быть. Ищите лучше! - он сам кинулся к экономке и тщательно обыскал ее.
- А почему вы так уверены, что должно быть что-то еще? - спросил я.
- Потому что тварь! Потому что нельзя доверять!
- Уйдите, - попросил я Гарсона, - я сам.
Экономка взглянула на меня, как затравленный зверек, и вытерла ладони
о фартук на животе.
- Давно ты это делаешь? - спросил я как можно спокойнее, чтобы она не
замкнулась. Экономка кивнула, втягивая голову в плечи. Я только теперь
разглядел, как она сутула и какие большие, жилистые и костлявые у нее
руки. Раньше я старался не смотреть на нее, когда мне приходилось давать
ей какие-нибудь указания.
- Что же ты успела выкинуть? - Я затаил дыхание.
Экономка долго мялась и ответила нехотя, чуть слышно:
"Фотокарточку с руками... Тряпочку какую-то в полиэтилене...
Каракули на желтой бумажке"...
Фотокарточка... Я сразу догадался, о чем идет речь. Любительский сни-
мок, на котором нет ничего, кроме рук, лежащих на коленях ладонями
вверх. Я знал, где и как глубоко обозначится складка, если пальцы
чуть-чуть сдвинуть, и в каком месте на линии жизни есть чуть заметный
обрыв - предвестник болезни... "Тряпочка в полиэтилене"... Это вовсе не
простая тряпочка. Это - запах. В любой момент пакет можно было чуть при-
открыть и в образовавшуюся щелочку вдохнуть запах. Оказалось, что ничто
не может сравниться с запахом по емкости и яркости воспроизведения. "Еще
каракули"... Левой рукой, чтобы никто, ни одна душа не осмелилась ули-
чить меня в признании, в детском признании...
Как пришло в голову экономке выбросить эти вещи? Я попытался потребо-
вать от нее объяснений, но ничего не смог добиться от этой глупой, слез-
ливой бабы. Мне остается только догадываться, что, усмотрев в них мою
печаль, она сочла своим долгом уберечь меня от тяжести воспоминаний
("Мне и тетушка ваша велела вас поберечь"). Я погнал ее прочь, и она
пошла к двери, но остановилась и хмуро на меня посмотрела: "Сами потом
спасибо скажете".
- Вы думаете, она больше ничего не выбросит? - хмуро спросил Гарсон.
Конечно, я не был уверен в том, что усовестил экономку, и попросил Гар-
сона усилить охрану моего имущества в те часы, когда я буду отсутство-
вать. Гарсон пообещал посодействовать и даже предложил мне регламентиро-
вать мои прогулки, чтобы заранее знать, когда ему следует быть особенно
бдительным. Он был очень возбужден и казался расстроенным не менее, чем
я.
- Как вы думаете, не стоит ли мне вовсе отказаться от ее услуг?
- спросил я Гарсона. - Беспорядок в Доме - вещь, конечно, неприятная,
но зато я смогу быть спокоен за сохранность моего имущества.
- Без экономки, - возразил Гарсон, - вы будете в полном неведении о
том, существует ли это имущество вообще. Вы не будете переживать потери,
поскольку не будете знать, обладаете ли вы чем-нибудь, что можно поте-
рять.
Я задумался над его словами и вдруг вспомнил о цифрах на стене Дома.
Я спросил, знает ли о них Гарсон.
- Ну и что? - спросил он, - ну и что? Вас заметили. Это должно было
когда-нибудь случиться. Давно следовало бы вам сменить абсолютное ваше
бытие на относительное, нельзя же всю жизнь прожить незамеченным, ког-
да-нибудь вам все равно придется заявить о себе. Не вечны же вы, нако-
нец. Если даже вам удастся прожить незамеченным всю жизнь, смерть заста-
вит вас объявиться.
Я возразил, что это совсем не обязательно. Объявляют о своем рождении
и то на всякий случай: сплошь и рядом возникают ситуации, когда прихо-
дится доказывать кому-нибудь, что ты существуешь... А какой смысл заяв-
лять о себе после смерти?
Гарсон не ответил, и некоторое время мы сидели молча. Я видел, что он
что-то обдумывает, и не торопил его. Наконец он не выдержал:
- А давайте, - сказал он, - откроем наш Дом для всеобщего обозрения!
Только не отказывайтесь сразу: эта идея - она не такая уж и бредовая.
То-то будет пользы, если мы за символическую плату позволим осматривать
закоулки, прогуливаться по этажам, заглядывать в кладовые. Посетителям
отбою не будет. А можно создать клуб домовладельцев, я мог бы помочь вам
в организации первого собрания. Можно будет обмениваться схемами Домов и
благоустроительными планами. Владельцы Домов могли бы ездить друг к дру-
гу в гости с целью обмена опытом. Нет, нет, - со смехом схватился он за
мою руку, - это замечательно! Вы сможете обмениваться экономками, Гарсо-
нами и невестами. Ах, мысль-шалунья! Да ведь и Домами можно будет обме-
ниваться! - Он возбужденно зашагал по комнате, словно идея эта и впрямь
завладела им.
- Мило. Мило. Легко распоряжаться чужим имуществом, когда свое под
вопросом: "Есть ли?"
- Так и знал, что вы обидитесь. А зря. Зря. Чтобы стать незамеченным,
можно утаиться, а можно и раствориться.
Раствориться в толпе, в массе... А? Подумайте, подумайте...
Он еще долго говорил о необходимости распахнуть двери Дома для
пользования всеми желающими, он даже попытался польстить мне тем, что
Дом мой слишком огромен и многообразен, чтобы я мог позволить себе
пользоваться им в одиночку. Я, сам не знаю зачем, глупо возразил ему,
что скоро в мой Дом войдет невеста.
- Вы так думаете? - многозначительно и не без ехидцы спросил Гарсон,
- а ведь двадцать восемь-то ей уже давно минуло.
- Я не ожидал от вас злобности, - сказал я, стараясь придать голосу
горечи, - я надеялся, что вы, как мой Гарсон, призванный понять и под-
держать меня в трудные минуты, всегда будете на моей стороне. Разве вы
не понимаете, что я не могу распахнуть двери моего Дома, потому что я
свободен только при закрытых его дверях.
- Это потому, что вы - узник! - отчеканил Гарсон. - Узник, палач и
тюрьма в одном лице. Ваша личность - это лишь маленькая ваша частичка,
сами вы несравненно больше вас самих. Вы остерегаетесь объективно оце-
нить свои размеры, потому что боитесь о них узнать, вы - свой собствен-
ный раб.
Я очень устал, но я не мог согласиться с явным непониманием Гарсона и
принялся, призвав на помощь все свое терпение, объяснять ему, что рабы -
те, кто отдал себя в рабство внешнему, кто внешне живет по отношению к
самому себе! Я не могу быть рабом, потому что живу слишком даже внутрен-
не и нет объекта, перед которым я мог бы быть несвободен. Я говорил дол-
го и, как мне кажется, убедительно, но вдруг почувствовал, что в комнате
я один. Гарсон незаметно вышел, и оказалось, что я доказывал самому себе
необходимость своего существования.
Вечером, сразу после ужина, прошедшего в полном и безнадежном молча-
нии, я написал Гарсону письмо, в котором попытался определить наши с ним
отношения. Гарсон принял письмо с поклоном, сел в мое кресло, эффектно
закинул ногу на ногу и принялся читать письмо вслух, явно ерничая, с де-
монстративной выразительностью, некоторые места подчеркивая особо значи-
мой интонацией.
"Предположительное Ваше существование не дает никаких гарантий для
гармоничных отношений между нами. - В этом месте письма Гарсон снисходи-
тельно хмыкнул. - Другими словами, вряд ли мое сознание так непритяза-
тельно, что удовольствуется первым же образом, предложенным ему вообра-
жением. Моя ошибка в том, что я недооценил Вас, посчитав Вас полной сво-
ей принадлежностью, но вместе с тем я горд: я и не предполагал, что мои
невинные размышления, коим Вы с моего позволения были свидетелем, произ-
ведут такое впечатление на Вас (здесь Гарсон многозначительно поднял
вверх палец). Конечно, надо отдать Вам должное, Вы оказались толковым
учеником, но и я чего-нибудь да стою, если, благодаря моим беседам, вы,
существующий лишь для того, чтобы скрашивать мое уединенное существова-
ние, отождествили себя со мною. И все-таки я смею заявить Вам, что Вы
могли бы и не существовать, что предположительное Ваше бытие необяза-
тельно для меня, что я в любой момент могу отказаться от Ваших услуг. Я
уверяю Вас, что не премину воспользоваться своим правом хозяина, чтобы
указать Вам Ваше надлежащее место, если Вы осмелитесь слишком настойчиво
претендовать на равенство между нами".
Я ожидал, что письмо мое подействует на Гарсона отрезвляюще, что он,
хотя и не подаст вида в силу обостренного самолюбия, но задумается в
одиночестве, сделает определенные выводы относительно своего положения в
Доме. Как же я был наивен!
Прочитав письмо, он флегматично возразил в том духе, что мне не сле-
дует чрезмерно злоупотреблять воображением, требуя от него многообразия,
хотя не следует и пренебрегать предложенным архетипом, то есть им, Гар-
соном. "Никто не сможет обозначить грань между действительно существую-
щим и лишь представленным, воображаемым, потому что такой грани просто
не существует. То, что вы считаете меня продуктом своего воображения,
вовсе не обесценивает моей реальности, моей независимости, моей чуж-
до-сти вам. А по поводу тех цифр... Видимо, вам все-таки придется..."
Да, да, я знаю. Я знаю, что мне придется выйти из Дома и попытаться вер-
нуть его неприкосновенность. Кто-то все время пытается посягнуть на не-
зыблемость моих границ. Этот многоликий Кто-то из дешевой душевности хо-
тел бы присвоить меня и находит массу, массу способов выманить меня из
моего убежища, ибо надежды проникнуть в мой Дом у него уже не осталось.
Я выйду, выйду. Может быть...
Галина Войнич родилась в 1956 году в Ленинградской области, по обра-
зованию дирижер-хоровик, хотя дирижером так и не стала.
Последние пятнадцать лет живет в городе Когалым Тюменской области.
Впервые опубликовалась в 1997 году в журнале "Другие берега". берега".
