к ней, как к колдунье и гипнотической личности, вроде Свенгали,
которая управляет самим существованием Джона Леннона. Такое
представление о ней держится с тех самых пор, когда она
встретилась с Джоном- прежде всего потому, что она никогда его не
опровергала, а еще потому, что она никогда не пыталась улыбаться.
Вот почему, сняв обувь, дабы не попрать ее тоненький ковер,
(таковы были инструкции), я гадал, какое еще испытание мне
предстоит.
Итак, Йоко стала меня внимательно разглядывать. Наконец, она
объяснила, что звезды, в самом деле благоприитствуют - даже
очень. Я не стал спорить. Кто я такой, чтобы спорить на эту тему?
А на другой день я уже сидел напротив Джона Леннона. Нас
разделяло два стакана "капуччино" (кофе со сливками), пачка
французских сигарет (он называет их "сашими" - "мертвая рыба") и
плитки шоколада с миндалем.
Спустя час, после начала нашей беседы, Леннон не оставил и
следа от моих предвзятых мнений о нем. Он был со мной более
открытым, искренним и остроумным, чем я мог ожидать. Раз Йоко
дала ему "добро" на встречу со мной, он был готов откровенно
говорить со мной обо всем. Он раскрывал мне свою душу, как это он
делал лет 10 назад, когда курс терапии "первобытного крика"
эмоционально и интеллектуально раскрепостил его. За неделю наших
разговоров - с ними вместе и с каждым в отдельности - между нами,
как мне показалось, установилось взаимопонимание. Однажды рано
утром я получил этому подтверждение.
"Джон хочет знать, сможете ли вы побыстрее приехать сегодня?"
- услышал я голос их сотрудника. Джон сам мне вкратце все
объяснил:
"Один тип хочет всучить мне повестку в суд, а я не хочу
сегодня этим заниматься. Ты не выручишь меня?" Мы сели в его
лимузин и примчались на студию звукозаписи на 3 часа раньше, чем
Леннон должен был там появиться. Когда мы подъехали к студии,
Джон велел шоферу ехать очень медленно, а мне сказал, чтобы я
выходил из машины первым. Убедившись, что все в порядке, он
сказал мне: "Если кто-нибудь подойдет с бумагами - бей, не
раздумывая". Когда я собирался вылезти из машины, он сказал,
указывая на какого-то алкаша, который спал прислонившись к стене
дома: "Может, это он и есть. Знаешь, они мастера маскироваться".
Леннон быстро проскочил в лифт, увлекая меня за собой. Наконец,
двери лифта закрылись, и он облегченно вздохнул. Вдруг до него
дошел весь комизм ситуации, и он зашелся смехом: "Как-будто я
снова в "Вечере трудного дня" или в "Хелпе", - сказал он.
В процессе интервью становилось все яснее, что больше всего
Джона и Йоко волнует непонимание другими людьми их сложных
отношений. "Почему нам не верят, когда мы говорим, что просто
любим друг друга?" - с волнением восклицал Джон. Загадка Йоко Оно
постепенно прояснялась по мере того, как под суровой оболочкой
проступало человеческое нутро: например, когда однажды посреди
серьезного разговора о капитализме, она вдруг икнула, то не
смутилась, а прыснула со смеху. А с этим "прыском" она вдруг
предстала совсем простой, ранимой, застенчивой и обоятельной -
ничуть не похожей на монстра, прибывшего с Востока, чтобы
промывать мозги Леннону.
Она родилась в 1933 году в Токио. Ее родители были банкирами и
принадлежали к высшему свету. В 1951 ее семья переехала в
Скардейл, штат Нью-Йорк. Там она поступила в колледж Сары
Лоуренс. В 1957 году она вышла замуж за музыканта Тоши Учиянаги.
Они разошлись в 1964, и в том же году она вышла замуж за Тони
Кокса. Кокс удочерил ее дочь от первого брака, Кьоко. С Коксом
Йоко развелась в 1967 и через 2 года вышла замуж за Джона
Леннона.
Биография Джона Леннона всем хорошо известна, и
останавливаться на ней нет смысла. Переходим прямо к записи
беседы.
Эта новость у всех на устах: Джон Леннон и Йоко Оно снова в
студии, они записываются впервые с 1975, когда они внезапно
исчезли из виду. Начнем с тебя, Джон. Чем ты занимался все это
время?
Л: Я пек хлеб и присматривал за ребенком.
Вопрос: Ну, а какие тайные дела были еще в это время?
Л: Все, кто задавали мне этот вопрос за эти годы, все
спрашивали: А что ты еще делал? На этот вопрос я отвечал: "Вы,
что серьезно?" Потому что любая домохозяйка знает, что кухня и
дети - эта работа занимает весь день. Когда я первый раз испек
хлеб, я чувствовал себя как победитель. Но потом, когда я увидел,
что этот хлеб поедают, я подумал: "Черт возьми, неужели мне за
это не дадут золотого диска, не посветят в рыцари,
ничего-ничего?"
В: Почему ты стал "домохозяином"?
Л: Причин много. С 22-х лет до 30-ти с лишним я был связан
разными обязательствами и контрактами. Столько лет я угробил, а
кроме этого ничего не знал. Не был свободен. Я находился в
клетке, а мой контракт был как-бы материальным выражением этого.
Настал момент, когда я почувствовал, что для меня важнее
обратиться лицом к самому себе, к реальной жизни, чем продолжать
рок-н-ролльную жизнь, взлетая и падая вместе с капризами
собственного исполнения или мнения о тебе публики. Рок-н-ролл
всегда был веселой забавой. Я отказался от обычной в нашем деле
альтернативы: либо езжай в Лас-Вегас и пой там в кабаре свои
хиты, либо отправляйся к чертям на тот свет, как это делал Элвис.
О: Джон был как художник, который мастерски рисует круги: он
делает только это, и это становится его фирменным знаком. а для
рекламы у него есть своя галерея. На следующий год он будет
рисовать треугольники или что-нибудь еще. Но все это никак не
отражает его настоящую жизнь. Когда делаешь одно и то же в
течении 10 лет, тебя потом за это награждают.
Л: 10 лет рисуешь круги и треугольники, и, вот, получай
большой приз: рак. Я превратился в ремесленника и мог бы
продолжать оставаться им. Я уважаю ремесленников, но быть одним
из них мне не интересно.
О: Только для того, чтобы доказать, что ты можешь продолжать
"печь блины".
В: Вы имеете в виду, конечно, пластинки?
Л: Да, печь их, как блины, как это делают те, кто регулярно,
раз в полгода выдает альбом только потому, что это требуется по
контракту.
В: Ты намекаешь на Пола Маккартни?
Л: Не только. Я потерял самое главное для художника - свободу
творчества, потому что дал закабалить себя навязанным
представлениям о том, каким должен быть художник. Многие гибнут
по этой причине - спиваются, как Дилан Томас, сходят с ума, как
Ван Гог или умирают от венерической болезни, как Гоген.
В: И все-таки большинство предпочитают продолжать "печь
блины". Как тебе удалось найти выход?
Л: Большинство не живут с Йоко Оно.
В: То есть???
Л: У большинства людей нет верного друга, который будет
говорить правду и откажется жить с человеком, который пудрит всем
мозги.
Я, например, мастер на это дело. Я могу напудрить мозги себе и
всем вокруг. Мой ответ: Йоко.
В: Что она сделала для тебя?
Л: Она показала мне возможность альтернативы. "Ты не обязан
это делать" "Не обязан? Правда? Но ведь... Но-но-но..." Конечно,
все было не так просто и не за одну ночь дошло до сознания.
Потребовалось "постоянное подкрепление" с ее стороны. Уйти со
сцены гораздо труднее, чем продолжать. Я делал и то, и другое. По
контракту я регулярно, точно в срок, выдавал пластинки - с 1962
по 1975. Мой уход был похож на то, что происходит с человеком:
когда ему стукнет 65: он вдруг как бы уже и не существует больше,
его выгоняют с работы. (Стучит по столу 3 раза): "Ваша жизнь
окончена. Ступайте играть в гольф".
В: Йоко, а как ты отнеслась к тому, что Джон стал
домохозяйкой?
О: Когда мы выходили на улицу, к нам всегда кто-нибудь
подходил и спрашивал: "Джон, чем ты сейчас занимаешься?" А меня
никогда не спрашивали, потому что, раз я - женщина, то, значит,
ничем не занимаюсь - люди так на это смотрят.
Л: Когда я убирал за кошкой или кормил Шона, она (Йоко) сидела
в это время в прокуренных комнатах и разговаривала с жирными
людьми, такими жирными, что у них даже не застегивались пиджаки7
О: Я занималась деловыми вопросами: старыми - "Эппл", "Маклен"
и новыми.
Л: Нам пришлось заняться бизнесом. Перед нами был выбор: снова
позвать какого-нибудь дядю или самим взяться за дело. Все эти
адвокаты, которые были у нас раньше, получали четверть миллиона
долларов в год и только за то, что сидели в "Плаце" и трескали
семгу. Мало кто из них интересовался делами. У каждого дяди есть
мальчик, делающий за него всю черную работу. У каждого битла было
по 4, по 5 таких работников. Поэтому, мы и решили: займемся этим
сами. Сначала сделаем все дела, скинем эту обузу, а потом начнем
спокойную жизнь. Это взяла на себя Йоко, потому что из нас двоих
только она способна заниматься делами на таком уровне.
В: Йоко, а у тебя был опыт ведения дел такого масштаба?
О: Я научилась. Всякие юридические тонкости болше не являются
для меня тайной. Весь этот истэблишмент больше не пугает меня.
Политики тоже перестали быть для меня тайной за семью печатями.
Поначалу моему бухгалтеру и моему адвокату не нравилось, что я
вникаю во все и указываю им, что надо делать.
Л: Здесь было немножко от таких рассуждений: мол, конечно, она
жена Джона Леннона, но вряд ли она действительно выступает как
его представитель.
О: Бывало, какой-нибудь адвокат присылал нам письмо, но вместо
того, чтобы адресовать его мне, он адресовал его Джону или моему
адвокату. Я снесла много оскорблений от них. Они говорили: "Но вы
ничего не понимаете в юриспуденции, я не могу говорить с вами". Я
отвечала: "Хорошо, говорите со мной так, чтобы мне было понятно.
Я тоже директор".
Л: Они этого не выносят. Но им приходится терпеть, потому что,
именно она представляет нас обоих (фыркает). Знаешь, они и все
мужики толстые и жирные, жрущие водку, привыкшие нападать.
Недавно она провернула такую сделку - выгодную и нам, и им, а они
сопротивлялись, мешали ей заключить эту сделку - на том
основании, что это она придумала, а кто она такая - всего лишь,
женщина, да и не профессионал, к тому же. Потом, когда вся выгода
стала им ясна, один из них сказал: "Ну это опять, благодаря
Леннону". А Леннон тут был ни при чем.
В: Почему вы решили вернуться к записям на студии и к
общечеловеческой жизни?
Л: Человек вдыхает и выдыхает. Нам так хочется. У нас есть,
что сказать. Мы, вообще, и раньше пытались вместе делать музыку,
но это было давно, когда все люди смотрели на Битлз, как на
что-то священное, как на святых, которым не положено выходить из
своего круга. В те времена нам трудно было работать. А сейчас,
нам кажется, люди уже все забыли, или подросли, так что, мы можем
сделать вторую вылазку в ту сферу, где мы оба - она и я, - делаем
музыку, вот так просто. И я совершенно не какой-то там волшебный
принц-мистик из рок-н-ролльного царства, который потехи ради
занимается диковинной музыкой в компании с экзотической восточной
женщиной-драконом, как это изображала раньше пресса.
В: Кто-то обвиняет тебя в заигрывании с масс-медиа. Сначала ты
становишься затворником, когда у тебя выходит новый альбом, ты
начинаешь давать новые выборочные интервью.
Л: Это просто абсурд. Нас всегда обвиняли в стремлении сделать
себе рекламу, да пошумней. В той статье "Ньюсуика" (29 сентября
1980) говорится будто репортер нас спросила: "Почему вы ушли в
подволье?" Во-первых, она спросила по-другому, а во-вторых я не
уходил в подполье. Я просто перестал говорить с журналистами. Это
было очень забавно. В тот период я называл себя Гретой Хъюс или
