Сначала все было как я и ожидал. Там стояло такое старое здание с колоннами и красивым орнаментом, над входом у него были высечены какие-то длинные изречения - кажется, по-гречески или но-латыни,- а двери охраняли стражи в форме, и я порадовался, что сообразил заказать себе на сегодня новый костюм. Внутри была огромная лестница из тех, что раздваиваются и описывают два больших круга в противоположных направлениях, а потом снова сходятся наверху. И везде сплошной мрамор, и начищенная до блеска латунь, и внушительные панели из красного дерева, где никогда не заведутся древесные черви.
Сама комната была невелика, но тут размеры уже роли не играли. Главное, что у тебя создавался нужный настрой - обстановка была официальная, но не слишком обескураживающая. И в чем-то даже уютная: несмотря на то что тут делались серьезные дела, бархатные занавески выглядели довольно потрепанными. За столом сидел очень приятный пожилой джентльмен. Немножко похожий на моего отца - нет, пожалуй, скорее на дядюшку. Взгляд дружелюбный, смотрит прямо в лицо; такого, сразу видно, не надуешь. Он сообщил, что прочел все мои бумаги. Здесь же, у его локтя, они и лежали - история моей жизни, все, что я сказал и сделал, передумал и перечувствовал, вся эта сумасшедшая мешанина, и хорошее, и плохое. Представляете себе, какая набралась кипа? Я не знал, можно ли мне к нему обращаться, но рискнул. Сказал, ну и лихо же вы читаете. Он ответил, что у него большая практика, и мы с ним малость посмеялись. Потом он взглянул на часы - нет-нет, очень вежливо - и спросил, желаю ли я услышать приговор. Я невольно расправил плечи и сжал кулаки, опустив руки по швам. Потом кивнул и сказал: "Да, сэр", слегка нервничая, сами понимаете.
Он сказал, что у меня все в порядке. Нет, я не шучу, так прямо и сказал: "У вас все в порядке". Я думал, он еще что-нибудь добавит, но он опустил глаза, и я увидел, как его рука потянулась к верхнему документу из другой стопки. Потом он опять глянул на меня, чуть улыбнулся и сказал: "Нет, правда в порядке". Я снова кивнул, и на сей раз он уже окончательно вернулся к своей работе, так что мне больше ничего не оставалось, кроме как уйти. Когда мы вышли оттуда, я признался Бригитте, что немного разочарован, и она сказала, что так говорят почти все, но пусть я не беру этого в голову, и я не стал.
Примерно тогда же я начал встречаться со знаменитыми людьми. Сперва мне мешала робость, и я выбирал только кинозвезд и любимых спортсменов. Встречался, например, со Стивом Маккуином и Джуди Гарланд; с Джоном Уэйном, Морин О'Салливан, Хамфри Богартом. Джином Тирни (мне всегда страшно нравился Джин Тирни) и Бингом Кросби. Встречался с Дунканом Эдвардсом и остальными игроками "Манчестер юнайтед", попавшими в мюнхенскую авиакатастрофу. И еще с несколькими ребятами из "Лестер-Сити", которых помнил по старым матчам,- вам их имена, наверное, ничего не скажут.
Спустя некоторое время я понял, что могу встретиться с кем угодно. Я встретился с Джоном Ф. Кеннеди и Чарли Чаплином, с Мэрилин Монро, президентом Эйзенхауэром, папой Иоанном XXIII, Уинстоном Черчиллем, Роммелем, Сталиным, Мао Цзэдуном, Рузвельтом, генералом де Голлем, Линдбергом, Шекспиром, Бадди Холли, Пэтси Клайн, Карлом Марксом, Джоном Ленноном и королевой Викторией. Почти все они были очень милы держались, знаете ли, очень естественно и совсем не важничали. Вели себя как обычные люди. Я спросил, нельзя ли устроить встречу с Иисусом Христом, но мне сказали, что тут может выйти заминка, и я не настаивал. Я встречался и с Ноем - правда, нам слегка помешал языковой барьер, да это и неудивительно. На некоторых людей я хотел только взглянуть. Гитлер, к примеру,- такому, как он. я бы руки не подал, но мне просто дали возможность спрятаться за кустами, когда он проходил мимо в этой своей мерзкой форме, самый что ни на есть живехонький.
Догадываетесь, что случилось потом? Меня начали заедать тревоги. Причем по абсолютно пустячным поводам. Стало, например, беспокоить собственное здоровье. Ну разве не бред? Может, тут была какая-то связь с тем, что Бригитта сказала мне насчет своего слабого сердца, но я вдруг вообразил, будто со мной что-то неладно. Поверите ли? Меня стали донимать всякие дурацкие предчувствия и мысли о том, что я не так питаюсь; я приобрел тренажер для гребли и велосипед, начал делать упражнения с гантелями; отказался от соли и сахара, от животных жиров и пирожных с кремом; даже сократил свою ежедневную порцию "Фифти-фифти" до какой-нибудь половины коробки. На меня накатывали приступы волнения касательно целости моих волос, езды по супермаркету (так ли уж безопасны эти тележки?), моих половых функций и моего счета в банке. Почему меня тревожил мой счет в банке, ведь я этого банка и в глаза не видел? Я боялся, что моя карточка в магазине вдруг не сработает, мучился размышлениями о предоставленном мне огромном кредите. Чем я его заслужил?
Конечно, большую часть времени я чувствовал себя прекрасно, развлекался шоппингом, гольфом, сексом и встречами со знаменитыми людьми. Но иногда думал: а ну как мне нельзя гонять мяч по этим 18 лункам? А ну как на самом деле я не могу себе позволить свое "Фифти-фифти"? Наконец я поделился этими мыслями с Бригиттой. По ее мнению, меня пора было передавать в другие руки. Она свое дело сделала, объяснила Бригитта. Мне стало грустно, и я спросил, что ей купить в знак благодарности. Она сказала, у нее есть все что нужно. Я попробовал написать стихи, потому что "Бригитта" рифмуется с "разбито", но кроме этого мне удалось придумать только "закрыто" и "иди ты", и я отказался от своего намерения; да и вообще, решил я, стихи ей уже наверняка дарили и до меня.
Теперь я перешел под опеку Маргарет. На вид она была серьезней Бригитты, в строгом костюме и прическа волосок к волоску - так выглядят финалистки конкурса "Деловая женщина года". Я ее слегка испугался - мне было трудно представить себе, как можно обратиться к ней с предложением лечь в постель, которое я когда-то сделал Бригитте,- и ждал, что она вот-вот выразит свое неодобрение по поводу того, как я живу. Но ничего подобного, конечно, от нее не услышал. Нет, она только сказала, что я, видимо, уже достаточно здесь освоился, а если мне понадобится что-нибудь большее, чем практическая помощь, то я могу рассчитывать на нее.
- Можно вас спросить,- сказал я ей сразу после нашего знакомства я, наверно, зря волнуюсь насчет своего здоровья?
- Это совершенно излишне.
- И насчет денег тоже зря?
- Это совершенно излишне, - повторила она.
В ее тоне я почувствовал намек на то, что можно было бы найти и более серьезные причины для волнений, стоит только как следует поискать; но пока решил с этим не торопиться. Времени у меня впереди хватало. В чем, в чем, а во времени здесь никогда недостатка не будет.
Ну вот; честно признаться, я отнюдь не семи пядей во лбу и в своей прежней жизни больше любил просто делать то, что надо было сделать, или то, что мне хотелось сделать, а не ломать голову понапрасну. Это ж нормально, правда? Но если времени у человека навалом, он обязательно до чего-нибудь да додумается и начнет задавать себе вопросы посерьезнее. Например, кто здесь настоящие хозяева и почему я их ни разу не видел? На их месте я бы устроил какие-нибудь вступительные экзамены или хотя бы иногда выносил нам оценки; но кроме одного прямо скажем, не слишком впечатляющего - визита в суд, когда тот старый чудак сообщил мне, что со мной все в порядке, никаких хлопот по этой части у меня не было. Гоняй себе мячик целые дни напролет. Что же, я должен принимать это как само собой разумеющееся? Стало быть, им от меня ничего не нужно?
И потом, эта история с Гитлером. Я сидел за кустами, а он прошагал мимо, приземистый человечек в этой своей мерзкой форме и с фальшивой улыбкой на лице. Прекрасно, я его видел и удовлетворил свое любопытство, но скажите на милость, спрашивал я себя, а что он-то здесь делает? Тоже заказывает завтраки, как и все прочие? Я уже убедился, что ему разрешили носить свою одежду. Стало быть, он может и в гольф играть, и сексом заниматься, когда пожелает? Не слишком ли?
А еще мне до сих пор не давали покоя мои тревоги насчет здоровья, денег и езды на тележке по супермаркету. Конкретные вещи меня больше не волновали, меня волновал сам факт, что я волнуюсь. В чем тут причина? Может быть, это не просто легкие неурядицы, связанные с привыканием, как предположила Бригитта? Мне кажется, что поводом, который наконец побудил меня обратиться к Маргарет за разъяснениями, был гольф. После всех этих долгих месяцев, а то и лет, что я провел на великолепном здешнем поле, изучая его маленькие хитрости и подначки (сколько раз мой мяч улетал в воду на коротком одиннадцатом перегоне!), уже не могло остаться никаких сомнений: я освоил эту игру в совершенстве. Однажды я прямо так и сказал Северьяно, моему бессменному мальчику: "Я освоил эту игру в совершенстве". Он согласился, и только потом, между обедом и сексом, я вдруг начал вдумываться в свои слова. Моим первым результатом было 67 ударов; затем я стал заканчивать партии все быстрее и быстрее. Еще недавно я стабильно делал не более 59 ударов, а теперь, под безоблачным небом, уверенно шел к 50. Моя техника гона абсолютно изменилась, драйвером я без труда посылал мяч на 350 ярдов, а паттером клал его точно в лунку - он падал туда, словно притянутый магнитом. Я предвкушал, как доведу счет до сорока, потом - вот он, ключевой психологический момент - возьму барьер на отметке 36, то есть в среднем по два удара на лунку, затем пойду вниз к 20. Я освоил игру в совершенстве, подумал я и повторил про себя последние слова: в совершенстве. На самом деле, пока-то я его еще не достиг, но предел моим успехам поставлен. В один прекрасный день я закончу партию за 18 ударов, угощу Северьяно выпивкой, отмечу свое достижение осетром с чипсами, а потом сексом - но что дальше? Разве кто-нибудь, пусть даже здесь, способен закончить партию в гольф за 17 ударов?
В отличие от Бригитты, Маргарет не являлась на вызов, если подергать шнурок с кисточкой; о встрече надо было договариваться по видеофону.
- Меня беспокоит гольф,- начал я.
- Вообще-то это не моя специальность.
- Неважно. Понимаете, когда я сюда попал, я заканчивал партию за шестьдесят семь ударов. А сейчас уже приближаюсь к пятидесяти.
- Ив чем же тут проблема?
- Чем дальше, тем лучше я играю.
- Поздравляю вас.
- И когда-нибудь я наконец пройду все поле за восемнадцать ударов.
- Вы чрезвычайно самоуверенны.- В ее словах мне послышалась издевка.
- Но что мне делать потом? Она помедлила.
- Может быть, стараться заканчивать за восемнадцать ударов каждую следующую партию?
- Это не годится.
- Почему?
- Не годится, и все.
- Но наверняка ведь есть много других полей...
- Это дела не меняет,- прервал ее я; боюсь, что мои слова прозвучали грубовато.
- Но вы можете заняться каким-нибудь другим спортом, правда? А потом, когда надоест тот, вернуться к гольфу.
- Но это дела не меняет. Когда я закончу партию за восемнадцать ударов, гольф исчерпает себя.
- Есть масса других видов спорта.
- Они тоже себя исчерпают.
- Что вы каждое утро едите на завтрак? - По тому, как она кивнула после моего ответа, я понял, что она и раньше все это знала.- Вот видите. Каждое утро одно и то же. Завтрак-то ведь вам не надоедает.
- Нет.
- Ну и относитесь к гольфу так же, как к завтраку. Может быть, вам никогда не надоест проходить все поле за восемнадцать ударов.
- Может быть,- с сомнением сказал я.- Сдается мне, вы ни разу не играли в гольф. А потом, есть еще и другое.
- Что именно?
- Насчет усталости. Здесь никогда нс устаешь.
- Вас это огорчает?
- Не знаю.
Усталость мы вам организуем.
- Оно конечно,- ответил я. - Только я уверен, что это будет какая-нибудь приятная усталость. Ничего общего с той жуткой усталостью, от которой помереть хочется.
