амбразуры, что такого дерьма они уже давно не держат. Наконец, пенсионер
утихомирился и, расстроенный, уселся на лавочку, достав из холщовой авоськи
объемистый затрепанный томик. Как-то ненароком я взглянул на обложку. "Илья
Артемьев", значилось там. "Рассказы и повести". Пенсионер нашел в авоське очки
на резинке и углубился в чтение. Я сел рядом и без зазрения совести уставился
в текст, но не успел прочесть и слова, как старик захлопнул книгу и
развернулся ко мне, вытаращив покрытые огромными бельмами зрачки. Он был
абсолютно слеп. Я вскочил и бросился бежать не разбирая дороги.
Вечером по телевизору передавали, что новый роман Ильи Артемьева удостоен
Букеровской премии и навсегда войдет в золотой фонд мировой литературы. Еще
говорили, что в Гайане вспыхнул вооруженный мятеж, но был успешно подавлен
правительственными войсками.
Илья Артемьев
-------------------------------------------------------------------------------
КАНАТКА
В целом система представляет собой скрытое от постороннего наблюдателя колесо
(вал, ротор), влекущее по замкнутому контуру череду дребезжащих металлических
вагонов. Как правило, вагоны прикреплены к стальному тросу, его еще называют
канатом, -- отсюда и название. Впрочем, семейство канатных достаточно
разнообразно как в техническом смысле, так и в смысле назначения. По сути,
конечно, это назначение (функция, миссия) ничего не меняет, хотя зачастую
сказывается на устройстве вагонов и стоимости проезда.
Вам, конечно, хоть раз в жизни доводилось пользоваться услугами этого, с
позволения сказать, транспорта. Возможно, в детстве такое путешествие вызывало
больше эмоций, нежели в зрелом возрасте, но, повторим еще раз, все зависит от
цели, которую в каждом конкретном случае ставили себе создатели этого
медленного, громоздкого, но экологически безвредного приспособления. Взять
хотя бы фуникулер. Эта разновидность максимально приближена к реальной жизни,
протекающей за пределами безлюдного, как правило, и неудобного для пешей
ходьбы пространства, скрасить которое и призван фуникулер. Более всего он
напоминает трамвай, лишенный, так сказать, собственной воли: несмотря на
внешнее сходство, вагоны фуникулера непосредственно зависят от прицепленного к
головному вагону каната, влекомого все тем же невидимым колесом. Сходство
усиливается и рельсами, по которым движутся вагоны, но есть одно отличие,
которое не бросается в глаза, однако при внимательном рассмотрении
дискредитирует даже самую идею сравнения с трамваем. На крыше каждого вагона
установлено небольшое блестящее колесико, которое движется по тонкому канату;
скорее всего, электричество там не проходит (незачем), и это навершие
созерцателю технически необразованному служит как бы напоминанием о
генеральном колесе (роторе, вале), выступающем первопричиной происходящего.
Впрочем, здесь есть наверняка какой-либо полезный смысл, но вряд ли кто-либо
из пассажиров часто задумывается о нем.
Тбилисский фуникулер -- с него мы, пожалуй, начнем -- обладает одним
признаком, который позволяет ему держаться в стороне от иных, более или менее
праздных собратьев. Он берет начало у подножия величественной и древней горы
Мтацминда -- надо ли говорить, что конечной точкой как раз и является ее
вершина. Пока вы проплываете под весьма крутым углом мимо суровых и
торжественных елей на склоне, ум склоняется к аскетическим мыслям и вечным
вопросам; если приглядеться к лицам попутчиков-туристов, они испытывают почти
то же самое. Разговоры смолкают сами собой; мамы придерживают за плечи
внезапно угомонившихся малышей и сами впадают в некоторое подобие транса,
словно на похоронах начальника или народной артистки. Это неизбежно, ведь вы
приближаетесь к дорогим сердцу каждого грузина могилам: на Мтацминде покоятся
Грибоедов, Нина Чавчавадзе и еще кто-то, чьи имена забываются сразу же после
того, как фуникулер отчалит обратно. Вообще-то в этом путешествии есть нечто
странное: наверху, где человеческое сознание помещает блаженные небесные
сферы, находятся усыпальницы. Может быть, Мтацминда недостаточно высока, но
если вспомнить Гермеса Трисмегиста с его "что наверху, то и внизу", выходит,
все правильно. Лично мне видится здесь торжество цивилизации: с помощью таких
незамысловатых средств, как рельсы, колесо и электричество путник с комфортом
и в большой компании посещает места, откуда, по некоторым сведениям, нет
возврата.
Киевский фуникулер устроен почти так же, но без особой метафизической
нагрузки. Он соединяет речной вокзал и Владимирскую горку -- даже если вам
ничего не говорят эти названия, можно догадаться, что под таким же острым
углом неутомимое колесо влечет там по склону вереницу вагонов. Пользуются им и
туристы, и местные жители; детям здесь можно шуметь, а женщинам -- шлепать их,
не испытывая внутреннего дискомфорта. Владимирской горке не придают статуса
кладбища; историк бы возразил, но жизнь берет свое, и поэтому никому не
приходит в голову воспринимать киевский фуникулер как метафору.
В семействе канатных фуникулеры занимают самую высшую ступень. Они вызывающе
безопасны, предназначены для семейного отдыха и в целом не слишком выделяются
на фоне прочих транспортных средств. То ли дело, например, горнолыжный
подъемник. Здесь все напоминает о риске и романтике: утлое сиденьице,
раскачивающееся над бездной, могучий склон с миниатюрными фигурками, одной из
которых еще совсем недавно были вы; наконец, предвкушение очередного спуска и
подъема. Впрочем, подъемник достаточно банален: его задача проста и однозначна
и укладывается в хорошо известную схему "любишь кататься...", напоминающую о
каком-то неизбежном возмездии.
Совсем другое дело -- канатная дорога. По правде говоря, аналогов ей я не
встречал, и здесь позволю себе ненадолго принять патриотическую позу,
поскольку если и есть в нашем городе нечто особо примечательное, так это
именно она -- канатная дорога, в миру -- "канатка". Само по себе это
словосочетание странно: оно наводит на мысль о канатоходце и его незавидной
судьбе. Сущность канатки очевидно отрицает принцип фуникулера: в нашем городе
отсутствуют горы, а все могилы расположены в значительном удалении от нее.
Впрочем, и здесь не обошлось без аналогий: канатная дорога проложена над
глубоким оврагом; ныне там запущенный ботанический сад, а во время войны здесь
кого-то расстреливали; существует даже памятник погибшим, но к тому
пространству, которое охватывает взор с высоты, это не имеет никакого
отношения -- попросту говоря, кроме разнообразных зеленых массивов, оттуда
ничего не видно. Однако об этом после.
Канатная дорога начинается (если здесь уместно говорить о каком-либо начале)
в цэпэкэио имени пролетарского писателя -- сомневаюсь, что он удостоился войти
в нынешнюю школьную программу. Судя по названию, моим детским воспоминаниям и
букве "цэ" (Центральный) в аббревиатуре, парк знавал лучшие времена; реформы
не коснулись лишь нескольких предметов: едкого чада, который всегда
ассоциировался с блюдами кавказской кухни, нестареющих бабушек--хранительниц
аттракционов и пятен ржавчины, покрывающих эти самые аттракционы. Ныне
цэпэкэио переживает своего рода промежуточное состояние -- тибетцы называют
его бардо, однако тот сон, который снится парку в перерыве между так
называемыми бодрствованиями, отнюдь не ужасен: его заполняют привычные детские
возгласы, стук домино и птичьи крики -- как ни странно, на птиц не влияют
социальные катаклизмы. Есть и заметные положительные перемены: например,
платное катание верхом, так что к упомянутым звукам прибавляется еще и цоканье
копыт. Говорят, что скоро цэпэкэио будет реконструировать богатый концерн,
владеющий вещевым рынком; бардо прервется, и взамен социалистического балагана
построят капиталистический.
Воспоминания о детстве соотносятся, в основном, с несуществующими предметами:
вот здесь стояло то-то, это было выкрашено по-другому, а вот этого я
совершенно не помню, хотя по виду ему уже лет и лет. То же и канатка. Садясь в
вагончик, вы прочно удерживаете в памяти мысль о "путешествии" -- она
вдохновляла вас в детстве, и вы цепляетесь за нее, пытаясь вызвать давно
растворившиеся ощущения, однако и вкус, и аромат у этой мысли другой; сия
поразительная банальность, тем не менее, реальна настолько, что ее просто
недопустимо игнорировать. В детстве, например, вы могли позволить себе
путешествие по оврагу под канаткой, наслаждаясь разницей в ощущениях "там" и "
тут" -- теперь "там" и "тут" навевает совершенно иные ассоциации, и чем
дальше, тем не в лучшую сторону. Самая идея "путешествия" произвольно
распадается на "путь" и "шествие" -- с течением лет вы улавливаете между этими
словами некую прискорбную связь. Впрочем, груз мыслей мешает; утлый вагончик
канатной дороги не приспособлен для перенесения тяжестей, тем более, что путь
недолог -- я подсчитал, всего две сигареты, а ведь в детстве, скажете вы, --
да, в детстве все было по-другому, ну и Бог с ним.
Бабушка совсем не постарела; наверное, у нее такая должность. Здесь, на
канатке, мир наглядно демонстрирует возможности личного бессмертия; какая
разница, та это бабушка или не та: у них одинаковые лица и позы, а что до
течения времени, то с отменой марксистско-ленинской философии наука доказала,
что времени не существует. Об этом сейчас читают лекции в вузах, а студенты
по-прежнему спят, отдавая дань истине о том, что мысль изреченная есть ложь.
Если вдуматься, то поскольку бабушка осталась такой же, то где-то есть и такой
же я -- но где? Ой нет, кажется, нас занесло...
Вагончик представляет из себя подобие ведра, сильно сплющенного с боков.
Поражаешься его совершенству: ни одной лишней детали, ничего, что наводило бы
на мысль о комфорте и отдыхе. Две металлические скамейки, отполированные
(задами сидящих, добавите вы) до блеска, скрипучие дверцы, закрывающиеся
сверху на защелку, овальная выпуклая крыша, приваренная к вагончику четырьмя
стальными прутьями, и, наконец, могучий крюк, намертво впившийся в трос. Идея
канатной дороги, всего того, отблесками которого являются фуникулер и
подъемник, доведена здесь до восхитительной, отточенной завершенности. С чего
бы начать? Да хоть с того, что дорога эта не имеет никакой явной, выраженной
цели. Она никуда не ведет, поскольку начинаясь (условно, разумеется) в
цэпэкэио, заканчивается в спальном районе, настолько тихом и беззаботном, что
никому с той стороны и в голову не придет осознанно уплатить рубль за подобное
путешествие. Начало и конец равнозначны; середина тоже не ахти, поскольку
зеленые насаждения сверху гораздо менее интересны, нежели снизу, и зря
говорят, что "там" лучше, чем "тут". К слову, за последние годы популярность
канатки резко упала: глупо, конечно, и это связывать с реформами, тем более,
что после не означает вследствие.
В вагончик следует прыгать на ходу; скорость невелика, но этот момент
движения, прыжка доставляет скрытое удовлетворение, как от пойманной за хвост
удачи или успешного побега. Прыжок запланирован самим устройством канатной
дороги, и от мнимой опасности вас ограждает покойная как сфинкс бабушка, но
лязгая дверцей перед тем, как оторваться от земли, вы волей-неволей безмолвно
произносите: "Повезло". Поразительно, что именно здесь, в качающемся над
условной пропастью ведерке, вы очень быстро принимаете удобную позу и даже
пытаетесь расслабиться, хотя только встав на твердую землю, осознаете, что это
не удалось. Лучше всего путешествовать в одиночестве -- это еще одна
реминисценция из детства, ведь тогда мир за металлическим забралом дверцы
существовал для вас одного. Честно говоря, в те времена меня не особо смущал
очевидный факт моей подвешенности: весь мир (вернее, тот, кто осознает этот
мир) болтался на одном железном пальце, ухватившемся за трос. Будь я мальчиком
с техническим складом ума, меня, возможно, посетила бы мысль о невесомости, но
теперь более всего хочется, чтобы палец никогда не разжался. Разумеется, этого
не произойдет; более того, на каждом столбе, поддерживающем канатку, глядит
