степенные, хорошо одетые люди, судя по всему, преуспевающие купцы и Анна
Оттерер с сестрой. Рядом с собой фрау Цингли поставила няню с ребенком.
Все - и стороны и свидетели - стояли. Судья Доллингер имел обыкновение
говорить, что слушание дела проходит быстрее, когда все на ногах. Возможно,
однако, он заставлял их стоять, чтобы прятаться за ними от публики, так что
его можно было увидеть, лишь поднявшись на цыпочки и вытянув шею.
Не успели еще приступить к делу, как произошло легкое замешательство.
Когда Анна увидела ребенка, она вскрикнула и выбежала вперед, а он потянулся
к ней, забился на руках у няни и заорал благим матом. Судья велел вынести
его из зала.
Затем он вызвал фрау Цингли.
Шелестя юбками, она вышла вперед и начала рассказывать, поминутно
прикладывая платок к глазам, как королевские солдаты отняли у нее ребенка.
Той же ночью ее бывшая служанка явилась в дом к ее отцу и, рассчитывая,
очевидно, что ей заплатят, сообщила, будто ребенок еще в доме. Однако
посланная в кожемятню кухарка не нашла ребенка: надо думать, что эта особа
(тут фрау Цингли указала на Анну) завладела им, чтобы потом вымогать у них
деньги. Иона, конечно, рано или поздно занялась бы этим, если бы у нее не
отобрали ребенка.
Судья Доллингер вызвал обоих родственников умершего и спросил,
справлялись ли они в свое время о Цингли ли и что сообщила им его жена. Оба
показали, что фрау Цингли уведомила их, что муж ее убит, а ребенок в
надежных руках у ее доверенной служанки.
Они говорили о фрау Цингли с большой неприязнью, что, впрочем, было
неудивительно: проиграй она дело, имущество покойного должно было перейти к
ним.
Выслушав свидетелей, судья снова обратился к вдове и пожелал узнать, не
потеряла ли она голову тогда, при появлении солдат, и не бросила ли ребенка
на произвол судьбы.
Фрау Цингли изумленно вскинула на него свои блекло-голубые глаза и
сказала обиженно, что нет, она не бросила ребенка на произвол судьбы.
Судья Доллингер сердито крякнул, а затем поинтересовался, считает ли
она, что ни одна мать не способна бросить своего ребенка на произвол судьбы.
Да, она так считает, сказала фрау Цингли твердо. Не считает ли она в таком
случае, продолжал судья, что мать, которая это все же сделает, заслуживает,
чтобы ее отстегали по заднице, независимо от того, сколько придется задрать
юбок. Фрау Цингли ничего не ответила, и судья вызвал бывшую служанку Анну.
Она быстро вышла вперед и тихим голосом повторила все, что уже
показывала на предварительном следствии. При этом она все время
прислушивалась к чему-то и то и дело поглядывала на большую дверь, в которую
унесли ребенка, словно боялась, что он еще кричит.
Она рассказала суду, что хотя и приходила той ночью к дяде фрау Цингли,
но потом вернулась в кожемятню из страха перед королевскими солдатами, а
также потому, что тревожилась о своем внебрачном ребенке, который
воспитывался у добрых людей в соседнем местечке Лехгаузене.
Тут старый Доллингер бесцеремонно прервал ее; он очень рад слышать,
прорычал он, что хотя бы одно существо в городе чувствовало в тот день нечто
вроде страха; ибо не боится лишь тот, кто окончательно потерял рассудок.
Конечно, нехорошо со стороны свидетельницы, что она позаботилась только о
своем ребенке, но, с другой стороны, как говорится, родная кровь не водица,
и плоха та мать, которая не украдет для своего дитяти: однако красть строго
запрещено законом, ибо как ни верти, а собственность есть собственность, и
кто вор, тот и обманщик, а обманывать тоже запрещено законом. А затем он
пустился в одно из своих мудрых и забористых рассуждений, порицая
бесстыдство людей, которые позволяют, себе водить судью
за нос, и, после небольшого отступления насчет крестьян, которые
разбавляют молоко ни в чем не повинных коров, и городского магистрата,
который взимает на рынке слишком большой налог с крестьян, что уж и вовсе не
имело отношения к процессу, он довел до общего сведения, что допрос
свидетелей окончен, а суду по-прежнему ничего не ясно.
Затем он выдержал большую паузу, проявляя все признаки нерешительности
и оглядываясь по сторонам, словно в надежде, что кто-нибудь скажет ему, как
довести дело до конца.
Люди ошеломленно переглядывались, некоторые вытягивали шею, чтобы
взглянуть на растерявшегося судью. Но в зале было очень тихо, и только с
улицы доносился шум толпы.
Наконец судья со вздохом начал снова.
- Так мы и не установили, кто настоящая мать.
Поистине, жаль мальчишку. Как часто приходится слышать, что иной отец
прячется в кусты и не хочет быть папашей, негодяй этакий, а тут сразу
объявились две матери. Суд слушал их больше, чем они заслуживают, а именно
добрых пять минут каждую, и суд пришел к заключению, что обе врут как по
писаному. Однако, как уже сказано, не мешает подумать о ребенке, который
должен иметь мать. А посему, не довольствуясь пустой болтовней, надо твердо
установить, кто настоящая мать ребенка.
И он сердито позвал судебного пристава и велел принести кусок мела.
Судебный пристав пошел и принес кусок мела.
- Нарисуй мелом на полу круг, в котором могут стать трое,- велел судья.
Судебный пристав стал на- колени и начертил мелом такой круг.
- А теперь принеси ребенка,-приказал судья.
Ребенка внесли в зал. Он снова заплакал и стал тянуться к Анне. Старый
Доллингер, не обращая внимания на рев, продолжал свою речь, лишь несколько
повысив голос.
- О подобном испытания,- сказал он,- я прочитал в одной старой книге, и
оно как раз подходит. В основе его лежит мысль, что настоящая мать узнается
по ее любви к ребенку. Значит, надо подвергнуть испытанию силу этой любви.
Судебный пристав, поставь ребенка в начертанный круг.
Судебный пристав взял орущего ребенка из рук няни и поставил в круг.
Обращаясь к фрау Цингли к Анне, судья продолжал:
- Станьте и вы туда же и возьмите каждая мальчишку за руку, а когда я
скажу "пора", постарайтесь вырвать его за руку из круга. Та, что больше
любит, будет тянуть с большей силой и перетянет ребенка к себе.
В зале началось волнение. Зрители становились на цыпочки, задние ругали
передних. Как только обе женщины вошли в круг и каждая взяла ребенка за
руку, водворилась мертвая тишина.
Ребенок тоже умолк, как будто чувствовал, что решается его судьба. Его
заплаканное личико было все время обращено к Анне. Судья скомандовал:
"Пора!"
Одним сильным движением фрау Цингли вырвала малыша из мелового круга.
Растерянно и словно глазам своим не веря, смотрела Анна ему вслед. Боясь,
как бы не сделать ребенку больно, когда его станут тянуть в разные стороны,
она тотчас же выпустила ручку.
Старый Доллингер поднялся.
- Итак, теперь мы знаем,- объявил он,-кто настоящая мать. Заберите
ребенка у этой бесстыжей. Она с легким сердцем разорвала бы его пополам.
И он кивнул Анне и, быстро выйдя из зала, отправился завтракать.
И потом еще не одну неделю окрестные крестьяне - а это был все народ не
промах - рассказывали друг другу, что судья, присудив ребенка женщине из
Меринга, подмигнул залу.
-==Бертольд Брехт. Опыт==-
Перевод: Э.Львова.
Конец официальной карьеры великого Фрэнсиса Бэкона напоминает
назидательную иллюстрацию к лживому изречению: "Злом добра не наживешь".
Верховный судья государства, он был уличен во взяточничестве и заключен
в тюрьму. Годы его лорд-канцлерства, ознаменованные казнями, раздачей
пагубных монополий, противозаконными арестами, вынесением лицеприятных
приговоров, относятся к самым темным и позорным страницам английской
истории. Когда же он был изобличен в этих злодеяниях и во всем сознался, его
всемирная известность гуманиста и философа способствовала тому, что молва об
этом распространилась далеко за пределы государства.
Немощным стариком вернулся Бэкон из тюрьмы в свое имение. Здоровье его
было расшатано постоянным напряжением, в котором он жил, вечно занятый
интригами против других и страдая от интриг, которые вели противного эти
другие... Но едва приехав домой, он всецело погрузился в изучение
естественных наук. Восторжествовать над людьми ему не удалось. И теперь он
посвятил оставшиеся силы исследованию того, как человечество может наилучшим
образом восторжествовать над природой.
Его занятия, обычно посвященные предметам насущно полезным, снова и
Снова уводили его из кабинета в поля, сады и конюшни имения. Часами
беседовал он с садовником о том, как облагородить фруктовые деревья, или
давал указания служанкам, как измерять удой каждой коровы. Как-то раз он
обратил внимание на мальчика, состоявшего при конюшне. Занемогла дорогая
лошадь, паренек дважды в день являлся к философу с докладом о ее здоровье.
Его рвение и наблюдательность приводили старика в восторг.
Однажды вечером, заглянув в конюшню, он увидел подле мальчика старую
женщину и услышал, как она говорила:
- Он плохой человек, не верь ему. Хоть он и важный барин и денег у
.него куры не клюют, а все-таки он плохой человек. Он дает тебе работу и
хлеб, делай свое дело добросовестно; но помни: человек он нехороший.
Философ не слышал ответа, он быстро повернулся и ушел. Но на следующее
утро он не обнаружил в мальчике никакой перемены.
Когда лошадь поправилась, он стал брать его особой на прогулку и
доверял ему небольшие поручения. Постепенно он все больше привыкал обсуждать
с ним свои опыты. При этом отнюдь не выбирал слов, которые, как думают
взрослые, доступны пониманию ребенка, а говорил с ним, словно с образованным
человеком. Всю жизнь Бэкон общался с величайшими умами, но его редко
понимали; н не потому. Что он говорил неясно, а потому, что говорил слишком
ясно. И теперь он не старался снизойти до понимания ребенка и только
терпеливо поправлял его, когда тот, в свою очередь, пытался употреблять
слова, ему чуждые. Мальчик должен был упражняться в описании предметов,
какие он видел, и опытов, в которых он принимал участие. Философ разъяснял
ему, как много есть всяких слов и сколько их нужно для описания свойств
предмета, чтобы его можно было, хотя бы отчасти, узнать, а главное, понять,
как с ним обращаться. Были и такие слова, к которым прибегать не стоило,
потому что они по существу ничего не означали. Это слова вроде "хороший",
"дурной", "красивый" и так далее.
Мальчик скоро усвоил, что нет смысла называть жука "уродливым" и даже
сказать о нем "быстрый" тоже недостаточно. Нужно еще установить, как быстро
жук передвигается по сравнению с другими подобными тварями и какие это ему
дает преимущества. Нужно было, посадив жука на наклонную плоскость, а потом
на горизонтальную и производя шум, заставить его побежать или положить перед
ним кусочки приманки, чтобы он устремился за ними. Стоило заняться жуком
подольше, и он терял свою уродливость. Однажды мальчику пришлось описать
кусок хлеба - он держал его в руке при встрече с философом.
- Вот где ты спокойно можешь употребить слово "хороший",- сказал
старик.- Хлеб сотворен человеком для еды и, следовательно, может быть для
него хорош или плох. Другое дело-более сложные вещи, созданные природой не
на потребу человека, о назначении которых ему трудно судить,- тут было бы
глупо довольствоваться подобными словами.
Мальчик вспомнил суждение своей бабушки о милорде.
Он быстро все схватывал, потому что схватывать приходилось всегда то,
что было вполне ощутимо, что можно было схватить рукой. Лошадь выздоровела
благодаря примененным средствам, а дерево из-за примененных средств погибло.
