попросил о встрече, я послал ему билет на футбол. "Реал" играл с "Апогеем"
из Мединеты на своем поле в Батуме. Вернее сказать, на _м_о_е_м_ поле. Не
подумайте, что оно принадлежит мне, но я родился здесь и в детстве гонял
по нему мяч, а такое не забывается. Батум - городок тихий, приятный и
находится почти на середине пути из Кандагара в Палермо. Дороги что на
восток, что на запад - всего ничего. А ведь иногда так тянет съездить и
поклониться родным могилам.
Мы беседовали с Алланом недолго, минут пятнадцать, может, чуть
больше. Я сказал ему все, что знал. Скрывать не было смысла: кроме
"Мегапола", только _с_п_е_ц_и_а_л_и_с_т_ы_ могли бы заинтересоваться моими
сведениями. Но на них у меня выходов не было; впрочем, и "Мегапол" - такая
машина, что Хозяйство могло уже не беспокоиться о захоронении конкурента.
Холмс слушал меня внимательно, изредка переспрашивая, и, извинившись,
ушел перед концом первого тайма.
На следующее утро его нашли. Я сделал для него все, что мог...
Через день после похорон я повез Джулию и Гейдара кормить лебедей в
Национальный парк. К сожалению, мои дети лишены должного чувства
естественности и при первой возможности норовят бросить внуков на нас с
Бибигуль; мы, впрочем, не особенно сопротивляемся. Как каждый дед, я очень
люблю своих озорников, да и они, мне кажется, чувствуют себя у нас
свободнее, чем с родителями. Бибигуль в этот раз с нами не поехала.
У пруда мы постояли все вместе; потом малыши с няней отправились к
аттракционам, а я присел на свою любимую скамью, первую у входа слева. Где
же допущена ошибка? Ошибок не было. Но меня не оставляло ощущение, что я,
впервые за много лет, оказался не больше чем пешкой в чьей-то длинной,
хитро задуманной партии. Досадное происшествие с Холмсом лишило все
происходящее какого-либо смысла: поднять руку на стина "Мегапола" -
значит, перейти все границы не только допустимого, но и мыслимого. Во имя
чего? Никак не оставляло воспоминание о гроссбухе с плодом ла на обложке.
Я твердо решил любой ценой пощупать батумский Клуб Гимнастов-Антикваров...
У выхода из парка стояли два совершенно неприметных потребителя. Они
позволяли себе то, что не принято среди порядочных людей: пасли меня, лишь
для приличия прикрываясь развернутыми газетами. Законопослушному
налогоплательщику, которого уже почти сорок лет ведут (а не пасут, как
какую-то сявку!) виртуозы "Мегапола", невыносимо режет глаз топорная
работа дилетантов. В этот день меня сопровождали Хайнц и Лопеш, сотрудники
испытанные и достойные всяческих похвал. Я порекомендовал им
проконсультировать любознательную парочку. Ни Хайнц, ни Лопеш до сих пор
не вернулись. Думаю, они уже и не вернутся.
...Только что отстучало четыре пополудни. Бибигуль с детьми,
наверное, уже на подлете к Гее-Элефтере. Надеюсь, малыши хорошо перенесли
полет. Я же сижу в кабинете, спиной к стене, и стираю смазку с подарочного
"кайзера". На прикладе - нашлепка: "Дорогому ученику от любящего учителя".
Вот и дар Наставника Пака на что-то сгодился.
Болит сердце. Сильно болит. И ведь не приляжешь.
Пока Хозяйство не закрыто, Администратор из кабинета не уходит...
7
Если же алчет истины человек, но бредет во
тьме, не имея свечи и не ведая пути, пойми и
его, Добротворящий, чистого в незнании своем, и
суди его не по ошибкам, неволею содеянным, иже
избегнуть не дано оных и святейшим угодникам
Твоим, но по искренней жажде духовной, боли
сердечной и готовности бессловесной отдать
жизнь и благо свои за други своя, знамые и
незнамые. Пойми, а поняв - поддержи, ибо Ты
веси, что в этих, заблудших ныне, но праведных,
грядущее торжество Твое, Господи!
Рассказывает Акиба Д.Рубин, физик боэция.
47 лет. Гражданство двойное.
24 июля 2115 года по Галактическому исчислению.
Право же, никак не мог предположить, что такое произойдет. Однако же
произошло. Полагаю, что Теодор Иоганнович Дуббо фон Дубовицки слыхом не
слыхивал о некоем Гераклите, утверждавшем, что в одну и ту же реку дважды
не входят. Во всяком случае, лично Дуббо украсил своей подписью
удивительный и абсолютно нежданный документ, доставленный мне
спецкурьером.
Вощеный пергамент, золотой обрез по краям; сверху, строго посередине,
эмблема Объединенного Института Дальнего Космоса: символ бесконечности -
восьмерка на боку, игриво орнаментированная сугубо паритетным количеством
красных и белых звездочек. И, разумеется, девиз: "Urbi et orbi", то бишь -
нам от мира скрывать нечего.
Первый лист занимало перечисление инстанций, ведомств и учреждений,
удостоенных чести ознакомиться с копиями письма, адресованного мне. В
числе прочих такой чести удостоились Центр Службы Контроля ЕГС и
Центральная Контрольная Служба ДКГ (ну, этим сам Бог велел!), обе Академии
(эти-то зачем?!), оба же Ведомства Дальних Перевозок (какой кошмар!) и так
вплоть до загадочного ДБЛВК, мне неизвестного, зато единственного на обе
державы и, наверное, тоже паритетного.
На втором листе было отпечатано собственно послание. Как положено, в
две колонки. Правая половина открывалась обращением "Досточтимый сэр!", а
левая, соответственно, "Уважаемый товарищ!".
Дальнейшие тексты были идентичны. Меня извещали, что:
а) простили мне необдуманные действия, совершенные из -
б) политической незрелости, а отнюдь не по злому умыслу, и
следовательно -
в) приглашают (читай: приказывают) продолжить работу в клоаке
(терминология моя. - A.P.), именуемой ОИДК.
Итого: требовали - подчинения, послушания и творческих успехов;
обещали - звонки бубны за горами, журавля в небе и телушку за морем.
Подписано: особо ответственные уполномоченные по обеспечению паритета
Колин Г.Б.Лонгхэнд и Ю.В.Долгорукой.
Остаток листа занимало пурпурное факсимиле подписи Дуббо фон
Дубовицки. В юности исследование сего графологического реликта доставило
мне немало удовольствия и едва было не подтолкнуло к изучению
психопатологии.
Физике, однако, я не изменил.
Итак, день начался с сюрприза. Приятного ли? Как сказать. От счастья
я не запрыгал, но и выбрасывать цидулку не стал. Все-таки - дело, которому
я отдал полжизни...
Похоже, сама природа возмутилась моей беспринципностью: ветер вырвал
письмо из рук и, поиграв им, забросил в соседнюю лоджию. Я не стал
предъявлять ему претензий: что толку спорить с темной стихией? Пришлось
идти спасать документ. Я поспел вовремя. Трясущийся от злобы мальчуган уже
пристроил роскошное послание к треноге и целился в эмблему из не менее
роскошного арбалета.
- Простите, - заметил я, - разве можно стрелять в чужие письма?
Теперь целились в меня. Правда, недолго. Мальчик шумно выдохнул,
ослабил тетиву и мотнул головой:
- Забери.
Не без опаски я открепил манускрипт и услышал не слишком
приглушенное:
- Нгенг!
- Пардон, не расслышал?
- Нгенг! - убежденно повторил мальчик.
Жена в свое время называла меня по-всякому, институтские власти мало
в чем уступали ей, да и в транспорте у нас не очень-то церемонный народ. Я
даже составил словарик-определитель. Но "нгенга" там не было точно.
Терпеть не могу лакун в интеллекте.
- Не откажите в любезности, молодой человек, пояснить мне значение
термина "нгенг", - почтительно осведомился я у владельца арбалета.
- Нгенг и слуга нгенгов! - последовало развернутое объяснение. -
Нгенги обкрадывают нашу планету!
Когда меня что-либо всерьез интересует, я становлюсь на удивление
настойчивым и отважным. В ходе дальнейшего собеседования выяснилось, что
мальчик - артист с Дархая, что арбалет - атрибут профессии, а слово
"нгенг" имеет два основных значения: либо - весьма неприятный, злодышащий
и мерзотворный глоррг, либо - просто и ясно - подхвостье оранжевой своры.
Я попытался оправдаться. Мальчик непримиримо настаивал, что неглорргу в
клоаке не место. За простое, понятное и такое земное понятие "клоака" я и
уцепился.
- Право же, душа моя, наши позиции смыкаются. Вы очень точно
подметили, что весь этот объединенный гадюшник можно и нужно назвать
клоакой...
Меня понесло. И я попытался объяснить мальчику, твердо знающему, что
такое "нгенг", простую истину о наличии в мире вещей куда более худших. Я,
признаться, не Джордано Бруно, и фрондер прекрасно уживается во мне с
конформистом; я, конечно, отвечу Дуббо согласием, но - завтра. А сегодня
можно позволить себе и определенную толику бунта. Особенно здесь, в
гостинице, наедине с заезжим гастролером.
...Я человек с двойным гражданством. Белая ворона. В тринадцать лет я
поступил в два университета сразу, а через год бросил оба. Мало кто из
моих аспирантов, да и коллег, знает, что у академика Рубина нет диплома. И
не надо. Мне было жалко тратить пять лет на эту тягомотину. Меня намного
больше интересовали девушки, и я никак не мог подумать, что когда-либо
буду преподавать сам. Я искал _с_в_о_ю_ дорогу. На ощупь, не думая ни о
престиже, ни о последователях. Придись тогда мне по душе стезя
монтажника-высотника, я стал бы им. Но нравилось мне другое. Теодор
Иоганнович Дуббо как-то признал, что теперь три института занимаются
решением "проблемок" Рубина. Я, помнится, удивился: неужели всего три?
Возможно, впрочем, что остальным мои задачки пришлись не по зубам.
С боэцием вышло иначе. Я по-настоящему увлекся, а ОИДК был накручен
на меня, как нитка на катушку. со всеми своими присутствиями,
лабораториями и отделами. Разумеется, наматывали нитки с двух сторон и
строго равномерно. Еще бы! Проблема боэция - полная паритетность (смотри
пункт 1-й Порт-Робеспьерской декларации). Боэций - это дорога в Дальний
Космос.
Вот почему для меня были созданы все условия: теннис, рыбалка,
премилые лаборантки и - никакой канцелярщины. Для оформления результатов
существовала дирекция. И она, не стану отрицать, оправдывала свое наличие:
отчеты переплетались в тончайший сафьян, снабжались великолепными
заставками, тиснением, виньетками и миниатюрами. Отпахав шестнадцать лет
под двойным гражданством (до сих пор не могу понять: как они меня делили,
вдоль или поперек? И кому какая часть доставалась?), я понял, что главная
задача не имеет решения.
Мне казалось сперва, что бюрократический кавардак, царивший в
Институте, дело рук Дуббо, но пару лет спустя стало вполне очевидным, что
Теодор - только исполнитель. И самое страшное, что музыку эту никто даже и
не заказывал - шарманка крутилась по инерции.
Я и сейчас убежден, что Дальний Космос человечеству необходим хотя бы
как новая идея, объединяющая всех. В свое время люди из Союза предложили
было такую идею, но даже сами не сумели разобраться, что она из себя
представляет. Общие рассуждения никого не устраивали. Простые решения
тоже. А идея стала знаменем для обеих держав: в одной на нее слепо
молились, в другой - бездумно плевали. По разные стороны никому не нужных
баррикад строили светлое будущее и дядя Марик с Делавэрианы, и дядя Сеня с
Якирии. Я бывал в гостях у обоих и не мог понять, в чем, собственно,
разница между ними. Зато было общее - ужас перед войной. Страх требовал
