усмешка исчезла. - Есть боги, которых я ненавижу и боюсь.
- Мудро, - сказал седобородый. - Ты мудрее твоей женщины. И мудрее
еврея рядом с тобой.
Он выкрикнул распоряжение, его люди стали раздавать хлеб, сыр и бурдюки,
видимо с вином. Северяне спрятали оружие в ножны, смотрели на своего короля
вопросительно. Но Шеф уже завидел вдали прихрамывающую Свандис, одетую
лишь в измазанные кровью обрывки ее белого платья.
* * *
Мудрецы и советники князя города-крепости Септимании воспринимали
отсутствие своего коллеги Соломона - который исчез где-то в горах,
сопровождая короля варваров в его бессмысленной поездке, - едва ли не с
облегчением. Уже возникли немалые сомнения, так ли уж мудро было со
стороны Соломона привести в город этих иноземцев. Правда, это можно было
выдать за услугу, оказанную халифу, их номинальному повелителю, -
предоставление убежища и провизии людям, которые еще недавно считались
его союзниками и уж, во всяком случае, являлись врагами христиан, теснящих
ныне Кордовский халифат. Однако оставался еще один вопрос, беспокоящий
князя и его советников.
Проблема с юным арабом Мухатьяхом. Бесспорно было, что он - один из
подданных халифа Абд эр-Рахмана, к каковым относятся, по крайней мере в
теории, и они сами, евреи Септимании. Разве не платят они халифу kharaj u
jizya, земельный налог и подушную подать? И разве не охраняют они свои
ворота от его врагов и врагов его веры, от христиан и франков? Нельзя, конечно,
отрицать, что эти ограничения никоим образом не распространяются на их
торговлишку с ближайшими соседями, как и то, что все подати начисляются по
усмотрению самого совета, который и близко не подпустил бы к этому делу сто-
личных сборщиков налогов - последние уже давно не смущали ничей взор
своим присутствием в городе. И тем не менее - так заявляло большинство
советников - не существовало юридического прецедента для заключения в
тюрьму молодого человека просто из-за необходимости воспрепятствовать его
возвращению к своему повелителю.
Пока совет спорил, престарелый князь, оглаживая бороду, посматривал на
своих ученых мудрецов. Он знал, что сказал бы Соломон, будь тот здесь. Араб
немедленно кинется к своему властителю и наябедничает, что евреи
Септимании вошли в союз с варварами, многобожниками, предоставили базу
для враждебного флота, который сбежал от боя с греками и теперь планировал
напасть на мирное побережье. Из этого мало что было правдой, но именно так
оно будет представлено и с готовностью воспринято.
В любом из христианских герцогств и княжеств пограничья решение такого
дела оказалось бы до крайности простым. Десяток слов, и араб исчезает
навсегда. Если им кто-нибудь и поинтересуется, можно выразить вежливые
сожаления по поводу своей глубочайшей неосведомленности. И барон, герцог
или князь будут заботиться о дальнейшем не больше, чем о подрезке своих роз.
В иудейском сообществе такое было невозможно. И даже нежелательно.
Бенджамин ха-Наси одобрял решения своих мудрецов, даже когда считал, что
они ошибочны. Ошибочны с точки зрения сиюминутной выгоды. Но в
долгосрочной перспективе единственным оплотом евреев, местом, где они
могли сохранить самих себя в течение долгих веков скитаний и гонений, были
их Тора и их Закон. Пока иудеи придерживаются иудейства, учила их история,
они могут выжить - может быть, не как отдельные личности, но как народ.
Если они отойдут от Закона, они могут некоторое время процветать. Но тогда
они растворятся в окружающей их стихии, станут неотличимы от
беспринципных, суеверных и невежественных приверженцев Христа, лже-
Мессии.
Князь безмятежно прислушивался к выступлениям, позволяющим всем
членам совета как повлиять на окончательное решение, так и блеснуть своей
ученостью. Те, кто высказывался за продление ареста, как это сделал бы
Соломон, говорили страстно, но неискренне, в соответствии с молчаливым
соглашением. Против них было глубокое нежелание всего иудейского
сообщества применять тюремное заключение в качестве меры наказания.
Свобода идти куда угодно была частью наследия тех времен, когда евреи
делили пустыню со своими родичами - арабами. Ее оборотной стороной был
ужас изгнания из общества, что являлось крайней мерой наказания,
применяемого советом по отношению к своим соотечественникам.
Многоученый Мойша резюмировал высказанные соображения и приготовился
приступить к заключительной части своей речи. Он был амораимом,
толкователем Мишнах.
- Итак, - сказал он, сердито поводя взором, - теперь я процитирую
halakhah, и это будет окончательным решением по обсуждаемому делу. Сначала
это изустно передавалось от поколения к поколению, потом было записано и
запечатлено навеки. "Обращайся с пришельцем у твоих ворот, как со своим
братом и за это будешь трижды благословен".
Он кончил речь и огляделся. Если бы слушатели не были ограничены
сознанием важности своего занятия и положения, они бы разразились
аплодисментами.
- Хорошо сказано, - наконец отозвался князь. - Правду говорят, что разум
мудрецов укрепляет стены города, а глупость невежества навлекает на город
беду. - Он помолчал. - И, увы, этот юноша невежествен, не так ли?
Мойша ответил:
- По его собственным представлениям, князь, он своей ученостью может
изумить целый свет. В своем понимании и в своей стране он - ученый. А кто
же станет осуждать обычаи чужой страны и ее мудрецов?
"Именно этим ты и занимался сегодня утром, - подумал про себя
Бенджамин. - Когда поделился с нами своими мыслями о глупости короля
варваров, который порвал книгу, пытаясь понять, что это такое, и спрашивал о
цене бумаги, а не содержания. Тем не менее..."
- Я буду действовать в духе решений совета, - официально заявил
Бенджамин. Он согнутым пальцем подозвал капитана стражи. - Освободите
юношу. Дайте ему мула и еды, чтоб хватило до Кордовы, и проводите до наших
границ.
Расходы вычесть из нашего следующего платежа земельной подати халифу.
Юный араб, сидевший у стены зала совета, прислушиваясь к непонятным
речам на иврите, которые должны были решить его судьбу, по тону и жесту
догадаются, что решение вынесено. Он вскочил, сверкая глазами. Какое-то
мгновение казалось, что сейчас он разразится потоком жалоб и обличений, что
проделывал уже раз пятьдесят за время своего короткого ареста, но потом с
видимым усилием сдержался. Совершенно ясно было, что он собирается делать:
поспешить к халифу с самыми гнусными обвинениями, которые только сможет
выговорить его язык. Расквитаться на словах за каждый случай пренебрежения,
реального или воображаемого, выказанного варварами, к которым он так
ревновал. Ревновал за их полеты на воздушном змее.
Князь перешел к рассмотрению следующего дела. Верно сказано насчет
знающих, подумал он. Это сила. А невежественные хуже чумы. Но хуже всех
была, к сожалению, третья категория, к которой принадлежали и юный араб, и
сам многоученый Мойша.
Категория ученых глупцов.
ГЛАВА 15
Сидя в холодном каменном подвале лучшего дома в крошечной деревеньке,
perfecti шепотом обсуждали, как им следует поступить.
- Он не говорит на нашем языке. Как же мы сможем подвергнуть его
испытанию?
- Он немного знает арабский, как и мы. Этого будет достаточно.
- Перевод исказит смысл. Испытание должно быть проведено на языке
испытания.
- Правила устанавливаем мы, и мы можем изменить их.
Вмешаются третий голос.
- В конце концов, он уже выдержал одно испытание. И выдержал, не зная,
что подвергается ему.
- Ты имеешь в виду испытание водой?
- Да, водой. Вы видели, как эти люди поднялись на гору. Они были
ослеплены усталостью и обезумели от жажды. Это северяне из страны холода, и
притом моряки, которые никогда не ходят. Тот великан едва не помер. А у
самого короля так пересохло в глотке - мы все это видели, - что он не мог
говорить. И все-таки он вылил воду на землю.
Еще один голос поддержал третьего.
- А ведь перед этим он набрал воду в рот. И потом он ее выплюнул. Это одно
из испытаний. Не давать человеку воды, так что он уже не может думать ни о
чем другом, а потом предложить питье. Проверить, сможет ли он набрать воду в
рот и все-таки отказаться от нее, одержать победу над своим телом. Над этим
храмом Злого, Князя Мира сего. Именно это и сделал одноглазый.
Первый голос продолжал возражения:
- Испытание длилось слишком недолго! Мы оставляем людей без воды на
один день и одну ночь.
- Неподвижно сидящих в тени, - ответил один из его противников. - Наши
правила говорят, что кандидата нужно выдерживать столько, чтобы он не мог
думать ни о чем другом, кроме воды. Мне доводилось видеть кандидатов, кото-
рые были в лучшем состоянии, чем этот король, когда он поднялся на гору.
- В любом случае, - вмешался голос, до этого не произнесший ни слова, но
звучавший как голос человека, который принимает решения, - мы продолжим
испытание. Ведь пока мы рассуждаем, люди императора отбивают камень за
камнем. Над тайником с нашими святыми реликвиями и телами наших
товарищей.
Люди в серых капюшонах склонили головы. На этот раз никто не возражал.
* * *
Снаружи, свесив ноги с края крутого обрыва, который защищал деревушку с
севера, Шеф сидел с подзорной трубой в руках. Сейчас, когда он и его люди
напились вволю, настало время осмотреться по сторонам, изучить характер
местности. Деревушка располагалась высоко на склоне, на небольшой террасе,
опоясывающей каменную, заросшую кустарником кручу. С высоты повсюду
можно было увидеть другие террасы, на каждой располагалась своя кучка
деревьев и огородик.
Шеф начал понимать, что люди легко могли найти себе пропитание в этих
горах. В подзорную трубу видны были дюжины тощих овец, щиплющих травку
на дальних склонах. Овцы означают мясо, молоко и сыр. И еще одно
немаловажное для жителей обстоятельство: сюда не могли добраться сборщики
налогов. Разве что самые дотошные и неуемные, да и тем проще было бы по-
пытать счастья в другом месте.
Да. Ясно было, что здесь можно сопротивляться почти что любой власти.
Власти короля или императора. Или власти императора и Церкви.
С тем рассудочным холодным настроем, который появлялся у него в
одиночестве. Шеф приступил к рассмотрению имеющихся на данный момент
сведений. За долгие годы своей власти он заметил за собой одну особенность.
Хорошо это или плохо, но он не верил почти ничему из того, что ему говорили,
не верил даже тому, что видел собственными глазами. Зато его неверие означа-
ло, что ему нет необходимости лгать самому себе, как это делают многие,
делают время от времени, а то и всегда. Люди верят в то, во что им необходимо
верить. Он же не нуждался ни в какой вере и мог видеть мир таким, какой он
есть.
Поэтому для него нет необходимости верить Свандис. Она встретила Шефа и
его людей со слезами радости на глазах. Затем, увидел он, устыдилась самой
себя и разговаривала сердито и грубо, чтобы скрыть свой страх. Он не винил ее.
Он знавал испытанных воинов, которые делали то же самое. А когда она
рассказала ему, что произошло, Шеф, сложив воедино все, что знал о ней, смог
понять и ее страх, и ее стыд.
Женщина, которую держат с двух сторон, натянув ей платье на голову. Ни
одна женщина ничего не носит под своим платьем, что бы ни было надето на
него сверху. Женщина со спутанными руками, обнаженная снизу до самой
груди, не может думать ни о чем, кроме изнасилования. Именно поэтому
задрать женщине одежду выше колен по всем северным законам считалось тяж-
ким оскорблением. Но Свандис не нужны были подсказки закона, чтобы
подумать об изнасиловании. Об этом она и сама все знала. Шеф был горд, но не
удивлен, что она сумела разрезать платье и убить одного из нападавших: Шеф
видел, как подобное проделал ее дед; без оружия и только что едва не
утонувший, он начал бороться с двумя людьми, которые держали его за руки. В
жилах Свандис действительно текла кровь Рагнара.
