в детстве я научился играть на трубе, гитаре и пианино. Чего мне не
хватало - так это глубокого и тонкого знания джазовых форм.
Я пошел в услужение к голландцу, чтобы получить возможность постоянно
слушать пластинки, изучать американские идиомы и готовить себя к жизни
музыканта. Он мог бы мне совсем ничего не платить - хватило бы одного Луи
Армстронга.
Я привел пластинки в порядок, расставил их по системе, заставил
хозяина заказать в Барселоне головку с алмазной иглой, переместил колонки,
чтобы избежать искажений, и сам составил несколько отличных джазовых
программ.
Чаще всего я начинал с "Мрачного настроения" в исполнении оркестра
Дюка Эллингтона, затем переходил к Стену Кентону и, чтобы разрядить
обстановку, заканчивал "Прощальным блюзом" Эллы Фицджеральд.
Скоро я обратил внимание, что вся аудитория состоит из одного-
единственного человека, не считая меня и голландца.
Да, у меня появился слушатель - высокий, худой, молчаливый британец,
явный поклонник джаза.
Я заметил, что он ест в соответствии с музыкой - медленно и
меланхолично, если я ставил "Не надо грустить", отрывисто и быстро, когда
звучал "Караван".
Более того, в зависимости от выбираемой мной музыки явно менялось его
настроение. Эллингтон и Кентон возбуждали его: он жевал яростно, отбивая
левой рукой такт. Чарли Барнет действовал расслабляюще, я бы даже сказал,
угнетающе - каким бы ни был темп вещи, британец ел медленно, поджав губы и
нахмурив брови.
Если вы фанатичный меломан и, так же как я, истинный музыкант в душе,
вы поймете завладевшее мной стремление пленить единственного слушателя.
Сперва я прошелся по Эллингтону и Кентону, потому что все еще был
уверен в себе. Мне так и не удалось приучить британца к монументальным
фантазиям Чарли Паркера, а Барнет просто действовал ему на нервы. Но я
привил ему любовь к Луи Армстронгу, Элле Фицджеральд, Эрлу Хейнсу и
"Современному джаз-квартету". Я совершенно точно определил музыкальный
вкус британца и составлял программу на вечер специально для него.
Британец был самозабвенным слушателем. Но за музыку, увы, ему
приходилось расплачиваться: изо дня в день он вынужден был давиться
рийстафелем голландца - жуткой мешаниной из тушеного по-всякому мяса,
чрезмерно острого и однообразно политого соусом "чили". Отвертеться было
невозможно: голландец не любил, чтобы люди торчали в ресторане, не сделав
заказ. Стоило вам войти - и он тут же совал меню, а как только вы доедали
последнее блюдо - выкладывал на стол счет. Может быть, подобное
обслуживание принято в Амстердаме, но в Испании такого не примлют.
Иностранной колонии в Санта-Эулалии, проникнутой испанским духом больше,
чем сами испанцы, это не нравилось. Таким образом, из-за своей грубости и
жадности голландец мог положиться только на одного постоянного клиента -
на англичанина, который в действительности-то приходил слушать музыку!
Немного погодя я заметил, что мой слушатель стал прибавлять в весе.
Поразительно, какое влияние может оказывать джаз! Была здесь и моя
скромная заслуга - ведь программы, которые я составлял, помогали
поклоннику музыки справляться с тяжелым немузыкальным рийстафелем.
Я был тогда молод и беспечен. Я со страстью стремился покорить этого
человека, подчинить его Армстронгу и себе.
Англичанин полнен. Мне следовало бы ставить что-нибудь строгое и
аскетичное, вроде Бейдербека или прочих формалистов диксиленда. Они,
правда, были не в его вкусе, но непременно оказали бы сдерживающее
воздействие. Однако я бесстыдно потакал его желаниям.
Однажды вечером в качестве музыкальной шутки я поставил миллеровскую
"Нитку жемчуга" - милую непритязательную мелодию. И сразу увидел, что
англичанину нравится "свинг".
Конечно, мне бы просто оставить это без внимания. Британец явно
обладал талантом слушателя, но он был музыкально не образован. Я должен
был обучить его, показать то великое, на что способна музыка, однако
вместо этого я потворствовал его сентиментальности: ставил Гленна Миллера,
Томми Дорси, Гарри Джеймса. Я немного приходил в себя, слушая Бенни
Гудмена, и тут же падал на самое дно, беззастенчиво крутя Вэна Мунро.
Это ужасно - иметь такую власть над человеком. Месяца через два я мог
вертеть своим слушателем с такой же легкостью, с какой крутил пластинки.
Хозяин ресторана тщеславно считал, что клиента привлекают его яства.
На самом деле это я заставлял его есть.
Иногда, когда я ставил "Поезд" или, например, "Блюз на улице Бил",
англичанин мрачнел и раздраженно откладывал вилку. Тогда я быстро
переключался на "Нитку жемчуга", или "Грустный вечер" Гленна Миллера, или
"Розовый коктейль для скучающей леди". А то взбадривал англичанина Гарри
Джеймсом или Томми Дорси.
Подобная музыка действовала на него как наркотик. Покачивая в такт
головой, со слезами на глазах он брался за столовую ложку. А я продолжал
вертеть им, не задумываясь, куда это приведет.
Однажды британец не явился в ресторан.
Не было его и на следующий вечер, и в течение еще нескольких дней.
Наконец он пришел, и хозяин - опасаясь, понятно, за свой основной
источник дохода - осведомился о здоровье британца.
Тот ответил, что у него было обострение язвы, но сейчас все хорошо.
Хозяин кивнул и отправился стряпать свою дьявольскую еду.
Англичанин взглянул в мою сторону и впервые обратился персонально ко
мне (помню, Стен Кентон наигрывал "Вниз по Аламо"):
- Простите, пожалуйста, не будете ли вы так добры поставить "Луну над
Майами" Вэна Мунро?
- Конечно, с удовольствием, - ответил я и подошел к проигрывателю.
Снял пластинку Кентона. Достал Мунро. И в этот миг понял, что убиваю,
буквально убиваю британца.
Он превратился в музыкального наркомана и жить не мог без пластинок.
Но слушал их только здесь, обжираясь рисом и самбалом, которые разъедали
слизистую его желудка.
- Никакого Вэна Мунро! - крикнул я.
Британец пораженно замигал заплывшими глазами. Из кухни вышел хозяин,
удивленный, что я повысил голос.
- Может быть, Гленн Миллер?.. - промямлил англичанин.
- Ни за что!
- Томми Дорси?
- Исключено.
Несчастный затрясся, челюсти его задрожали.
- Ну хоть Дюк Эллингтон! - взмолился он.
- Нет!
- Пабло, ты ведь любишь Дюка Эллингтона! - воскликнул хозяин.
- Поставьте Бейдербека или хотя бы "Современный джаз-квартет"!
Что-нибудь!!!
- С вас достаточно, - сказал я британцу. - Концерт окончен.
И со страшной силой грохнул кулаком по усилителю. Внутри зазвенели,
разбиваясь, лампы.
Клиент с хозяином лишились дара речи.
Я вышел, даже не потребовав плату за две недели, на попутных добрался
до Ивисы, а там сел на теплоход до Марселя.
Теперь я довольно известный саксофонист. Меня можно услышать каждый
вечер, кроме воскресенья, в клубе на улице Ашетт в Париже. Мною
восхищаются, слушатели ценят классическую ясность и чистоту формы и
уважают как приверженца диксиленда.
И все же на моей совести остался грех - тот самый несчастный
англичанин. Я искренне сожалею о случившемся.
И часто задумываюсь: что же случилось с моим хозяином и постоянным
клиентом?
Клиент
Я взял грех на душу много лет назад в маленьком испанском городке
Санта-Эулалия-дель-Рио; до сих пор не признавался в этом ни одной живой
душе.
Я отправился в Санта-Эулалию, чтобы написать книгу. Со мной поехала
жена. Детей у нас не было.
Во время моего пребывания там какой-то финн или скорее мадьяр открыл
ресторанчик, где подавали рийстафель. Сие событие с одобрением встретила
вся иностранная колония. До тех пор мы выбирали между омарами в майонезе у
Хуанито и паэльей в Са-Пунте. Готовили и там и там отлично, но ведь даже
самые изысканные яства рано или поздно приедаются.
Многие из нас стали столоваться у финна, где всегда царила какая-то
живая атмосфера. Добавьте к этому, что у венгра была замечательная
коллекция пластинок. Такое место не могло не пользоваться успехом.
Моя жена была замечательная женщина, но готовила она из рук вон
плохо. Я обедал у мадьяра пять раз в неделю и стал одним из его постоянных
клиентов. Через некоторое время я обратил внимание на официанта.
Молодой, лет шестнадцати или семнадцати, он, по-моему, был
индонезийцем - оливковая кожа, иссиня-черные брови и волосы. Сущее
удовольствие было смотреть, как он - гибкий, изящный, быстрый - носится
вокруг, подавая блюда и меняя пластинки. Я любовался юношей, как любуются
греческой скульптурой или статуями Микеланджело, и получал от этого,
невинного в сущности, занятия эстетическое наслаждение. Кроме того,
индонезиец отлично вписывался в повесть, над которой я в то время мучился:
такого героя я долго и безуспешно искал.
Я проводил в ресторане все вечера и сидел допоздна. Повар подавал мне
гигантские порции, и я ел, благодарный, что могу задержаться.
Жена моя к тому времени вернулась в Соединенные Штаты.
Естественно, я полнел от этого. Кто в состоянии съедать каждый вечер
три фунта риса с мясом и не полнеть? Увлеченный созерцанием юношеской
красоты, переполненный мыслями о будущей книге, я забросил друзей и
перестал следить за своей внешностью. Каждый вечер, когда я выходил из
ресторана, живот мой стонал, переваривая чрезмерно острую пищу. Я ложился
в постель, думая о чувстве прекрасного, о литературе и с нетерпением ждал
следующего вечера.
Не знаю, сколько это могло продолжаться и куда могло меня завести. Я
терял свою застенчивость, терял гордость. И тут я кое-что заметил.
Я понял, что я остался единственным клиентом ресторана, и глубоко
задумался. Пускай я растерял всех друзей и знакомых - но почему они
перестали обедать в этом ресторане? Все было без изменений - еда,
музыка... Все, кроме меня.
Как-то раз, расправляясь с очередной порцией самбала, я вдруг
необыкновенно отчетливо осознал, как чудовищно растолстел. Я взглянул на
себя со стороны и увидел... отвратительного типа, от одного вида которого
воротит с души. Никто не захочет есть с ним в одной компании.
И тут до меня дошло: именно я причина того, что венгр растерял всех
своих клиентов. Какой нормальный человек станет любоваться мной? А ведь я
просиживал там все вечера.
Либо подобное озарение должно немедленно привести к действию, либо я
навсегда потеряю уважение к себе.
Я с грохотом отодвинул стул и поднялся - нельзя сказать, что с
легкостью. Повар и официант озадаченно глядели, как я, переваливаясь,
направляюсь к двери.
Повар закричал:
- Я плохо приготовил?!
- Дело не в еде.
Юноша потупился:
- Должно быть, я обидел вас, поставив скверную пластинку?
- Наоборот, - ответил я. - Вы радовали меня чрезвычайно. Я сам
оскорбил вас сверх всякой меры.
Они не поняли.
Повар воскликнул:
- Может, попробуете свининки? Свежая, с пылу, с жару!
Юноша сказал:
- Есть новая пластинка Армстронга, вы ее еще не слышали.
Я остановился в дверях.
- Благодарю вас обоих. Вы добрые люди. Но мне лучше уйти.
Я вернулся домой, сложил чемодан, вызвал такси и поздно вечером
вылетел с Ивисы в Барселону.
Много лет прошло с тех пор. Я живу сейчас в Сан-Мигеле-де-Альенде, в
Мексике, с новой женой и двумя детьми.
Я часто думаю, как сложились судьбы повара и официанта. Насколько я
понимаю, они должны процветать в Санта-Эулалии. При условии, конечно, что
мое безобразное поведение не погубило репутацию ресторана.
