся на спину.
  Вот теперь пора. Ему случалось видеть, как это делает Ханд. Быстро и
решительно вправить кости, пока пациент не успел завопить и сжать мышцы.
  Легче, если не придется нагибаться. Вытянув ногу прямо перед собой, Шеф
согнулся, сразу ощутив пронзительную боль в ребрах, ухватился за вывер-
нутую вбок под прямым углом ступню и резко дернул вперед.
  Боли по-прежнему не было, но он ощутил жуткий скрежет в глубине
сустава. "Будь здесь Ханд, он бы сделал разрез, выправил своими умелыми
пальцами кости, промыл рану Уддовым спиртом, который арабы называют al-
kuhl. Возможно, тогда я смог бы идти. А сейчас мне придется сползать по
склону холма. По крайней мере я жив".
  Шеф приподнялся на руках. Он сможет дотянуться до верха стенки и
ковылять вдоль, пока не удастся сорвать ветвь оливы. Сделать костыль. По-
стараться выйти на дорогу, найти себе лошадку или телегу. Прямиком
направиться в гавань к кораблям, где Фарман с отрядом охраны ждет его. Его
война окончена.
  Едва Шеф протянул руки к стенке, по другую ее сторону появились люди.
  Шлемы. Кольчуги. Два человека сиганули через стенку, подошли к королю с
обоих боков, вытаскивая мечи. Возможности сопротивляться не было, он не
смог бы даже оторвать руки от стены и устоять на ногах без опоры.
  Возможно, они итальянцы, сторонники низложенного папы, попробовать
подкупить их золотыми браслетами...
  - Wirhaben den Heidenkuninggafangen, - сказал один из них, - den
Einooger.
  Достаточно похоже на родной английский язык Шефа, чтобы он смог
понять. "Мы схватили языческого короля, одноглазого". Нижненемецкий.
  Братья Ордена.
  Они отведут его к императору.
  
  Если их император все еще жив. Шеф совершенно справедливо полагал,
что каждой противоборствующей стороне редко бывает известно о слабости
противника. Когда занялся рассвет и император посчитал свои потери, он
понял: хотя враги скоро будут не в состоянии удерживать занятый ими
участок городской стены, ему самому едва ли хватит сил, чтобы реализовать
свое преимущество. Он начал это сражение, имея в основном составе армии
три тысячи воинов. Ныне их оставалось меньше двух тысяч - не только из-за
потерь, но также из-за тайного дезертирства ночью.
  И все же он достаточно хорошо знал, что ему делать. Пока гигантские
катапульты. Эркенберта вели беспокоящий обстрел, Бруно расставил полу-
кругом снаружи городской стены свои менее ценные войска, греческих
моряков, франкских лучников, баккалариев из Камарге. Если люди Пути на-
правятся прочь от города, они заплатят по пути кровавую дань, встречая
засады и атаки на пересеченной местности.
  Лучшие войска находились внутри города. Часть из них перегородила
прочными заграждениями проходы поверху стены с обеих сторон от осажден-
ного бастиона северян. Император не хотел, чтобы враги прорвались вдоль по
стене влево или вправо. Остальные войска группировались в укрытиях вне
зоны прямой видимости, ожидая, когда император отдаст приказ идти в
последний штурм по двум широким каменным лестницам на притаившиеся за
парапетом остатки Армии Пути. Чтобы навсегда покончить с ними и с их
королем-вероотступником. Здесь собрались все братья и риттеры Ордена, за
исключением небольшого караула, выставленного поблизости в городе для
охраны Святого Грааля и его святейшества папы. Среди монахов находились
оставшиеся в живых и все еще готовые идти в бой франкские рыцари. Общим
счетом около шести сотен человек. "Последний резерв христианского мира",
  - подумал Бруно. Но он приготовился кинуть свой последний резерв в битву,
которая станет последней. Император обходил ряды, надев свои боевые
доспехи. Святое Копье по-прежнему торчало из-за щита, прикрепленное
рядом с его центральной лямкой. Братья и рыцари Ордена тянулись к
выступающему наконечнику Копья, а проходящий император благосклонно
им улыбался. При звуке колокола все войско встало на колени, каждый
затолкал в рот щепотку травы, соломы, а то и грязи, и проглотил ее в качестве
последнего причастия перед смертельной битвой, а священники
провозгласили коллективное отпущение всех грехов, назначили епитимью -
храбро сражаться - и обещали райское блаженство павшим в бою за веру.
  Затем армия поднялась с колен и разбилась на две колонны, каждая
предназначалась для штурма одной из каменных лестниц, имевших восемь
футов в ширину и тридцать футов в высоту. Оставшиеся у императора
лучники выстроились в ряд и принялись стрелять из своих слабых луков
вверх по стене. Их задачей было только помешать арбалетчикам, не дать им
стрелять вниз, в идущих на штурм тяжеловооруженных пехотинцев. Несколь-
ко мгновений стрелы и арбалетные болты порхали вверх и вниз, потом
стрельба сверху затихла: большинство арбалетчиков истощили свои колчаны
ночью, а вражеские стрелы не могли заменить арбалетные болты. Трубы
христиан сыграли атаку.
  Император не пошел в первых рядах и приказал Агилульфу точно так же
держаться позади колонны, штурмующей вторую лестницу. На острие атаки
шли самые молодые из риттеров, жаждущие славы, мечтающие погибнуть за
Спасителя и за императора. Тяжеловооруженные пехотинцы проворно
поднялись по ступеням, и мечники викингов вышли им навстречу, по пять
человек против пяти на каждой из двух лестниц. Первый тупой клин
возглавлял шведский вице-король Гудмунд, а второй - Стирр, родич Бранда.
  Когда рыцари Ордена приблизились, Стирр, не обращая внимания на
цокающие по камням стрелы, вышел вперед, обеими руками ухватил топор за
рукоятку, держа ее горизонтально и расставив руки на ширину плеч. И вдруг
прыгнул, подтягивая колени к подбородку, перескочил через рукоять обеими
ногами так, что она оказалась позади него, а потом снова прыгнул, обратно.
  Викинги захохотали, а Стирр весело подкинул топор высоко в воздух и
небрежно поймал его.
  Передний рыцарь рванулся через последние ступеньки, чтобы добраться до
бородатого шута во время его ужимок. Его меч стремительно ужалил снизу,
направляясь прямиком в бедро. Стирр, двумя ступеньками выше, снова
высоко подпрыгнул, перемахнул через клинок, приземлился на ноги и со всей
силой рубанул топором. Рыцарь принял удар на щит, как и ожидал Стирр, но
верхняя часть лезвия пробила насквозь кожу, дерево и металл и глубоко
вонзилась в руку. Стирр рванул топор назад едва ли не раньше, чем
закончился удар, ведь при слишком глубоком проникновении топор мог
застрять. Викинг парировал рубящий удар меча рукояткой топора по плоской
части лезвия, еще раз рубанул от левого плеча, увидел на плече юного рыцаря
новую рану. Ложный выпад, еще один, и на третий раз топор вошел между
мечом и щитом, сокрушив грудину противника.
  Критическим оком следивший за схваткой Бранд одобрительно кивнул. Он
потратил немало времени, показывая своему двоюродному брату, как биться
против мечника с боевым топором, имеющим слабую деревянную рукоять,
зато позволяющим нанести очень мощный завершающий удар. Стирр хорошо
усвоил урок. Зазвенело оружие, викинги поднажали и сбросили врага с верх-
них ступеней, затем отступили, промежуток между противниками был теперь
заполнен убитыми и ползущими в соответствующие стороны ранеными.
  Бруно смотрел то в одну сторону, то в другую. Он убедился, что обе
колонны остановлены, а лучники бессильны против находящихся высоко над
ними людей в кольчугах. Пора самому приложить руку, сослужить службу
Господу. Бруно потянулся было, чтобы вынуть Святое Копье из зажима на
щите, но передумал и оставил его на прежнем месте. Сегодня он служит
Господу, и, возможно, это будет самая главная в его жизни служба. Пока Ко-
пье с ним, он непобедим. Император прошел через ряды воинов к подножию
лестницы.
  Бранд сразу же узнал его по размаху могучих плеч, из-за которого фигура
Бруно при среднем росте казалась приземистой, обезьяноподобной. Бранд
ощутил холодный спазм в животе, в том месте, куда вошел меч Ивара. Это
был страх, которого Бранд не испытывал в схватках с более слабыми
воинами. Но сейчас вышел настоящий ратоборец. Возможно, Стирр способен
встать с ним лицом к лицу. Стирр унаследовал нечеловеческую силу их
общего предка, в его жилах тоже текла кровь Барна, сына троллей. Стирр
никогда не получал серьезных ранений, он был молод и испытывал уве-
ренность в себе, которой так не хватало Бранду.
  Бруно пробираются вверх по лестнице, как леопард, сначала перепрыгивал
через ступеньки, потом преодолел завал из трупов с такой легкостью, словно
находился на ровной площадке и его доспехи ничего не весили. Стирр
спустился на пару ступенек навстречу, а его товарищи чуть подались назад,
чтобы не мешать поединку. Император прыгнул на ступеньку, еще одну, а
Стирр раскрутил свой топор и ударил им в сторону щита. "Слишком быстро,
  - подумал Бранд, - слишком торопливо". Он стал проталкиваться через
ряды наблюдающих за схваткой викингов, чтобы прийти на выручку своему
родственнику.
  Бруно принял удар Стирра на щит, но щит его уже был развернут так,
чтобы топор пошел в сторону, не смог вонзиться. Прежде чем Стирр успел со-
браться, ударил меч императора, Стирр отбил его железным набалдашником
щита, уже замахиваясь топором от левого плеча. На протяжении следующих
десяти ударов сердца топор и меч под аккомпанемент звенящих щитов
мелькали во всех направлениях. У Стирра уже текла кровь из ран на руке и
голени, оба раза ему удалось отбить удар прежде, чем клинок дошел до кости,
но в любой момент его сопротивление могло быть сломлено. Стирр отступил
назад, к шумному разочарованию викингов во главе с Брандом, император
ринулся вслед, чтобы не дать противнику передышки...
  Стеффи, с самого утра возившийся со своими драгоценными огненными
веществами, а также с глиняными горшками и кружками, позаимство-
ванными в ближайшем караульном помещении, кинул первый изготовленный
им огненный шар в голову императора. Бруно, не задумываясь, отбил его
щитом, снаряд ударился о кожаную обивку, свалился на один из трупов и
потихоньку покатился по ступенькам. Стеффи с изумлением выпучился на
него. Если просто бросить снаряд на землю, он разобьется, и горящий фитиль
воспламенит содержимое... А сейчас, когда было так нужно, чтобы снаряд
разбился, он выдерживал удары словно железный.
  Стирр кинул свой круглый щит в лицо императора и вдогонку с
неимоверной силой ударил топором снизу. Его противник словно танцор
шагнул на узких ступеньках в сторону, дождался, пока не встретивший
сопротивления топор на миг нарушит равновесие гиганта, и аккуратно
кольнул Стирра прямо в рот, пронзив зубы, нёбо и мозг, затем шагнул назад,
чтобы изящным поворотом кисти направить падающее тело вниз по лестнице.
  При виде этого все на мгновенье притихли, потом рыцари Ордена с ревом
бросились вперед, от нетерпения отталкивая друг друга. Вне себя от ярости
Бранд протолкался, размахивая "Боевым троллем", на верхние ступени, чтобы
отомстить за своего родственника.
  Стеффи, не придавая значения ни начинающемуся поединку, ни неписаным
законам чести, повторил свою попытку. На этот раз он швырнул глиняную
кружку, заткнутую сверху тряпкой, и целился уже не в человека, а в
каменную ступеньку под ним. Кружка разбилась, тлеющий фитиль упал на
смесь серы, селитры и нефти. Вспышка, и под ногами императора затрещали
языки пламени. Он перепрыгнул через них, ринулся с мечом на Бранда, отбил
ответный удар. И вдруг отступил назад, выронил меч, еще отпрыгнул назад,
железными рукавицами принялся сбивать охватившее ноги пламя. Бранд
наседал с поднятым топором, забыв о кодексе drengskapr. Взорвалась еще
одна пивная кружка, на этот раз у его ног, потом еще одна и еще, команда
Стеффи, воодушевленная первым успехом, стала закидывать глиняными
снарядами каждую свободную полоску камня на обеих лестницах.
  Рыцари Ордена окружили своего императора, тушили его горящую одежду
рукавицами и голыми руками. На второй лестнице Агилульф, который в
подражание императору вышел на поединок с Гудмундом, незатейливо
повернулся спиной и побежал, сбив по пути с дюжину своих воинов; ему уже
доводилось побывать на краю огненной могилы, и один вид пламени
приводил его в панику. Викинги ломанулись было вперед, но, почувствовав
под ногами жар, остановились.
  Обе противоборствующие стороны теперь потихоньку отступали,
единственным звуком был рев пламени, призрачного пламени, которое
выбрасывало клубы черного дыма и, казалось, ничего не сжигало.
  Арбалетчики, все утро выпрямлявшие и затачивавшие свои поврежденные
стрелы, прицелились и выпустили последний залп, с силой пронзивший щиты
и тела братьев Ордена.
  - Отпустите меня, - выдохнул император, обращаясь к людям, которые
тащили его подальше от выстрелов. - Отпустите меня, облейте меня водой,
и мы должны попытаться еще раз.
  - На этот раз неудача, Kaiser, - сказал баварец Тассо. - Ты свалил
большого ублюдка, но им было чем нас встретить. На этот раз достаточно.
  Через ряды воинов проталкивался какой-то человек. Это был рыцарь из
охраны Грааля, он не имел права покинуть свой пост, разве что в самом
худшем случае. Но рыцарь улыбался.
  - Эркенберт - я хочу сказать, его святейшество - просил немедленно
подойти к нему. Он нашел кой-чего, что ты искал. Или кой-кого.
  Онемение в лодыжке прошло, и появилась пульсирующая боль, каждый
удар сердца отдавался в воспаленном суставе. Голая ступня покраснела и
раздулась. Шеф держал ее над землей, пока не свело мышцы, его тошнило от
одной мысли, что придется коснуться больной ногой чего бы то ни было. Он
все еще старался стоять прямо и выглядеть спокойно, как и подобает воину
перед лицом смерти, но все тело начинало дрожать от слабости, боли и
усталости. Подумают, что он боится. Как там говорил Бранд? "Воин не
должен хромать, пока ноги у него равной длины". Он постарается.
  Разговорчики стражников замерли, и Шеф, прикованный за высоко
поднятые запястья к стене, попытался выпрямиться.
  И перед ним появился император, а рядом Эркенберт.
  Они не виделись со времени битвы при Бретраборге, хотя не проходило
дня, чтобы они не вспомнили друг о друге. Теперь они пытливо всматрива-
лись, чтобы проверить свою память, убедиться, какие следы оставило время.
  "Император тоже ранен, - понял Шеф, - его суровое невыразительное
лицо время от времени невольно подергивается от боли. От него пахнет
кровью и гарью, и морщины на лице прорезались глубже". А император
видел перед собой мужчину, не достигшего и тридцати лет, с сединой на
висках и со взглядом, прищуренным как у человека на двадцать лет старше.
  Вокруг пустой глазницы плоть усохла и втянулась. Он шатался от слабости,
на ногах его удерживали только оковы. Каждый из двоих однажды уже
сохранил другому жизнь. Каждый видел в другом приметы решительности и
тяжкого бремени ответственности.
  - Ты вероотступник и бунтовщик против Бога, - сказал Бруно.
  - Нет, не против Бога, - ни против твоего Бога, ни против любого
другого. Только против твоей Церкви. В Англии ни один священник не
подвергается преследованиям, ни один христианин не пострадал за свою
веру.
  Голос императора стал резче:
  - Ты прятал от меня Святой Грааль. Выкрал его у меня обманом.
  - Я нашел тебе Святое Копье. Если бы не я, оно бы никогда тебе не
досталось.
  Казалось, император не знает, что сказать. Его растерянность прервал голос
фанатичного Эркенберта:
  - Ты изготовил подложные книги и ложные Евангелия и распространил их
по всему христианскому миру!
  - Почему ты думаешь, что они ложные?
  - Вот видишь! - крикнул Эркенберт императору. - В своей доброте ты
готов простить его даже сейчас. Задумайся же вот о чем. Другие еретики
грешны тем, что борются против нашей веры, а этот человек - если он
человек - порочит все религии сразу. Если он добьется своего, все книги
станут просто написанными словами, которые можно толковать и так и этак.
  Относиться к ним, как к клятвам лошадиного барышника или обещаниям
шлюхи.
  - Книги и есть просто слова, - слабо сказал Шеф, он уже терял сознание.
  - Просто нельзя спросить у писателя, написал ли он правду. Нельзя
взглянуть ему в глаза.
  - Он усомнился в Слове Божьем, - решительно заявил Бруно. - Это его
грех перед Святым Духом. Как он должен умереть, ваше святейшество?
  - Мы в Риме. Сделаем так, как делают римляне, мы распнем его.
  - Разве он заслуживает умереть так же, как Спаситель?
  - Святой Петр был распят вверх ногами, поскольку не дерзнул подражать
Спасителю. Прибьем этого с высоко поднятыми над головой руками.
  "Только не трогайте мою ногу", - подумал Шеф. Напрасная надежда. Ноги
они прибьют тоже. Теперь он все больше и больше виснул на запястьях, все
меньше и меньше веса держал на единственной здоровой ноге. Чем раньше
он потеряет сознание, тем лучше.
  - Сделать это там, где увидят его люди? - спросил голос из
подступающей к Шефу темноты.
  - Нет. Лучше, если о нем не будет никаких легенд, если он просто
исчезнет. Уведите его куда-нибудь в сад. Пусть рыцари Грааля сторожат его,
пока он не умрет.
  Оковы с его рук сняли, он споткнулся, наступил на больную ногу и рухнул
ничком. Император поглядел вслед тащившим его рыцарям.
  - Он мог бы быть великим воином рати Господней, - сказал Бруно.
  - И сатана некогда был Люцифером, светлейшим ангелом Небес, -
откликнулся Эркенберт.
  Его руки были вытянуты вверх, а ноги вниз. Он не ощутил, как в запястья
вбивали гвозди. Как только стальное острие коснулось его больной лодыжки,
он до крови закусил губы, чтобы не закричать, но после первого же удара уже
ничего не чувствовал. Мучители прибили под ногами крошечную
перекладину, выступавшую от ствола дерева, на котором его распяли, не
больше чем на три дюйма, на нее он мог опираться. Почти всем весом. Когда
здоровая нога больше не могла его удерживать, он опять повисал на пробитых
запястьях, ощущал, как боль стискивает ребра. Теряя сознание. Шеф
переносил вес на больную ногу и снова приходил в себя от пронзительной
боли. Солнце медленно поднималось к зениту, и нескончаемой была череда
обмороков и прояснений сознания.
  
  Боги взирали на него из Асгарда без жалости и сочувствия, но с интересом
и расчетливо. Здесь бьм его отец Риг, с лисьим лицом и коварным взглядом, и
Вёлунд, чье место однажды занял Шеф, хромой кузнец, некогда бывший
человеком, но взятый в Асгард за свое искусство. Впереди всех стоял
одноглазый Один, враг Шефа и покровитель его врагов. Рядом с Одином
стоял еще кое-кто, да, на его лице можно было различить следы страданий
и змеиного яда, но они уже разглаживались и почти зажили. Из всех лиц
меньше всего враждебности выражало лицо Локи. Но в нем было и меньше
всего человеческого. Неспроста был Локи отцом, а также матерью
чудовищного отродья. Из-за Шефа в мире тоже появились чудовища.
  - Он висит, как однажды ты висел, отец, - сказал Локи. - Ты висел
девять дней, чтобы обрести мудрость. Ему уже слишком поздно
становиться мудрым.
  - Он не может обрести мудрость, - сказал Риг. - Он сеет семя
мудрости в других.
  - Как ты сеял семя в Эдду, Амму и Мотир, мать, бабку и прабабку? -
сказал Локи, лояльный, но острый на язык. - Ты обманул их мужей, улучшил
породу. Но у этого его семя умрет вместе с ним. Что в том хорошего ?
  - Может быть, не совсем с ним, - сказал Риг.
  - В любом случае, Локи, - вмешался Вёлунд. - Безжильный,
изобретатель крыльев, - его настоящее семя не из тела. Его сыновья - это
рабы, ставшие свободными. Стальных дел мастер Удд и моряк Ордлав.
  Воздушных дел мастер Квикка, который теперь носит мой амулет.
  Косоглазый Стеффи, который носит твой знак. Ты должен быть ему
благодарен, Локи. Ты освободился и стал сильнее и станешь еще сильнее, но
ты бы так и безумствовал внизу от змеиного яда, если бы он не дал людям
повод поверить в тебя.
  - Все равно не будет сыновей Шефа, Шефингов, как были сыновья
Скволда, Скволдунги, - сказал Один.
  Риг ничего не сказал, но Хеймдалль услышал его мысль, и умирающий
человек тоже услышал ее. "Ваши Скволдунги проиграли, когда умер Сигурд,
  - подумал Риг. - Мой сын направил мир по дороге Шефингов. Не по дороге
мира и не по дороге войны, но по такой дороге, где наши сыновья и дочери
будут свободны в своем выборе, смогут делать себе богов по своему подобию.
  Будут сами выбирать меж добром и злом".
  "Может быть, у Вёлунда найдется для меня место в кузнице, - подумал
Шеф, не обращая внимания на беззвучную мысль Рига. - Там мне будет
лучше, чем в лисьих норах отца моего Рига".
  
  Видение исчезло. Шеф снова вернулся в мир палящего зноя и мучений.
  Солнце больше не светило в лицо, оно поднялось высоко над головой, но
жгло даже через шапку побелевших волос. "Дадут ли они мне воды? -
подумал Шеф. Римские солдаты дали воду Иисусу, я это видел. И что же с
Белоснежным Христом? Я не верю в него, но теперь он должен быть моим
врагом".
  
  На следующий раз к нему пришел его бывший король, король Восточной
Англии Эдмунд. Десять лет назад летней ночью они вместе ждали смерти.
  Король окончил жизнь раньше него, умер от ножа и долота И вара,
сделавшего ему "кровавого орла". Он пришел к Шефу, когда тот тоже
мучился от боли, лишившись своего правого глаза; ему тогда казалось, что
он висит на Хлитскьяльфе, приколоченный сквозь глазницу, как сейчас он на
самом деле приколочен за лодыжки и запястья. Но куда ушел король? Он
сражался и умер за христианскую веру, даже под пытками отказался от нее
отречься. Если Белоснежный Христос мог спасти кого-то, то уж, наверное,
короля Эдмунда ?
  Король больше не держал в руках свой позвоночник. Казалось, он смотрит
вниз откуда-то издалека, из места гораздо дальше Хлитскьяльфа, откуда
боги Асгарда с таким интересом следят за делами людей. У короля и
великомученика Эдмунда были теперь другие интересы. Он ушел куда-то
дальше.
  - В начале было Слово, - сказал он, и слова его падали как крыльчатки
ясеня на ветру. - И Слово было у Бога . -Голос его изменился. - Но Слово
не было Богом. Слово создали люди. Библия, Заветы, Талмуд, Тора, hadith,
Коран, комментарии. Все они созданы людьми. И это люди превратили свои
творения в Слово Божье.
  - Труд больше, чем простые слова, - мысленно ответил Шеф, вспомнив
английскую пословицу.
  - Это верно. И поэтому ты можешь быть прощен. Из-за того, что ты
сделал, слова могут умереть, потерять свою значительность, ту значи-
тельность, в которой отказывали их авторам, простым смертным. Та
значительность, которая проистекает от веры, - она может остаться.
  Те, кто хочет верить в христианское Спасение, в мусульманский Шариат, в
Закон иудеев, по-прежнему свободны в своем выборе. Но они не могут
заявлять, что их слова священны и неизменны.
  
  Любое толкование может быть оспорено. Ты доказал это своему другу
Торвину. Твоя подруга Сван-дис доказала это тебе. В Слове есть истина, но
не единственная истина.
  - Могу я верить твоим словам ? - попытался Шеф заговорить с тающей
фигурой. - Есть ли истина в моих видениях?
  - Спроси Фармана, - донесся голос короля на высокой удаляющейся ноте.
  - Спроси Фармана.
  
  "Фарман около кораблей, - подумал Шеф. - Около воды. Есть ли здесь
вода?" Солнце уже светило ему в скулу. Он попытался крикнуть охраняющим
его рыцарям, попросить дать ему пить или дать ему умереть, но вместо голоса
вырвался только хрип, как воронье карканье. Рыцари разговаривали, они не
слышали его.
  - Если он в этот раз их не разобьет, они разобьют его.
  - Он их разобьет.
  - Итальянцы собираются, чтобы защищать своего антипапу.
  Лающий смех.
  - Итальяшки!
  - Говорят, люди видели арабский флот...
  - Греки его потопят. Где же твоя вера?
  Молчание. Сомневающийся голос произнес:
  - Хотел бы я, чтобы мы сражались вместе с императором.
  - Мы здесь, чтобы охранять Грааль. И этого еретика.
  - От кого? - буркнул сомневающийся.
  
  Шеф знал, что теперь он близок к смерти, и жажда перестала его мучить.
  Чего он хочет? В последний раз увидеть Годиву? Нет, ей предстоит
счастливая жизнь и счастливая смерть, она так же далека от него, как король
Эдмунд. Тогда, может быть, он хочет увидеть ребенка, который был бы у них
со Свандис? Если ребенок родится, с такой матерью его нет нужды защищать.
  Он хотел бы, чтобы он не ударил тогда Квикку. Он хотел бы снова увидеть
Дом Мудрости и все, что Удд успел придумать за еще одно мирное лето.
  Он увидел не Дом Мудрости, а главу его, Фарма-на, жреца Фрейра.
  Странно. Шефу доводилось встречать в видениях других знакомых людей, но
только один человек видел его, отвечал ему, словно в самом деле был там, и
этим человеком был Фарман -в видении кузницы богов. И сейчас Фарман
снова появился, настойчиво его расспрашивал.
  - Где ты ?
  - Я не знаю. Где-то в саду.
  - Рим от тебя на востоке, - сказал Фарман. - Акведук на юге.
  Посмотри на тени.
  Шеф открыл глаз, посмотрел на тень от дерева, на котором он висел,
сейчас уже довольно длинную. Будь у него костяшки на проволоке, он мог бы
сосчитать, мог бы сосчитать...
  - Этого достаточно. Этого достаточно.
  
  Нога Шефа соскользнула с крошечной перекладины, приделанной не из
жалости, а для того, чтобы продлить мучения. Вес его тела переместился на
запястья и на больную ногу. На этот раз боль не заставила его очнуться, она
милосердно опустила его ниже всех уровней сознания.
  

                                 ГЛАВА 19

  Император собирал оставшиеся у него войска у подножия лестницы, от
которой его недавно эвакуировали. На этот раз противники не делали по-
пыток обмануть друг друга или застать врасплох. Это было похоже на игру, в
которую любят играть солдаты. Два человека садятся напротив друг друга за
столом, сцепляются руками, и каждый старается положить руку противника
на стол. Соревнование на силу, а в случае равных по силе соперников -
соревнование на силу воли. Если солдаты играют достаточно пьяными, они
вбивают гвозди, чтобы их острия торчали из стола и прокололи ладонь
проигравшего. Это чрезвычайно стимулирует силу воли. И именно так дела
обстояли сейчас. Весь день циркулировали разнообразные слухи, одна за
другой вспыхивала вдруг паника: итальянцы восстали, у берега видели
арабский флот, король язычников улетел на своих волшебных крыльях, чтобы
привести новую армию. Все это не имело значения. Король язычников мертв
или скоро будет мертв. Его армия будет к завтрашнему утру разгромлена.
  После этого Бруно намеревался уйти в горы, отступать до самой Германии,
где можно будет собрать силы для возвращения. Но нынешнее дело нельзя
оставлять неоконченным, нельзя давать повод для легенд о победе над
императором.
  Бранд после полудня чистил свои доспехи и обдумывал, какое оружие
выбрать. У него был такой же настрой, как у императора. Большая часть его
армии, вернее, того, что от нее осталось, превратилась в простых зрителей из-
за ранений или нехватки боеприпасов и оружия. Он рассчитывал, что
большая часть армии противника находится в таком же состоянии. Бранд
видел, что сторожевые посты снаружи от стены все время тают - из-за де-
зертирства и оттого, что надежные части отзывают для неотложных
надобностей внутри городских стен. "В конце концов все дело решится в
схватке нескольких ратоборцев. Может быть, только двоих ратоборцев", -
подумал Бранд.
  Вопрос был, каким оружием драться с ублюдком. Бранд не думал, что
Бруно окажется так же стремителен, как Ивар, или так же силен, как он сам.
  Но император определенно был быстрее, чем Стирр и Бранд, и сильнее, чем
Ивар. Бранд решил не брать свой топор "Боевой тролль". Против дей-
ствительно искусного мечника, в отличие от просто хорошего или среднего,
топор не давал преимуществ. Бранд взял меч у Гудмунда, помял его в руках и
вежливо отказался. В конце концов Бранд решил полагаться на голую силу, а
по силе он превосходил любого человека. Он позаимствовал у одного из
английских коротышек алебарду и, отпилив половину древка, сделал из нее
невероятно массивный топор. Никакой другой человек не сумел бы
управляться с ним одной рукой. Это и будет его, Бранда, преимущество.
  Топор с одной стороны рукояти, шип с другой и наконечник копья впереди.
  Три оружия сразу, и все три довольно громоздкие. Бранд также отказался от
своего щита, взял у кого-то из убитых другой щит и, обкорнав его до
половины диаметра, накрепко привязал к левому предплечью, так что кисть
руки оставалась свободна. Поверх кольчуги он надел кожаную куртку с еще
одного убитого, у нее на левой стороне слой кожи был двойным, это
позволяло хотя бы немного обезопасить область, которая должна быть при-
крыта нормальным щитом.
  Когда у неприятеля опять затрубили в трубы, набычившийся Бранд вышел
к вершине лестничного марша. Ему было жарко и хотелось пить - враги
давно перекрыли поток воды в акведуке. Бранд уже ничего не боялся.
  Император стоял во главе своих отборных тяжеловооруженных пехотинцев.
  В первых рядах у германцев появились какие-то непонятные устройства.
  - Это что ж у них такое? - спросил Бранд у Стеффи, взявшего в руки
один из последних трех огненных снарядов.
  - Я вижу, у них там навроде шланги, - сказал Стеффи. - Небось для
воды. Какие-то водяные насосы. Наверное, чтобы тушить пламя.
  И действительно, люди Бруно разыскали муниципальных пожарных и
заставили их принести противопожарное оборудование.
  - Эти штуки ни к чему, - крикнул Бранд по-норвежски. Он знал, что
Бруно поймет его, тот выучил язык за время поисков Святого Копья. Бранд
развернул Стеффи назад, легонько подтолкнул его.
  - Эй, здоровяк, дай я поднимусь и подеремся, - крикнул Бруно.
  - Я спущусь вниз.
  - Если я тебя побью, твои люди сдадутся?
  - Если ты победишь, спроси их сам. А если победа будет моя, я спрошу
твоих.
  Бруно подошел к подножию лестницы, а его германцы немного отступили,
оставив свободное пространство в двадцать футов шириной.
  Но не все взгляды были устремлены на ристалище. Наверху за парапетом
шептались Квикка с Озмодом.
  - Как ты думаешь, что случилось с хозяином?
  - Он разбился! И они его захватили.
  - Мертвого? Как считаешь?
  - Пошмотрим, - ответил Квикка, по-прежнему шепелявя своим
щербатым ртом. - Кто б там внизу ни победил, я намерен, как только
стемнеет, скинуть со стены веревки - я приготовил из оснастки змея с
полдюжины достаточно прочных - и мы все сможем спуститься. По крайней
мере, все англичане. А потом прорвемся и будем искать государя.
  - В чистом поле они нас порежут на кусочки. Арбалеты теперь
бесполезны.
  - С этими парнями то же самое, что с нами. Многие из них уже сыты по
горло. Как ни крути, нас три сотни человек, разозлившихся и с ножами, - мы
пройдем их насквозь. Направимся туда, где утром стояли эти проклятые
машины, и посмотрим, кого сможем поймать.
  - Я слышала вас, - вмешалась в их перешептывания Свандис. - Я тоже
пойду.
  Внизу раздался звон оружия.
  
  Правильный поединок мечников обычно основан на ударах и отбивах,
использовании меча и щита одновременно, на скорости реакции противников
и силе их запястий. Бранд не собирался драться таким способом. Он бы тогда
проиграл.
  Сталь начала звенеть, когда император, без салюта и без предупреждения,
проскочил через разделяющее соперников пространство и снизу ударил в
незащищенный щитом бок. Бранд едва успел отбить клинок железным
наконечником алебарды и тут же поднырнуть под немедленный удар об-
ратной стороной меча. Затем он тоже пришел в движение, затанцевал на
цыпочках, все время смещаясь вправо, подальше от меча императора и по-
ближе к его щиту, над которым снова виднелся наконечник Святого Копья.
  После первого удара Бранд не пытался парировать клинок, только уклонялся,
держался на расстоянии. На дальней дистанции у него было преимущество
даже перед длинноруким и широкоплечим императором. Бранд потихоньку
отступал, каждые несколько секунд делая выпад своим громоздким оружием.
  Когда император приготовился еще раз неожиданно прыгнуть на него, Бранд
сам шагнул вперед и взмахнул алебардой. Он хлестнул двадцатифунтовым
отточенным наконечником так, как мальчишка бьет хворостиной по головке
чертополоха. Император принял всю силу удара на щит, отлетел в сторону,
споткнулся, но выправился. Мгновенье он встревоженно глядел на
внутреннюю сторону своего щита, где закреплялось Святое Копье. Оно было
по-прежнему на месте, хотя теперь по нему текла кровь из рассеченной руки
Бруно; так восемь столетий назад по нему текла кровь Спасителя.
  - Теперь реликвия тебе не поможет, - прорычал Бранд, у которого
заметно участилось дыхание. Двигался он все еще с легкостью, но, готовясь к
новому удару, опустил алебарду на правое плечо.
  - Богохульник! - воскликнул император и хотел кольнуть его в пах.
  Бранд уклонился от прямого выпада, постарался рубануть противника в
лицо и снова наткнулся на щит. Но щит императора уже принял два мощ-
нейших удара, он был расколот и в двух местах пробит. Еще пара ударов, и
Бруно останется без своей двойной защиты. Без щита и без своей реликвии.
  Левой рукой император отпустил лямку щита и попытался нащупать Копье,
чтобы подхватить его, даже если щит развалится. Бранд заметил заминку и
ринулся вперед, размахивая алебардой то от левого, то от правого плеча, то
поверху, то понизу, так что массивное оружие только посвистывало в его
медвежьих лапах. Теперь наступила очередь императора отскочить назад, его
руки были высоко, а удар просвистел у самого живота. Бруно почти упирался
в ряды своих воинов, и Бранд шагнул назад, насмехаясь над бегством
императора и стараясь выманить его на открытое место.
  И опять не все взгляды были обращены на поединок. Начинались короткие
итальянские сумерки, и Ханд принялся за дело. Он тоже услышал пе-
решептывания Озмода и Квикки. Ханд украдкой взял одну из
приготовленных Квиккой веревок. Свандис, наблюдавшая за поединком в
толпе сгрудившихся у парапета воинов, почувствовала руку на своем плече.
  Ханд поманил ее, и она молча ушла вместе с ним. В подступающей темноте
они мягко прокрались на цыпочках, добрались до акведука, по которому
отряд шел прошлой ночью. Он не охранялся, часовые ушли в другую сторону.
  Ханд махнул Свандис, чтобы встала на четвереньки. Малыш-лекарь начал
торопливо спускаться по акведуку, укрывшись за его четырехфутовыми стен-
ками. Через несколько ярдов Свандис спохватилась и шепнула:
  - На другом конце будут часовые!
  Ханд показал ей веревку:
  - Мы переберемся через край, прежде чем акведук упрется в землю.
  Укроемся за опорой. Они нас не увидят. Лучшие люди императора сейчас
вместе с ним по ту сторону стены.
  Заходящее солнце мешало теперь обоим соперникам, но императору
больше. Бранд стоял спиной к тому месту на западе, где солнце коснулось
городских стен. Его руки и плечи были освещены, а туловище уже покрылось
тенью. Иногда его удар скользил в тени, иногда сверкал на солнце, и от щита
императора остались только щепки. Одна лямка оторвалась, даже Святое
Копье болталось в зажиме. Но Бранд заметно устал, а император двигался так
же быстро и ловко, как вначале. Зрители первое время молчали, тревожась за
исход поединка, потом принялись возбужденно кричать на самых разных
языках.
  - Пользуйся своим щитом, Бранд!
  - Коли острием, herra!
  - Не останавливайся!
  - Ударь его Копьем!
  Эркенберт тоже считал, что приближается решающий момент. По его
собственным представлениям, именно он предопределил исход событий в
день уничтожения Королевского дуба в языческой Упсале, своевременно
накинувшись на необъятное дерево с топором. Когда придет пора составлять
его агиографию - описание жития святого, - хорошо бы, чтобы отыскалась
деталь, подчеркивающая присутствие Эркенберта и при втором великом
посрамлении язычников. Схватив знамя Грааля с алтаря, Эркенберт выскочил
из толпы, поднял знамя и гаркнул во всю силу легких:
  - In hoc signe vinces! С этим знаком победишь!
  Бранд увидел, что император отвлекся на крик, и впервые за все время
взялся за рукоять своей алебарды обеими руками. Он яростным взмахом
отбил удар в голову, шагнул два шага вслед отступающему противнику, снова
прижатому к краю площадки, и полным махом обеих рук ударил от плеча в
туловище. Слишком высоко, чтобы перепрыгнуть, слишком низко, чтобы
поднырнуть, а отскочить уже некуда.
  Император шагнул внутрь описываемой алебардой дуги и ударил своим
мечом из лучшей испанской стали не по оружию, а по запястью держащей его
руки. Мгновение казалось, что удар продолжается, алебарда ткнулась в
разбитый щит императора и выбила его вместе с Копьем. Затем алебарда
покатилась по земле, все еще зажатая в отсеченной руке. Кровь мгновенно
хлынула из запястья Бранда, его сторонники издали громкий стон.
  Император опустил меч, он осознал, что лишился щита, и встревоженно
обернулся к Святому Копью, лежащему рядом с отсеченной кистью руки
Бранда. В этот момент Бранд снова шагнул вперед, с бессильно повисшей
искалеченной правой рукой. Но к левой руке у него был привязан маленький
щит, которым он еще ни разу не воспользовался. Сжав кулак, Бранд ударил
левой рукой сверху вниз. Край щита угодил прямехонько в шею императора,
нагнувшегося за своей реликвией. Кость сломалась с треском, от которого
меж стен метнулось эхо. Затем в наступившем гробовом молчании император
рухнул ничком, и голова его вывернулась под неестественным углом.
  Бранд стремительно нагнулся и вырвал Святое Копье из мертвой руки. С
дюжину рыцарей Ордена инстинктивно подались вперед, протягивая руки к
священному предмету. Бранд отступил в толпу нахлынувших викингов,
размахнулся левой рукой и зашвырнул Копье на стену; заходящее солнце
последними лучами высветило инкрустированные на наконечнике золотые
кресты.
  - Ваш Бог вас обманул! - выкрикнул Бранд, а заботливые руки уже
бинтовали его запястье и накладывали жгут на предплечье.
  Некоторые из рыцарей поняли его слова, а некоторые нет. Но всех их
охватил один и тот же мистический ужас. Больше они не будут сражаться.
  Сначала им требуется осознать, что произошло. Рыцари и братья Ордена
потянулись в прилегающие к крепостной стене закоулки, мечтая лишь
добраться до своих лошадей и покинуть злосчастный город.
  Двое из них, баварец Тассо и бургундец Ионн, задержались, чтобы поднять
с земли тело своего императора. Тассо закинул тело на плечо, а Ионн
обнажил меч и пятился в арьергарде, готовый отразить любой враждебный
выпад. И тут взгляд его упал на знамя Грааля, все еще воткнутое в землю. "А
где же наш жалкий дьякон, которого покойный император сделал Римским
папой?" - с яростью и отчаянием подумал Ионн. Эркенберт обманул, и его
знак тоже был обманом! Ионн ударил мечом по древку знамени, и с
последним лучом солнца оно низверглось на землю.
  
  Шеф понимал, что уже умирает, тьма сгустилась вокруг него. Он не знал,
ночь ли это или его подводит его единственный глаз. Он все еще мог
слышать. Из темноты доносился знакомый голос, в первый раз Шеф услышал
этот голос много лет назад в Йорке, в день, когда началась его подлинная
жизнь, в день смерти Рагнара. Это был голос Эркенберта, и он выкрикивал:
  "Император убит!" Но как такое могло случиться?
  Внизу послышались голоса многих людей. Рассудок Шефа сделался
напоследок пронзительно ясным, и легко стало разобрать, о чем они говорят,
но он не слишком прислушивался. Рыцари Грааля спорили между собой, не в
силах поверить, что их император с его священной миссией потерпел по-
ражение. Раздавались обвинения в вероломстве и предательстве, потом
началась свара из-за золотого ларца, в котором хранился Грааль, посыпались
удары. Шеф не узнал, кто победил.
  Через некоторое время он понял, что залитая ночной темнотой полянка
совершенно пуста. Его стражники ушли. Но ведь они должны были перед
уходом проткнуть распятого копьем, разве нет? А полянка не совсем пуста.
  Шеф открыл глаз и увидел фигуру, стоящую у подножия его дерева. Каким-то
образом нога Шефа снова оказалась на перекладине, которая так долго
продлевала ему жизнь; он способен был видеть и думать. Внизу стоял дьякон
Эркенберт, Шеф узнал его тонзуру и черную сутану. Тщедушный человечек
подобрал где-то копье и теперь неумело им замахивался, стараясь пронзить
Шефу грудную клетку, как это сделал с Христом германский центурион в
давнем видении, ниспосланном Шефу в норвежском фьорде.
  - Лжепророк! - шипел голос внизу. - Лже-Мессия!
  Позади Эркенберта во мраке появились другие тени. Ханд и Свандис,
далеко опередившие остальных людей Пути, которые в данный момент по
настоянию Квикки собирались выйти из города на поиски своего вождя. А эта
парочка, услышав раздоры рыцарей из-за Грааля, подобралась среди деревьев
и кустов, чтобы узнать, в чем дело. У Ханда оружия не было, а у Свандис -
только длинная стальная заколка для волос. Для дочери Ивара и внучки
Рагнара этого было достаточно. Когда бывший дьякон замахнулся обеими
руками, тонкое жало вонзилось ему между шейными позвонками. Он упал к
подножию дерева лицом вниз.
  - Как нам его снять? - спросил Ханд.
  Свандис молча указала на старый деревянный Грааль, когда-то давно
использованный для такой же цели, а теперь небрежно отброшенный в сторо-
ну рыцарями, поделившими золотые украшения реликвариума.
  Ханд приставил лесенку к дереву, взобрался, высоко над своей головой и
над головой Шефа увидел длинный гвоздь, пробивший оба запястья.
  - Мне нужны инструменты, - сказал он. - Они есть у Торвина.
  - У меня есть все что нужно, - раздался новый голос. Свандис
обернулась в прыжке, выставив заколку. Из мрака показались еще две
фигуры. К своему удивлению, Свандис узнала провидца Фармана, про
которого все думали, что он находится на стоянке флота, и еврея Соломона,
исчезнувшего во время боев предыдущей ночью.
  - Я встретил Соломона на дороге, - сказал Фарман. - Он тайком увидел
многое из того, что произошло за сегодняшний день. Но я уже и так знал, что
Шеф здесь, и знал, что с ним сделали. Не все видения лишь игра
воображения, Свандис. Вот, я приготовил клещи.
  Через несколько минут возни Шефа уложили прямо на землю, Ханд
послушал его сердце и поднес воды к пересохшим губам. Понюхал почернев-
шую рану на распухшей ноге.
  - Я пойду за Торвином и остальными, - сказала Свандис. - Ему нужен
кров и защита.
  Фарман, подняв руку, остановил ее:
  - Это будет сделано. Но это сделает не Торвин.
  И не Путь. Если мы сейчас выходим его и вернем к власти, подумай, что
станут говорить. Одноглазый король, распятый вне городских стен, хромой
кузнец, восставший из мертвых. Из него сделают живого бога. Нет. Пусть он
исчезнет в темноте, и пусть мир получит передышку. Он повернул историю
на другой путь, и этого достаточно.
  - Ты хочешь оставить его умирать?
  - Отдайте его мне, - сказал сидящий у тела Ханд. - Когда-то мы были
друзьями. Он часто говорил о том, чтобы завести хижину на болотах, ловить
угрей, выращивать ячмень, жить тихо и спокойно. Если вдруг он выживет, я
отвезу его на наши болота. Не думаю, что он переживет операцию, которую я
попытаюсь ему сделать, но мало ли...
  - До норфолкских болот отсюда тысяча миль! - вскричала Свандис.
  - Септимания все-таки поближе, - сказал Соломон. - Я мог бы на время
спрятать его там. Мой народ не хочет, чтобы мир будоражил новый Мессия.
  - Вы трое, берите его, - сказал Фарман. - У него остались золотые
браслеты, и вот еще золото, что было на корабле. - Он бросил на землю ме-
шок. - Спрячьтесь здесь, пока не уйдут все люди императора и люди Пути,
пока не вернутся местные жители. Если он выживет, отвезите его домой, но
пусть об этом никто не знает. Пути он больше не нужен. - Фарман склонился
над телом, снял с него амулет Пути. - Я где-нибудь подброшу амулет, чтобы
его нашли. Тогда подумают, что король мертв.
  - Но они ничего не узнают, - сказала Свандис.
  - И начнут рассказывать истории. О том, как его верные друзья унесли его
с поля битвы и больше их никто не видел. Все попали в Асгард, в Вальгаллу,
в Трутвангар. Были взяты туда богами, чтобы сделать его богом. Он не бог,
который стал человеком, а человек, который стал богом. Это хорошая легенда
для грядущих времен.
  Фарман повернулся и безмолвно исчез в темноте. Неподалеку раздавались
крики, виднелся свет факелов. Люди Пути во главе с Квиккой и Торвином
искали своего пропавшего вождя.
  - Нам пора уходить, - сказал Соломон.
  - Как мы его понесем?
  - Снова возьмем Грааль. Он сослужит нам эту последнюю службу, а
ночью мы его сожжем в костре, чтобы он больше никого не убил.
  Мужчины стали привязывать бездвижное тело к лесенке, и тут Шеф
зашевелился, сказал что-то.
  - Что он сказал? - спросила Свандис.
  - Я не расслышал, - ответил Соломон.
  - Я слышал, - сказал Ханд. - Его разум блуждает далеко отсюда.
  - Так что же он сказал?
  - Он сказал: "Вверх по лестнице к свету". Но я не знаю, из какой тюрьмы
он считает себя выходящим.
  Двое мужчин и женщина двинулись со своей ношей прочь от факелов в
темноту.
  
  ЭПИЛОГ

  Медленно вращалось колесо смены времен года. Пять зим миновали, а
сейчас жестокие морозы сменились оттепелью. Стояла ранняя весна. Пахари
провели первые борозды на зеленеющих полях Англии, на живых изгородях
зацвел боярышник.
  Король восточных саксов Альфред Esteadig гулял с женой в своем саду,
неподалеку под присмотром нянек резвились их дети.
  - Сегодня принимаю послов, - отрывисто сказал Альфред. - От папы.
  Наконец-то.
  - От папы Римского? - спросила Годива, удивившись и слегка
встревожившись. - От которого?
  - От настоящего. От Иоанна VIII, так его, кажется. Которого пытались
заменить англичанином. Он наконец-то вернулся, и вечные распри в Вечном
городе поутихли, по крайней мере на время. Последний претендент на
папский престол изгнан - или убит. Трудно сказать. Первым официальным
актом нового папы было предложение снять с Англии интердикт, отлучение.
  Вернуть нас в лоно Церкви.
  - Ты откажешься?
  - Я скажу ему, что мы не будем платить налоги, не вернем церковное
имущество, и у людей Пути останется право проповедовать и обращать в
свою веру. Если после всего этого он согласится считать, что мы вернулись в
лоно Церкви, для нас ничего не изменится. Думаю, это добрый знак.
  Церковь научилась смирению. И думаю, ей предстоит научиться смирению
еще больше.
  - Что ты имеешь в виду?
  - Я думаю, что теперь власть в мире переменилась в лучшую сторону.
  Судя по всем сообщениям предыдущих лет, не осталось и следа от Империи и
даже мысли о ней. Христианский мир разделился на мелкие государства, под
властью местных правителей. Угрозы с Юга, от приверженцев Пророка,
больше не существует. Греки также не представляют опасности. Больше нет
необходимости в великих империях и завоевательских армиях.
  - Но ведь и наша Империя, та, что была, разделилась. С тех пор, как мы
лишились...
  - С тех пор, как мы лишились Единого Короля, - согласился Альфред. -
Это верно, наш старый договор с ним больше недействителен. Гудмунд и
прочие ни за что мне не подчинятся, как и я не подчинюсь ни одному из них.
  И все же за последние несколько лет мы научились сотрудничать. Думаю, что
эта дружба выдержит испытание временем. Больше не будет войн и набегов
викингов на наши земли. Мы слишком хорошо знаем силы друг друга. И
опять же, ветераны армии Единого Короля не станут сражаться друг с другом.
  Все они теперь говорят на своем языке, их больше никто не понимает. Они
сохранят мир и остальных заставят хранить его. В память о своем повелителе.
  Последовала долгая пауза, Годива вспоминала о том, чье имя не
произносилось.
  - Ты думаешь, он мертв? - спросила она. - Тело так и не нашли.
  - Думаю, да. Многих так и не нашли. Змей упал на землю, а его схватили
безоружным и убили где-нибудь в полях. Был найден его амулет с порванной
цепочкой. Ты слишком часто об этом спрашиваешь, - мягко добавил
Альфред. - Предоставим мертвым покоиться с миром.
  Она не слышала его... а может быть, не хотела слышать. Она все еще
бередила свои воспоминания, как языком бередят больной зуб.
  - Ханд тоже так и не вернулся, - сказала Годива. Она лучше других
знала, как сильна привязаннось между этими людьми.
  - Мы уже много раз об этом говорили. Считается, что он тогда сбежал с
городской стены, по-видимому, из-за угрызений совести. Думаю, что Ханда
тоже убили какие-нибудь мародеры. Ты же знаешь, они его долго искали,
Бранд, Квикка и остальные. Они тоже чувствовали себя виноватыми. Когда
Квикка отказался стать моим ривом, он сказал, что не будет больше служить
ни одному повелителю. Он вернулся на свою ферму, как и многие из них.
  - Но Бранд служит тебе в Йорке в качестве ярла Нортумбрии.
  - Уж лучше он, чем один из этих наследников прежних королей.
  Потребуется некоторое время, чтобы северные земли Англии приняли мою
власть. Мне нравится наша новая столица - Лондон. Он ближе к сердцу
Англии, чем был Винчестер. Ну а Стамфорд, он был городом Шефа и,
подобно Квикке, не примет никакого другого короля. Он навсегда останется
городом Пути. Пути, который становится все сильнее. Неудивительно, что
папа почувствовал необходимость в союзниках!
  Годива не ответила. Она думала о Квикке, отказавшемся признать другого
повелителя. Ей вспомнилась старая поговорка: "Первая любовь - любовь
последняя". У Квикки это так. А как у нее?
  - Надеюсь, что он мертв, - сказал Годива едва слышно, - а не бродит
где-то в одиночестве и нищете, выпрашивая милостыню.
  
  Весна. Утро ветреное, но ласковое по сравнению с холодными английскими
бурями. Ночной шторм почти кончился, и поднятые им волны, раз-
бивающиеся об утес внизу, уже утратили свою ярость. Высокий человек,
кутающийся в плащ от последних капель теплого дождя, сидел на постаменте
обрушившейся колонны и глядел на море. Его левая нога была вытянута
вперед, чтобы деревянный протез не давил на культю; нога была ам-
путирована до самого колена. Дождь кончился, и выглянуло солнце. Над
заливом раскинулась яркая радуга, упиравшаяся одним концом в самую вер-
шину дымящего вулкана. Человек стянул с головы влажный капюшон,
поправил повязку, которая закрывала пустую глазницу.
  Со стремительностью бойца он обернулся, заслышав за собой треск
валежника. И улыбнулся при виде грациозной фигуры, приближающейся к
нему между сосен.
  - Мальчик уснул, - сказала Свандис. - Если он проснется, с ним Ханд.
  - Подойди, посиди рядом, - сказал Шеф. - Помнишь, тогда был такой
же шторм, как сегодня ночью, тогда нашу лодку принесло сюда и чуть не
разбило о те скалы.
  - Пять лет прошло. А ты никогда не думал... о том, чтобы вернуться?
  - Сначала - да. А сейчас очень редко.
  - А я каждое утро просыпаюсь и думаю о Севере. Зимний морозец, белые
снега...
  - Ты хочешь вернуться?
  - Иногда. А потом вспоминаю, как счастливы мы были в первую зиму,
когда вместе с нами укрывался Соломон. Мы были счастливы как никогда:
  мы поняли, что ты выздоровеешь.
  - Может быть, нам надо было постараться уехать с Соломоном к нему на
родину.
  - Может быть, - Свандис колебалась. Она не изменила своего мнения
относительно богов, но теперь стала верить и в удачу, в руководство откуда-
то свыше. - Но я думаю, что на этот козий остров нас занес счастливый
ветер. И эти люди, крестьяне, ох, иногда я так на них сержусь. Но здесь тепло,
вино хорошее и... ты счастлив.
  - Думаю, да. Когда я опять работаю своими руками, я знаю, что мне лучше
быть кузнецом, чем королем. А если я сделаю в кузнице что-то новое и
необычное - что ж, мы найдем кого-нибудь, кому все это припишем. Никто
не спрашивает, что сталось с Вёлундом после того, как он смастерил себе
крылья и улетел. Может быть, он вернулся к своей жене-лебеди, к своей
Свандис , и где-то жил себе счастливо.
  - И тогда знаешь что, по-моему, было главной его радостью после всех
страданий, сражений и побед?
  - Его искусство? - предположил Шеф.
  - Его дети, - сказала Свандис.
  - И то, и другое. Но представь себе, что он наблюдает, как другие
распоряжаются его наследством. Смотрит, примостившись у огня, у
кузнечного горна или у камелька. Я уже не раз это говорил. Пусть теперь
другие имеют дело с Локи и Одином, с Бальдром, Христом и Ригом.
  - Но раньше у тебя была власть, и ты правил на престоле.
  - С этим покончено -да я и не все утратил. - Он показал на обломки
колоннады, на остатки мозаичного пола рядом с ней. - Ты знаешь, что когда-
то здесь был дворец, построенный одним древним римским императором?
  Один из двенадцати дворцов, которые император построил на этом острове,
настолько ему тут нравилось. Это было лет восемьсот назад, а местные
жители говорят о нем так, словно все было вчера. Ханд говорит, его
настоящее имя было Тиберий, но здесь его зовут Тимберио, будто своего
родственника.
  - Ты хочешь, чтобы и о тебе сохранилась такая память?
  - Пожалуй. Но это не самое главное, правда?
  Если мир пошел по другой, лучшей дороге, как сказал Фарман, по дороге,
уводящей прочь от христианского мира Скульд, тогда я счастлив. Но больше
всего, - он похлопал по своей грубой рубахе, - я счастлив, что больше не
ношу пектораль. Ни рабского ошейника, ни королевской короны, ни амулета
богов. Для меня этого достаточно.
  - И для меня тоже. - Свандис взяла его за руку, прижалась к нему. -
Даже Ханд, кажется, умиротворен. Слава о нем как о лекаре расходится,
дошла до Неаполя и окрестностей. К нему приезжают больные и просят
вылечить. Сейчас он все пишет. Говорит, что излагает все свои познания в
виде трактата. Он хочет однажды увидеть его напечатанным.
  Шеф, вспомнив что-то при упоминании о печати, залез внутрь плаща и
достал сложенный лист бумаги.
  - Ханд всегда жаден до свежих новостей, предпочитает брать плату
газетами, а не золотом. До сих пор все они были на диалекте латыни, над ко-
торым он ломал себе голову. Но взгляни-ка на эту.
  Она улыбнулась, тронула свой амулет Эдды Прабабки, который носила до
сих пор.
  - Я изучаю старинные предания. А не римские новости и неаполитанские
сплетни.
  - Но это газета на английском языке - отпечатана в Лондоне. В ней
рассказывается о серьезных вещах, о важных событиях...
  - В ней говорится о войне?
  - Нет. Повсюду мир.
  - Тогда мне больше ничего знать не нужно. И у нас здесь тоже мир и
покой. Наш сын подрастает с каждым днем. Мир после нескольких
поколений войн. Для меня этого достаточно. А для тебя?
  Шеф не ответил. Может быть, он был не в состоянии ответить. Он
посмотрел на шлейф дыма от Везувия, вытянувшийся вдоль по ветру. Потом
кивнул.
  Перед ними, грациозно паря над морскими волнами, первый аист вернулся
из Африки в Европу, возвещая конец зимы.
    Военное дело.
    Второе послание апостола Павла к Коринфянам, 3:6.
    Евангелие от Матфея, 7:9.
    "Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?" Евангелие от Марка, 15:34.
    "Тебя, Боже, хвалим" (лат.).
    "Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?" Евангелие от Марка, 15:34.
    Евангелие от Иоанна, 1:1.
    Имя Свандис созвучно с английским и скандинавским названием лебедя. (Примеч. переводчика.)

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт:

Комментарии (1)