в кашицу зубочистку - шип терновника. И с шумом выдохнул. Закрыл
глаза. Лицо окаменело, плотно сжатые губы отвердели.
...Вчера, когда Равви вышел из Храма, не возвестив людям о своем
явлении, никем не замеченный, неотличимый от прочих, вид у него
был подавленный.
- Горе, горе Иерушалаиму, - негромко и скорбно предрек он,
подойдя к Иуде. Не удивился, что тот еще здесь, что повел ослицу
к хозяину. Казалось, углубленный в свои думы, он вообще никого и
ничего не замечает. - Горе городу сему, горе народу его, -
повторил, обводя рассеянным взглядом бурливое, горластое,
бесцеремонное торжище вокруг себя. - Придут дни, когда враги
обложат тебя, Иерушалаим, и разорят тебя, и побьют детей твоих,
и не оставят камня на камне в тебе за то, что не признал
посланного к тебе Сына человеческого.
Раздосадованный, Иуда едко засмеялся.
- Как же люди признают и даже узнают тебя, если ты хочешь быть
ничтожней самого ничтожного? - спросил зло, резко, с прыжка,
усаживаясь на ослицу, отчего та шатнулась на подогнувшихся
ногах. - Мы возгласили тебя сыном Давидовым, Царем-Мессией, так
веди себя как царь! Люди признают только сильного, властного. О
таком Мессии мицвот говорит. Так будь сильным и властным!
Разгони, как хотел сделать три года назад, это сборище, - мотнул
головой в сторону рядов, облепивших Храм, - тогда все пойдут за
тобой, поверят...
И тут заметил, как сбоку, из-за опустившего глаза, чтобы не
осквернять взор видом женщин, фарисея с неимоверно большими
тефиллинами на лбу и левом запястье, хранящими изречения Торы,
вынырнуло внешне безучастное, но с любопытствующими глазками
лицо Ефтея, слуги первосвященника Каиафы. Оборвав себя на
полуслове, Иуда повелевающе указал взглядом Симону Кананиту в
сторону Ефтея.
Симон встрепенулся, кивнул, унылое лицо его оживилось. Он,
сжавшись, скользнул туда, где только что стоял исчезнувший
Ефтей.
Обеспокоенный Иуда, проводив глазами Кананита, дернул повод и не
сильно ткнул ослицу пятками в живот. Отъехал, лавируя в толпе.
Вспомнил, что забыл спросить, куда теперь отправятся назареи.
Вытянувшись, чтобы видеть Равви поверх голов, громко, перекрывая
галдеж вокруг, спросил:
- Где вас искать?
Хотел было уточнить: "В Вифании, у Прокаженного Симона?" Но
вовремя спохватился: кроме Ефтея здесь немало еще людей или
синедриона, или ромейцев.
Задумавшийся Равви не отозвался. Брат Симона Кифа, Андрей,
всегда хваставший тем, что первым из галилеян пошел за Равви,
отчего и был прозван Первозванным, поспешил и тут опередить
всех. Проворно склонился к нему, шепнул что-то: вопрос Иуды,
вероятно, повторил.
Равви слегка тряхнул головой, словно видения какие-то отгонял.
Взгляд его стал осмысленным. Нашел глазами Иуду, шевельнул
губами.
- У Марфы! - во весь голос повторил его ответ Андрей.
Иуда понимающе покивал головой и, удовлетворенный - сколько Марф
в Иерушалаиме, ищите, враги, нужную, если вам понадобится,
только едва ли найдете, она тут не живет, - яростно шлепнул
ослицу по крупу.
Солнце, перекинув через Кедронскую долину обширную, с вытянутыми
зубцами, тень городской стены, уже сползло за Иерушалаим, когда
Иуда подъехал к маслодавильне.
Из нее кроме плешивого старика и его молодого помощника
выбрались как бы нехотя еще четверо мужиков.
Сдержанно поприветствовав всех и настороженно следя за каждым,
Иуда, будто заканчивая вслух молитву, произнес вполголоса:
- Единственный владыка всего - Адонай!
Сказал специально для четверки: может быть, хоть они-то свои,
кананиты. Но никто из них не отозвался, ни у кого не подобрело,
не расслабилось радостно лицо. Чужие. К тому же настроенные явно
недружелюбно. Пожалуй, о том, что вернуть деньги, нечего и
мечтать.
Так и получилось. Стоило только, легонько подтолкнув ослицу,
чтобы шла к хозяевам, заикнуться о залоге, как старик изобразил
величайшее изумление: какой сикль святилищный? - а остальные
напустили на себя свирепый вид.
Растягиваясь в цепочку, окружая, стали угрожающе надвигаться.
- Чей ты человек? Кого известить, что упал и разбил себе голову?
- потирая ладошки, похихикивая, издевательски спросил старик.
Иуда, сунув руку под хламиду, сжал кинжал и, медленно отступая,
молчал. Ему не было страшно, только досадно, что так
легкомысленно утратил столько денег, и чуть-чуть смешно: что
могут сделать с ним эти, судя по всему, вольноотпущенники-хофши?
Что умеют они, кроме как ковыряться в земле, подрезать деревья,
собирать маслины и давить из них масло?
- Я знаю, чей он человек, знаю, кого известить, - развязно
заявил самый молодой из них и дерзко заулыбался. - Видел его с
галилейскими бродягами, главарь которых какой-то габиб,
объявивший себя пророком и чудотворцем.
- Лекаришка-габиб? - хмыкнул тот, кто приближался быстрее
других, предводитель, наверное. - Тебе повезло, медноволосый.
Есть кому поставить на ноги, а может, и воскресить, если твой
месиф...
Договорить не успел. Иуда с рыком прыгнул к нему, нырнул под
взметнувшийся кулак, вмиг оказался за спиной наглеца. Захлестнул
ему горло рукой, согнутой в локте, и, запрокидывая, отрывая
голову оскорбителя, сунул ему под бороду кинжал и зашипел:
- Как ты, пес, живущий объедками, назвал Равви? Месифом -
злостным обманщиком народа? Повтори еще раз, гиена, жрущая
падаль, и я перережу тебе глотку!
Все оцепенели, уставившись на своего сипящего, дергающегося,
невнятно и жалко мычащего вожака.
- Надо бы действительно убить тебя за такие слова, - ослабил
хватку Иуда, - да не хочется приносить убыток твоему хозяину.
Равви к нему хорошо относится.
Выпустил хватающую скрюченными пальцами воздух, задохнувшуюся
жертву. Медленно поворачиваясь к каждому из нападавших,
задерживая на них пристальный взгляд и сосредоточившись так, что
застучало в висках, закружилась голова, мысленно приказал, как
учил Равви, не шевелиться и забыть все, что здесь произошло. Не
уверенный, что получится - все-таки он не Равви, - заспешил,
пока люди Никодима не пришли в себя, к Иерушалаиму.
Успел вовремя. Среди покидающих город, собирающихся провести
ночь в шалашах и шатрах на склоне Елеонской горы, увидел Равви с
назареями, среди которых вышагивал и Симон Кананит. Подзабывший
из-за возни с маслоделами о Ефтее, Иуда вновь встревожился:
случайно ли слуга первосвященника оказался у Храма около Равви,
или...
Заметив Иуду, Равви приветливо взмахнул рукой, подзывая, и когда
тот подошел, поинтересовался, как встретили хозяева ослицы: не
рассердились ли за то, что так долго не возвращали ее, не
хмурились, не ворчали, не угрожали неприятностями? Преданно
глядя ему в глаза, Иуда заверил, что работники Никодима
бен-Гориона были счастливы услужить Сыну человеческому, хотели
даже подарить ему ослицу, но люди они подневольные: не
осмелились на такую щедрость без дозволения Никодима.
Лицо Равви просветлело. Но тут же, смутившись, он перевел
разговор на другое. Словно размышляя вслух, заметил, что,
пожалуй, не стоит идти в Вифанию. Пока доберутся, будет уже
глубокая ночь: неудобно в такое время беспокоить людей. Хотя и
хочется посмотреть на Симона Прокаженного - не вернулась ли,
пусть и частично, ослабленно, болезнь? Да и Елеазар...
Остановился. Напряженно выпрямился, словно прислушиваясь.
Назареи выжидательно уставились на него. Знали, что Елеазар
совсем плох, иначе не осмелилась бы Марфа беспокоить Равви,
прислав к нему три дня назад слугу Меира, чтобы упросил
поспешить к умирающему брату ее, которого Раввуни называл и
считал другом своим.
Глаза Равви расширились, и он монотонным, тусклым голосом
забубнил, что Елеазар уснул, спит крепко и бездыханно.
- Может, надо в таком случае позабыть о приличиях, - хмуро
предложил Иуда, - и отправиться в Вифанию сейчас же, чтобы
разбудить Елеазара?
Равви крупно вздрогнул. Нахмурился. Глухо сказал, что теперь,
мол, не имеет значения, когда придут в Вифанию, чуть раньше или
чуть позже: Елеазар умер.
И, опустив голову, стал быстро подниматься в гору по тропе,
смутно белеющей в сумерках, разжиженных призрачным светом
высокой прозрачной половинки луны.
Как всегда, когда Равви становился таким отрешенным, замкнутым,
Иуда отошел от него, чтобы не отвлекать. Пропустил мимо себя
назареев и безотчетно, по укоренившейся привычке, посмотрел, нет
ли рядом кого-нибудь подозрительного? Кажется, никого. Паломники
разбредались по склону, направляясь к пока еще бледным, но таким
уютным, зовущим к себе, ближним и дальним кострам. Лишь
несколько человек, укутанных в темные плащи, брели, будто
нехотя, туда же, куда и назареи. Но, может, только кажется, что
это неспроста; может, тоже направляются к перевалу, чтобы
спуститься в Вифанию?
Осторожно поглядывая в их сторону, Иуда подождал приотставшего
Кананита. Так же воровато озираясь, поблескивая белками глаз,
тот негромкой скороговоркой доложил, что Ефтей сначала принялся
врать, будто и не думывал выслеживать, однако потом, когда
пришлось нажать на него, признался: да, Каиафа велел безотлучно
следовать за Иегошуа назаретским и собирать о нем любые
сведения. Потом Симон добавил неожиданное, заставившее
насторожиться: Ефтей передал, что первосвященник хочет, чтобы
он, Иуда, пришел к нему, и как можно скорей. Тайно, чтоб никто
не знал.
- Зачем я ему? - непроизвольно вырвалось у Иуды.
Кананит пожал плечами, а губы его шевельнулись в ухмылке.
- Наверное, хочет, чтобы ты опять стал служить синедриону или
лично ему... - начал с ехидцей, но Иуда оборвал:
- Ладно, разберусь. Никому об этом ни слова! - И, сжав запястье
Симона, распорядился шепотом: - Приготовь оружие, потом - резко
назад!
Резко повернувшись, выхватив кинжалы, пошевеливая ими, чтобы
страшней взблескивали, устремились к людям в темном. Те, не
ожидавшие такого, сначала шарахнулись назад, а потом бросились
врассыпную, напоминая огромных, черных, взмахивающих крылами
птиц. И растворились в полумраке лунной ночи, словно и не было
их.
Иуда с Симоном переглянулись. Ясно, что преследователи в покое
не оставят - если, конечно, это преследователи, - станут
незаметно подсматривать, подслушивать, запоминать: сами не раз
так делали, пока не выведывали все, что нужно.
Кинулись в гору, к Равви. Догнали его близ одинокой развесистой
смоковницы, напоминавшей застывший, высоко взметнувшийся, черный
фонтан. Заслышав частый мягкий топот, Равви остановился и
оглянулся. Назареи тоже дружно обернулись, готовые сомкнуться
вокруг него, заслонить, но, узнав своих, успокоились.
Иуда вполголоса, четко и немногословно, объяснил: за нами
следуют какие-то подозрительные, которых надо обмануть. Поэтому
- Равви наденет пенулу Кананита. После этого - расходимся в
разные стороны. Преследователей пятеро. Значит, кто-то из нас
обязательно останется безнадзорным.
- Скорее всего, таким окажется Равви, с которым пойду я.
Соглядатаи ни за что не потащатся за нами, убежденные, что
вместе со мной Симон. Надзирать за мной с Симоном им ни к чему.
Если же не поверят простенькой хитрости с переодеванием и
попрутся все-таки за нами, то... - тихо засмеялся, будто
заурчал.
Равви недовольно покрутил головой: опять, мол, ты за свое? Бегло
заметил, что пролития крови не допустит. Поперебирал, оглаживая,
бородку длинными тонкими пальцами и осевшим голосом сказал
непонятное, что нет, дескать, рано еще Сыну человеческому, время
его пока не пришло. Посмотрел искоса на Иуду и нехотя согласился
с тем, что тот предложил.
Обрадованно выдохнув, Иуда услужливо и проворно помог ему снять
гиматий - голубой, заметный. Торопливо схватил протянутую пенулу
Кананита, накинул ее на Равви, прикрыв капюшоном его голову,
чтобы спрятать очень уж приметные, растекающиеся по плечам,
длинные волосы.
И, не дожидаясь, пока разойдутся назареи, прижавшись к Равви,
жестикулируя, будто оживленно рассказывает о чем-то, повел его к
темневшим на вершине кедрам, где переливались около
лавок-хануйотов костры, где было оживленно и весело. Но, отойдя
подальше, осторожно наоглядывавшись, наприслушавшись, решительно
заявил, что надо бы свернуть куда-нибудь, где безлюдно. Равви
