Томас ШЕРРЕД
ПОПЫТКА
В аэропорту капитана ждала штабная машина. Она рванулась с места и
долго неслась по разным шоссе. В узкой тихой комнате сидел прямой, как
палка, генерал и ждал. У нижней ступеньки металлической лестницы, льдисто
отсвечивающей в полумраке, стоял наготове майор. Взвизгнули шины, машина
резко остановилась, и капитан бок о бок с майором кинулись вверх по
лестнице. Никто не произнес ни слова. Генерал поспешно встал, протягивая
руку. Капитан одним движением открыл полевую сумку и вложил в генеральскую
руку толстую пачку бумаг. Генерал поспешно пролистал их и отдал майору
отрывистое распоряжение. Майор исчез; из коридора донесся его резкий
голос. В комнату вошел человек в очках, и генерал протянул ему бумаги.
Человек в очках начал перебирать их дрожащими пальцами. По знаку генерала
капитан вышел из комнаты, на его усталом молодом лице играла гордая
улыбка. Генерал принялся барабанить пальцами по черной глянцевитой крышке
стола. Человек в очках отодвинул в сторону полуразвернутые карты и начал
читать вслух.
Дорогой Джо!
Я взялся за эти записки, только чтобы убить время, так как мне
надоело смотреть в окно. Но когда я их уже почти кончил, мне стало ясно,
какой оборот принимают события. Ты единственный из тех, кого я знаю, кому
по силам добраться до меня, а прочитав мои записки, ты поймешь, почему
сделать это необходимо.
Неважно, кто их тебе доставит, - возможно, он не захочет, чтобы ты
мог его впоследствии опознать. Помни об этом и, ради бога, Джо,
поторопись!
Эд.
Всему причиной моя лень. К тому времени, когда я протер глаза и сдал
номер, автобус был уже полон. Я засунул чемодан в автоматическую камеру
хранения и отправился убивать час, который оставался до следующего
автобуса. Ты, наверное, знаешь этот вокзал - на бульваре Вашингтон,
неподалеку от Мичиган-авеню. Мичиган-авеню смахивает на Мэйн-стрит в
Лос-Анджелесе или Шестьдесят третью улицу в Чикаго, куда я ехал - те же
дешевые киношки, лавки закладчиков, десятки пивных и рестораны,
предлагающие рубленый бифштекс, хлеб с маслом и кофе за сорок центов. До
войны такой обед стоил двадцать пять центов.
Я люблю лавки закладчиков. Я люблю фотоаппараты. Я люблю приборы и
инструменты. Я люблю разглядывать витрины, набитые всякой всячиной - от
электробритв и наборов гаечных ключей до вставных челюстей включительно. И
теперь, имея в своем распоряжении целый час, я отправился пройтись по
Мичиган-авеню до Шестой улицы, ну, а потом вернуться по другой ее стороне.
В этом районе живет много китайцев и мексиканцев - китайцы содержат
рестораны, а мексиканцы едят блюда "домашней южной кухни". Между Четвертой
и Пятой улицами я остановился перед подобием кинотеатра - окна,
закрашенные черной краской, объявления по-испански, написанные от руки:
"Детройтская премьера... Боевик с тысячами статистов... Только на этой
неделе... Десять центов". Несколько прилепленных к окнам фотографий были
смазанными и мятыми - всадники в латах и что-то вроде яростной сечи. И все
- за десять центов! Как раз в моем вкусе.
Возможно, мне повезло, что в школе моим любимым предметом была
история. И уж, во всяком случае, слепая удача, а вовсе не проницательность
заставила меня раскошелиться на десять центов за право сесть на шаткий
складной стул, насквозь пропахший чесноком. Кроме меня, объявления
соблазнили еще полудюжину мексиканцев. Я сидел возле двери. Две свисавшие
с потолка стоваттные лампочки, даже без намека на абажур, давали
достаточно света, чтобы я мог оглядеться. Передо мной в глубине помещения
виднелся экран, смахивавший на побеленный кусок картона, а когда у себя за
спиной я увидел старенький шестнадцатимиллиметровый проектор, я
заподозрил, что даже десять центов - слишком дорогая цена за подобное
удовольствие. С другой стороны, мне предстояло скоротать еще сорок минут.
Все курили. Я тоже достал сигарету - и унылый мексиканец, которому я
вручил свои десять центов, устремил на меня долгий вопрошающий взгляд. Но
я заплатил за вход, а потому ответил ему таким же пристальным взглядом.
Тогда он запер дверь и погасил свет. Полминуты спустя зажужжал дряхлый
проектор. Ни вступительных титров, ни имени режиссера, ни названия фирмы -
только белый мерцающий квадрат, а потом сразу же крупным планом-бородатая
физиономия с подписью "Кортес". Затем раскрашенный, весь в перьях индеец -
"Гватемосин, преемник Монтесумы". Снятые сверху, изумительно сделанные
модели разнообразных зданий - "Город Мехико, 1521 год". Кадры старинных,
заряжаемых с дула пушек, изрыгающих ядра, - осколки камней отлетают от
огромных стен, худые индейцы умирают в набивших оскомину конвульсиях, дым,
искаженные лица, кровь. Лента меня сразу ошеломила. Ни царапин, ни нелепых
склеек, характерных для давнишних фильмов, ни слащавости и ни
красавца-героя, чья физиономия возникает перед камерой кстати и некстати.
Там вообще не было красавца-героя. Ты когда-нибудь видел те французские
или русские картины, которые критики восхваляют за глубину и
реалистичность, порожденные скудным бюджетом, не позволяющим приглашать
знаменитых актеров? То, что я увидел, было именно таким, и даже лучше.
И только когда фильм завершился общим планом унылого пожарища, я
начал кое-что соображать. Нельзя за гроши нанять тысячу статистов и
поставить декорации такой величины, что для них еле нашлось бы место в
Центральном парке. Трюковая съемка падения даже с десятиметровой высоты
обходится в суммы, которые приводят бухгалтеров в исступление, а тут стены
были гораздо выше. Все это плохо вязалось со скверным монтажом и
отсутствием звуковой дорожки. Разве что картина снималась еще в добрые
старые дни немого кино. Но фильм, который я только что видел, был снят на
цветную пленку! Больше всего он походил на хорошо отрепетированный и плохо
поставленный документальный фильм.
Мексиканцы лениво покидали помещение, и я направился было за ними, но
задержался около унылого киномеханика, который перематывал ленту. Я
спросил, откуда у него этот фильм.
- Я что-то не слышал, чтобы последнее время на экран выходили
исторические фильмы, а, судя по всему, эта штучка снималась недавно.
Он ответил, что да, недавно, и добавил, что снимал фильм он сам. Я
принял его сообщение с невозмутимой вежливостью, и он понял, что я ему не
верю. Он выпрямился.
- Вы мне не поверили, ведь так?
Я ответил, что он безусловно прав в своем заключении, и добавил, что
спешу на автобус.
- Но скажите, почему? В чем дело?
Я сказал, что автобус...
- Я вас очень прошу. Я буду вам бесконечно обязан, если вы объясните,
чем он плох.
- Да ничем, - ответил я, но он молча ждал продолжения. - Ну,
во-первых, такие картины не выпускаются на шестнадцатамиллиметровой
пленке. Вы раздобыли копию, снятую с тридцатипятимиллиметровой пленки...
И я перечислил еще кое-какие отличия любительских фильмов от
голливудских. Когда я кончил, он минуту молча курил.
- Понятно... - он вынул бобину из проектора и закрыл крышку. - У меня
тут есть пиво...
Я согласился, что пиво - вещь очень хорошая, но автобус... Ну, ладно,
одну бутылку куда ни шло.
Он вытащил из-за экрана бумажные стаканчики и бутылку портера.
Пробормотав с усмешкой "сеанс откладывается", он закрыл дверь и откупорил
бутылку о скобу, привинченную к стене. По-видимому, здесь прежде
помещалась бакалейная лавка или пивная. Стулья имелись в избытке. Два из
них мы отодвинули в сторону и расположились с удобствами. Пиво оказалось
теплым.
- Вы как будто разбираетесь в этом деле, - заметил он выжидательно.
Я счел его слова вопросом, засмеялся и ответил:
- Ну, не слишком. Ваше здоровье! - Мы выпили. - Я работал шофером в
кинопрокатной фирме.
Он улыбнулся.
- Вы тут проездом?
- Как сказать... Чаще - проездом. Уезжаю по состоянию здоровья,
возвращаюсь ради родных. Только с этим кончено - на прошлой неделе
похоронил отца.
Он сказал, что это очень грустно, а я ответил, что все зависит от
взгляда на вопрос.
- У него со здоровьем тоже было неважно.
Это была шутка. Мы выпили по второму стаканчику и несколько минут
обсуждали климат Детройта. Наконец он сказал, словно что-то обдумывая:
- По-моему, я вас здесь видел вчера... Часов около восьми. - Он встал
и пошел за второй бутылкой пива.
Я крикнул ему вслед:
- Я больше пить не буду!
Но он все-таки принес пиво, а я поглядел на часы:
- Ну, пожалуй, еще один стакан...
- Так это были вы?
- Что? - я протянул ему мой бумажный стаканчик.
- Вчера здесь. В восемь часов...
Я вытер пену с усов.
- Вчера вечером? Нет, как ни жаль. Я бы тогда не опоздал на автобус.
Нет, вчера в восемь я был в баре "Мотор". И просидел там до полуночи.
Он задумчиво пожевал нижнюю губу.
- В баре "Мотор"? Дальше по улице?
Я кивнул.
- В баре "Мотор"... Гм... А, может, вам хотелось бы... Да, конечно...
Прежде чем я сообразил, что он имеет в виду, он скрылся за экраном и
выкатил из-за него большую радиолу. В руке он держал третью бутылку пива.
Я поднес к свету бутылку, стоявшую передо мной. Еще полбутылки есть. Я
посмотрел на часы. Он придвинул радиолу к стене и поднял крышку, открыв
рукоятки настройки.
- Выключатель позади вас. Будьте так добры!
Я мог дотянуться до выключателя, не вставая, что я и сделал. Обе
лампы разом погасли. Я этого не ожидал и начал шарить по стене. Тут снова
стало светло, и я с облегчением сел поудобнее. Но лампы не зажглись -
просто я смотрел на улицу!
Я облился пивом и чуть не опрокинул шаткий стул, а улица вдруг
сдвинулась с места - улица, а не я! День сменился вечером, и я вошел в бар
"Мотор" и увидел, как я заказываю пиво и при всем при том я твердо знал,
что я не сплю и это мне не снится. В панике я вскочил, расшвыривая стулья
и пивные бутылки, и чуть не сорвал ногти, пока нащупывал на стене
выключатель. К тому времени, когда я его отыскал - наблюдая, как я стучу
по стойке, подзывая бармена, - у меня совсем помутилось в голове и я готов
был хлопнуться в обморок. Ни с того, ни с сего вдруг бредить наяву!
Наконец мои пальцы коснулись выключателя.
Мексиканец смотрел на меня с непонятным выражением - словно он
зарядил мышеловку и поймал лягушку. Ну а я? Наверное, вид у меня был
совсем уже дикий. Да и было с чего. Пиво расплескалось по всему полу, и я
с трудом добрел до ближайшего стула.
- Что это такое? - просипел я.
Крышка радиолы опустилась.
- В первый раз со мной было то же. Я забыл.
У меня так дрожали пальцы, что мне не удалось вытащить сигарету и я
разорвал пачку.
- Я спрашиваю, что это такое?!
Он сел.
- Это были вы. В баре "Мотор", вчера в восемь вечера.
Я тупо уставился на него. А он протянул мне новый бумажный стаканчик,
и я машинально подставил его под бутылку, которую он наклонял.
- Послушайте... - начал я.
- Конечно, это не может не ошеломить. Я забыл, что я сам чувствовал в
первый раз. А теперь... теперь мне все равно. Завтра я иду в контору
"Филипс-радио".
Я спросил, о чем он, собственно, говорит, но он продолжал, не обратив
внимания на мой вопрос:
- У меня нет больше сил. Я сижу без гроша. И мне уже все равно.
Оговорю себе долю и буду получать проценты.
Наверное, ему необходимо было высказаться. И, расхаживая взад и
вперед, он, сначала медленно, а потом быстрее и быстрее, выложил мне всю
