ром, мы с жалкой необъяснимой надеждой вчитывались в бесчисленные сти-
хотворные и прозаические тексты, вглядывались в фантастические фигуры и
узоры, которыми испещрена вся эта ремонтная загорожа сверху вниз. Кажет-
ся, находили нечто, замирали, перечитывали, но позже спохватывались и
понимали, что на этот раз не мы адресат.
Тут более всего было цитат из песен недавно погибшего в автомобильной
катастрофе певца Виктора Цоя.
И кто-то, кто не меньше нас верит в чудеса, написал метровыми красны-
ми буквами на белой стене брандмауера: "Цой Жив!" И, значит, все-таки и
эти надписи имели отношение к нам: они укрепляли нашу веру.
Но почему-то такого же сильного и обнадеживающего впечатления не ро-
дилось в старых киевских храмах и даже в самой Киево-Печерской лавре, в
ее подземельях.
Наверное, оттого, что не были мы воспитаны в вере.
Хотя я был крещен дважды: в Саратове и в Новосибирске, крещен по-нас-
тоящему, не так, как любимый мной в детстве Тиль Уленшпигель, которого
крестили, если мне не изменяет память, шесть раз, учитывая даже дождь,
омывший его и родителей, пока они шли из церкви.
Но в нас не взрастили веры.
Как бы нам было легче!
На Рождество мы пошли в самый близкий от дома Владимирский собор. С
трудом пробились сквозь толпу искренне верящих, молящихся и просто любо-
пытствующих.
Зажгли и поставили свечи, и, может быть, лишь в этот миг, пока разго-
рались и вставали на свои места розовые восковые свечи, что-то рвану-
лось, запросилось к свету внутри нас, выдавив лишь слезы и усилив и без
того непереносимую боль.
Да еще чуть позже, когда вышли в темный, теплый и влажный вечер, было
минутное ощущение чего-то сделанного ради тебя, ради вас троих.
И мы всё ходили в храмы.
И везде было множество людей. И мы завидовали тем, на лицах которых
прочитывали только что обретенное успокоение.
В Киево-Печерской лавре спустились в нижние пещеры, освещая дорогу
слабым светом свечи. В нишах стояли саркофаги умерших здесь иеромонахов.
И на мгновение мелькнула мысль: не кощунство ли это - ходить экскурсией
в царство мертвых, тревожить их вечный сон?
Но кто-то за спиной негромко заметил, голосом Монтеня, что это просто
камуфляж, гробы пустые.
Во всем, что мы там видели, было много наивного, почти не затрагиваю-
щего воображения.
Перед большой, во всю стену, картиной, изображающей земной путь чело-
века от рождения до суда Божьего, невысокого роста пожилой монах в чер-
ном давал пояснения. Но мы уже не могли почувствовать в его словах
собственной его веры. А он вдруг в духе светских экскурсоводов делал по-
пытки острить - к примеру, о полезности поста и вредности переедания,
намекая на нынешнее положение в стране.
Нет, что-то тут не то!
Но когда с какой-то точки вдруг охватывает взгляд чуть ли не все сра-
зу:
крутой берег, Днепр, храмы и колокольни, старые каменные стены и зо-
лоченые купола, - то становится уверенней на душе.
Надо лишь подумать о том, что двигало людьми, все это построившими и
хранившими, и о тех, кто и сегодня приходит сюда ради молитвы и находит
успокоение. Тут и особого воображения не надо, чтобы поверить в возмож-
ность чуда.
Мать подошла к одному, вызывающему обликом своим доверие, монаху и,
неожиданно для себя расплакавшись, стала задавать неловко и взволнованно
наш единственный вопрос о том чуде, в которое мы верим.
Монах стал спрашивать, кто крещен, а кто нет, выяснив это, заявил,
что дело плохо и единственное, что он может посоветовать, - это прича-
щаться, да еще пообещал в скором времени конец света и суд Божий.
Уныло и тяжело подымались мы в гору, покидая лавру, и, лишь оглядыва-
ясь и охватывая взглядом все сразу, немного утешались, а вспоминая пог-
ребальные подземелья, приходили к выводу, что и это не страшно...
Нам не страшно. Мы пережили, перешли не возрастную, а духовную черту,
за которой смерть и лежание в земле не страшно...
Никто ничего не знает. Каждый придумывает свое. Да и слишком поздно
мы спохватываемся, понимая, что самое важное, что только есть в челове-
ческой жизни, - это неизбежность смерти и попытка догадаться, может ли
быть что-то еще за ней.
А если и в самом деле нет ничего, никогда не было и никогда не будет?
Тогда стоит лишь пожалеть, что ты был рожден, видел этот свет, радовался
ему, может быть, даже чувствовал себя в иные мгновения счастливым.
Да может ли быть человек счастливым?
Мы в этот раз много ходили по Киеву, почти по всем его холмам, уста-
вали, и это давало возможность сказать друг другу хоть что-то иное, кро-
ме того, о чем мы если не говорили, то думали непрестанно.
Все же было что-то неестественное в этом январском бесснежии, в теп-
ле, которое все равно не было весенним теплом, а непривычным для нас
состоянием зимы. Поэтому яркое солнце почти не грело и, по нашим поняти-
ям, предвещало сильный мороз.
Все оказывалось призрачным.
На Крещатике в эти дни митинговали. Собирались, рассыпались и снова
собирались небольшие кучки людей, кто-нибудь непременно держал само-
дельный плакатик с ядовитыми словами по адресу властей или жовто-блакит-
ный флаг.
Митинговали возле новогодней елки, где на временно сколоченной сцене
танцевали и пели дети, поэтому митинговщики старались перекричать ре-
бячье веселье. Митинговали и напротив елки, на противоположной стороне
Крещатика.
Там в стороне от всех стоял одинокий пожилой мужик с национальным
флагом и, должно быть, ждал тех, с кем он готов был поговорить, а те,
кто шумел рядом, его явно игнорировали.
Продавали какие-то газетки, печатные листки, на украинском и русском
языках,
- все сплошь антиправительственного и антикоммунистического содержа-
ния, с жестокими карикатурами и подборками политических анекдотов.
Мы приостанавливались, пытались прислушаться - везде мололи одно и то
же:
склоняли на разный манер все те же имена и молотили всякую политичес-
кую чепуху, как будто только ради этой возможности - говорить что в го-
лову пришло - и жили.
Хотелось подойти и тихо спросить: а давно ли вы были в Киево-Печерс-
кой лавре, давно ли спускались в черные пещеры, давно ли думали о том, о
чем только и должно думать?
Однажды мы были в гостях у Пети.
Ты знаешь, они дружили с Василием еще с юных лет, со времени работы
на "Арсенале". Петя очень любил Василия, а потом и тебя полюбил.
Он был в этот вечер немного странен, казалось, что он все делает по
инерции:
говорит, двигается, помогает накрыть стол, изображает гостеприимного
хозяина, - но все это только оболочка, скорлупа, внешняя форма, привычно
действующая независимо от внутреннего и, может быть, даже вопреки ему.
Так нам, во всяком случае, казалось.
Это был какой-то специальный день, среди рождественских праздников,
когда надо было поминать ушедших.
У Пети были незнакомые нам люди, мы опять помалкивали. Показавшаяся
вначале симпатичной старуха настойчиво повторяла: "Пусть им будет
Царствие Небесное, а нам здоровье! Пусть им будет Царствие Небесное, а
нам здоровье! Кроме здоровья, нам ничего не надо!" - и снова, и снова то
же самое много раз.
Ее призывы настолько не соответствовали нашему настроению, мы не мог-
ли желать себе здоровья, нам это и в голову не пришло бы, мы думали о
другом - о противоположном.
В конце концов эта шумливая старуха стала вызывать у нас одно лишь
раздражение и досаду.
Да простит нас Бог за это!
Приходили гости и к нам. Заходили просто, по-соседски, Толя с женой,
Светлана, Леся, Валюся. Все они вспоминали что-нибудь хорошее о Васе, о
тебе.
Мы с Толей вышли в лоджию покурить, и он стал говорить об удиви-
тельном сочетании в Васином характере совершенно противоположных черт -
осторожности и способности к риску.
- После Чернобыля, - рассказывал Толя, - Вася уговорил меня и еще од-
ного парня, вы его не знаете, провериться, не сидят ли в нас рентгены.
Ну, пошли.
Тот парень был любитель выпить. Приложили к нему датчики, к разным
частям тела, - никаких отклонений от нормы. У меня стрелка чуть-чуть
отошла от нормы, а у Васи заметно отклонилась. Он сразу помрачнел. Потом
предложил купить красного вина и на моей памяти впервые так крепко вы-
пил. Он же несколько раз ездил на станцию. В самые-самые опасные дни,
знал, что рисковал, но рисковал. Выступал, читал стихи. И говорил со
многими людьми.
Со многими. Были у него на этот счет какие-то свои особенные сообра-
жения...
А потом стал осторожничать. Продукты от матери, из деревни, привозил,
старался киевские не употреблять. Однажды я видел, как он кипятил мине-
ральную воду для чая. Юльку берег. Когда она приезжала, он ей не то что
на улицу выходить не позволял, но и форточку открывать... Вот до каких
крайностей доходил... И рядом с этим случай, когда он спускался с балко-
на на балкон... Вы, наверное, знаете, соседка с одиннадцатого этажа зах-
лопнула дверь и осталась в подъезде без ключа. Я предлагал Васе сломать
замок.
Соседка и сама не возражала, а он как загорелся: спущусь со своего
балкона на ее, пройду в квартиру и открою дверь. И я, дурак, в конце
концов поддался, согласился. Обмотался Василь веревкой у пояса - самой
обыкновенной, для сушки белья, - и я взялся удерживать ее конец. Как
только его голова скрылась за балконом и я почувствовал силу натяжения
веревки, меня обуял дикий страх: не удержу, веревка перетрется и порвет-
ся... Ну, такой страх напал, что дрожь стала бить. Кое-как взял себя в
руки, крикнул:
"Василь, как дела?" Он отвечает веселым голосом: "Я уже на уровне
балкона.
Вот только перекинуться на него осталось". А я тотчас представил, как
это непросто ему сделать: балконы же в одной плоскости. Раскачиваться,
что ли, ему и закидывать ноги через перила? А если он не перелезет, то
вытянуть его назад, наверх, у меня уж сил не хватит... Вот надо же было
ему устроить такой смертельный номер! Но потом чувствую, веревка ослаб-
ла, кричу: "Василь!
что там у тебя?" - "Готово!" - отвечает. Дверь открыл, улыбается, до-
волен. А сам в ванную к крану: оказывается, он обе руки по локоть в
кровь ободрал о бетон, о железяки всякие... Признался, что был момент,
когда подумал, что не перелезть ему на балкон, а когда ноги перекинул и
завис на одиннадцатиэтажной высоте, закружилась голова и захотелось
взять и отпустить веревку... Вот таков он. То осторожен до смешного, то
до ужаса рисковый.
Может быть, это ему нужно как поэту... Я не знаю...
Прощання недовiчне - то не вiдчай:
Одвiдки в ньому взятися журбi?
Твое iще усмiхнене обличчя Мелькнуло - i розстануло в юрбi.
Чи раз комусь доводилось iхать? - Хоча б свою минувшину оглянь.
Чому ж тодi така страшна безвiхiдь Пiсля найзвичайнiсiньких прощань?
Що в нашi душi суму доливає - Аж все одно, чи лiто, чи зима?
Чи то не здогад, що й життя минае Так, як оце:
мелькнуло - i нема?1 (Василь Моруга) Наш отъезд из Киева совпал с Но-
вым годом по-старому. Вечером собрались почти все ваши с Васей друзья.
Говорили, конечно, более всего о вас, пили за вас да за родителей, и
никто не ограничивал ни себя, ни других в этом самом доступном утешении.
Минутами казалось, что вы оба здесь, с нами. Явственно слышался твой
смех и Васин говорок.
Коля стал нас фотографировать, подключив вспышку, и я все думал, что
в какое-то мгновение вспышка выхватит вас, невидимых, и будет доказа-
тельство, что не случайно было это ощущение вашего присутствия.
Все так же странно был скован Петя, если его о чем-то просили - по-
дать ложку, бокал, передвинуть стул, улыбнуться для фотографии, - он все
тотчас выполнял, но будто робот, автомат, а сам он, его "я" пребывало
где-то в ином мире. Я так и не разгадал и не объяснил для себя этой его
загадки.
А может, он просто острее других страдает?..
