показать финку ему.
Он покачал ее на ладони и сказал:
- Дамская финочка.
Я ответил:
- Так маленькие револьверы называют - дамский браунинг.
- Вот и я говорю: дамская финочка.
Ближе к зиме сильней ощутился голод, и люди стали ездить за хлебом. Но это
только так называлось. Ездили не за печеным хлебом, а за мукой, пшеном,
салом.
Поблизости находилась ткацкая фабрика имени Клары Цеткин. Там производилась
бязь и тоже плотная, но черная материя, которую для понятности так и
называли - чернота. Достать то и другое было не слишком сложно. С этим и
отправлялись - менять на продукты.
Отъезжали в еще сытые места, к югу, километров за триста; станции, где нужно
слезать, были заранее известны, а там кто как изловчится: одни, не рискуя,
производили обмен тут же, другие, ища выгоды, тащились в окрестные деревни.
Первым из наших поехал за хлебом Митька Акулов, спокойный, степенный парень.
Я всегда удивлялся, какой у него широкий шаг, с ним невозможно было ходить в
ногу. Не понимаю, почему он поехал один, обычно собирались по двое - по
трое.
Мы с Олегом пошли его провожать. Появился поезд, в составе было только три
зеленых пассажирских вагона, остальные - товарняк. И против нас тоже
остановился телятник. Откатили дверь, и мы увидели, что он, как автобус,
набит стоящими людьми.
- Нет места! - раздались женские голоса из глубины.
Но мы подсадили и втиснули Митьку в теплушку. Правда, он не смог
развернуться и так и уехал, стоя к нам спиной, со своим "сидором" за
плечами.
Через неделю в классе стало известно, что Митька уже дома и съездил хорошо.
Но на другой день он не появился. Выяснилось, что он в больнице и у него
сыпной тиф. Мы сдуру хотели его проведать, но внутрь, понятно, не пускали, а
с койки он не вставал. Не скоро еще увидели мы его в окне, худого,
остриженного, улыбающегося смущенно.
Мы с Олегом тоже собирались поехать, но после случившегося родители мои
стали стеной: ни за что! Проживем и без этого. Ты знаешь, что это такое -
сыпняк? Акулову еще повезло. А если бы он там свалился?..
Синицын поехал один. А перед этим небрежно так, наивно даже, попросил:
- Слушай, дай мне с собой ту финочку.
- Какую финочку?
- Ну дамскую. Мало ли что...
И я дал. А как не дашь?
Прошло всего несколько дней, и отец сказал:
- Вечером будь дома, пойдем по важному делу. Тогда и узнаешь. Маме ничего не
говори...- И объяснил, когда мы уже шли по темной, подсвеченной только
свежим снежком улице: - В милицию вызвали.
- Кого?
- Ну не меня же.
- За что?.. А ты почему?..
- Начальник разрешил. Я ему по другому поводу нужен...
Пожилой начальник - в милицейских званиях я не разбирался, они тогда не
совпадали с воинскими, да и погон еще не было - сухо кивнул отцу.
Убедившись, что перед ним тот, кто ему нужен, и предупредив меня, что
отвечать я должен только правду, он задал первый вопрос:
- Синицына Олега Андреевича знаете?
Я ответил утвердительно, а также объяснил - откуда и как давно.
- Передавали ли вы ему, а если "да", то с какой целью, холодное оружие,
поименованное как "нож финский"? Известно ли вам, что хранение холодного
оружия карается законом? Откуда оно у вас?
Я ответил, что передавал по его просьбе для большей его уверенности, но что
на самом деле финочка дамская, крошечная, игрушка, никакое не оружие. А
нашел я ее в лесу...
Тут он задумчиво помолчал и сказал, обращаясь ко мне уже на "ты":
- Послушай, парень, кто же тебе поверит? Так все говорят: "нашел". Ты лучше
скажи: дал мне ее один знакомый, он сейчас в армии. И точка.
Но вступил отец:
- Пускай он говорит, как было. А придумает другое, потом забудет, начнет
путаться.
Милиционер не возражал: как хотите.
- А где сама финка? - продолжал отец.- Должно быть вещественное
доказательство.
Начальник усмехнулся:
- Кто-нибудь себе взял. Дамская, говоришь, финочка?..
И разъяснил: Синицын этот, Олег, был задержан по подозрению. Спутали его с
кем-то. Стали обыскивать, а в валенке у него эта финочка. Но подозрение не
подтвердилось. Самого отпустили, финку изъяли. И точка. По месту жительства
сообщили, как положено. А тебе тоже нужно хороший вывод сделать. И к отцу:
- Значит, можно? Когда позвонить?
- Хоть завтра. Какого размера?
- На этот стол. Вот цифры, я измерил.
- Хорошо. А с ним я еще поговорю. Но он сам уже понял.
Мы поднялись, и начальник пожал отцу руку.
На улице отец сказал:
- Как они все-таки четко работают.
- Что он от тебя хотел?
- Просил лист стекла на письменный стол вырезать в заводе,- отвечал отец
снисходительно.- Для того и приглашал... Но откуда они о тебе узнали, это
хоть дошло?
Олег появился только дня через два. Невыспавшийся, стоял у окна в коридоре и
рассказывал, что поезд прибыл вчера ночью, а ходить-то после одиннадцати
нельзя, но он насыпал в правый карман стеганого бушлата доверху махорки, а в
левый - семечек. Первый милиционер попался, он ему: подставляй руки,- и
одарил от души, а второму, уже около дома,- так же семечек.
Все с интересом слушали, а он довольно посмеивался. Иногда он вскидывал на
меня - нет не настороженный, не виноватый, а наивно-доброжелательный взгляд.
Он ни слова мне так и не сказал. И я тоже ни о чем его не спросил. Зачем? Я
уже все знал сам.
Но ведь не ведал я, что и со мной когда-нибудь случится похожая история - с
чужой финкой.
4. САМА СУШЛА!
В начале декабря сорок третьего года наша бригада вернулась из Донбасса под
Москву - на отдых и переформировку. Осели в лесу, в готовых землянках,
откуда только что снялась другая часть. Как всегда в таких случаях, что-то
пришлось за ней поправлять, но с этим управились быстро. И тут наш взвод
посылают на соседнюю станцию - охранять парашюты. Сейчас названия этих мест
известны каждому, тогда они нам ни о чем не говорили.
Тихий дачный поселок в снегу. Некоторые домики пустуют, хозяева то ли в
городе, то ли еще в эвакуации. Но во многих есть жители, те сразу выделяются
дымками из труб, расчищенными дорожками от калиток.
Мы разместились в пустой даче, она же была и нашим караульным помещением. В
доме не оказалось никакой мебели: ни кровати, ни стула, ни стола. Спали
вповалку на полу, там же и ели, приспособившись перед котелком на боку или
держа его на коленях. Не привыкать.
Охраняли склад - ночью часовой с подчаском, днем один часовой, ибо днем
сарай бывал открыт, там бригадные пэдээсники* возились с парашютами. Тишина
вокруг, только поезда слышны вдали.
И вбилось мне в голову: надо бы съездить домой, родителей повидать и,
конечно, Иру, прежде всего, конечно, ее. До Москвы на паровике - километров
три-
дцать, да и там электричкой столько же, ерунда. А семнадцатого у меня день
рождения. Восемнадцать лет.
Я служил уже целый год, успел кое-чего хлебнуть и многому научился, но я,
наверное, еще не был вполне настоящим солдатом. Настоящий молодой солдат -
это тот, кто перестал тосковать по дому, по родителям. А только - по еде,
теплу, сну. По любому дому, крову, постели, полу.
А мне ужасно хотелось именно домой.
Взводный наш еще не появился после ранения. Командовал помкомвзвод, человек
сообразительный, легкий, блатной, в меру справедливый. Кончил, правда,
трибуналом, но это совсем другая история.
Я подошел к нему и коротко объяснил все как есть. До Москвы тридцать, от
Москвы тридцать. День рождения семнадцатого...
Он задал первый, кардинальный, вопрос:
- Два пол-литра привезешь?..
Как он точно спросил! Не три! Именно два, чтобы влезли в карманы шаровар под
шинелью.
Я твердо обещал.
Он подумал и сказал:
- Тебе нужно командировочное удостоверение выписать.- И задал второй вопрос,
второстепенный: - За чем же тебя послать?..- Опять помолчал и сам ответил: -
За материалами для красного уголка. А? Они это любят. Привезешь какую-нибудь
мандистику, ну там картинки...- Поискал глазами и позвал: - Гурков!
Чуть вразвалочку, враскачку подошел Боря Гурков, доложился. Вид у него был
настороженный, недовольный. Он подозревал, зачем его окликнули.
Боря был человек северный, мягко окал. Но это все пустяки. Главное, у него
были золотые руки. Он умел изготовить не только нужный штамп, но при
надобности и круглую печать. Помкомвзводу было это хорошо известно. Штамп-то
не фокус, я его и сам делать научился, вернее, научили. Но он годился для
ближней увольнительной либо для направления в бригадную санчасть. А на
командировочном предписании должна стоять внизу круглая гербовая печать. Ее
может нарисовать только настоящий мастер.
Мы пошли вдоль дачного штакетника. Неизвестно, чем руководствовался
помкомвзвод, выбирая калитку.
В доме было уютно, тепло. Девочка за столом готовила уроки.
Помкомвзвод обратился к бабушке:
- Мамаша!..- И очень официально попросил помочь армии, разрешить специалисту
позаниматься в доме с важными документами. Часа два...
Бабушка, понятно, разрешила. Девочку согнали с места. Боря сказал ей:
- Ну-ка покажи, какие у тебя есть перышки.- Он был мрачен - еще бы! Валюсь я
- не пощадят и его.
Помкомвзвод порылся в полевой сумке и дал ему два чистых листа и какие-то
служебные бумаги - для образца.
Следом возникла еще такая подробность. Сразу после приезда нам стали менять
красноармейские книжки: у одних отобрали, а новых пока не выдали, у других
еще оставались старые. Красноармейскую книжку всегда полагается иметь при
себе, особенно за пределами части,- это как солдатский паспорт, в войну,
правда, без фотокарточки. Так вот, документа у меня сейчас как раз не
имелось, и помкомвзвод вручил мне красноармейскую книжку Генки Гаврилова,
взяв ее у него без объяснения причин. На его имя была выписана и
командировка.
Документ вроде бы выглядел убедительно, но резануло, что срок его был
обозначен с четырнадцатого по семнадцатое. Таким образом, я должен вернуться
в самый день рождения. Впрочем, последний поезд прибывал сюда поздно, около
часу.
Тут мне попался Валя Козлов, тихий большеглазый парень. У его финки была
очень красивая ручка из синего и оранжевого плексигласа. Я попросил на время
- только съездить. Он поколебался мгновение, но дал. И, пока мы
обменивались, вдруг отчетливо отозвалась в душе та несчастная дамская
финочка.
Место в вагоне нашлось. Напротив меня сидели две женщины - пожилая и
помоложе. Они разговаривали. Тогда люди не стеснялись вести при посторонних
самые откровенные беседы. Это еще и после войны долго было. Народ от себя
ничего не скрывал.
Если бы сюда затесался немецкий шпион, он многое сумел бы услышать. Но он
мало бы что понял.
Старшая рассказывала о своем сыне, который находился на фронте, и о
невестке. Она говорила:
- Женился бы, дурак, на Нинке, уж как она его любила...
Младшая спрашивала:
- Нинка, это родинка у ей на бороде?
- Ну да. Нинка-то скромная.
- Да уж не грубая.
- А Клавка, знаешь, изменяет его.
- Сама сушла!
- А ведь ребенок у ей, бесстыжей!
- Ты Кольке-то не пиши.
- Да ты что! Может, его убьют: зачем ему маяться.
А младшая свое:
- Сама сушла...
Даже я не сразу сообразил, чтоЇ она говорит. Ах, это она хочет сказать: "с
ума сошла",- но у нее буквы так перескакивают.
И неожиданно я подумал с изумлением: да это я с ума сошел! Помкомвзвод -
ладно, мне известно его блатное легкомыслие, но я сам действовал совершенно
несерьезно, бездумно. Рисковал только я. Будто не знал, чтоЇ за это бывает.
А ведь знал. Если попадусь, вряд ли станут искать эту мою "в/ч", этот "щ
п/п.". Закатают - и все. И чего еду? Ирку не видел год, может, и она меня
изменяет?..
В Москву прибыли уже в темноте. Я вместе с толпой вышел на площадь.
Представляете, если бы сейчас в большом городе разом выключили вечером свет?
Кромешный мрак, ни огонька - ни из окна, ни на улице. Какая бы началась
неразбериха! Но тогда у людей давно уже выработалась звериная сноровка
видеть в полной темноте. Площадь перед вокзалом была очищена от снега,
убраны тротуары. Осмотревшись, я вошел в метро. Это была одна из двух
станций, открытых недавно, уже в войну.
До своего вокзала добрался благополучно, и там все сложилось удачно: я знал,
как, минуя казенный вход, попасть к электричкам. И дальше повезло - не
