назначаемым администрацией.
Казалось бы, всг шло как нельзя лучше, если бы не одно
непредвиденное обстоятельство.
Поднаторевшие в телепатии души начали каким-то необъяснимым
способом наведываться к живым родственникам и даже посещать различные
учреждения.
Если родственные визиты, сводящиеся обычно к советам переставить
мебель или обратить внимание на частые отлучки супруга по вечерам,
вызывали раздоры чисто семейного порядка, то привычка шляться по
официальным местам скоро превратилась во всенародное бедствие. Первыми
взвыли работники патентных бюро и издательств, вынужденные с утра до
ночи заниматься изучением потустороннего бреда. Когда же наиболее
нахальные из покойников начали лезть с советами в государственные
учреждения и являться во сне ответственным работникам, немедленно
встал вопрос о принятии административных мер.
Решением Постоянно действующего комитета по делам мертвых душ всг
население пантеонов было переселено в космическое пространство.
Однако и эта мера не принесла желаемых результатов.
Во-первых, лишенные присмотра души совершенно отбились от рук. Они
до смерти пугали пассажиров и стюардесс космических лайнеров, угрожали
расправой населению малоразвитых планет и вдобавок ко всему начали
бесконечную войну праведников с грешниками, искусственно вызывая
магнитные бури и нарушая тем самым радиосвязь в космосе.
Во-вторых, отсутствие четкой загробной перспективы вызвало
волнения в ряде стран на Земле. Хотя решением Совета производство душ
было прекращено, нашлись ловкие дельцы, обещавшие каждому вечное
блаженство в космосе за весьма умеренную плату. Как всегда в таких
случаях, стремление обывателя к бессмертию использовалось всякими
авантюристами для темных махинаций.
В этот тяжелый для Земли период, когда у ученых уже опустились
руки, за проблему мертвых душ снова взялись фантасты. Справятся ли они
с ней - покажет будущее. Скорее всего, справятся, хотя чужая душа
всегда - потемки, живая она или мертвая.
ЗМЕИНЫЙ ПЛОД
- Нет, - ответил я, - мне никогда не приходилось бывать в
Уссурийском крае.
- Жаль, - скачал он, - может быть, тогда бы вы мне легче поверили.
Там все это и произошло, пять лет назад.
- Все равно расскажите, пожалуйста! - попросил я.
- Ну что ж, попробую... В то время я был топографом. Это всего
лишь одна из многих профессий, которые мне пришлось перепробовать.
Заняться топографией меня вынудили обстоятельства, неважно какие, к
моему рассказу они не имеют никакого отношения.
Наша партия работала в тайге. Мы вели предварительные изыскания,
связанные с проектом новой дороги. Вся трасса была разбита на участки,
и мне с моей помощницей Таней достался один из глубинных районов. База
экспедиции находилась в Имане.
Вы не были в Уссурийских джунглях, и мне трудно объяснить вам, что
это такое. Во всяком случае, если на земле и существовал когда-то рай,
то... впрочем, может быть, это и субъективное впечатление. Вероятно, и
для Адама прелесть рая заключалась, прежде всего, в Еве. Надеюсь, что
вы меня поняли. Словом, мы там были по настоящему счастливы и впрямь
считали себя первыми людьми на земле.
Говорят, что любовь окрыляет человека. Конечно, это затасканная
метафора, но никогда в жизни я не работал с таким подъемом. Вскоре мы
должны были закончить съемки и уже строили всевозможные планы
совместной поездки в отпуск.
Я хорошо помню этот день. Мы выбрались из густых зарослей на
очаровательную поляну и увидели ослепительно белый ствол, сверкающий в
лучах заходящего солнца, фиолетовую крону с красными плодами и
большого удава, обвившегося вокруг дерева. При нашем приближении он
угрожающе поднял голову.
- Смотри, - сказала Таня, - змей снова искушает меня. На этот раз
ты сам сорвешь мне яблоко.
Я не двигался с места.
- Ну, смелее! - продолжала она, смеясь. - Не уподобляйся своему
прототипу и не заставляй даму лезть на дерево. Достань мне яблоко, и я
за это рожу тебе сына, от которого пойдет род галантных мужчин.
Когда вам сорок пять лет, а вашей возлюбленной двадцать, вы всегда
способны на большие безрассудства, чем в юности. Метким выстрелом я
размозжил голову удаву и, взобравшись по гладкому стволу, сорвал
мягкий плод, пахнувший корицей и мускусом.
- Только не вздумай его есть, - сказал я, - он может оказаться
ядовитым.
- История повторяется, - сказала Таня и, раньше чем я успел ее
остановить, откусила большой кусок. - Очень вкусно! Теперь, даже если
оно ядовитое, ты обязан его попробовать. Умирать, так вместе!
Он был действительно очень вкусным и ни на что не похожим, этот
плод. Мягкая, ноздреватая сердцевина таяла во рту, оставляя на языке
слегка горьковатый привкус.
- Ну вот, - сказала Таня, - мужчины всегда так: сначала всякие
страхи, а потом готовы всг сожрать, ничего не оставив даме. По всем
канонам, я тебя уже совратила. Иди добывай в поте лица хлеб насущный,
мне хочется есть.
Я отправился собирать сучья для костра, а она улеглась под
деревом.
- Ты знаешь, - сказала она, когда я вернулся, - в нем была
косточка. Я ее нечаянно проглотила, что теперь будет?
- Об этом в писании ничего не сказано, - ответил я и занялся
ужином...
Мне трудно рассказывать, что было дальше. На третий день Таня
заболела. Она не могла ходить, перестала есть и вся как-то
одеревенела. Ее мучили страшные боли в ступнях. Прошло еще несколько
дней, и на пятках у нее появились... корни! Да, да, вы не ослышались,
самые настоящие корни, ну такие, какие бывают у молодого деревца.
Мне казалось, что мы оба сходим с ума. Таня рыдала и требовала,
чтобы я зарыл ее ноги в землю, а я молил судьбу послать нам обоим
смерть. Наконец, я уступил и врыл в землю по колени ее ноги. Теперь
она успокоилась, и только просила, чтобы я ежедневно поливал возле нее
почву. Она по-прежнему ничего не ела, и скоро перестала говорить. Моя
Таня попросту превращалась в дерево. Прошло около трех недель, и на
ней появились первые побеги, быстро покрывшиеся фиолетовыми листьями.
Вряд ли я могу передать мое состояние. Временами мною овладевало
настоящее безумие.
Много раз я порывался уйти из этого проклятого места, но неизменно
возвращался назад. Это было в период Таниного цветения.
Вскоре на ней появились первые плоды, и тут началось самое
страшное. Казалось, все змеи Уссурийских джунглей собрались на Танину
тризну. Днем большой удав, обвив ствол, отгонял птиц, желавших
полакомиться плодами, а ночью они все, покачиваясь на хвостах,
исполняли при свете луны бесконечный монотонный танец. Так
продолжалось до созревания первого плода, когда началась великая битва
змей.
Лежа в зарослях, я наблюдал, как они свивались в один общий
клубок, распадались на отдельные группы, сжимали друг друга в
смертельной схватке, наносили сокрушительные удары хвостами и головой.
Побоище прекратилось так же внезапно, как и началось. Не знаю, что
определило победителя, но думаю, что это был тот удав, который влез на
дерево и высосал плод. Остальные оставшиеся в живых змеи вновь
принялись танцевать. Трудно сказать, сколько продолжался этот кошмар,
я помню пять или шесть таких битв.
Наконец созрел последний плод, который змеи почему-то не тронули.
Оставив его на съедение птицам, они вернулись в чащу.
Несколько суток я просидел под деревом на примятой траве, усеянной
косточками плодов, среди трупов змей, наблюдая, как с моей Тани
осыпаются листья. Когда последний из них, кружась, опустился на землю,
я взял одну косточку и пошел на запад.
Вы сами понимаете, что я не мог вернуться на базу. Моему рассказу
о Таниной смерти никто бы не поверил.
Теперь мною владело одно стремление: вырастить из Таниной косточки
новое дерево. Для этого нужно было подобрать подходящие климатические
условия. Я отправился на юг.
С большим трудом мне удалось получить место сторожа на здешнем
кладбище. Скоро оно станет моим последним пристанищем. Я знаю, что рак
печени неизлечим.
Могильщики, которым я рассказал эту историю, поклялись похоронить
меня без гроба. На груди у меня будет мешочек с косточкой Таниного
плода, плоть от ее плоти. В земле я вскормлю это дерево своим телом.
Тогда мы будем навсегда вместе.
Он расстегнул рубаху и вынул из шелкового мешочка на груди
ярко-желтую ноздреватую косточку.
Мне были знакомы эти пластмассовые пуговицы, похожие на косточку
персика. Утром я их видел в галантерейном ларьке у пристани. Та, что я
сейчас держал в руках, еще хранила след алюминиевой лапки с
отверстиями для нитки.
Но мог ли я предать собрата по оружию, когда и в моей душе жила
детская вера в правдоподобность выдуманных мною рассказов? Я бережно
опустил его талисман обратно в мешочек вместе с причитающимся
гонораром.
На следующий день я скупил в маленьком курортном местечке все
злополучные пуговицы и бросил их в море.
Пожалуй, это было самым лучшим из всего, что я когда-либо сделал
на плодородной ниве фантастики.
НОВОЕ О ШЕРЛОКЕ ХОЛМСЕ
Лондонское воскресенье всегда полно скуки, но если к этому
добавляется дождь, то оно становится невыносимым.
Мы с Холмсом коротали воскресный день в нашей квартире на
Беккер-стрит. Великий сыщик смотрел в окно, барабаня своими тонкими
длинными пальцами по стеклу.
Наконец он прервал затянувшееся молчание:
- Не раздумывали ли вы, Ватсон, насчет неравноценности
человеческих потерь?
- Я не вполне вас понимаю, Холмс.
- Сейчас я это поясню: когда человек теряет волосы, то он их
просто теряет. Когда человек теряет шляпу, то он теряет две шляпы, так
как одну он потерял, а другую должен купить. Когда человек теряет
глаз, то неизвестно, потерял ли он что-нибудь, ведь одним глазом он
видит у всех людей два глаза, а они, имея два глаза, видят у него
только один. Когда человек теряет разум, то чаще всего он потерял то,
чего не имел. Когда человек теряет уверенность в себе, то... впрочем,
сейчас мы, кажется, увидим человека, потерявшего всг, что я
перечислил. Вот он звонит в нашу дверь!
Через минуту в комнату вошел тучный, лысый человек без шляпы,
вытирая носовым платком капли дождя с круглой головы. Левый глаз у
него был скрыт черной повязкой. Весь его вид выражал полную
растерянность.
Холмс церемонно поклонился.
- Если я не ошибаюсь, то имею честь видеть у себя герцога
Монморанси? - спросил он с очаровательной изысканностью.
- Разве вы меня знаете, мистер Холмс? - спросил изумленный
толстяк.
Холмс протянул руку и достал с полки книгу в черном коленкоровом
переплете.
- Вот здесь, ваша светлость, моя скромная работа по переписи всех
родовых перстней. Я не был бы сыщиком, если бы с первого взгляда не
узнал знаменитый перстень Монморанси. Итак, чем я могу быть вам
полезен? Можете не стесняться моего друга и говорить обо всем вполне
откровенно.
Некоторое время герцог колебался, по-видимому не зная, с чего
начать.
- Речь идет о моей чести, мистер Холмс, - сказал он, с трудом
подбирая слова, - дело очень деликатное. У меня сбежала жена. По
некоторым соображениям я не могу обратиться в полицию. Умоляю вас
помочь мне! Верьте, что мною руководит нечто большее, чем ревность или
ущемленное самолюбие. Дело может принять очень неприятный оборот с
политической точки зрения.
По блеску полузакрытых глаз Холмса я понял, что всг это его очень
интересует.
- Не соблаговолите ли вы изложить обстоятельства, при которых
