может быть - все больно, отравлено, тяжело,- здесь плодятся самые нелепые
фантазии и снятся самые безумные сны. Месту сему быть пусту.
Но смотрел Илья Петрович на Петербург и не мог оторваться и пересилить своей
к нему любви. Прекрасна была северная столица в час прозрачных и сырых
весенних сумерек, хоть и порочна и грешна была ее красота.
Не видал Илья Петрович ни Венеции, ни Пальмиры, но был убежден, что с
великолепием и изяществом его прародины не может сравниться ни одно из чудес
света. Вдали, на горизонте, за скатами крыш, виднелся купол Исаакия, рядом с
ним игла Адмиралтейства, а еще дальше за угадываемой рекою - шпиль старой
крепости. И все это было так точно вписано в пейзаж, словно строили не рабы,
а выросло все здесь само на болотистой, скудной почве, как произрастают
лучшие плоды земли.
Ностальгически-сентиментальное настроение дворника было разрушено прибытием
полупьяных санитаров. Когда выяснилось, что покойник не имел
ленинградско-санкт-петербургской прописки, везти его в морг они отказались.
Илья Петрович выгреб все деньги, которые были и у него, и у Катерины, не-
ожиданно изменившей обычной скупости и отдавшей все до последнего рубля.
Убедившись, что больше из этих бедных людей выжать нечего, похоронные
рэкетиры забрали тело, прибавив, что погребение в городе непрописанного лица
- совсем другая статья и потребует денег в десять раз больше.
Когда они уехали, Илья Петрович вспомнил предсмертную волю покойного и
дрожащими пальцами поднял подушку. Там было пусто.
Глава VII. Разборка
В тот же дождливый и ветреный апрельский вечер академик Рогов получил
небольшой плотный конверт. В него было вложено несколько фотографий. Между
ними он обнаружил записку: "Предлагаю купить весь набор по условленной цене
не позднее 12 часов завтрашнего дня".
До последнего момента старик надеялся, что это только дешевый шантаж, не
могла его жена быть замешана в хоть сколько-нибудь сомнительной истории. Но
фотографии лежали на столе, трогательная, нежная Маша была открыта любому
похотливому взгляду, и он с ужасом подумал, что другого выхода, как принять
условие негодяя, у него нет. Ради этой светловолосой девочки он был готов
пойти на все и предать себя лжи.
Он хотел позвать ее, но не смог. Снова стало плохо с сердцем, но он не
двигался, чтобы взять лекарство. Лучше всего ему было бы умереть и оставить
расхлебывать эту кашу кому-нибудь другому, более решительному и сильному.
Однако смерть не приходила. Она наблюдала за стариком с недалекого
расстояния и, как ни звал он ее, не трогалась с места - совсем не страшная,
похожая на умного лесного зверька.
Сколько так прошло времени, он не знал. Легонько постучала Маша и позвала
ужинать. Он нашел в себе силы ровным голосом сказать, что еще не
освободился. За окном дул и дул ветер, дребезжали стекла и гудели наверху у
соседей старые трубы. Зазвонил телефон - он слышал, как Маша сказала, что
его нет. Но сказала так, что чувствовалось: даже в этом пустяке солгать ей
трудно.
И он вдруг подумал, что за семьдесят с лишком лет так ничего в жизни и не
понял и уходит растерянным и неготовым к тому инобытию, что мелькнуло перед
ним, как просвет в облаках, когда машина "Скорой помощи" везла его по
метельному Петербургу. Известный всему миру ученый, одинокий и преданный
старик, он должен будет поддержать шарлатана и негодяя, распылившего по
свету его семью. Рогов думал о сыне, о той обморочной любви, которую
испытывал к нему маленькому, и о том, как отдалялась и затихала эта любовь,
по мере того как мальчик вырастал. Он никогда не прощал никому и себе в
первую очередь малейшего отступления от идеала, требовал невозможного.
Поэтому, наверное, и смог столького добиться и столько потерять. В сущности,
тоже своего рода сектант, вот ему-то теперь и прямая дорожка в объятия
шестой цивилизации.
Был еще один выход - уйти самому, не решая ничего. Теперь первый раз в жизни
он пожалел, что у него нет охотничьего ружья или пистолета.
Раздался звонок в дверь. Маша открыла, и Рогов услыхал, как, не обращая
внимания на возражения хозяйки, в квартиру кто-то вошел. Он поднял голову и
увидел перед собой мужчину с неприметной наружностью и незатейливыми
голубыми глазами.
Рогов подумал, что где-то видел этого человека раньше, но припомнить точно в
эту минуту не мог и не хотел.
- Что вам угодно?
- Я хочу знать: что вы намерены предпринять? - произнес вошедший спокойно, и
Рогов вспомнил, что десять лет тому назад именно этот человек беседовал с
ним в Большом Доме и уговаривал его не подписывать никаких писем в защиту
своего коллеги-физика, потому что, сколь ни был тот благороден и честен в
своих намерениях, действия его, объективно говоря, вели к хаосу.
- Хотите опять отговорить меня? - произнес академик с горечью.- Боюсь, что и
на этот раз ничего не получится, хотя совсем по другим причинам.
- Послушались бы тогда - не пришлось бы подписывать сегодня.
- Может быть, вы и правы,- сказал Рогов, вставая, но посетитель не двигался.
- Виктор Владимирович, вы вольны поступать, как вам угодно, но я хочу, чтобы
вы знали одну вещь. Несколько лет тому назад человек, называющий себя
Божественным Искупителем, изнасиловал тринадцатилетнюю девочку. Его застигли
на месте преступления и кастрировали. С тех пор он выдает себя за наследника
скопцов и самолично оскопляет членов секты, предварительно доведя их до
состояния полной психической беспомощности.
- Зачем ему это надо?
- Во-первых, я полагаю, он получает от этого известное патологическое
удовольствие. А во-вторых, представьте себе: чем прочнее вы можете связать
людей, как не объединив их общим уродством? Он оскопляет своих адептов,
находящихся под глубоким наркозом, а когда они приходят в себя, то обратного
пути у них уже нет. Эти калеки верны ему до гробовой доски. Им нет смысла
идти в суд и на него жаловаться, они не могут вернуться в семью или к
друзьям - нигде, кроме как среди себе подобных, они не нужны. Единственная
их цель с тех пор - подвергнуть той же процедуре других. В сущности,
абсолютно идеальная секта.
Некоторое время Рогов молчал, и перед глазами у него стояло похожее на
гипсовое изваяние лицо сына.
- Куда же вы смотрите, если вам все известно? - спросил он глухо.
- Нам не разрешают его трогать. Вы даже представить себе не можете, какие
крутятся там деньги и кто эти деньги получает.
- И никак нельзя ему помешать?
- Ну почему никак? - задумчиво произнес роговский визитер.- Всякие бывают
неожиданности. Например, кто-то из родственников решится отомстить за
изувеченных детей.
Весь следующий день академик занимался тем, что приводил в порядок архив. Он
отдавал Маше указания, как и что делать с бумагами, кому их передать и как
распорядиться имуществом. При этом он избегал смотреть девушке в глаза, но в
его голосе, во всех движениях чувствовалась решимость. Он совсем не походил
на того безвольного человека, который накануне сидел в кабинете и не знал,
как ему поступить. Эта решимость пугала ее, но спросить, в чем дело, она
боялась и только послушно кивала головой. Архив Рогова оказался объемным,
спокойным голосом старик объяснял, чем надо заняться в первую, чем во вторую
очередь. Потом он сел за стол и написал семь писем одинакового содержания
своим ученикам в Америку, Австралию и в три европейских страны, и в тот же
день Маша отнесла их на почту.
После этого Рогов уехал из дома на встречу со вчерашним поздним гостем.
Говорили они недолго. Мужчина передал старику небольшой сверток, и вечером в
Репине в сумерках слышно было, как на берегу залива раздалось несколько
глухих выстрелов. На дачах не особенно удивились - к выстрелам и в городе, и
в его окрестностях уже привыкли, как привыкли и к трупам, о которых
добросовестно информировал жителей в ту пору еще не разжиревший и не
обрюзгший их телелюбимец.
Однако никаких трупов на сей раз обнаружено не было. Назавтра Рогов встал
рано. Он поцеловал недоумевающую Машу и отправился в бывшую мастерскую
Колдаева. Академик был сосредоточен, шел медленно и держался прямо и ровно.
В обители его уже ждали.
- Рад вас видеть, Виктор Владимирович,- произнес Божественный Искупитель,
закуривая трубку.- Вы что-то неважно сегодня выглядите.
- Давайте сюда письмо.
Учитель протянул ему листок. Рогов быстро пробежал его глазами и подписал.
- Фотографии! - сказал он требовательно.
Сердце уже не колотилось, а разбухло в груди, заняв всю грудную клетку, как
у монаха, изображенного на скопческой иконе. Борис Филиппович наклонился к
ящику, а когда поднял глаза, то увидел направленный на него пистолет.
Искупитель побледнел, выставил вперед руки с письмом, но академик его
опередил. Лицо его исказила судорога, он нажал на спусковой крючок и
одновременно с этим или, быть может, чуть раньше услышал, как что-то
разорвалось. Ему вдруг стало необыкновенно легко. Он подумал, что этот
страшный человек уничтожен и не принесет больше никому зла. Однако Борис
Филиппович был цел и невредим, только очень бледен, и Рогов понял, что это
разорвалось его собственное сердце.
Некоторое время Божественный Искупитель в оцепенении смотрел на поверженного
убийцу и не двигался. Потом в глазах его появилась мысль. Он встал и положил
несколько фотографий во внутренний карман роговского пальто. Полчаса спустя
двое апостолов вынесли академика и перевезли его на машине в Приморский
парк. Там в сумерках тело оставили лежать на скамейке, и только на следующее
утро оно было обнаружено прогуливающимся пенсионером, но заявить в милицию
тот побоялся. Впрочем, Рогову торопиться уже было некуда, и посмертная
судьба вместилища души его не слишком волновала. Он глядел с небольшой
высоты на свое мокнущее тело и терпеливо ждал, пока наконец в середине дня
заявили в милицию, пока приехали врачи и покойника отвезли в больницу. Ему
казалось, что все опять повторяется, но только теперь все было намного
легче. Убивалась и плакала пожилая медсестра, пришел патологоанатом, и после
ненужной, но обязательной процедуры вскрытия посиневший старческий труп
отнесли в привилегированный морг.
Он ждал, когда за телом придет Маша, и переживал от того, что она может
испугаться, но обязана будет выполнить все формальности, связанные с
погребением, казавшимся ему теперь совершенно ненужной процедурой. Однако
вместо его воспитанницы в морге оказалась бывшая жена. Ей выдали его вещи, в
том числе роковой конверт с фотографиями, после чего Борис Филиппович Люппо,
самолично доставивший ее в морг, отвез женщину в роговскую квартиру.
- Это ты довела его до смерти! - крикнула она, швырнув Маше в лицо
фотографии.- Убирайся вон, проститутка!
Академик все видел, но не мог ни во что вмешаться и ничего изменить. Одна
некогда близкая ему женщина быстро переворошила вещи и уничтожила завещание,
другая, согревшая последний год жизни, вздрагивая и судорожно рыдая, уходила
по сырому городу, и защитить ее теперь было некому.
Рогов глядел на них и думал о том, что всю жизнь ему не хватало любви к этим
людям. И теперь от избытка нерастраченной любви и переполненности ему было
грустно и странно. Он чувствовал, что та свобода, которой он одновременно
боялся и искал, пришла к нему, и он был волен делать, что хочет, гонимый
игольчатым ветром посмертия. И рядом с ним так же блуждали в потемках души
других людей, задевали друг друга, жаловались и тосковали. Иные, более
опытные, готовились к восхождению в вышину, и среди этих душ ему встретилась
душа человека, умершего сутками раньше. От нее, как и от души академика,
тоже исходила нерастраченная любовь, их прибило друг к другу, и они
безмолвно рассказывали, что помнили и знали.
Глава VIII. Прощание с Петербургом
На похоронах академика Рогова собралось много народу. Присутствовал при сем
и Борис Филиппович, убивший сразу двух зайцев: подписанная академиком
статья, последняя и, следовательно, претендующая на роль духовного
завещания, уже стояла в наборе, а фотографии, ценой которых она была куплена
и на которые у Божественного Искупителя были свои виды, целыми и невредимыми
