вольтерьянцы и масоны прибегают к своему излюбленному приему политической
борьбы - к клевете. В ход пускаются сплетни о том, что Пушкин купил
расположение Николая I ценой пресмыкательства, подхалимства и шпионажа.
Когда Пушкин написал "Стансы" А. Ф. Воейков сочинил на него
следующую эпиграмму:
Я прежде вольность проповедал,
Царей с народом звал на суд,
Но только царских щей отведал,
И стал придворный лизоблюд.
В одном из своих писем П. Вяземскому Пушкин сообщает: "Алексей
Полторацкий сболтнул в Твери, что я шпион, получаю за то 2500 в месяц,
(которые были бы очень мне пригодились благодаря крепсу) и ко мне уже
являются троюродные братцы за местами и милостями царскими".
На распущенные клеветнические слухи Пушкин ответил замечательным
стихотворением "Друзьям". Вот оно:
Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, НАДЕЖДАМИ, трудами.
О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит,
Текла в изгнаньи жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Подал - и с вами я друзья.
Во мне почтил он вдохновенье.
Освободил он мысль мою,
И я ль, в сердечном умиленьи,
Ему хвалу не воспою?
Я льстец? Нет, братья, льстец лукав:
Он горе на царя накличет,
Он из его державных прав
Одну лишь милость ограничит.
Он скажет: "Презирай народ,
Гнети природы голос нежный!"
Он скажет: "Просвещенья плод -
Страстей и воли дух мятежный!"
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.
Начинаются преследования со стороны полиции, продолжавшиеся до
самого убийства Пушкина. Историки и пушкинисты из числа членов Ордена Р. И.
всегда изображают дело так, что преследования исходили будто бьют Николая
I.
Эту масонскую версию надо отвергнуть, как противоречащую фактам.
Отношения между Николаем I и Пушкиным, не дают нам никаких оснований
заподозрить Николая Первого в том, чтобы у него было желание преследовать
гениального поэта и желать его гибели. В предисловии к работе С. Франка
"Пушкин, как политический мыслитель". П. Струве верно пишет, что: "Между
великим поэтом и царем было огромное расстояние в смысле образованности
культуры вообще: Пушкин именно в эту эпоху был уже человеком большой,
самостоятельно приобретенной культуры, чем Николай I никогда не был. С
другой стороны, как человек огромной действенной воли, Николай I
превосходил Пушкина в других отношениях: ему присуща была необычайная
самодисциплина и глубочайшее чувство долга. Свои обязанности и задачи
Монарха он не только понимал, но и переживал. КАК ПОДЛИННОЕ СЛУЖЕНИЕ. Во
многом Николай I и Пушкин, как конкретные и эмпирические индивидуальности,
друг друга не могли понять и не понимали. Но в то же время они друг друга,
как люди, по всем ДОСТОВЕРНЫМ ПРИЗНАКАМ И СВИДЕТЕЛЬСТВАМ, любили и еще
более ценили. Для этого было много оснований. Николай I непосредственно
ощущал величие пушкинского гения. Не надо забывать, что Николай I по
собственному, СОЗНАТЕЛЬНОМУ РЕШЕНИЮ, приобщил на равных правах с другими
образованными русскими людьми политически подозрительного, поднадзорного и
в силу этого поставленного его предшественником в исключительно
неблагоприятные условия Пушкина к русской культурной жизни и даже, как
казалось самому Государю, поставил в ней поэта в исключительно
привилегированное положение. Тягостные стороны этой привилегированности
были весьма ощутимы для Пушкина, но для Государя прямо непонятны. Что поэта
бесили нравы и приемы полиции, считавшей своим правом и своей обязанностью
во все вторгаться, было более чем естественно - этими вещами не меньше
страстного и подчас несдержанного в личных и общественных отношениях
Пушкина, возмущался кроткий и тихий Жуковский. Но от этого возмущения до
отрицательной оценки фигуры самого Николая I было весьма далеко. Поэт
хорошо знал, что Николай I был - со своей точки зрения самодержавного, т.е.
неограниченного, монарха, - до мозга костей проникнут сознанием не только
ПРАВА и силы патриархальной монархической власти, но и ее ОБЯЗАННОСТЕЙ".
"Для Пушкина Николай I был настоящий властелин, каким он себя показал в
1831 году на Сенной площади, заставив силой своего слова взбунтовавшийся по
случаю холеры народ пасть перед собой на колени. (См. письмо Пушкина к
Осиповой от 29 июня 1831 г.). Для автора знаменитых "Стансов" Николай I был
Царь "суровый и могучий". (19 октября 1836 г.). И свое отношение к Пушкину
Николай I также рассматривал под этим углом зрения".
IV
Хорошее отношение к Николаю I Пушкин сохранил на протяжении всей
своей жизни. Вернувшемуся после коронации в Петербурге Николаю I Бенкендорф
писал: "Пушкин, автор, в Москве и всюду говорит о Вашем Величестве с
благодарностью и величайшей преданностью". Через несколько месяцев
Бенкендорф снова пишет: "После свидания со мною Пушкин в Английском клубе с
восторгом говорил о В. В. и побудил лиц обедавших с ним, пить за В. В." В
октябре 1827 года, фон Кок, чиновник III отделения сообщает: "Поэт Пушкин
ведет себя отменно хорошо в политическом отношении. Он непритворно любит
Государя".
"Вы говорите мне об успехе "Бориса Годунова", - пишет Пушкин Е. М.
Хитрово в феврале 1831 г. - по правде я не могу этому верить. Успех
совершенно не входил в мои расчеты, когда я писал его. Это было в 1825 году
- и потребовалась смерть Александра, и неожиданное благоволение ко мне
нынешнего Императора, ЕГО ШИРОКИЙ И СВОБОДНЫЙ ВЗГЛЯД НА ВЕЩИ, чтобы моя
трагедия могла выйти в свет".
"Из газет я узнал новое назначение Гнедича, - пишет Пушкин в феврале
1831 г. - Оно делает честь Государю, которого ИСКРЕННЕ ЛЮБЛЮ и за которого
всегда радуюсь, когда он поступает прямо по-царски". В том же году он
сообщает П. В. Нащокину: "Нынче осенью займусь литературой, а зимой зароюсь
в архивы, куда вход дозволен мне царем. Царь со мною очень милостив и
любезен. Того и гляди, попаду во временщики, и Зубков с Павловым явятся ко
мне с распростертыми объятиями" И, некоторое время спустя, пишет снова ему:
"Царь (между нами) взял меня на службу, т.е. дал жалование и позволил
рыться в архивах для составления истории Петра I. Дай Бог здравия Царю". В
1832 г. поэт получил, как личный подарок Николая I "Полное Собрание Законов
Российской Империи".
28 февраля 1834 году Пушкин записывает в дневник: "Государь позволил
мне печатать Пугачева; мне возвращена рукопись с Его замечаниями (очень
дельными)... 6 марта имеется запись ..."Царь дал мне взаймы 20.000, на
напечатание Пугачева. Спасибо".
Пушкин, не любивший Александра I, не только уважал, но и любил Имп.
Николая I. Рассердившись раз на Царя (из-за прошения об отставке) Пушкин
пишет жене "долго на него сердиться не умею". 24 апреля 1834 г. он пишет ей
же: "Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз, и пожурил за
меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в
камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю: добра
от добра не ищут". И ей же 16 июня 1834 года: "на ТОГО я перестал
сердиться, потому, что не Он виноват в свинстве, его окружающих..."
Струве совершенно верно пишет, что "можно было бы привести еще
длинный ряд случаев не только покровительственного, но и прямо любовного
внимания Николая I к Пушкину". "Словом все факты говорят о том
взаимоотношении этих двух больших людей, наложивших каждый свою печать на
целую эпоху, которое я изобразил выше. Вокруг этого взаимоотношения - под
диктовку политической тенденции и неискоренимой страсти к злоречивым
измышлениям - сплелось целое кружево глупых вымыслов, низких
заподозреваний, мерзких домыслов и гнусных клевет. Строй политических идей
даже зрелого Пушкина был во многом не похож на политическое мировоззрение
Николая I, но тем значительнее выступает непререкаемая взаимная личная
связь между ними, основанная одинаково и на их человеческих чувствах, и на
их государственном смысле. Они оба любили Россию и ценили ее исторический
образ".
Николай Первый ценил ум и талант Пушкина, доброжелательно относился
к нему как к крупному, своеобразному человеку, снисходительно смотрел на
противоречащие придворному этикету выходки Пушкина, не раз защищал его от
разного рода неприятностей, материально помогал ему. Вот несколько фактов
подтверждающих это. После разговора с Пушкиным в Чудовом монастыре Николай
I, - как сообщает П. И. Бартенев, - "подозвал к себе Блудова и сказал ему:
"Знаешь, что нынче говорил с умнейшим человеком в России?"
На вопросительное недоумение Блудова, Николай Павлович назвал
Пушкина". (П. И. Бартенев. Русский Архив. 1865 г.).
Когда против Пушкина масонскими кругами, злыми за измену Пушкина
масонским "идеалам", было поднято обвинение в том, что он является автором
порнографической "Гаврилиады" Николай I приказал передать Пушкину
следующее:
"...Зная лично Пушкина, я его слову верю. Но желаю, чтобы он помог
правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина
выпуская оную под его именем". После отправления Пушкиным Николаю I письма,
содержание которого осталось тайной даже для членов Следственной Комиссии,
Пушкин, по распоряжению Николая I к допросам по делу об авторе "Гаврилиады"
больше не привлекался.
На полях письма Пушкина Николаю I о подлых намеках редактора
"Северной Пчелы" Булгарина о его негритянском происхождении Николай I
написал, что намеки Булгарина не что иное, как "низкие подлые оскорбления",
которые "обесчещивают не того, к кому относятся, а того, кто их написал".
Эта резолюция была сообщена Пушкину и доставила ему большое моральное
удовлетворение. Прочитав в "Северной Пчеле" клеветническую статью по адресу
Пушкина Николай I в тот же день написал Бенкендорфу: "Я забыл Вам сказать,
любезный Друг, что в сегодняшнем нумере "Пчелы" находится опять
несправедливейшая и пошлейшая статья направленная против Пушкина; поэтому
предлагаю Вам призвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какие бы
то ни было критики на литературные произведения и ЕСЛИ ВОЗМОЖНО, ЗАПРЕТИТЬ
ЖУРНАЛ".
Сравните это письмо Самодержца к начальнику; тайной полиции и
подумайте о том, как поступили бы в подобном случае большевистские
властители - законные наследники Ордена Р. И. и вам станет ясно насколько
демократичен был образ мыслей Николая I. Он не приказывает запретить не
нравящийся ему орган печати, а просит только начальника тайной полиции
запретить его выход, если это возможно сделать согласно существующих
законов о печати.
Бенкендорф, как и всегда встал, конечно, не на сторону Пушкина и
Николая I, а на сторону Булгарина. Он убедил Николая I, что нельзя
запретить издавать "Северную Пчелу" и что ему нельзя запретить писать в ней
