голубому нужнику!!!
- Хо! - удовлетворенно констатировало Говорливое дерево Брысь,
плотоядно потирая корнем о корень.
- Нд-а-а-а, - покачал головой Яманатка.
- А ты как думал? - спокойно, но сурово посмотрел на него Огма.
- А я не обязан думать! - затравленно огрызнулся Яманатка. - Пусть
вон шипе-топеки думают. А я, если где что надо отвинтить - скажите,
отвинчу в момент. Если где что можно унести, только намекните - я унесу с
радостью...
- Насильник ты наш, - подобострастно поддакнул Рекидал-Дак.
- Все!!! - рявкнул Огма.
- Кончаем базар - переходим к рыночной экономике!
- А я никуда идти пока не собираюсь! - строптиво возвестило
Говорливое дерево Брысь.
- Ну а я, вообще - умер! - противным голосом сказал Шипе-Топек и тут
же быстро лег на землю и стал при этом незаметно отползать.
- В таком случае - будем бить! - заявил Огма.
Шипе-Топек пополз обратно.
- Рублем! - добавил Огма.
Шипе-Топек опять незаметно сменил направление ("Черт с ни с рублем!")
- А я люблю бить баклуши, - вдруг немного невпопад заявил Яманатка.
Шипе-Топек притормозил на мгновение, подумал и вновь пополз прочь.
- А еще, - не унимался Яманатка, - в ладоши и по ушам!
- Ушами надо хлопать! - авторитетно заявил Рекидал-Дак, - на свежем
Ветру Больших Перемен.
- Кстати о ветре, - подало голос из далека Говорливое дерево брысь. -
Говорят, что нельзя плевать против ветра, а почему собственно, если у нас
уже полный плюрализм и полная же демократия? Как по мне: каждый может
плюнуть куда захочет и имеет полное право быть оплеванным...
- Потому, что все равно надо чуять откуда ветер дует, - мрачно сказал
Огма, глядя вслед неуклонно уползающему Шипе-Топеку.
В таком ракурсе Шипе-Топек несомненно вызывал уважение и даже
некоторую зависть.
- А впрочем, ползите куда хотите! - Огма в сердцах демократично
плюнул, но Шипе-Топека не попал.
Зато очень похоже, что это был все таки самый последний рассказ о
жизни в Пятимерном Мире.
Да и где быть этой самой жизни и этому самому Пятимерному Миру, коль
его аборигены, с попутным ветром Больших Перемен, расползлись во всех пяти
направлениях, прихватив с собой все, что еще можно было прихватить.
ЭТО КОНЕЦ.
P.S. Лишь Одинокое дерево Брысь еще не верило в это.
Но, нельзя же прожить всю жизнь лишь на АВОСЬ.
Хотя, в Пятимерном Мире...
Нет, правда?
Если ничего другого уже не остается?
Ну еще разик, последний?
Ну может все же АВОСЬ?
И только круги...
Впрочем нет. Это все же Пятимерный Мир, и значит не круги, а
квадраты.
Квадраты на воде.
И спираль Истории у них должно быть квадратная.
И голова...
Но ты, читатель, в это не верь!
Не верь... Не верь... Не верь...
А, черт! Об угол руку поранил.
Ну, ничего, главное ведь что:
COGITO, а значит где-то SUM, одним словом.
16. ПОСЛЕСЛОВИЕ: "...НА КРУГИ СВОЯ..."
- Тук-тук! Кто там? - сказал Шипе-Топек, постучав сначала по стволу
Говорливого дерева Брысь, а потом по небольшому, но очень твердому лбу
Яманатки.
Яманатка было собрался ответить, даже успел размахнуться как
следует... Но прибежал взмыленный Рекидал-Дак:
- Огма! Там!!!
- Ну и что, - спокойно сказало Говорливое дерево Брысь. - Он - там,
мы - тут, а некоторые тем временем... бананы кушают.
- Почему именно бананы? - спросил Яманатка, который хоть покушать был
не слаб, но работать, по возможности, избегал, не выделяя в особые
категории, ни физические аспекты труда, ни интеллектуальные.
- Правильно, - сказал Шипе-Топек, - интеллигентному человеку бананы
ни к чему. Лично я люблю... киви.
- Огма! Там, - сказал Рекидал-Дак, но уже менее уверенно.
- Киви это птица такая, - обрадовался Яманатка, - про нее еще в песне
поется... на иностранном языке: "Чому я не птыця, чому нэ литаю?" Это про
нее - про киви.
- У тебя Яманатка, если говорить конфиденциально, с логикой всегда
была конфронтация, вместо консорциума, - задумчиво сказало дерево Брысь.
- Правильно, - опять поддакнул Шипе-Топек, - у него даже концессии
нет. Сплошной ходячий нонсенс.
- Чаво у меня нет? - подозрительно посмотрел на Шипе-Топека Яманатка,
интуитивно чувствуя, что его как-то оскорбили.
- Совести у вас нет! - вдруг твердо сказал Рекидал-Дак, что было
несколько неожиданно, потому, что твердость и газообразная консистенция -
конгломерат противоестественный и неконструктивный.
- Там Огма, - начал было Рекидал-Дак, но сбился. - Я вам... хотел...
конфиденциально...
- Коню понятно, что конфиденциально, - уверенно заявил Яманатка, а
сам подумал: "Ну и головатый мужик был этот самый Ко-Ню."
- Тут главное взглянуть на проблему сверху, - задумчиво сказало
Говорливое дерево Брысь, - с высоты, так сказать птичьего поме...
- Лучше с разных сторон, - уверенно заявил Шипе-Топек и для
наглядности посмотрел на Рекидал-Дака, бессовестно пользуясь возможностями
щедро отпущенными ему природой, то есть посредством двух голов.
- На проблему надо смотреть вглубь, - пробурчал Яманатка, с завистью
поглядывая на Шипе-Топека, а потом, помолчав немного, мрачно добавил:
- И в ширь!
- Этот схоластическое утверждение, - холодно заметил Шипе-Топек. - С
выхолощенной социальной сущностью.
- Кстати, насчет процесса выхолащивания...
- А вот этого не надо! - твердо сказало Говорливое дерево Брысь. - Не
надо банальностей!
- Бог с ним с процессом, - встрепенулся Шипе-Топек. - А вот бананы...
"Так, пошли по второму кругу, - подумал Рекидал-Дак. - Сколько же
кругов у нас есть еще в запасе? Но, вообще, интересно, что же я им
все-таки хотел сообщить?"
Гарм ВИДАР
КРИТИЧЕСКАЯ ТОЧКА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КРИТИЧЕСКАЯ ТОЧКА - 1
(Подозрительная на экстремум)
(Сказочная повесть, ориентированная на юных инженеров
и младших научных сотрудников среднего возраста)
"Если вам когда-либо случалось читать мудрые
сочинения патера Бузенбаума, иезуитского богослова
и философа, то вы знаете - да как этого не знать?
- что черти днем почивают, встают же около заката
солнца, когда в Риме отпоют вечерню."
Большой выход Сатаны. О. Сенковский
"Был восьмой час вечера, когда доктор
приложил ухо к моему сердцу, поднес мне к губам
маленькое зеркало и, обратясь к моей жене, сказал
торжественно и тихо: - Все кончено. По этим словам
я догадался, что я умер."
Между жизнью и смертью. А. Апухтин
1. ЗДЕСЬ ЖИЛ И РАБОТАЛ...
Сидоров не любил экскурсии, экстракции, эксцессы, экспедиции,
экстравагантности, экстраординарности и экстрасенсов. Сидоров любил покой,
по возможности полный (но не вечный: это было бы уже чересчур). Любил
Сидоров вкусно поесть и сладко поспать. В промежутках между этими любимыми
занятиями Сидоров, как и все нормальные люди, ходил на службу, где
достаточно исправно служил, но без эксцессов и особой экстравагантности.
Со стороны могло показаться, что жизнь Сидорова была унылой, скучной
и серой. Но серый цвет был любимым цветом Сидорова (особенно обожал
Сидоров серые галстуки). Поэтому себя Сидоров считал человеком счастливым.
Что, в общем-то, соответствовало истине, в виду непритязательности
описываемого объекта, а именно, непосредственно самого Сидорова.
Но речь, собственно, пойдет не о Сидорове, точнее не только (а может
не столько) о Сидорове, сколько о тех феерически-фантасмагорических
событиях, безумным водоворотом захлестнувших бедного Сидорова - скромного
любителя покоя и серых галстуков.
Ничего в тот день не предвещало кардинального перелома в судьбе
скромного антагониста экстрасенсов, экстрактеров и прочего
экстраразнообразия.
В тот день Сидоров, как всегда, опоздал на работу. Как всегда был
пойман с поличным начальством прямо в коридоре и, тут же в коридоре, был
публично предан анафеме (Вы взрослый человек, Сидоров! Сколько это может
продолжаться! Я надеюсь, что это было в последний раз!). Лично он -
Сидоров, тоже надеется, что это в последний раз, и так каждый раз.
Как всегда, довольные соратники Сидорова, прервали утренний five
o'clock (ten, если уж быть совсем точным) и беззаботной гурьбой высыпали в
коридор, чтобы в который раз пронаблюдать ежедневную экзекуцию - моральное
избиение младенца (вы же не ребенок...) Сидорова.
Демонстрируя высшую форму социальной защиты, шеф повернулся к
Сидорову спиной, давая понять, что аудиенция закончена. Сидоров
встряхнулся, как пес после вынужденного купания, и собрался нырнуть в
помещение, где по истечению положенного срока, возможно, будет вывешена
мемориальная доска (...ЗДЕСЬ ЖИЛ И РАБОТАЛ СИДОРОВ...), но был пойман за
пуговицу пробегавшим мимо профсоюзным боссом.
- Сидоров! Ты... - начал тяжело отдувающийся босс.
- Петрович, займи десятку до зарплаты. - Сидоров, как и Штирлиц,
знал, что главное - озадачить противника.
- Погоди, Сидоров. Надо...
- Ну тогда - пятерку!
- Сидоров!
- Трешку!
- Сидоров, какой же ты меркантильный, - сдался наконец профбосс и
совершил тактическую ошибку, позволив втянуть себя в зыбкую и засасывающую
пучину философского спора.
- Я не меркантильный, а философски прагматичный.
- Киник ты!
- Это что: специалист по кино? Вроде кинолога, что ли?
Профбосс задумчиво посмотрел на Сидорова, тяжко вздохнул и отбыл,
однако уклонившись как от ответа, так и от дачи трешки.
Сидоров, все еще пребывая в мучительных интеллектуальных исканиях по
поводу не добытой трешки, добрался до своего рабочего стола (здесь жил и
работал...) и, машинально перебирая бумаги, сваленные в рабочем
беспорядке, наткнулся на лист плотного черного блестящего картона, на
котором искрилось и (ей богу!) подмигивало слово, выведенное серебряной
краской:
"СЕГОДНЯ"
- Сидоров, есть пайки с растворимым кофе. Ты не мог...
- "Для того чтоб смеяться, ставят хлеб на столы, и увеселяет жизнь
вино; а деньги все разрешают". Екклезиаст, глава 10, стих 19. НО! "Что
было то и будет, что творилось, то творится. И нет ничего нового под
солнцем". Там же, стих другой.
- Ты что, Сидоров, болен?
Заботу о своем драгоценном здоровье Сидоров оставил без ответа (в
лучшие времена он бы непременно спросил: "А ты что, врач?"). Заботящийся,
зачем-то постучав себя указательным пальцем по лбу, вынужден был
ретироваться.
Сидоров же остался, весь погруженный в себя. Механически порылся в
карманах, и на стол веером легли четыре куска черного картона.
2. НАСТОЯЩИМ ИЗВЕЩАЕМ...
Собственно мы покривили душой (что в наше время скорей правило, чем
исключение) анонсировав начало злоключений экстрафоба Сидорова данным
днем. На самом деле (если конечно не брать в расчет момента появления,
тогда еще младенца Сидорова, на свет) все началось четыре дня назад,
когда, как всегда опаздывая на работу, Сидоров на бегу, вскрыв почтовый
ящик, вдруг с изумлением обнаружил экстравагантное (недаром Сидоров так не
