разрушить мир".
Женщины, вам судить их...
"Это не должно повториться, - утверждали они, думая о жертве,
принесенной отважными разведчицами. - Мы не допустим больше, чтобы
извечную борьбу добра со злом вели лишь хорошие и дурные мужчины.
Женщины, вы должны принять долю ответственности на себя... Ваши
таланты должны перевесить чашу весов в схватке..."
"И всегда помните, - гласила в заключение мораль, - что даже лучшие
из мужчин, настоящие герои, порой склонны забывать про свой долг.
Женщины, ваша задача - время от времени напоминать им об этом..."
2
"28 апреля 2012 г.
Дорогая миссис Томпсон!
Благодарю Вас за письма. Они оказались для меня неоценимой поддержкой
при выздоровлении, особенно потому, что я все это время боялся, что враг
может добраться до Пайн-Вью. Узнать о том, что Вы, Эбби и Майкл в полном
порядке, было для меня важнее, чем Вы можете себе представить.
Кстати, об Эбби: скажите ей, что вчера я виделся с Майклом! Он прибыл
живым и здоровым вместе с остальными пятью добровольцами, отправленными из
Пайн-Вью нам на подмогу. Подобно многим новобранцам, он прямо-таки рвется
в бой.
Надеюсь, я не слишком его разочаровал, рассказав о собственном опыте
борьбы с холнистами. Думаю, однако, что теперь он с большим рвением
займется военной подготовкой, забыв о намерении выиграть войну голыми
руками. В конце концов, все мы хотим, чтобы Эбби и малышка Каролина еще с
ним встретились.
Я рад, что вы нашли возможность принять Марси и Хетер. Мы все перед
ними в долгу. Корваллис был для них слишком сильным потрясением, поэтому
Пайн-Вью - необходимый этап в процессе привыкания.
Скажите Эбби, что я передал ее письмо старым преподавателям, которые
только и твердят, что о возобновлении курсов. Примерно через год здесь
снова может открыться подобие университета, если, конечно, мы станем
успешно воевать.
Последнее, разумеется, далеко не гарантировано. Поворот достигнут, но
нам еще предстоит долгая-предолгая борьба со страшным врагом.
Ваш последний вопрос непрост, миссис Томпсон. Уж и не знаю, сумею ли
на него ответить. Я не удивляюсь, что и до ваших гор докатилась молва о
Жертве Разведчиц. Но учтите, что и мы здесь не совсем знакомы с
подробностями. Пока лишь могу ответить, что я хорошо знал Дэну Спорджен,
но совершенно ее не понимал. Честно говоря, не знаю, пойму ли
когда-нибудь".
Гордон сидел на скамеечке перед почтовым отделением Корваллиса.
Привалившись спиной к шершавой стене, он нежился на утреннем солнышке и
размышлял о вещах, которые никак не мог упомянуть в письме к миссис
Томпсон, для которых он и слов-то не умел подобрать.
Пока они не отвоевали деревни Чезайр и Франклин, жителям долины
Уилламетт оставалось пробавляться слухами, потому что из самовольного
зимнего рейда так и не вернулась ни одна разведчица. Однако после первых
же контратак освобожденные рабы поведали о подробностях. Мало-помалу
картина обрела целостность.
Зимой - уже через два дня после ухода Гордона из Корваллиса на юг -
из армии, составленной из фермеров и горожан, стали дезертировать женщины.
Они небольшими группками просачивались на юг и на запад, где, безоружные,
сдавались неприятелю.
Некоторых убивали на месте. Некоторых насиловали и подвергали пыткам
хохочущие психи, и слушать не желавшие их вызубренных призывов.
Большинство же, однако, было благосклонно принято холнистами с их
ненасытной охотой до женщин, на чем и зиждился расчет.
Прокравшиеся в стан врага женщины твердили, что им осточертела жизнь
фермерских жен и что они соскучились по ласкам "настоящих мужчин". Именно
такую басню последователи Натана Холна были способны проглотить - во
всяком случае, на это уповали создательницы плана.
Дальнейшее трудно даже вообразить. Ведь женщинам приходилось
притворяться, причем не вызывая подозрений, - пока не настанет "ночь
длинных ножей", когда им предстояло спасти хрупкие остатки цивилизации от
чудовищ, вознамерившихся растоптать мир.
Что-то пошло не так - что именно, не было ясно до сих пор. То ли один
из захватчиков, заподозрив неладное, подверг какую-то несчастную таким
пыткам, что у нее развязался язык, то ли одна из женщин влюбилась в своего
варвара и выложила ему все начистоту... Дэна не ошибалась, говоря, что
истории известны подобные случаи. Не исключено, что так же произошло и
здесь.
Возможно, кто-то просто не умел достаточно хорошо врать или скрывать
дрожь отвращения при виде новых повелителей...
Как бы то ни было, "ночь длинных ножей" наступила, но все пошло
кувырком. Там, куда не успел дойти приказ об отмене акции, женщины,
укравшие кухонные ножи, ровно в полночь принялись сновать по комнатам,
убивая подонков, пока их самих не одолели в борьбе. Ни одна не покорилась,
все проклинали врагов и плевали им в глаза до последних секунд жизни.
Разумеется, это был провал. Его вполне можно было предсказать
заранее. Даже если бы план удался, в могилу сошло бы слишком мало
захватчиков, чтобы это привело к ощутимым последствиям. С точки зрения
общего соотношения сил холнистов и их противников, самопожертвование
женщин не дало ровно ничего.
Итак, дерзкое предприятие закончилось трагической неудачей.
Однако весть о нем с легкостью перекочевала через линию фронта и
стала карабкаться в горы. Мужчины внимали ей, разинув рты, и недоверчиво
качали головами. Женщины, выслушав рассказ, гудели, как улей, а потом
обсуждали услышанное, разбившись на маленькие группки, - спорили,
хмурились, размышляли...
В свой черед, молва просочилась на юг; на гору Сахарная Голова она
вознеслась, уже обретя черты легенды. И вот там-то, над ревущим потоком,
где сливались рукава реки, отважные разведчицы наконец одержали победу.
"Могу сказать одно: очень надеюсь, что все это не превратится в
догму, религию. Самый страшный мой сон - о женщинах, у которых дошло в
традицию топить в колодце сыновей, проявивших признаки задиристости. Так и
вижу, как они считают своим долгом решать, кому жить, а кому умереть,
отбраковывая мальчиков, способных стать угрозой для окружающих.
Возможно, часть из нас, мужчин, слишком безумны, чтобы им было
дозволено жить. Однако такой подход, доведенный до крайности, ужасает
меня, ибо подобная идеология попросту не укладывается в голове.
Конечно, скорее всего, все уляжется само по себе. Женщины слишком
разумны, чтобы дойти до крайности. На это вся надежда.
Пора отправлять письмо. Попытаюсь написать Вам и Эбби о Кус-Бэй. Пока
же остаюсь,
Ваш Гордон".
- Курьер!
Гордон подозвал пробегающего мимо юнца в джинсах и почтальонской
кожанке. Тот старательно отсалютовал. Гордон подал ему конверт.
- Будь добр, положи это в ту кучу, которая предназначена для отправки
на восток.
- Слушаюсь, сэр! Будет исполнено, сэр!
- Не торопись. - Гордон улыбнулся. - Это личное...
Но паренька уже и след простыл. Гордон вздохнул. Былые деньки тесного
товарищества, когда он лично знал каждого в "почтовом ведомстве", остались
позади. Он слишком высоко вознесся над молодыми курьерами, и те
довольствовались его легкой усмешкой, самое большее - минутным
снисходительным разговором.
Пора...
Он встал и лишь слегка поморщился, поднимая сумки.
- Значит, вы все-таки не будете присутствовать на хоудане?
[негритянский танец]
Он обернулся. В дверях почты стоял Эрик Стивенс. Он жевал травинку и
разглядывал Гордона, сложив руки на груди.
Гордон пожал плечами.
- Лучше улизнуть. Не хочу, чтобы в мою честь закатывали праздник. Все
это - пустая трата времени.
Стивенс согласно кивнул. Его спокойная сила была для
выздоравливающего Гордона лучшим лекарством, не говоря уже о его гневном
отказе считать Гордона даже в малейшей степени ответственным за смерть
Джонни. С точки зрения Эрика, внук погиб, как подобает мужчине. Расплатой
за его смерть стало контрнаступление, и Гордон решил больше не затрагивать
эту печальную тему.
Старик загородил глаза от солнца и указал пальцем в сторону шоссе
номер 99.
- Подходят южане.
Гордон увидел колонну всадников, не спеша приближающихся к главному
лагерю.
- Глядите, как таращатся! - усмехнулся Стивенс. - Точно никогда
прежде не видели города.
Действительно, суровые бородачи из Сатерлина и Розберга, с Камаса и
из Кус-Бэй, въезжая в город, привставали в стременах, дивясь непривычному
зрелищу: ветряному двигателю и гудящим проводам, суете в мастерских, орде
чистеньких, шумных ребятишек, резвящихся в школьных дворах.
"Назвать это городом было бы преувеличением", - мысленно поправил
Гордон Эрика. Впрочем, старик прав.
Над центральной почтой хлопал на ветру звездно-полосатый флаг.
Курьеры в форме то и дело седлали лошадей и уносились на север, на восток,
на юг с битком набитыми сумками.
От Дома Циклопа доносилась вдохновенная музыка прежних времен, а
рядом громоздился воздушный шар в лесах, внутри которых сновали рабочие в
белых комбинезонах, изъяснявшиеся на непостижимом техническом жаргоне. На
воздушном шаре был изображен орел, взлетающий с погребального костра. С
другой стороны красовался герб суверенного штата Орегон.
Наконец, непосредственно на плацу новичков ждала встреча с
воинами-женщинами, добровольцами со всей долины, которым предстояло
воевать так же, как и всем остальным.
Многовато для неотесанных южан! Гордон с улыбкой наблюдал, как эти
бородачи дивятся на перемены, вспоминая недавнюю разруху. Ведь
подкрепление воображало себя спасителями изнеженного, загнивающего севера.
Ничего, домой они вернутся совсем другими людьми.
- До скорого, Гордон. - Эрик Стивенс был немногословен. В отличие от
многих других, ему хватало вкуса, чтобы понимать, что прощание должно быть
коротким. - С Богом! И возвращайтесь назад.
- Вернусь, - кивнул Гордон. - Если смогу. Бывайте, Эрик. - Он закинул
сумку на плечо и зашагал к конюшне, не оборачиваясь на суету у ступенек
почты.
Старый стадион представлял собой теперь море палаток. Лошади ржали,
мужчины маршировали. Гордон разглядел на противоположной стороне знакомую
фигуру Джорджа Паухатана, который знакомил новых офицеров со своими
старыми боевыми товарищами; перед ними стояла задача преобразовать рыхлую
армию долины Уилламетт в новую Лигу обороны Орегонского Содружества.
Седой гигант заметил спешащего мимо Гордона и поймал его взгляд.
Гордон кивнул ему, прощаясь без слов.
В конце концов он одержал победу, стащив Паухатана с его горы, хотя
мысль о цене этой победы будет сопровождать обоих до самой смерти.
Паухатан слабо улыбнулся в ответ. Теперь оба знали, как полагается
поступать мужчине со взваленным на плечи грузом - тащить, и точка.
Возможно, еще наступит день, когда они усядутся рядышком в мирном
жилище горца под детскими рисунками, пестреющими на стенах, и станут
судачить о разведении лошадей и хитром искусстве пивовара. Но срок для
этого наступит только тогда, когда их отпустят Большие Дела. До тех пор ни
один, ни другой не рассчитывали перевести дыхание. Паухатана ждала война.
У Гордона были совсем другие заботы.
Он притронулся к козырьку своей фуражки и ускорил шаг. Вчера он
удивил всех, заявив об уходе из Совета обороны.
- Я должен выполнять свой долг перед всей страной, а не перед одним
ее уголком, - объяснил он, укрепляя надежду в сердцах слушателей. -
