ни слова; ритор же, вышепоименованный Тертулл, позорно провалился; он
представлял обвинение настолько слабо, что Феликс отложил разбирательство на
неопределенное время, сославшись на необходимость выслушать тысяченачальника
Лисия, хотя ясно было, что показания римского легионера в этом деле не могут
играть роли ни за, ни против, тем более не могут считаться решающими.
Подтверждением этому среди прочего служит письмо, с помощью которого Лисий
под покровом ночи доставил Павла из Иерусалима в Кесарию: сомнительно, что
письмо это писал он сам. Таковы факты. Предатель Павел, правда, находится
под арестом, но под арестом у римлян; для него это самое надежное убежище.
По распоряжению прокуратора ему позволено свободно общаться с его
сообщниками, так что он имеет возможность беспрепятственно вести и дальше
свою подстрекательскую деятельность. 3. Взвесив все обстоятельства, комиссия
заявляет, что ответственность за сложившуюся ситуацию несет лично
первосвященник Анания. Комиссия считает, что поведение Анании в этом деле не
просто ошибочно, но предосудительно и дает основания для двусмысленных
выводов. Именно поэтому комиссия предложила вызвать его на беседу и
немедленно освободить от занимаемого поста". - Закончив чтение аналитической
записки, Измаил из рода Фаби спрашивает Ананию, желает ли тот что-либо
объяснить или опровергнуть из услышанного.
Анания начинает свой ответ с заявления, что, соглашаясь занять этот пост,
знал, какой тяжкий груз взваливает на себя. Он сознает свою ответственность,
видит ужасающее положение народа, чувствует, насколько зыбким является
равновесие в отношениях с римлянами. Поскольку было пролито уже столько
крови, он старался быть приверженцем мирных решений.
Измаил (вставляет). Возможно, в результате проводимой тобой политики теперь
будет пролито еще больше крови, и ничего уже нельзя изменить к лучшему.
Ответ Анании. Все может быть.
Вопрос Измаила. Что ты можешь сказать в связи с данным делом?
Анания. Я хотел действовать, опираясь на закон.
Измаил. Ты знал Павла, то есть Савла, и прежде?
Анания (долго молчит). Не помню.
Измаил. Кто несколько раз извещал римлян?
Анания. Не уверен, что их надо было о чем-либо извещать, они были везде.
Измаил. Это не ответ на вопрос. Настораживает, что тайный план был передан
римлянам в ту же ночь, когда был подготовлен.
Анания. Я все время был в Синедрионе, у меня своих забот хватало.
Измаил. Это не ответ на вопрос. Готовый план в конце концов попал к
первосвященнику, до того момента о нем не знал никто, кроме тех, кто его
готовил.
Анания. По этому вопросу ничего больше не могу сказать.
Измаил. Ты молчал на обоих процессах. Как это объяснить?
Анания. Я никогда не любил много говорить.
Измаил. Еще раз спрашиваю: знал ли ты прежде Павла, который, нося имя Савл,
был нашим человеком.
Анания. Я уже ответил: не помню.
Измаил. Почему Павел сказал: "Я не знал, братия, что он первосвященник"?
Анания. Это у него надо спросить.
Измаил. Такая возможность у тебя была на разбирательстве. Но ты промолчал.
Анания. Ничего больше сказать не могу.
Измаил. Ты признаешь, что суд был не просто безрезультатным, что наш провал
на нем, то, как ты его вел, нанес нам тяжкий вред?
Анания. Я в этом не уверен.
Измаил. Ты понимаешь, что доверие комиссии к первосвященнику подорвано
основательно?
Анания. Сейчас, задним числом, ни на степень доверия, ни на степень
недоверия повлиять уже невозможно, это можно лишь принять к сведению.
Измаил. Ты согласен с тем, чтобы Синедрион, по предложению нашей комиссии,
выступил с инициативой о твоем смещении?
Анания. Если даже не согласен, все равно ведь меня сместят, раз так решили.
Измаил. Ты сознаешь, что допустил тяжкие ошибки и небрежности? Выпустив из
рук Павла, ты дал свободу опасному бунтовщику, который покушается на нашу
власть.
Анания. Насколько мне известно, его содержат в тюрьме, в Кесарии.
Измаил: Ты по-прежнему считаешь, что действовал правильно?
Анания (после долгого размышления). Да, считаю.
Измаил. И все еще думаешь, что твои взгляды совпадают с мнением Синедриона?
Анания. В Синедрионе много членов, и взгляды у них разные. Я остаюсь верен
своим взглядам, а суть их в том, что я сторонник порядка и примирения.
Измаил. С врагом примирения быть не может, поскольку вопрос касается власти.
Анания. Враг - это тот, кто на самом деле против нас.
Измаил. Намереваешься ли ты опротестовать наше предложение о твоем смещении?
Анания. Нет, не желаю.
Измаил. Значит, ты принимаешь его к сведению безоговорочно?
Анания. Решению Синедриона я подчинюсь.
Измаил зачитывает решение комиссии:
- "Особая комиссия Синедриона изучила дело Анании по инициативе, поступившей
извне, внесенное в повестку дня как внеочередное. Выслушав Ананию, комиссия
вынесла решение: незамедлительно обратиться к царю Агриппе от имени
Синедриона с предложением лишить Ананию ранга первосвященника; решение
комиссии Ананией принято к сведению".
Иосиф из рода Симона встает.
- Заседание объявляю закрытым. Просьба о смещении Анании должна быть
направлена царю сегодня же. К ней приложить копию протокола. Поступает
предложение: в обращении к царю следует упомянуть, что Ананию предлагается
освободить от занимаемого поста при одновременном признании его больших
заслуг перед народом Иудеи; к общественности информация должна попасть в
таком виде. В заключение нужно сказать, что Анания как частное лицо может
сохранить ранг первосвященника, но лишается права участвовать в политической
жизни и ограничивается в правах. К просьбе о смещении следует приложить,
кроме копии протокола, предложение относительно кандидатуры нового
первосвященника. Комиссия единогласно предлагает на этот пост Измаила из
рода Фаби. Необходимые документы вместе с обоснованием подготовлены. Анания
до решения царя Агриппы должен содержаться под арестом. Допрос объявляю
результативным и одновременно завершенным. Протокол заверяю собственноручно.
Протокол II
Для личного архива первосвященника Каиафы. Разговор Каиафы и Иуды с глазу на
глаз.
Каиафа. Ты уже пять лет находишься в заключении, здоровье твое поправилось,
по походке незаметно, что у тебя были сломаны обе ноги. И ты уже не такой
истощенный, как был.
Иуда. Я не жалуюсь.
Каиафа. Ты, должно быть, знаешь, что я приставил к тебе лучших врачей.
Считай, что я вернул тебя из могилы. Рана на животе была такой тяжелой, что
девять людей из десяти наверняка умерли бы. Так мне говорили.
Иуда. Значит, мне повезло.
Каиафа. Задумывался ли ты над тем, почему я спас тебе жизнь?
Иуда. Наверное, у тебя были на то причины.
Каиафа. На твоем месте я бы перестал упорствовать. Мы с тобой уже не в
первый раз встречаемся.
Иуда. Я не просил спасать мне жизнь.
Каиафа. Почему ты пытался покончить с собой?
Иуда. Это мое личное дело.
Каиафа. Тебя не пытали. Я распорядился, чтобы тебя и пальцем не тронули.
Иуда. Если ты и сейчас хочешь узнать то, что хотел узнать пять лет назад, я
опять отвечу: не знаю.
Каиафа. Не верю. Твое упорство вызывает подозрения.
Иуда. Жаль.
Каиафа.Ты - единственный, кто может знать, где тайно захоронен Иисус.
Иуда. Я знаю лишь, что тело его было положено в склеп Иосифа Аримафейского.
Каиафа. Тогда почему ты бросился с галереи?
Иуда. Это мое личное дело.
Каиафа. А мне кажется, это личное дело следует называть "тайная могила
Иисуса".
Иуда. Ты волен называть это как угодно.
Каиафа.Ты вернул тридцать сребреников.
Иуда. Я передумал.
Каиафа. Но ты не возражал, когда мы впервые заговорили об этом.
Иуда. Я же говорю: я передумал.
Каиафа. В ту ночь, когда исчезло тело Иисуса, ты не был с остальными. Нам
это известно.
Иуда. От кого?
Каиафа. Ты не поверишь, если я скажу. От Иоанна, брата Иакова. Мы полагали,
он быстро заговорит, и не ошиблись.
Иуда. Чего ж тут не поверить? Мальчишка легче всего теряет контроль над
собой.
Каиафа. Короче говоря, кроме тебя, похитить тело Иисуса было некому. Страж в
Синедрионе показал под присягой, что ты во что бы то ни стало хотел узнать,
где похоронят Иисуса после распятия. Он отказывался говорить, но ты вынудил
его угрозами.
Иуда. Тут мне сказать нечего. Разве я не вправе был пытаться узнать это?
Позже об этом стало известно всем.
Каиафа. Вправе, конечно вправе, но где логика? Во-первых, ты сразу после
этого исчез. Во-вторых, зачем знать убийце, где похоронена его жертва?
Иуда. Не я был убийцей Иисуса, а вы. Я выдал его вам, это правда... но он
был моим лучшим другом.
Каиафа. Вот тут-то и собака зарыта. Мне сразу бросилось в глаза, что именно
ты, его лучший друг, его выдал. Мне это еще тогда было подозрительно.
Иуда. За деньги на что только не пойдешь.
Каиафа. Деньги ты нам вернул.
Иуда. Я и сейчас могу сказать только то, что говорил пять лет назад. Мне
неизвестно, где похоронен Иисус.
Каиафа. Лжешь ты последовательно, этого у тебя не отнимешь. Только почему ты
покушался на свою жизнь?
Иуда. У меня не было выбора.
Каиафа. За этими словами стоит нечто большее, а не просто "твое личное
дело".
Иуда. Не трудись, Каиафа. Больше я ничего не скажу.
Каиафа. Дежурному стражу было приказано никому ничего не сообщать.
Иуда. Мне он сначала так же ответил.
Каиафа. Ты угрожал ему, потом подкупил.
Иуда. Но подкупил не вашими тридцатью сребрениками.
Каиафа. Да, деньгами ты располагал: ты ведь был у них казначеем.
Иуда. Я этого и не отрицал никогда.
Каиафа. Того стража после случившегося наказали и прогнали со службы. Мне
известно, что он ввязался в какую-то драку и был убит.
Иуда. Вы всегда перебарщивали... Тот человек не совершил никакого
преступления. Люди и так узнали, куда положили тело Иисуса. Держать это в
тайне было бессмысленно.
Каиафа. Ты меня не так понял. Он от тебя должен был это скрывать. От тебя.
Других мы не боялись: они были для нас безопасны. А насчет тебя были
уверены, что ты, не дожидаясь казни, постараешься скрыться, чтобы выкрасть
тело Иисуса и спрятать. Однако для этого тебе нужно было знать, где оно
находится. Я приказал следить за тобой, и все-таки ты бесследно исчез в ту
ночь и не появлялся три дня. Надо признать, ты мыслил логично. На предателя
подозрение пасть не может, но ты все же привлек к себе внимание - и скрылся.
Мы потеряли три дня.
Иуда. Чего ж ты не приказал, чтобы за мной следили более тщательно?
Каиафа. Дежурному стражу ты соврал, будто служишь в контрразведке, в высоком
ранге, и тебе ничего не стоит добиться, чтобы его выгнали со службы в любой
момент. Тот несчастный три дня не решался рассказать о случившемся.
Иуда. Не помню во всех подробностях своего разговора с ним.
Каиафа. Это, наверное, гримаса судьбы, что угроза твоя исполнилась.
Иуда. Я дал ему несколько динариев.
Каиафа. Спрашиваю снова: где ты находился в ту ночь, когда был украден труп?
Иуда. Здесь, в Синедрионе. Спал в камере возле караульного помещения.
Каиафа. Стражник об этом не говорил. Хотя его били палками.
Иуда. Я дал ему несколько динариев.
Каиафа. Есть свидетели, что ты там находился? Стража ни о чем необычном нам
не докладывала.
Иуда. Свидетель - только тот стражник. Жаль, что он умер: ты мог бы устроить
нам очную ставку.
Каиафа. Я уверен, стражник нам рассказал все. Но насчет камеры - это
неплохая идея, нельзя не признать. Жаль, она не пришла тебе в голову пять
лет назад, когда ты утверждал, что прятался в городе.
Иуда. Я не лгал. Я в самом деле три дня прятался в городе.
Каиафа. Ого, какой прогресс: ты начинаешь лгать не так складно. А если я
сейчас тебе скажу, что тот стражник жив, и устрою-таки тебе с ним очную
ставку?
Иуда. Ты же сам утверждаешь, что он сказал все, что знал. И ты сообщил, что
он умер. Так что делай что хочешь.
Каиафа. Знаешь, когда ты допустил первую подобную ошибку? Когда вернул
тридцать сребреников. Это был нелогичный поступок.
Иуда. Я же сказал, что передумал. Ваши деньги остались в целости и
сохранности.
Каиафа. Такие вещи не делают бескорыстно.
Иуда. Значит, я - исключение.
Каиафа. Потому что Иисус был твоим лучшим другом, верно?
Иуда. Это мое личное дело.
