- в сердцевине костюма, до самого сокровенного, спрятанного в его глу-
бине, я не могу добраться: там внутри она уже мертва. Каждую минуту
она умирает навеки. Сотни тысяч, миллиарды смертей умирает она...
Смерть для нее - ничто кроме танца. С тех пор, как танец вселился в
нее, - мир снова стал пляской...
Луна - снег - цветы, горение пламени, неподвижность, стремление по-
тока вырваться из плотины - все это танец; ароматами дышит он, овевая
тело допевающей свою песнь Мурасаки. Ничто не тяготит ее в этом арома-
те Смерти, похожем на красную тушь; она вся раскована. И чем больше
она избавляется от преград, тем глубже проникает в нее мой клинок,
ближе к смерти ее. В этот миг у него - иной смысл: он не входит
внутрь, но - выходит внутрь. Раскованность Мурасаки ранит меня, - нет,
на меня обрушивается непосредственность. С падения начинается мое бро-
шенное тело, подобно тому, как начинается утро с краешка лепестка ро-
зы. Убийце, наверное, известны самые разнообразные вещи. В самом деле,
слова "убивать" - "узнавать" очень схожи друг с другом. О том, что
есть молитва падению, что именно человек, отбросивший свое тело, дол-
жен стать вещью, неповторимой в своей красоте, - все это мы, словно
роза, познавшая рассвет, знаем теперь хорошо.
...месяца ...числа
Убийца ходил в гавань сегодня.
Обращенное к свету пиратское судно готовилось к выходу в море. Бли-
ки утреннего солнца играли на корявом стволе у прибрежной сосны.
Там повстречал он одного из своих друзей-пиратов - Вожака. Тот про-
вел его в одну из кают стоявшего на якоре судна. Якорь, увешанный
гроздьями тяжелых кораллов, спускался в ярко-синюю воду. Управлял же
всем этим незнакомый нам полдень.
- Ты идешь в неизвестность? - с завистью вопрошает убийца.
- В неизвестность? Вы это так зовете? А по-нашему это - царство по-
терянное. Пират летит. У него нет границ, нет длительности... Для нас
не иметь невозможного - значит не иметь и возможного.
- Вы это открыли...
- Мы это просто видим.
Переплывая море, пират всегда возвращается именно туда, куда и плы-
вет. Когда мы обходим острова, где расцветают цветы, мы ищем жар золо-
та. Сокрытого в этих островах. Мы вездесущи. Говорят, мы бороздим море
и занимаемся грабежом, но ведь богатство и без того всегда было нашим.
Уже с рождения все сущее - наше. И я знаю, что сто восемьдесят прек-
расных рабынь, захваченных недавно, - неважно, видели они нас ког-
да-нибудь или нет, - всегда принадлежали нам.
И создание, и открытие - нечто "бывшее всегда", и значит - беско-
нечное.
Незнакомое - это потерянное. Потому что мы вездесущи.
Убийца! Не души совершенства, что подобно цветку. Именно море - и
только море - делает пирата вездесущим. Переступи на наш борт через
этот ничтожный порог, что сейчас перед тобою. Сильное - это хорошее.
Слабые не могут вернуться. Сильные могут терять. Слабых терять застав-
ляют. На другой мир они смотрят сквозь пальцы...
Стань же морем, Убийца! Когда утренний бриз трогает верхушки сосен,
в груди у пиратов словно бы раскрывается колышущийся ветер. И мы сно-
ва, зажимая в ладонях священные нуса, возденем руки в молитвах своих
Хатиману. Молитвы наши - за существование, за предрешенность. Молитвы
вездесущих всегда таковы.
Стань же морем, Убийца! Море - берегами очерченная безбрежность.
Когда космос бросает тень на чистейшую голубую воду, - это тень, кото-
рая существовала всегда.
Появившиеся вдруг из-за красных холмов проповедники, завидев убий-
цу, в страхе попадали на колени. В темной пучине пролива прошла мерт-
венно-бледным оттенком стая акул, всколыхнув жемчужные раковины.
Сколько раз в тени знамени Хатимана поселялась Смерть - но каждый раз,
налетая с южных своих островов, ветер пьянящий сметал ее вмиг.
- О чем задумался ты, убийца? Тебе нужно бы стать пиратом... Нет же
- ты был пиратом. И сейчас ты к этому возвращаешься. Или ты скажешь,
что уже не сможешь вернуться?
Но убийца молчал. Только слезы его текли, не переставая. Провал
между ним и другими - для него неизбежен. Существует он изначально,
поскольку с провала он начинается. Это и в миру вещь загадочная. Бла-
гоухание сливы разливается в кромешной тьме. Благоуханье - провал.
Зреющие тихим полднем плоды - провал.
Что за жестокая милость - быть юным... Не говоря уже о том, что су-
ществуют, наверное, космические муки жизни, когда веришь, что можешь с
собой что-то сделать.
Ветер приказывает блестеть зарослям на другой стороне; стоит ему
лишь приблизиться к телу - и наползают на заросли тучи. Так ветер по-
дымается постепенно, выше - над каждым из наших сердец. Сияние мира
заключено в этом миге.
Что есть цветенье цветов?
С каждым днем увядающая все больше под лучами слабеющего осеннего
солнца хризантема - почему сохраняет свои очертания? Почему их так
трудно сдвинуть? Почему они так наполнены вероятностью своего распада,
и тогда почему это может быть Вечностью?
Что до пиратов, то в отсутствие берегов нет Вечности, пусть даже он
и сказал так - что дальше? Потому и не в силах убийца удержать этих
слез.
Цветение одной только розы - большее утешение в круговерти челове-
ческой жизни. Лишь потому убийца выдерживает: он не полетит к неиз-
вестному. Что-то внутри у него всегда будет препятствием для прыжка,
будет удерживать его от прыжка. Мягко - и безжалостно. Уподобляясь той
чашечке цветка, что и в разгаре лета не теряет своей изумрудности. Она
- удерживается. Потому что цветам не взлететь.
Пират! Слышал ли ты Повесть о горе Хибари? Повесть о кормилице
принцессы, что притворилась безумной и бродила по Горе Поющих Жаворон-
ков, продавая цветы? Давай торговать цветами, Пират? Давай притворимся
для этого помешанными...
...месяца ...числа
УБИВАЮ ЧАХОТОЧНОГО БОЛЬНОГО
Эти ребра, похожие на крабьи конечности, этот мозг, зеленый, как
водоросли; эти хрящевидные уши, подобные внутренностям грецких орехов,
- их я уже давно ненавидел. Но сейчас все это только смешит меня. Ка-
кая умора... Какое свободное чувство!..
Это его: "Твоя взяла!.."
Их житейская мудрость эпохи мрака.
И в этом человек первобытный - несомненно, самый цивилизованный.
Полдень - копия ночи.
(Потомок "полночной аристократии" понимал изящество Смерти. Для них
быть убитым было даже почетно.)
Жизнь таким способом, подобно отливу уползающей по прибрежным дюнам
волны, прежде казалась ярче. Ныне - перламутр облупился. Неужто не бы-
ло хотя бы одного, кто тогда увидал бы средь ночи глубокой, что в не-
ведомую эпоху зажжется свет, совсем не похожий на день?
Чтобы познать красоту бездействия, необходимо великодушие властите-
ля.
Умиравшие сегуны Муромати сражались с ночью, подобной рисункам на
лаке; и засыпали - в бездействии, схожем все с теми же лаковыми миниа-
тюрами.
Но поток - всегда в напряжении, а это и есть бездействие. Смочь за-
метить постоянно сокрытые в природе свет и тень...
Здесь - и желание бросить, оставить тело свое, уподобившись пере-
летным птицам: желание - великодушно, но не различимо без нашей тоски.
Не было ли человека, сказавшего так когда-то?
Когда весенняя пташка, на балкон опустившись, поет меж веток цвету-
щей сакуры; когда движение облаков становится чуть беспокойнее, чем
всегда...
Приходит лето, и облака догорают спокойно; а немного спустя - и
осень, вовремя попридержавшая свое изобилие...
Надевая доспехи, сберегают себя от ран; но - лишь благодаря доспе-
хам. Не было ли хоть одного, пробормотавшего это когда-то для самого
себя?
Что ж: убийца, пожалуй, споет.
Вы - трусы. Вы - трусы. Вы - трусы. Вас - зовут храбрецами.
...месяца ...числа
И я мог бы научить, что когда убийцу не понимают, он умирает. Но даже
в самых пучинах той чащи непонимания поют птицы и расцветают цветы.
Озабоченность целью - это уже одно из слабых мест. Сознание - это уже
одно из слабых мест. Чтобы сделать мою грацию совершенной, чтоб изба-
вить меня от мельчайшей из ненавидимых в себе слабостей, - этим сла-
бостям и несовершенству неразборчивую молитву повелит прокричать Убий-
це его новое Утро, которое он обретет.
