более надежное место. Я трепещу при каждом взгляде отца, мне кажется,
что он уже все знает, что вот он опять пристанет ко мне, допрашивая о
ножике... Я уже нашел место для ножика. Прекрасное место. Где? В земле.
В ямочке у стены. Сверху я ее прикрыл соломой, чтобы потом найти это
место. Я возвращаюсь из хедера - и сразу во двор, тихонечко откапываю
свой ножик. Однако я не успеваю досыта налюбоваться им, как уже слышу
крик отца:
- Куда ты опять пропал? Почему не идешь молиться, ты ломовик, водо-
воз? Кхе-кхе-кхе...
Но как бы ни преследовал меня отец, как бы ни избивал меня ребе, все
это чепуха в сравнении с тем удовольствием, какое я получаю, когда, вер-
нувшись из хедера, встречаюсь с моим дорогим, с моим единственным люби-
мым товарищем-с моим ножиком! Но это удовольствие причиняет мне столько
страдания, оно отравлено постоянной тревогой, боязнью и страхом, ужасным
страхом.
4
Лето. Солнце садится. Воздух становится прохладнее. Трава благоухает.
Лягушки квакают. Клочья облаков проплывают мимо луны, желая ее прогло-
тить. Белая, серебристая луна то прячется, то снова показывается. Кажет-
ся, что она несется, несется и все же стоит на том же месте. Отец садит-
ся на траву полураздетый, в одном кафтане. Одной рукой он держится за
грудь, другой шарит по земле, смотрит на звездное небо и кашляет... Луна
освещает его мертвенно-бледное лицо. Он сидит как раз на том месте, где
закопан ножик. Он не знает, что там под ним! Что было бы, если бы он
знал! Что бы он сказал? Что было бы со мной?
Ага, думаю я, ты забросил мой старый ножик, но у меня теперь есть
лучший, более красивый. Ты сидишь на нем и ничего не знаешь. Ай-яй-яй,
отец, отец!
- Что ты вылупил на меня глаза, как кот? - кричит отец.-Что ты сидишь
сложа руки, как помещик? Тебе совсем делать нечего, что ли? А вечернюю
молитву ты уже прочитал, чтобы ты не сгорел, чтобы ты не сдох?
Кхе-кхе...
Когда отец говорит "чтобы ты не сгорел, чтобы ты не сдох", это озна-
чает, что он не сердится. Наоборот, это означает, что он в хорошем наст-
роении. И действительно, можно ли быть плохо настроенным в такую чудную
летнюю ночь, когда каждого тянет на улицу, на свежий, чистый воздух!
Все-на улице: отец, мать и маленькие дети, которые ищут камешки и играют
в песке. Господин Герц Герценгерц тоже ходит по двору без шапки, курит
сигару и напевает немецкую песенку, смотрит на меня и смеется... Он сме-
ется, очевидно, над тем, что отец прогоняет меня. А я смеюсь над ними
над всеми. Скоро они все пойдут спать, а я побегу во двор (я сплю в се-
нях на полу, так как в доме несносная жара) и буду играть и наслаждаться
моим ножиком.
Все спят. Кругом тишина. Я незаметно поднимаюсь и на четвереньках,
как кошка, крадучись пробираюсь во двор. Ночь тиха. Воздух чист и прек-
расен. Медленно подползаю к тому месту, где зарыт ножик. Тихонько отка-
пываю его и разглядываю при свете луны. Он блестит, он сияет, как золо-
то, как алмаз. Я поднимаю глаза и вижу-луна смотрит прямо на меня, на
мой ножик. Почему она так смотрит? Я отворачиваюсь-она продолжает смот-
реть. Я закрываю ножик рубашкой - она продолжает смотреть. Она, навер-
ное, знает, что это за ножик и где я его взял... Как взял? Я же его ук-
рал!
Впервые, с тех пор как ножик стал моим, это страшное слово приходит
мне на ум. Украл? Значит, я вор! Просто-вор. А в торе, в десяти запове-
дях, большими буквами написано:
"НЕ УКРАДИ".
А я украл. Что они со мной сделают в аду? Ой, мне отрубят руку, кото-
рая украла... Меня будут жарить на раскаленных сковородах... Вечно, веч-
но буду я гореть в огне. Надо отдать ножик... Надо положить ножик обрат-
но. Не надо мне краденых ножиков... Завтра же я положу его обратно. Я
прячу ножик за пазуху, он жжет меня. Нет! Надо его спрятать, закопать в
землю до завтра. А луна все смотрит. Чего она смотрит? Луна все видит.
Она-свидетельница... И я тихонько вползаю обратно в сени, ложусь на свое
место, но уснуть не могу. Ворочаюсь с боку на бок, не могу уснуть...
Только на рассвете я уснул, и мне снилась луна, железные прутья, мне
снились ножики. Рано утром я проснулся, горячо помолился богу и, впопы-
хах проглотив свой завтрак, побежал в хедер.
- Что ты так торопишься в хедер? - спросил отец. - Что это тебя так
несет? Ничего не случится, если придешь попозже! Ты лучше помолись после
еды как следует и не пропускай в молитве слов. Еще успеешь безбожничать,
бесстыдник ты этакий, нечестивая душа! Кхе-кхе...
5
- Почему так поздно? Посмотри-ка сюда, - сказал мне ребе и показал
пальцем на моего товарища Берла Рыжего, стоявшего в углу с опущенной го-
ловой.-Ты видишь, шалопай? Знай, что с сегодняшнего дня его зовут не
Берл Рыжий, как до сих пор. Нет! У него теперь более красивое имя. Те-
перь его зовут Береле-вор. Повторите, дети, за мной: "Бе-ре-ле-вор!
Бе-ре-ле-вор!"
Эти слова ребе произносит нараспев, а ученики подхватывают за ним хо-
ром:
- Бе-ре-ле-вор! Бе-ре-ле-вор!..
Я стою как окаменелый, мороз подирает меня по коже. Я ничего не пони-
маю.
- Что ты молчишь, остолоп этакий? - кричит ребе, залепив мне пощечи-
ну. - Почему ты молчишь, дурень этакий, ты же слышишь, все поют? Пой и
ты: Береле-вор! Береле-вор!
У меня дрожат руки и ноги. Зуб на зуб не попадает. Но я подпеваю:
- Береле-вор! Береле-вор!
- Громче, бездельник этакий, - кричит ребе. - Громче! Громче!
И мы хором кричим изо всех сил:
- Береле-вор! Береле-вор!
- Тише,-неожиданно останавливает нас ребе, хлопнув рукой по столу. -
Тише, сейчас мы будем его судить. Ну-ка, Береле-вор,-говорит он нарас-
пев, - подойди-ка сюда, мое дитя, живее, живее немного. Скажи-ка,
мальчик, как тебя зовут?
- Берл.
- А как еще?
- Берл... Берл... вор...
- Вот так, молодец, мой родной,-поет ребе.- А сейчас, малютка, дай
тебе бог здоровья, стяни-ка с себя одежду, пожалуйста! Вот так, вот так,
скорей, умоляю тебя! Вот так, мой дорогой Береле!..
Берл остался совершенно голый, в чем мать родила. Он был страшно бле-
ден и стоял совершенно неподвижно с опущенными глазами, настоящий покой-
ник!
Ребе вызвал одного из старших учеников и спросил его:
- Ну-ка, Гершеле-большой, выйди сюда ко мне поскорей, вот так, и
расскажи нам подробно, как Береле стал вором, а вы, ребята, слушайте
внимательно.
И Гершеле-большой начал рассказывать историю о том, как Берл позарил-
ся на кружку Меера-чудо.творца *, в которую его мать опускала каждую
пятницу вечером копейку, а то и две... Как Берл крал оттуда деньги, хотя
на кружке висел замок; как Берл лри помощи соломинки, обмазанной смолой,
вытаскивал из этой кружки копейку за копейкой, как мать его, Злата-хрип-
лая, заметила это, открыла кружку и нашла там соломинку, обмазанную смо-
лой; как Злата-хриплая пожаловалась на него; как после розог, полученных
от ребе, Берл сознался, что он весь год таскал копейки из этой кружки и
затем каждое воскресенье докупал на эти деньги два пряника и рожки и
т.д., и т.д.
- А теперь, ребята, судите его! Вы сами знаете как. Это вам не впер-
вые. Пусть каждый скажет свой приговор вору, таскавшему копейки из бла-
готворительной кружки. Гершеле, скажи ты первый, как наказать вopa,
тacкaвшeгo соломинкой копейки из благотворительной кружки?
Ребе склонил голову набок, зажмурил глаза и подставил правое ухо Гер-
шеле. А Гершеле ответил во весь голос:
- Вор, таскающий копейки из кружки, должен быть высечен до крови.
- Мойшеле, как наказать вора, таскавшего копейки из благотворительной
кружки?
- Вора, таскавшего копейки из благотворительной кружки,-ответил Мой-
шеле плачущим голосом,- надо разложить, двое должны держать его за голо-
ву, двое за ноги, а еще двое должны сечь его розгами, вымоченными в рас-
соле.
- Топеле Тутарету, как наказать вора, таскавшего копейки из благотво-
рительной кружки?
Копеле Кукареку, мальчик, который не умел произносить букв "к" и "г",
вытер нос и пискливо пропел свой приговор:
- Вор, таставший топейти из тружти, натазывается тат: все мальчити
должны близто подойти и стазать-ему в лицо три раза во весь долос: вор!
вор! вор!
В хедере раздался громкий хохот. Ребе пощекотал большим пальцем ада-
мово яблоко, как бы настраивая голос, и, напевая, как кантор в синагоге,
вызвал меня.
- Да предстанет перед нами Шолом, сын Нохума! Скажи нам, дорогой Шо-
ломка, твой приговор вору, таскавшему копейки из благотворительной круж-
ки.
Я хотел ответить, но язык мне не повиновался. Я дрожал, как в лихо-
радке. Я задыхался. Обливался холодным потом. В ушах у меня шумело. Я не
видел перед собой ни ребе, ни голого Берла-вора, ни товарищей,-я видел
только ножики, одни лишь ножики-белые, открытые, со множеством лезвий. А
там, у дверей, висела луна. Она смотрела на меня и улыбалась, как чело-
век. У меня закружилась голова, пред глазами завертелось все-хедер, сто-
лы, книги, товарищи, луна, висевшая у двери, ножики. Я чувствовал, что у
меня подкосились ноги. Еще секунда, и я бы упал. Но, собрав все силы,
удержался на ногах.
Пришел домой вечером, чувствую-лицо горит, в ушах-шум. Слышу, со мной
говорят, но не понимаю о чем. Отец что-то сказал, рассердился, хотел ме-
ня ударить; мать заступилась, прикрыла меня передником, словно наседка,
которая крыльями прикрывает своих птенцов от нападения. Я ничего не слы-
шал, да и слышать ничего не хотел. Мне хотелось только, чтобы скорее
наступила ночь и я мог бы избавиться от ножика. Что делать? Сознаться и
отдать его? Тогда меня ожидает участь Берла. Подбросить? А вдруг заме-
тят... Забросить - и конец, только бы избавиться от него! Но куда его
бросить, чтобы не нашли? На крышу? Но могут услышать стук. В огород? Но
там его могут найти. Ага, я знаю. Выход есть! Бросить в воду! Честное
слово, прекрасный выход! В воду, в колодец у нас во дворе. Эта мысль мне
так понравилась, что я больше не хотел думать. Я достал ножик и помчался
к колодцу, но мне казалось, что в руках у меня не ножик, а что-то отвра-
тительное, гадюка, от которой надо поскорее избавиться. А все-таки было
жаль! Такой чудный ножик! Минуту я стоял в раздумье и мне казалось, что
я держу в руках живое существо. Сердце щемило. Господи, господи, сколько
горя доставил мне этот ножик! Жалко мне было его! Но я набрался решимос-
ти и выпустил ножик из рук... Плюх! Раздался плеск, и больше ничего...
Нет ножика! С минуту я еще постоял у колодца, ничего не слышно. Слава
тебе господи, избавился! Но сердце сжималось от боли. Такой ножик! Такой
ножик! Я возвращался к себе, чтобы лечь в постель, и видел, как луна
будто следила за мной. Мне казалось, она видела все, и я точно слышал
голос издалека: "А ты все-таки вор! Лови! Бей вора! Бей вора!"
Я пробрался в сени и лег спать. Мне снилось, что я бегу, что я парю в
воздухе с ножиком в руках, а луна смотрит иа меня и кричит: "Лови! Бей
вора! Бей вора!"
6
Долгий, долгий сон. Тяжелые, гнетущие сновидения. Горю как в огне. В
голове шум. Перед глазами - красная пелена. Меня секут раскаленными
прутьями, и я обливаюсь кровью. Вокруг меня кишат скорпионы и змеи разе-
вают пасти, хотят меня сожрать. Вдруг раздался трубный глас, возопивший:
"Секите его! Секите его! Секите его! Он вор!"
А я кричу:
- Уберите луну! Отдайте ей ножик! Зачем вы издеваетесь над Береле? Он
невиновен! Это я-вор! Это я - вор!
И больше я ничего не помню.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я открыл один глаз, потом другой. Где я? Кажется, в постели? Что я
тут делаю? Кто это сидит у кровати на стуле? А, это ты, мама?.. Мама!
Она не слышит. Мама! Мама! Мама! Что это значит? Ведь я как будто кричу
изо всех сил! Тише! Я прислушиваюсь. Она плачет. Она тихо плачет. Я вижу
и отца, его болезненно-желтое лицо. Он сидит над талмудом, что-то тихо
