и Ирин... Время бесконечно, оно тянется, как прилипшая к подошве ботинка
жвачка...
1 час 13 минут 43 секунды
Она! О Боги, это она! Знакомый "ник" неторопливо ползет снизу вверх
по экрану. Счастье! Оркестр, туш! И большими, самыми большими, самыми
яркими буквами я ору на весь чет:
Профессор Мориарти: Машенька, любовь моя, зравствуй!
Маша: ПРОФЕССОР! НАКОНЕЦ-ТО!
3 часа 15 минут
Боже мой! Как в чете летит время... Вроде только парой-другой фраз
обменялись, а уже два часа прошло. За окном - снег и одинокий пьяница
кричит что-то радостное. А в Интернете - Маша, которая все время "пада-
ет" из-за плохого соединения. И каждое ее падение начинает восприни-
маться, как маленькая смерть. В правом (общем) окне я тогда начинаю дико
"орать" т.е. писать большими буквами: "Машенька, ты где? Приди, родная".
Если не "орать", тогда заново вошедшая в чет Маша не сможет меня "заце-
пить" для приватного разговора...
4 часа 10 минут
...Я все пытаюсь упросить Машу дать мне свой телефон. Она колеблется
и отшучивается. Но я упорен, я обещаю ей любовь до гроба, джентльменское
поведение и луну впридачу...
Профессор Мориарти: Маша, ну дай телефончик, я (честно) буду звонить
только в случае крайней необходимости... Мне бы голос твой услышать,
солнце моеее!
Маша: А друзьям своим давать его не будешь?
Профессор Мориарти: Даже под пыткой не скажу. Я буду молчать, как па-
ртизан...
Маша: Ну ладно, дам. Завтра в 15.00 звони мне, лубовничек...
Ура, начало положено! Я услышу ее голос! Я наконец-то пообщаюсь с ней
древним, уже не актуальным, не модным, но таким милым способом - я пого-
ворю с ней...
День пятый, последний (самый счастливый)
Люди... Я - самый счастливый человек на свете! Я договорился о свида-
нии! Слушайте все: сегодня я встречаюсь с Машей на станции метро
Третьяковская, у старого, покрашенного серой краской полотера, который
стоит в конце платформы, если ехать со стороны Беляево...
P.S. Все сетевые псевдонимы участников этой истории изменены, чтобы
не компрометировать их Интернет-обладателей. Описываемые события и адре-
са, где они проходили - подлинные...
P.P.S. Вполне возможно, что наблюдательный читатель, несмотря на все
предосторожности, предпринятые автором, сможет встретить и узнать в Сети
героев этой истории - роман продолжается...
Лирика
* * *
Есть грустное в бездвижии листвы,
Лежащей под плитой бетонной снега.
Лежать когда-то также будем мы,
Мой милый друг, приятель, мой коллега .
Я вижу то, к чему сейчас ты слеп,
Предвижу хоровод нелепый судеб,
И верь - всему финалом будет склеп,
И дальше склепа - ничего не будет.
Поэтому спеши, мой милый друг,
Спеши оставить след на этом снеге,
Не жди, когда замкнется жизни круг,
Нам головы свернув в неспешном беге.
-- О.Б., 1996, октябрь.
ВЕНЧАНИЕ
Алых роз беспробудный сон
Покрывалом тяжелым пал.
В тон с червленою темью корон
Золотится лица овал.
Густо-масляный блеск кольца,
Свечи щепчутся вдалеке...
Все с начала и до конца -
Мы с тобою - рука в руке.
Тело кинуто в сладкий страх,
Тонких рук обжигает лед
Томно-вязким толчкам в висках
Так созвучен молитвы мед...
Лик священный сокрыл оклад
Свет лампады издалека...
Наш союз нерушим и свят -
Узаконена страсть греха.
ѕ О.Б, 1996, сентябрь.
* * *
Фиалок алых вал,
Пахучих и красивых -
Девятый вал...
Огромный глукий зал,
Цепь коридоров длинных -
Я просто спал...
Оборками шурша,
В вечернем платье,
Ты вышла в сад
Как ветренна душа,
Как зыбко счастье,
Как близок ад...
На томный жаркий лоб,
Лаская брови,
Дрожа слегка,
Легла - белее молока
И жарче крови -
Твоя рука...
ѕ О.Б, 1995, март.
* * *
Сегодня, на пике ночи,
Утихла дня круговерть,
И тихо ступая очень
Ко мне заходила Смерть.
Стояла у изголовья,
Мне волосы теребя
Шептала, горя любовью:
"О, как я хочу тебя!"
И две пустоты чернели
Под белой дугой бровей
И ангелы где-то пели,
Все жалобней, все грустней...
ѕ О.Б, 1996, ноябрь.
* * *
Все. Было уж поздно. Дико,
Тяжелым гранитом плеч,
Держа на груди гвоздику,
Он должен был в лоно лечь...
Безмолвно глотая чувства,
Стояла кругом семья
И в памяти было пусто...
И "Жутко!.." - подумал я.
....
О.Б, 1997, март.
* * *
Сегодня мы должны были заняться Этим. Он должен был сделать со
мной... то, что всегда делают с такими, как я. Я не хотела покидать свое
удобное ложе, не хотела чувствовать Его торопливые, но такие чуткие и
уверенные пальцы. Мне казалось, что Это будет осквернением меня. Я боя-
лась...
Но вот пришел тот самый момент, наступления которого я так не хотела.
Вначале я почувствовала Его пальцы, которые нетерпеливо прошлись по все-
му моему телу. Потом я стала влажной, и запылала яркой, стыдливой крас-
кой. Потом Он сжал меня так сильно, что я чуть не закричала от боли, я
почувствовала, что какая-то неведомая сила поднимает меня в воздух и не-
сет, несет куда-то...
Прикосновение к листу было неожиданным и пугающим. Все мои чувства,
мысли, вся влага и краска легли на белый лист бумаги и застыли там нав-
сегда, запечатлев мои и Его переживания. Я - кисточка. Я - женщина.
Олег Булатов, 1995 год
ПРИТЧА О ЛИСТЬЯХ
На одном старом-престаром дереве, которое стояло в городском парке,
глубокой осенью осталось только два листа. Всех их собратьев давно сор-
вал ветер, и они либо пустились в долгое путешествие по городским ули-
цам, либо попали в осенние костры, либо были банально втоптаны в грязь
незадачливыми прохожими. Но наши листья были особенно крепкие, и все еще
держались рядом, на одной из самых длинных веток старого дерева. Оба они
были давно и безнадежно влюблены друг в друга, и каждый из них по многу
раз с нежностью рассматривал прожилки, переливы желтых красок и морщинки
загнутых краев на своем соседе. Но ни тот, ни другой лист никак не могли
решиться рассказать друг другу о своих чувствах, потому что им то мешали
их собратья, то слишком громко в ветвях шумел озорник-ветер, то их зас-
тавлял плакать грустный осенний дождь.
И вот, одной холодной осенней ночью, когда первый снег только-только
начал укутывать белым саваном кладбище опавших листьев, и одевать де-
ревья в привиденческие наряды, один лист (вероятно, наиболее смелый) на-
конец-то решил рассказать другому о своих чувствах. Вокруг было очень
красиво, небо было темно-темно-синего цвета, и на нем, как алмазы в сок-
ровищнице, переливались звезды, а рядом с веткой горел старый парковый
фонарь. Лист долго трепетал на ветке, стараясь приблизиться к предмету
своей любви, а потом заговорил. Он поведал другому листу, как долго и
тайно любил его, как следил за каждым его движением и ревновал к ветру,
звездам, и даже к старому глупому парковому фонарю... Второй лист с неж-
ностью слушал это признание. Ему так хотелось ответить на него такими же
сильными и красивыми словами, но он не нашел их, и сказал банально:
- Я тоже люблю тебя!
А первый лист не понял его. Ему казалось, что за простыми словами
стоят примитивные чувства, и он сказал, что не верит второму. Тот пусти-
лся в обьяснения, начал говорить еще и еще, старался сказать о своей лю-
бви все красивее и красивее, но тут налетел ветер, и сорвал оба листа с
ветки. Он разметал их в разные стороны, и они так и не смогли понять,
что такое любовь...
Олег Булатов, 1996 год
ШИЗОФРЕНИЯ
Серый дождь вел за окном свою надоедливую, слякотную жизнь. Природа
медленно умирала как тяжело больной человек, и, цепляясь грязножелтыми,
в красных язвенных пятнах, лиственными руками за ветки деревьев, медлен-
но оседала на волглую землю. Непросыхающие стены домов с грязными, неря-
шливыми швами уныло заглядывали Ей в глаза своими похотно-любопытными
окнами. Это была Осень.
Боже, почему ты разделил год на четыре части? Зачем эти переходы от
лета к зиме и обратно? Зачем нужны эти проклятые осень и весна, давящие
душу и рвущие ее на части своей чудовищной сутью, сутью змеи, меняющей
свою кожу?
В такое время Ей становится то страшно, то Ее охватывает беспричин-
ная, всесокрушающая злоба, то апатия. Но самое страшное - тоска. Жуткая,
беспричинная, глубокая и беспросветная, как ночь на кладбище. Этой тоске
нет конца, она как вампир, сосущий соки из Нее, опустошающий Ее душу.
Единственное спасение тогда - карандаш, листы белой, как больничные ха-
латы, мелованной бумаги и тушь. Все, все - и злоба, и апатия, и страх,
и, что самое лучшее, тоска, легко и просто сбрасываются туда - в пучины
белой страны, и выступают на ее поверхности черными фигурами. Тогда ста-
новится легче, правда ненадолго, но легче.
Вот оно опять. Тоскливо, тоскливо до боли, до слез в иссохших глазах,
до спазма в груди - тоскливо до смерти. Быстрее, быстрее, пока измучен-
ное тело не забьется в судорогах, к столу. К бумаге, к белому прямоу-
гольному лекарству.
Последняя мысль: как хорошо, что здесь постоянно дают новую бумагу!
* * *
Доктор посмотрел на посетителя строго и в то же время снисходительно.
- Господи, пятый рисунок! И все за десять минут! Поразительно...-
Пробормотал, посмотрев растерянными глазами на Доктора, посетитель. - И
так каждый день? неужели она не устает?
Доктор еще раз посмотрел в смотровое окошечко на двери с номером 15 и
взяв посетителя за локоток, повел его по коридору.
- Она рисует каждый день осенью и весной, во время циклов обострения
шизофрении. Естественно, она устает, но припадки, случающиеся с ней, ес-
ли она не рисует, истощают ее намного больше. Ее уже невозможно вернуть
к нормальному состоянию, к тому же болезнь продолжает прогрессировать.
Мы держим ее на нейролептиках, давая их лошадиными дозами, но это очень
мало помогает. С такой нервной нагрузкой ей остался год до слабоумия, не
больше.
- Но Доктор, вы понимаете, она гениальна! Вы должны вылечить ее. Я
сам, как вы знаете, неплохой художник, я достаточно компетентен, чтобы
сказать - ее рисунки превосходят все когда либо виденное мной! Они нас-
только мастерски выполнены, в них заложены такие великолепные идеи, что
их можно поставить в ряд с произведениями таких мастеров, как Дали, Го-
йя, Гоген...
- Дорогой мой, смею уверить вас, в нормальном состоянии она будет не
более гениальна в живописи, чем я. Она начала рисовать с первыми присту-
пами шизофрении, и закончит рисовать с последним таким приступом. Ее ге-
ниальность заключается в ее болезни, шизофрения пробудила в ней способ-
ность к живописи, и шизофрения стоит за каждым ее рисунком. Теперь они
стояли перед дверями лифта, и Доктор старательно поглядывал на часы,
всем своим видом намекая, что ему пора, но Художник никак не мог уйти.
- Выходит, ее болезнь - гениальность?
- Я бы сказал иначе: ее гениальность - болезнь. И эта болезнь скон-
центрирована в каждом ее рисунке. Она сбрасывает излишнее нервное напря-
жение на бумагу, высвобождая в рисунок свою нервную энергию, которая
иначе привела бы ее к припадку. Для нее Это - просто способ борьбы с
проявлениями болезни. Чтобы это понять, достаточно посмотреть на ее ра-
боты - они настолько наыщены шизофренией, что можно сказать: эти рисунки
- переложенный на бумагу алгоритм нервного расстройства. Да, кстати, я
думаю, вы изучали ее рисунки довольно долго?
- Да, я примерно по полчаса изучал каждый.
- Вы, вероятно, почувствовали после этого себя не в своей тарелке?
- Д-да, доктор, у меня было ощущение, как будто я стал воспринимать
иир по-другому. Минут через сорок это прошло. А что это было?
- Это был, если можно так выразиться, отзвук болезни автора в вашей
голове. Алгоритм нервного расстройства, заключенный в ее работах, нас-
только совершенен и реалистичен, что если человек рассматривает их долго
