ветви дуба. Он испытывал вялость, полную расслабленность. Но не спал. А
может, спал, но часть сознания не спала, он чувствовал, как ускользнула
Годива. Он думал о будущем, о том, куда они пойдут: в болота, решил он,
вспомнив ночь, проведенную с королевским таном Эдричем. Он по-прежнему
ощущал солнце на коже, мягкий дерн под своим телом, но все это казалось
очень далеким. Так было и раньше - в лагере викингов. Сознание его
поднимается над лесной поляной, уходит от тела...
***
Слышится голос - грубый, серьезный, властный.
- У сильных людей отобрал ты девушку, - говорит он.
Шеф знает, что он где-то в другом месте. Он в кузнице. Все вокруг
знакомо: шипение, когда он оборачивает раскаленные ручки клещей влажной
тряпкой, напряжение мышц спины и плеч, когда достает из горна разогретый
докрасна металл, скрип и скрежет кожаного фартука о кожу груди.
Автоматическое отдергивание головы, когда искры летят в волосы. Но это
не его кузница в Эмнете и не горн Торвина, окруженный ягодами рябины.
Вокруг огромное пространство, гигантский просторный открытый зал, такой
высокий, что потолка его не видно, видны только могучие столбы или
колонны, вершины их затянуты дымом.
Он берет тяжелый молот и начинает придавать очертания бесформенной
массе металла на наковальне. Но он не знает, какую форму должен ему
придать. Это знают его руки, они движутся уверенно, без колебаний,
сжимают клещи, поворачивают металл, ударяют с одного направления, потом
с другого. Не наконечник копья и не голова топора, не плужный лемех и не
сошник. Похоже на колесо, но колесо со множеством острых зубцов, как
собачьи клыки. Шеф зачарованно смотрит, как под его ударами рождается
вещь. В глубине души он знает, что совершает невозможное. Прямо из горна
невозможно сковать такой предмет. И все же - он видит, как это можно
сделать, если отдельно выковать зубцы и вставить в подготовленное
колесо. Но зачем это? Может быть, если одно колесо положить рядом с
другим, стоящим вертикально, и если зубья одного колеса совместятся с
зубьями другого, то одно колесо сможет поворачивать другое.
Но это зачем? Какая-то цель должна быть. Какое-то это имеет отношение
к гигантскому сооружению, стоящему у стены, на самом краю его поля
видимости.
Постепенно чувства его проясняются, и Шеф начинает понимать, что
вокруг собрались какие-то фигуры, соответствующие по размерам масштабу
зала. Он не может их ясно разглядеть и даже не смеет смотреть на них,
оторваться от работы, но ощущает их присутствие. Они стоят рядом,
смотрят на него, даже говорят о нем, думает он. Это боги Торвина, боги
Пути.
Ближе всех широкая могучая фигура, гигантский Вига-Бранд, огромные
бицепсы перекатываются под кожей рук. Это, должно быть, Тор, думает Шеф.
У него презрительное выражение, враждебное и слегка встревоженное. За
ним другой бог - остроглазый, с острым лицом, большие пальцы за
серебряным поясом, он со скрытым ободрением рассматривает Шефа, словно
это лошадь, которую собираются купить, кровный жеребец, которого глупый
владелец уступает задешево.
Этот на моей стороне, думает Шеф. А может, он считает, что я на его
стороне.
Сзади другие боги; дальше всех самый высокий из них, он опирается на
могучее копье с треугольным наконечником.
Шеф начинает осознавать еще два обстоятельства. У него подрезаны
сухожилия ног. Когда он движется вокруг горна, ноги бессильно тащатся за
ним, он подтягивается на руках, перемещаясь с места на место. Высокие
сидения, груды дров и скамьи расставлены вокруг в видимом беспорядке, но
на самом деле, как он начинает понимать, это опоры для его передвижения,
чтобы он смог переходить от одного места работы на другое. Он может
опираться на ноги, стоять, словно балансируя на ходулях, но от бедра до
икр нет силы, нет напряжения, нет движения. И колени тупо болят.
И за ним наблюдает кое-кто еще, не одна из могучих фигур. А
крошечная, как муравей в этом полутемном, заполненном дымом зале, как
мышь, выглядывающая из-под стенной панели. Это Торвин! Нет, не Торвин,
человек меньше ростом, стройнее, с длинным лицом с резким выражением,
подчеркнутым редеющими волосами, уходящими назад со лба. Но одет он как
Торвин, весь в белом, вокруг шеи ягоды рябины. И выражение похожее,
задумчивое, крайне заинтересованное, но есть в нем осторожность и
опасения. Маленький человек пытается заговорить с ним.
- Кто ты, мальчик? Ты пришел из царства людей, на время оказался во
владениях Волунда? Как ты попал сюда, как нашел Путь?
Шеф качает головой, делая вид, что просто стряхивает искры с волос.
Он опускает колесо в ведро с водой и начинает готовить новую работу. Три
быстрых удара, поворот, еще три удара, и что-то сверкающее отправляется
в ведро с водой, а на наковальне немедленно появляется новое. Шеф не
знает, что он делает, но эта работа наполняет его возбуждением и
огромной нетерпеливой радостью, как у человека, которого освобождают из
заключения, но он не хочет, чтобы тюремщик видел его радость.
Шеф замечает, что одна из гигантских фигур приближается к нему -
самая высокая, та, что с копьем. Человек-мышь тоже видит это и ныряет в
тень, теперь он едва заметен.
Палец, подобный стволу ясеня, поднимает подбородок Шефа. Один глаз
смотрит на него с лица, похожего на лезвие топора: прямой нос,
выступающий подбородок, острая седая борода, широкие-широкие скулы. По
сравнению с этим лицом лицо Айвара кажется понятным, постижимым, легким,
на том лице только человеческие страсти: зависть, ненависть, жестокость.
А это совсем другое: стоит только прикоснуться к мыслям за этой маской,
и - Шеф знает - любой человек сойдет с ума.
Но гигант не кажется враждебным, скорее он задумчив и рассудителен.
- Тебе предстоит долгая дорога, человечек, - говорит он. - Но ты
начал ее хорошо. Молись, чтобы я не призвал тебя слишком скоро на
встречу. - Зачем тебе звать меня, Великий? - спрашивает Шеф, удивленный
собственной безрассудной смелостью.
Лицо улыбается, как огромный ледник.
- Не спрашивай, - говорит гигант. - Мудрые не подсматривают, как
девушка, которая ищет возлюбленного. Даже сейчас он, серый свирепый
волк, смотрит в двери Асгарда.
Палец опускается, огромная рука проносится над горном, и наковальней,
и инструментами, над скамьями и ведрами, над всей кузницей, смахивает
их, как человек смахивает шелуху орехов с одеяла. Шеф чувствует, как
взлетает в воздух, вертится, передник с него спадает, и последнее, что
он видит: маленький человек из своего укрытия смотрит на него,
запоминает.
***
Он мгновенно вернулся на траву под открытое небо Англии, на лесную
поляну. Но солнце передвинулось, теперь он в тени, ему холодно и
страшно. Где Годива? Она ускользнула от него на мгновение, а потом...
Шеф вскочил, совершенно проснувшись, осмотрелся в поисках врага. Шум
в кустах, звуки борьбы, возглас женщины, которой рукой зажали рот.
Шеф бросился на этот звук, и тут из укрытия за стволом дерева
поднялись люди, схватили его, словно сжали руки судьбы. И повели к
гадгедлару Мюртачу, у которого на лице свежий шрам и выражение
сдержанной ярости.
- Ты почти ушел от нас, парень, - сказал ирландец. - Тебе нужно было
бежать, не останавливаясь, не пытаться взять женщину Айвара. Но горячий
член не знает удержу. Скоро он остынет.
Шеф пытался вырваться, броситься в кусты, к Годиве, его держали за
плечи. Схватили ли ее тоже? Как их отыскали? Может, они оставили след?
Сквозь возгласы гадгедларов послышался смех. Шеф узнал его, он дрался,
пытался вырваться, вовлек в борьбу всех викингов. Это смех англичанина.
Его сводного брата. Альфгара.
Глава 10
Когда Мюртач вместе с остальными гадгедларами втащил его за ограду
лагеря, Шеф был близок к беспамятству. Прежде всего он был совершенно
истощен. К тому же испытал шок от вторичного пленения. Викинги по дороге
назад обращались с ним грубо, связали руки, пинали, гнали по лесу, все
время настороженно ожидая возможной стычки с другими англичанами. Потом,
когда они вышли на луг и увидели товарищей, которые ловили уцелевших
лошадей, в грубом торжестве снова и снова сбивали пленника с ног. Они
очень испугались. У них всего один трофей для Айвара, и они опасались
последствий. Смутно, сквозь усталость и ужас, Шеф понимал, что они
склонны отыграться на нем за свои страхи и унижения. Но прежде чем он
смог об этом подумать, его втолкнули в загон и избили до потери
сознания.
Он хотел только одного - не приходить в себя. Его бросили за ограду в
середине утра. Большую часть длинного теплого дня поздней осени он
пролежал без сознания. Когда наконец он открыл залитые кровью глаза, все
тело его болело, онемело, но он больше не устал и не чувствовал
головокружения. Но промерз до костей, рот пересох от жажды, он ослабел
от голода - и испытывал смертельный страх. Вечером он начал
осматриваться в поисках возможности для освобождения или бегства. Ничего
не увидел. Железные кольца на ногах привязаны к прочным колышкам. Руки
связаны впереди. Он мог бы со временем вывернуть эти колышки или
прогрызть кожаную веревку на руках, но малейшее движение вызывало
рычание и пинок ближайшего стражника. Шеф понял, что пленников почти не
осталось. В суматохе ночного нападения почти все рабы, захваченные во
время кампании, разбежались и исчезли, унеся с собой прибыль викингов.
Только несколько вторично пойманных и связанных, как он сам, пленников
виднелись в загоне.
Их слова не принесли утешения Шефу. Это были немногие уцелевшие воины
Эдмунда, которые сражались до последнего мгновения в попытке уничтожить
Рагнарсонов и лишить армию викингов руководства. Все ранены, многие
тяжело. Они ожидали смерти и в ожидании негромко разговаривали. В
основном сожалели, что не удалось в первые минуты после прорыва одолеть
врагов. Но они говорили, что нельзя было и думать, что им удастся
прорваться к самому сердцу Великой Армии без сопротивления. Они хорошо
справились: сожгли корабли, перебили экипажи.
- Мы заслужили великую славу, - сказал один. - Стояли, как орлы, на
телах убитых. И не будем жалеть о своей смерти.
- Хотел бы я, чтобы не захватили короля, - сказал в наступившей
тишине один из товарищей воина, говоря с трудом: у него было пробито
легкое. Все серьезно закивали, и глаза их устремились к углу загона.
Шеф вздрогнул. Ему не хотелось смотреть в лицо поверженному королю
Эдмунду. Он вспомнил, как король подошел к нему, разговаривал с ним - с
нищим, с троллом, с рабом, с ребенком, не помнящим отца, - и вот король
просил его отойти в сторону. Если бы он послушался, англичане могли бы
победить в ту ночь. И ему не пришлось бы предстать перед гневом Айвара.
Шеф помнил, что говорили викинги о том, как с ним поступит Айвар.
Вспомнил парня-проводника, который показывал ему эти самые загоны и
рассказывал, как Айвар обходится с теми, кто встает у него на пути. А
он, Шеф, отобрал у Айвара женщину. Взял ее, чувственно, физически
овладел, превратил девушку в женщину. Что с ней случилось? Ее не привели
с ним назад. Кто-то увел ее. Но он не мог по-настоящему тревожиться о
ней. Слишком близка собственная судьба. И больше страха смерти, больше
стыда предательства - ужас перед Айваром. И снова и снова на протяжении
ночи Шеф думал: если бы только я мог сейчас умереть от холода. Он не
хотел дожить до утра.
***
На следующее утро топот ног привел его в себя после ночного
оцепенения. Шеф сел, прежде всего ощутив сухой распухший язык во рту.
Вокруг стражники разрезали веревки, вытаскивали тела: некоторым повезло,
