этаже), но ничем не мог ему помочь.
"Тебе дана жизнь, - думал монах, слушая астролога, - разве я могу
дать тебе больше?" Эти мысли лились и потоком очищали астролога, и он ушел
из государства, а Падишах остался без придворного кудесника.
Томас поднялся, сложил руки, и, потерев кисти рук друг о друга,
положил еще горячие руки на холодный камень - по второму этажу здания шел
балкон, и его холодные каменные перила хранили в себе топот множества ног,
выкрики, приглушенные голоса и магические мысли. Томас привез этот
монастырь в разобранном виде из дальних стран и устроил напротив дома
монарха, когда они еще были друзьями.
С тех пор прошло много лет. Томас высох, и взгляд его изменился - в
нем не было той горячности юности, которая притягивает нас, но так же
спокойно может оттолкнуть или отпустить; а появился блеск магнита -
холодного магнита, который тянет тебя, где бы ты ни была.
Я долго не могла понять, почему я любила этого человека. Иногда мне
казалось, что люди рождаются уже женатыми или замужними, и у них есть
только один человек, за которого они могут пойти замуж или жениться. Он не
был суперменом. Я видела многих мужчин - они были сильны, красивы, многие
- умны, но ни с одним из них мне не было так спокойно, как с Томасом. Он
был как стена, как дом, я не чувствовала ничего, когда с ним нахожусь, он
был весь - я.
Впрочем, я увлеклась. Воспоминания отвратительны тем, что сбываются.
Глава называется "Сарина", и продолжим о Сарине.
Она была высока и худа, как худы все девушки в восемнадцать лет - это
у них называется стройностью, но на сколько ниже Томаса - не знаю. Они
никогда не вставали рядом, и в какие бы ни попадали передряги, всегда
оказывалось так, что Томас сидел, а Сарина, предположим, стояла и качала
рукой над рекой, распугивая лягушек (в сцене после костра), или лежала,
когда была больна, а он мчался к Есею - беда в том, что роман уже сложился
у меня в голове, и мне скучно рассказывать его заново, но я поднапрягусь и
попробую - недаром столько лет занималась в монастыре. Правда, настоящие
монахи могут сказать, что монастырь у меня не настоящий, а игрушечный, на
что я могу добавить, что ничего в мире нет игрушечного, что, впрочем, не
мешает из любого предмета сделать игрушку или оружие. Я пишу для
размышлений, и следующую главу начну, с чего начала - "Томас стоял на
балконе, на втором этаже, и его длинные (до плеча) волосы раздувал легкий
ночной ветер - даже не ветер, а шевеление можжевельников и кипарисов в
ночи..."
2. ТОМАС
Сарина родилась счастливой, и это отразилось на ее внешности. У нее
были длинные руки, ноги и стройное - даже по тем временам - туловище.
Спокойные волосы распущены по плечам и спускаются ниже лопаток. Взгляд
выражает волю и еще что-то. На этом "что-то" остановимся подробнее. Где бы
Сарина ни была, она повсюду чувствовала покровительство своего отца. Народ
не боялся ее, но словно невидимый щит прикрывал девушку от несчастий и
напастей. У нее не было друзей, как у всякой будущей королевы - а, судя по
всему, она стала бы королевой - в те времена так все перепуталось, что
непонятно было, то ли монархия царит в стране, то ли чей-нибудь престол,
то ли вообще невиданная никому власть - не в обиду будь сказано, народ и в
те времена не очень разбирался во власти, и больше интересовался властью
желудка, чем других людей. Поэтому монархи (шахи, падишахи, адмиралы) жили
как бы сами по себе, а народ - сам по себе. Сарину уважали, но не боялись,
привечали, но не любили. Как дерево вырастает в пустыне без воды,
пользуясь крохами влаги, зажатой в почве, и не знает благотворного влияния
дождя, так Сарина росла в доме Падишаха, пользуясь остатками любви,
которую он мог ей предложить. Ее мать умерла год назад, а до этого
мирилась с положением женщины, которую не любят, и которая вынуждена
завести себе любовника, чтобы не оставаться одной. Если бы не
покровительство ее отца - Тьму-Таракана, наследного шаха, который правил в
соседней империи, то дела с любовниками не прошли бы даром - Падишах взял
ее из дома отца в пятнадцать лет, а теперь Сарине уже - девятнадцать
(скоро), и не ясно, чем эта история закончится. Падишах сто раз клял себя
- зачем женился на этой женщине! Хоть бы один сын! Хоть бы маленький - сам
бы воспитал!.. Но обычай запрещал взять приемыша, и царствовать надлежало
Сарине. Скрипя сердцем и зубами, Падишах обучал ее трем заповедям власти:
"Правильно клади руку на скипетр", "Вставай рано утром", "Имей армию, даже
если тебе ничто не угрожает". Сарина слушала равнодушно, и Падишах
подозревал, что в голове у нее платья и дружки.
С некоторых пор Сарина приблизила к себе трех мужчин: вислоухого
Садая - он всегда ходил в колпаке с "ушами" и смешил Сарину, кувыркаясь
через голову; длинного Колю - этот всегда молчал, когда ей не хотелось
говорить, и Амана. Аман был толстенький и походкой напоминал папу
Падишаха. Чтоб они не скучали, Сарина добавила в компанию двух девушек -
смешливую смуглую Глору и синеокую Клару. Клара и Глора были влюблены в
Колю и Садая, а Аман смешил всех четверых - Сарина никогда не смеялась.
Вот и сейчас Клара сидела на подоконнике, оборотившись к свету так,
что из комнаты были видны ее волосы, разделенные на две пряди и скрученные
в немыслимых сочетаниях на затылке и макушке, а само лицо - с тонкими
яркими губами и синими глазами, было скрыто от глаз Сарины. Сарина сидела,
развалясь на диване, а Глора заплетала косу, одновременно гладя ногой
таксу по спине. Глора сняла туфлю, и туфля лежала рядом с таксой, слегка
сверкая бисеринками, которыми была вышита. Такса грызла деревянную,
выточенную из твердого дерева, игрушку - маленький мальчик держит в руках
овечку. Такса любила грызть всякие вещи. Таксу купил папа. Имени у таксы
не было.
Глора доплела косу, и, замотав ее синей лентой, закинула косу на
голову и закрепила там, обмотав теперь и голову концами длинной ленты.
"Мальчики" пошли за фруктами, и без них стало скучно.
- Скучно, - сказал Глора.
- Скучно? - переспросила Клара и хотела еще что-то сказать, но не
успела.
- Сариночка! - послышался ласковый голос Падишаха за дверью (он
специально тренировал голос, чтобы тот не хрипел, не свистел, не орал -
папа очень быстро выходил из себя, если голос начинал орать, и орал тоже -
с ним вместе. "Что это? - кричал Падишах. - Это что?" Показывал на ковер
или мягкую подушку. "Подушка - а? - орал Падишах. - Почему подушка?" И
швырял подушку в угол или пинал ногой. Слуге было непонятно, за что он
сердится, но часто ли мы понимаем причину своего гнева и ненависти вообще?
Если кто знает причину несчастий - скажите! А я не знаю, так же, как
Падишах не знал причину своего вечного плохого настроения. Одна Сариночка
его веселила. Он заранее приучал ее к царствованию и, заходя к ней в
апартаменты, стучал, чего с ним никогда не случалось, заходи он к жене или
в любую комнату - замок-то его, Падишаховый!)
- Сариночка! - (Падишах уже просунул круглую голову и шею в комнату и
увидел Глору.) - Девочки! Что вы тут делаете? Пошли вон, девочки! Мне с
Сариночкой поговорить надо!
Сарина поднялась с дивана и встала у окна, на место Клары, спиной к
Падишаху.
- Сариночка! Чтобы стать хорошим царедворцем... нет, цареуправителем,
нет... Я хотел сказать, таким же, как я, надо...
Падишах не успел закончить, как в комнату ворвались Коля и лопоухий
Садай. В руках Садай держал коробку с фруктами: замороженная клюква,
только что из Сибири, и тундровый ананас - облепиха. Облепиху научились
выращивать в тундре, где гуляет тундровый северный олень и летает
тундровая ворона.
- Дай-ка, - сказал Падишах и вырвал коробку с фруктами из рук
растерявшегося Садая, хотя одного взгляда Падишаха было достаточно, чтобы
Садай упал на колени и ползком добрался до Падишаха и отдал тому фрукты.
Но Падишах любил все делать сам. Ни слова ни говоря, он ушел с коробкой
фруктов. В дверь заглянули Глора и Клара. Сарина села на диван.
- Сейчас опять припрется, - сказала она, - будет воспитывать. Что я
должна, а что - нет.
Клара и Ко почтительно молчали - если дочь ругает отца, не значит,
что остальным тоже можно ругать Падишаха. Попробовали бы они хоть слово
сказать против нее или Падишаха - она бы им показала! Она приблизила их к
себе не для того, чтобы делить с ними свои мысли, а чтобы они помалкивали
и в какой-то мере защищали от Падишаха - Падишах не любил скопищ народу,
и, если Коля, Садай и Клара-Глора находились все вместе около Сарины, он
не лез к ней с нравоучениями. Надо сказать, что Падишах не учил свою дочь
ничему. Все его нравоучения - как большинство учений в мире - сводились к
тому, что Сарина должна быть такой же, как Падишах, повторять его мысли и
движения - величественный жест, которым он подзывал слугу, или окрик.
Сарина не нуждалась в рекомендациях. Жест и окрик перешли к ней с кровью,
и она часто молчала в присутствии людей, увидев, что они сжимаются вроде
бы от невинных ее слов. "В мире несправедливость" - говорила она. И народ
сжимался, думая: "Будет новый налог". "Я не люблю вас, - говорила она, -
вы такие жадные, толстые, противные", и народ думал: "А сама-то какая? На
золоте спишь, серебром укрываешься." Им не приходило в голову, что, если
молодой человек критикует, он объединяет себя со всеми и ищет выход для
всех - для себя лично человек с мозгами выход всегда найдет.
Сарина снова подошла к открытому окну.
- Монах - мой подданный, - сказала она, глядя на монастырь, который
вырисовывался километрах в пяти-шести от дома Падишаха, - я хочу его
видеть... Я живу двадцать лет, - продолжала она (девятнадцать с половиной,
но она прибавила себе полгода по примеру тех руководителей, которые
прибавляют себе мозгов), - и не видела его. Где он? Что он ест? Где спит?
- Государыня, - сказал Садай и почтительно приблизился (с того
момента, как Сарина подошла к окну и начала говорить, все замерли на своих
местах - Клара с поднятой к голове рукой, которой она хотела поправить
прядь волос; Аман - присев на корточки, Глора - зевнув и застыв с открытым
ртом. Ничто не могло шевельнуться, когда королева говорила. Некоторые люди
любят власть, многие - любят подчиняться, но я еще не видела ни одного
человека, который бы добровольно отказался от власти над группой людей -
будь власть шутки и смеха, которой обладает весельчак, развлекающий всю
группу усатыми историями о похождениях, или - власть молочника, раздающего
молоко тем, у кого нет коровы, а лишь утята. Так правила и Сарина. Ее
власть была властью ее отца, и Падишах не возражал, чтобы Сарина немного
потренировалась на своих подданных, и спокойно смотрел на Компанию и
Глор-Клар.)
- Государыня, - повторил Садай, - монах не выходит из своего
монастыря, а если выходит, то не для того, чтобы посетить Вас.
"Как ты смеешь! - подумала Сарина о Садае. - Негодяй, клоп, мразь!"
Но сдержалась. Не стоило показывать виду, что слова холопа ее разозлили.
- Так, значит, он не идет ко мне? - задумчиво повторила Сарина. -
Тогда я пойду к нему! - (блестяще повторив фразу "Если гора не идет к
Магомету, то Магомет идет к горе", с той лишь разницей, что Сарина эту
пословицу не знала.)
Этот разговор, незначительно меняясь, повторялся уже раз семь или
восемь, так что Садаю надоело объяснять, что монах не ходит туда, куда его
зовут, а ходит туда, куда ему, монаху, угодно. "Вот настоящая власть, -
думала Сарина, - это тебе не под папочкину дудку плясать! Того нельзя,
