вался или подшучивал) и заметил:
- Ладно, помирать-то тебе совсем не ко времени. Вон какая семья
большая.
Живи! Я б на твоем месте сейчас пьяный в дым ходил да песни распевал.
Тесть в молодые годы крепко выпивал, но теперь вот уж лет десять не
позволяет себе даже понюхать спиртное, и зять понимал: это шутливое за-
мечание означает, что тесть вполне разделяет его радостное чувство...
Он благодарно улыбнулся, но чуть позже стал думать о другом - о том
страшном, что уже было в его жизни и о чем он старался не думать и не
говорить, если не спрашивали, по возможности обходить каким-нибудь про-
черком или все тем же умолчанием в анкетах и в не раз уже писавшейся ав-
тобиографии.
Он подумал еще об одном совпадении: ему сейчас столько же лет,
сколько было отцу, когда его арестовали...
Но разве кто-нибудь из решавших судьбу его отца хоть на мгновение по-
думал о чувствах и мыслях того молодого человека, у которого тоже к тому
времени была немалая семья: жена, два сына, старшему - девять, младшему
- три года!
Разве хоть кто-нибудь пытался представить себе, как разрывалась душа
его отца, когда он уходил, поцеловав жену, сыновей, шепнув старшему та-
кие ненужные, пустые слова: "Слушайся маму!" Вот о чем думал Юлин отец,
расставшись с тестем, позволив себе вспомнить тот теплый апрельский день
и не поздний вечер 1938 года, когда он в последний раз видел своего от-
ца, уведенного из его жизни раз и навсегда.
И тогда он впервые с холодящим сердце страхом подумал: нет ли в его
женитьбе на дочери бывшего сотрудника НКВД того, что следует назвать
предательством памяти отца, как и в его трусливых анкетных умолчаниях,
не является ли его женитьба противоестественной, не кончится ли это но-
вым трагическим поворотом, не отомстится ли ему?
Так отчетливо он подумал впервые, однако душевное беспокойство, тре-
вога, сходные с тем, о чем он только что ясно и до конца подумал, уже
посещали его. Но стоило ему лишь посмотреть на жену и сына или хотя бы
подумать о них, как тревожное настроение исчезало.
Все объясняла и оправдывала любовь.
И как же иначе, как же иначе! Любовь - единственная надежда людей,
единственное средство спасения от разнообразных и изощренных способов
самоуничтожения человечества. Что бы ни разделяло людей, какие бы госу-
дарственные или иные другие силы ни поддерживали это разделение для
собственных нужд и выгод, разжигая ненависть, все может преодолеть лю-
бовь.
И тогда отцу представлялась собственная любовь, женитьба, чуть ли не
вся его жизнь едва ли не апостольской миссией. Он пришел в семью бывшего
сотрудника НКВД с любовью, с открытой душой, с прощением. Разве можно
его осудить за это?
К тому же когда он ходил в женихах, то вовсе не знал, кем был его
тесть, его вообще это не интересовало, - он был влюблен, а впереди
предстояла разлука:
он кончал университет, а невеста была лишь первокурсницей. Им обоим
ни до кого не было дела! Они думали только друг о друге и говорили
только о себе.
Когда они поженились, тесть был уже на пенсии, потом, правда, пошел
начальником охраны в старинный томский вуз, и о его работе в молодые го-
ды стали говорить значительно позже, когда родился Алеша.
Видимо, тесть, долго сохранявший открытую недоверчивость к людям,
все-таки верно понял своего зятя и в конце жизни стал с ним откровенни-
чать, стал рассказывать кое-что из времен НКВД. Откровения его походили
на исповедь, на покаяние.
Оставалось только прощать...
И все-таки где-то тут был неясный, скрытый грех. Не тестя - его
собственный грех. Ему самому надо было бы каяться и просить прощения у
расстрелянного отца и двух его братьев - Федора и Александра, - и у их
отца, его деда Якова, которого, как давно ему было известно, прежде чем
убить, жестоко пытали, добиваясь подписи под признанием в шпионстве.
1989 - 1997. 1989 - 1997.
