Было бы обидно, если бы судьба аметиста зависела только от капризов
моды. Попытаемся отыскать аргументы во славу этого прекрасного камня не у
преходящей моды, а у бессмертной Поэзии. Аметист не просто популярен в
творчестве многих поэтов, он органичен, отношение поэта к камню зачастую
открывает нам многое в авторе. Вот, например, романтичный, мечтательный
Николай Гумилев, Поэма начала:
И над ним стеной отвесной
Разбежалась и замерла,
Упираясь в купол небесный,
Аметистовая скала.
До глубин ночами и днями
Аметист светился и цвел
Многоцветными огоньками,
Точно роем веселых пчел.
Близок к такому радостному ощущению в Священных строках... щедрый и
неистовый Максимилиан Волошин:
Излом волны
Сияет аметистом...
И особенно в Лиловых лугах:
О фиолетовые грезы,
Вы - тень алмазной белизны!
Две аметистовые Розы
Сияют с горной вышины.
И храма древния колонны
Горят фиалковым огнем.
Как аметист, глаза бессонны
И сожжены лиловым днем.
Александр Блок, грустный романтик, рыцарь Незнакомки ощущает в камне
холодный блеск:
Порою в воздухе, согретом
Воспоминаньем и тобой,
Необычайно хладным светом
Горит прохладный камень твой.
Гаси, крылатое мгновенье,
Холодный блеск его лучей,
Чтоб он воспринял отраженье
Ее ласкающих очей.
И еще из Блока, Песнь ада:
Сияет острый аметист кольца;
И я смотрю с волненьем непонятным
В черты его отцветшего лица
И вопрошаю голосом чуть внятным:
Скажи, за что томиться должен ты
И по кругам скитаться невозвратным?
Пронзительны стихи Иннокентия Анненского. Они как бы выдают своего
автора, обнажают сокровенное. Директор Царскосельской гимназии (кстати,
там учился Николай Гумилев) Иннокентий Федорович Анненский был неудачно
женат, скрывал это от окружающих и потому фатальное жесточайшее
одиночество перелилось в исповедальные строки:
Когда, сжигая синеву,
Багряный день растет неистов,
Как часто сумрак я зову;
Холодный сумрак аметистов.
И чтоб не знойные лучи
Сжигали грани аметиста,
А лишь мерцание свечи
Лилось там жидко и огнисто.
И, лиловея и дробясь,
Чтоб уверяло там сиянье,
Что где-то есть не наша связь,
А лучезарное слиянье...
Это - Аметисты из венка Трилистник брачный (вот символизм, еще раз
оттеняющий одиночество поэта). И еще одно стихотворение с тем же
названием. Оно было опубликовано уже после смерти И. Ф. Анненского:
Глаза забыли синеву.
Им солнца пыль не золотиста,
Но весь я сном одним живу,
Что между граней аметиста.
Затем, что там пьяней весны
И беспокойней, чем идея,
Огни лиловые должны
Переливаться холодея.
И сердцу, где лишь стыд да страх,
Нет грезы ласково обманней,
Чем стать кристаллом при свечах
В лиловом холоде мерцаний.
Туманный Альбион тоже неравнодушен к скромной фиалке Природы. Вот
стихи Джеймса Джойса:
Вечерний сумрак - аметист -
Все глубже и синей,
Окно мерцает, как светляк,
В густой листве аллей.
Старинный слышится рояль,
Звучит мажoрный лад;
Над желтизною клавиш вдаль
Ее глаза скользят.
Небрежны взмахи рук, а взгляд
Раcпахнут и лучист;
И вечер в россыпи огней
Горит, как аметист.
(Перевод Г. Кружкова)
А какой великолепный поэтический ход найден Робертом Грейвзом в
Рубине и аметисте!
Их две: одна добрее хлеба,
Верна упрямцу-мужу,
Другая мирры благовонней,
Верна одной себе.
Их две: одна добрее хлеба
И не нарушит клятвы,
Другая мирры благовонней
И клятвы не дает.
Одна так простодушно носит
Рубин воды редчайшей,
Что люди на него не смотрят,
Сочтя его стекляшкой.
Их две: одна добрее хлеба,
Всех благородней в городе,
Другая мирры благовонней
И презирает почести.
Ей грудь украсил аметист,
И в нем такая даль,
Что можно там бродить часами -
Бродить и заблудиться.
Вокруг чела ее круги
Описывает ласточка:
И это женственности нимб,
Сокрытый от мужчин.
Их две: одна добрее хлеба
И выдержит все бури,
Другая мирры благовонней,
Все бури в ней самой.
(Перевод А. Сергеева)
Как видим, мировая поэзия богата аметистом. Его много и на Земле.
Носите на здоровье! И помните: Дарил также царь своей возлюбленной
ливийские аметисты, похожие на ранние фиалки, распускающиеся в лесах у
подножья Ливийских гор,- аметисты, обладавшие чудесной способностью
обуздывать ветер, предохранять от опьянения и помогать при ловле диких
зверей... Так посетила царя Соломона -величайшего из царей и мудрейшего из
мудрецов - его первая и последняя любовь 1.
ВЕЧНЫЙ ЛЕД НЕБОЖИТЕЛЕЙ
Принц и Принцесса сидели во главе стола в Большом зале и пили из
прозрачной хрустальной чаши. Только истинные влюбленные могли пить из этой
чаши, ибо стоило лживым устам прикоснуться к ней, как хрусталь становился
тусклым, мутным и серым.
Оскар Уайльд
О вещая моя печаль,
О тихая моя свобода
И неживого небосвода
Всегда смеющийся хрусталь!
Осип Мандельштам
Если с кристаллом в руке к храму приблизишься ты,
В просьбе смиренной твоей небеса никогда не откажут
Клавдий
Невольников связывали попарно и укладывали по склону до самой воды.
Наверху, придерживаемый бревнами, стоял, поблескивая свежетесанными
бортами норманнский дракар - корабль, кроме парусов, имеющий от 25 до 60
пар весел. Мачты на корабле блестят позолотой, вертятся по ветру флюгеры,
поскрипывают фонари, а нос дракара увенчан устрашающей головой дракона.
Любовно отделывали викинги свои корабли.
Длинноволосые, белокурые норманны не спеша, обстоятельно навешивали
на борта кожаные щиты, покрытые охрой, сворачивали тяжелые сырые паруса,
укладывали длинные изящные весла. Несколько человек продолжали сгонять под
стапели связанных невольников, подталкивая их длинными рукоятями боевых
топоров. Викинги собирались в новый поход. Предстояло лишь спустить на
воду дракар. Спуск должен проходить по телам пленников, захваченных в
прошлых походах. Такова традиция.
И вот уже покачивается на воде боевой корабль викингов. Расшитые
паруса медленно ползут по мачтам. Капитан, выпив из оловянной чаши
традиционный эль, швыряет ее в море - это тоже традиция, дань богам.
Разворачивается на запад нос корабля, надуваются паруса, и - прощай,
родина, прощайте низкие торфяные берега, родные фиорды, длинные низкие
дома! Прощайте, родные очаги! Новые острова, новые дали ждут отважных...
Северные моря далеко не всегда благосклонны к дерзким
путешественникам. Сырые встречные ветры, пронизывающий холод, долгие
тоскливые туманы, штормы, айсберги, мели, изматывающая качка и
однообразная невкусная пища - вот удел мореходов.
Больше двух месяцев трепало свинцовое море отважных викингов.
Приходилось бороться с обледенением и менять лопнувшие шпангоуты,
радоваться редкому солнцу и цепенеть от страха при виде огней святого
Эльма. Плавание закончилось трагически. Дракар выбросило на каменистые
банки острова Ян-Майен. Немногим удалось выбраться на лавовые поля
вулканического острова. У измученных, голодных викингов была лишь одна
проблема - огонь. Обессилевшие люди собрали на береговых террасах плавник,
сложили его в кучу, но добыть спасительное пламя не смогли. И тогда,
прижавшись друг к другу, чтобы дольше сохранить тепло, стали ждать смерти.
Под вой сырых, туманных ветров и неистовый грохот прибоя текло время.
Жизнь покидала замерзших, голодных людей. Умерших не хоронили - не хватало
сил. Трупы обкладывали камнями, чтобы до них не добрались песцы, чайки,
поморники. Редели ряды отважных норманнов. Отчаяние овладевало ими.
Но вот туман над Ян-Майеном рассеялся, взошло долгожданное солнце.
Тогда бывший штурман достал из-под просоленных лохмотьев небольшой
нательный мешочек из нерпичьей шкуры и вынул из него странный талисман.
Это был обломок кристалла горного хрусталя, обработанный двояковыпуклым
кабошоном. Дрожащими руками направлял штурман луч солнца на найденную в
береговом плавнике бересту... Вскоре на берегу пылал костер. Дымы
поднимались над Ян-Майеном - дымы благодарности богам, даровавшим тепло и
жизнь. Но благодарить следовало древних геологов, нашедших прозрачное чудо
Природы, и ювелиров, создавших такой нужный инструмент...
Эта история - не выдумка. Древние хорошо знали свойство
двояковыпуклых линз концентрировать солнечные лучи и зажигать ими костры,
кадильницы, жертвенники.
Знали древние и горный хрусталь. Он относился к числу самых любимых
камней наших пращуров, но представления о его происхождении, употреблении,
свойствах часто отличались наивностью и невежеством.
Название горный хрусталь ввел в употребление древнегреческий ученый
Теофраст. Происходит оно от греческого кристаллос - лед, спрессованный
временем и громадным давлением ледников. Этим же термином пользуется Гомер
в Илиаде и Одиссее. Плиний Старший в своей Естественной истории писал:
Хрусталь образуется действием сильного холода. Плутарх, Фукидид,
Аристотель определенно указывают: хрустальная вода, совершенно утратившая
тепло, окаменевшая.
Прошли два тысячелетия. Лишь в XVII веке знаменитый английский физик
Роберт Бойль окончательно и четко определил горный хрусталь как минерал.
Сделано это было сравнением характеристик плотности воды, льда и горного
хрусталя. Но, как дань поэтичности древних исследователей, великий
Ломоносов называл горный хрусталь ледовитым камнем .
Горный хрусталь - это кристаллический, прозрачный, бесцветный кварц,
окись кремния, твердость - 7. Кристаллы представляют собой шестигранные
призмы, увенчанные трех- или шестигранной пирамидой. Красота и
совершенство кристаллов горного хрусталя столь великолепны, что дали повод
Осипу Мандельштаму в Разговоре о Данте воскликнуть: Поэзия, завидуй
кристаллографии, кусай ногти в гневе и бессилии! Ведь признано же, что
математические комбинации, необходимые для кристаллообразования,
невыводимы из пространства трех измерений. Тебе же отказывают в
элементарном уважении, которым пользуется любой кусок горного хрусталя.
Сростки нескольких кристаллов в щетку геологи называют друзой. Друзы и
отдельные кристаллы находят в Альпах, Карпатах, Крымских и Кавказских
горах, Гималаях, Тибете, Андах, Саянах, на Урале, Тянь-Шане. Как видим,
основания считать горный хрусталь переохлажденной водой у древних были -
он встречается, как правило, в горных районах, среди снежников, ледников,
в царстве высоты и холода. Кстати, о холоде. В аристократических кругах
Рима был распространен обычай охлаждать руки шарами, сделанными из горного
хрусталя. Для охлаждения напитков и вин в сосуды также клали шары или
кристаллы. У Нерона были два кубка редкой красоты, сделанные из безупречно
чистых кристаллов. Теплоемкость кварца значительно выше, чем у стекла,
поэтому охлаждающее действие изделий из хрусталя очевидно.
Кроме сибаритской привычки охлаждать шарами руки, римские жрецы
прибегали к мистике, к ритуальному и медицинскому использованию прозрачных
кристаллов. Легионы оракулов, предсказателей, авгуров предвещали судьбу по
полету птиц, внутренностям жертвенных животных и, конечно, по
таинственному сиянию каменных талисманов. В Древней Греции, в храме богини
плодородия Деметры в Патрасе находился популярный во всей стране оракул.
