Роберт ШЕКЛИ
ПА-ДЕ-ТРУА ШЕФ-ПОВАРА, ОФИЦИАНТА И КЛИЕНТА
Повар
События, о которых я хочу вам рассказать, произошли несколько лет
назад, когда я открыл лучший на Балеарских островах индонезийский
ресторан.
Я открыл ресторан в Санта-Эуалалии-дель-Рио - небольшом городке на
острове Ивиса. В то время в главном городе острова уже был индонезийский
ресторан, и еще один - в Пальме. Но все в один голос твердили, что мой,
безусловно, лучший.
Несмотря на это, нельзя сказать, что дела шли блестяще.
Санта-Эулалия - крохотное местечко, сюда приезжают отдыхать писатели
и художники. Это люди весьма бедные, но они вполне могли позволить себе
рийстафель. Так почему бы им не бывать у меня чаще? Уж явно не из-за
конкуренции ресторана Хуанито или той забегаловки, что в Са-Пунте. Отдавая
должное омарам в майонезе у Хуанито и паэлье в Са-Пунте, хочу тем не менее
отметить, что эти блюда в подметки не годились моим самбала, соте из
курицы и особенно свинине в соевом соусе.
Думаю, что причиной всему - эмоциональность и темперамент людей
искусства, которым необходимо время, чтобы привыкнуть к новому. В
частности, к новому ресторану.
Я сам такой. Вот уже много лет пытаюсь стать художником. Именно
поэтому, между прочим, я открыл ресторан в Санта-Эулалии.
Арендная плата была невысока, готовил я сам, а подавал клиентам один
местный паренек, он же менял пластинки на проигрывателе и мыл посуду.
Платил я ему мало, но лишь потому, что больше не мог. Это был чудо-парень:
работящий, всегда опрятный и бодрый. Если ему хоть немного повезет, он
непременно станет губернатором Балеарских островов.
Итак, у меня был ресторан "Зеленый фонарик", был официант, а вскоре
появился и постоянный клиент.
Я так и не узнал его имени. Американец - высокий, худой, молчаливый,
с черными как смоль волосами, лет тридцати или сорока. Он приходил каждый
вечер ровно в девять, заказывал рийстафель, ел, платил, оставлял десять
процентов чаевых и уходил.
Признаюсь, что насчет постоянного клиента я слегка преувеличил, так
как по воскресеньям он ел паэлью в Са-Пунте, а по вторникам - омаров в
майонезе у Хуанито. Но почему бы и нет? Я сам иногда обедал у них.
Остальные пять вечеров сидел у меня, чаще всего в одиночестве, редко - с
женщиной, порой - с другом.
Честно говоря, я мог бы прожить в Санта-Эулалии, имея одного этого
клиента. Не на очень широкую ногу, но мог. Тогда все было очень дешево.
Разумеется, оказавшись в такой ситуации, когда более или менее
зависишь от одного посетителя, начинаешь относиться к нему с особым
вниманием.
Я жаждал угодить ему и стал изучать его вкусы и пристрастия.
Постоянному клиенту я подавал особый рийстафель - на тринадцати тарелках.
Стоило это триста песет - по тем временам около пяти долларов. Рийстафель
- значит "рисовый стол". Это голландский вариант индонезийской кухни. На
центральное блюдо выкладывается рис и поливается саджором - овощным
соусом. Затем вокруг сервируются такие блюда, как говядина-кэрри,
"сате-баби" - свинина в ореховом соусе, жареная на вертеле, и
"самбал-уданг" - печенка в соусе "чили". Все это дорогие яства, потому что
в основе их - мясо. Кроме того, подаются самбал с говядиной, "перкадель" -
яйца с мясной подливкой и различные овощные и фруктовые блюда. Ну и,
наконец, арахис, креветки, кокосовый орех, жареный картофель и тому
подобное.
Все подается в маленьких овальных мисочках и производит впечатление
целого вагона еды.
Мой клиент обычно ел с хорошим аппетитом и приканчивал восемь или
десять блюд плюс половину риса - отличный результат для любого лица
неголландского происхождения.
Увы, меня это уже не удовлетворяло. Я заметил, что клиент никогда не
есть печенку, поэтому "самбал-уданг" пришлось заменить на "самбал-ати" -
тот же самбал, только с креветками. Креветки клиент поглощал с особым
удовольствием, особенно когда я не жалел его любимой ореховой подливки.
Спустя некоторое время он стал прибавлять в весе.
Это воодушевило меня. Я удвоил порции картофельных палочек и мясных
шариков. Американец стал есть как истинный голландец. Он быстро полнел.
Через два месяца в нем было фунтов десять или двадцать лишнего веса.
Меня это не беспокоило, я стремился превратить клиента в раба моей кухни.
Я купил глубокие миски и подавал теперь удвоенные порции. Я заменил
"сате-баби" на "баба-траси" - свинину в креветочном соусе, так как к
арахисовой подливке клиент теперь не притрагивался.
На третий месяц он перешел границу тучности - в основном из-за риса и
острого соуса. А я стоял у плиты, как органист за пультом органа, и играл
на его вкусовых сосочках. Он склонял над мисками свое круглое и блестящее
от пота лицо, а Пабло крутился рядом, меняя блюда и пластинки на
проигрывателе.
Да, теперь стало ясно: этот человек полюбил мою кухню. Его ахиллесова
пята находилась в желудке, если так можно выразиться. Этот американец до
встречи со мной прожил тридцать или сорок лет на белом свете и остался
худым. Но откуда берется худоба? Я думаю, причина - в отсутствии еды,
отвечающей вкусу данного индивидуума.
Я выработал теорию, согласно которой большинство худых людей -
потенциальные толстяки, просто не нашедшие своей потенциальной пищи. Я
знавал одного тощего немца, который прибавил в весе, когда вел монтаж
оборудования в Мадрасе и столкнулся с совершенно новыми для себя
юго-восточными яствами. И еще одного прожорливого мексиканца- гитариста,
игравшего в лондонском клубе: он утверждал, что полнеет только в своем
родном городе - Морелии; причем во всей центральной Мексике любая другая
пища на него вовсе не действовала, а вот в Оахаке, как бы ни были
превосходны блюда, он неизменно худел. И знал англичанина, который большую
часть жизни провел в Китае. Так вот, он заверял меня, что не может жить
без сычуаньской пищи, что кантонская или шанхайская кухни его совершенно
не удовлетворяют и что различия между кухнями в разных провинциях Китая
гораздо больше, чем в Европе. Этот мой знакомый жил в Ницце, вкушал
провансальские блюда разнообразя их красным соевым творогом, соусом "амой"
и бог весть еще чем. И жаловался мне, что у него собачья жизнь!
Как видите, поведение моего американца вполне объяснимо. Он,
совершенно очевидно, относился к числу людей, не нашедших своей пищи. И
теперь, поедая рийстафель, наверстывал упущенное за тридцать или сорок
предыдущих лет.
Истинный повар должен чувствовать ответственность за своего клиента.
В конце концов повар - тот же кукловод: он манипулирует клиентами, как
марионетками, играя на их вкусовых пристрастиях.
Но я-то не истинный повар, я простой итальянец с необъяснимым
пристрастием к рийстафелю. Самое горячее мое желание - стать художником.
Я продолжал пичкать клиента рисом. Теперь мне казалось, что этот
человек полностью в моей власти. Бывало, ночами я просыпался в холодном
поту: мне снилось, что он поднимает расплывшееся лунообразное лицо и
говорит: "Вашему "самбал-удангу" не хватает пикантности. Дурак я был, что
ел у вас! Наши отношения кончены".
И я безрассудно увеличивал порции, заменил вареный рис на жареный в
масле с шафраном и добавил цыпленка в соусе "чили" с арахисом.
Мне казалось, что мы оба - я у плиты, а он за столом - пребывали в
каком-то бредовом состоянии. Он чудовищно раздался - этакая колбаса, а не
человек, - каждый лишний фунт его веса служил доказательством моей власти.
А затем внезапно наступил конец.
Я как раз приготовил деликатес - "самбал-ати" - чистое безумие с моей
стороны, если учесть вздувшиеся цены.
Но американец не пришел, хотя я задержал закрытие на два часа.
И на следующий вечер он не пришел.
На третий - тоже.
На четвертый день он вошел, неуклюже переваливаясь, и сел за столик.
Ни разу за все время я не заговаривал со своим клиентом. Но в тот
вечер я осмелился подойти, слегка поклонился и вежливо сказал:
- Вы пропустили несколько вечеров, майн херц.
- Да, к сожалению, я не мог прийти, - ответил он.
- Надеюсь, ничего страшного?
- Нет, просто легкий сердечный приступ. Но доктор советовал
отлежаться.
Я поклонился. Пабло ждал от меня указаний. Американец заправил за
воротник гигантскую красную салфетку, купленную специально для него.
Только сейчас я наконец осознал, о чем должен был давно задуматься: я
убиваю этого человека!
Я взглянул на горшки с мясом, на блюда с гарнирами, на горы риса и
острых приправ. Это были орудия медленной смерти.
И я закричал:
- Ресторан закрыт!
- Но почему? - изумился клиент.
- Мясо подгорело, - ответил я.
- Тогда подайте мне рийстафель без мяса, - сказал он.
- Это невозможно, - возразил я. Рийстафель без мяса - не рийстафель.
В глазах клиента появилась тревога.
- Ну так приготовьте омлет - и положите побольше масла.
- Я не готовлю омлеты.
- Тогда свиную котлету - и пожирнее. Или, на худой конец, просто
горшочек жареного риса.
- Майн херц, кажется, не понимает, - сказал я. - Я подаю
исключительно рийстафель и делаю его по всем правилам - или вообще ничего
не готовлю.
- Но я голоден! - воскликнул клиент плаксивым голосом.
- Можете полакомиться омарами в майонезе у Хуанито или паэльей в
Са-Пунте. Вам не привыкать, - добавил я, не в силах удержаться от
сарказма.
- Я не хочу! - закричал он, едва не рыдая. - Я прошу рийстафель!
- Тогда езжайте в Амстердам! - заорал я, сбросил горшки на пол и
выбежал из ресторана.
Я сложил вещи и незамедлительно уехал на Ивису, в самый раз успел на
ночной теплоход в Барселону, а оттуда вылетел в Рим.
Согласен, я был груб с клиентом. Но - в силу необходимости. Надо было
сразу пресечь его прожорливость. И мою собственную беспечность.
Мои дальнейшие странствия не имеют отношения к этой истории. Добавлю
лишь, что на греческом острове Кос я держу лучший ресторан. Я составляю
рийстафель с математической точностью и ни грамма не прибавляю даже
постоянным клиентам. Никакие сокровища меня не заставят увеличить порцию
или дать добавку.
Я часто думаю: что стало с тем американцем и Пабло, плату которому я
выслал из Рима?
Я все еще пытаюсь стать художником.
Официант
Эти события произошли несколько лет назад, когда я работал официантом
в индонезийском ресторанчике в Санта-Эулалии-дель-Рио на Ивисе, одном из
Балеарских островов.
Я был еще мальчишкой, мне не исполнилось и весемнадцати. На Ивису я
попал в составе команды французской яхты. Капитана уличили в контрабанде,
судно конфисковали. Так я остался на Ивисе и переехал в Санта-Эулалию. Сам
я родом с Мальты и обладаю природными способностями к языкам. Жители
местечка считали, что я из Андалузии, а иностранная колония принимала за
местного.
Поначалу я вовсе не собирался долго задерживаться в ресторане
голландца. Слишком уж мизерное жалованье он платил.
Но вдруг я обратил внимание на его пластинки.
У голландца оказалось прекрасное собрание джазовой музыки.
В ресторане был неплохой проигрыватель, усилитель и колонки, по тем
временам - превосходная техника.
Голландец совершенно не разбирался в музыке, даже вовсе не обращал
нее внимания, полагая джаз некоей обеденной атрибутикой - вроде свечей в
серебряных подсвечниках.
Но я, Антонио Варга (он звал меня Пабло), страстно любил музыку. Еще
в детстве я научился играть на трубе, гитаре и пианино. Чего мне не
хватало - так это глубокого и тонкого знания джазовых форм.
Я пошел в услужение к голландцу, чтобы получить возможность постоянно
слушать пластинки, изучать американские идиомы и готовить себя к жизни
музыканта. Он мог бы мне совсем ничего не платить - хватило бы одного Луи
Армстронга.
Я привел пластинки в порядок, расставил их по системе, заставил
хозяина заказать в Барселоне головку с алмазной иглой, переместил колонки,
чтобы избежать искажений, и сам составил несколько отличных джазовых
программ.
Чаще всего я начинал с "Мрачного настроения" в исполнении оркестра
Дюка Эллингтона, затем переходил к Стену Кентону и, чтобы разрядить
обстановку, заканчивал "Прощальным блюзом" Эллы Фицджеральд.
Скоро я обратил внимание, что вся аудитория состоит из одного-
единственного человека, не считая меня и голландца.
Да, у меня появился слушатель - высокий, худой, молчаливый британец,
явный поклонник джаза.
Я заметил, что он ест в соответствии с музыкой - медленно и
меланхолично, если я ставил "Не надо грустить", отрывисто и быстро, когда
звучал "Караван".
Более того, в зависимости от выбираемой мной музыки явно менялось его
настроение. Эллингтон и Кентон возбуждали его: он жевал яростно, отбивая
левой рукой такт. Чарли Барнет действовал расслабляюще, я бы даже сказал,
угнетающе - каким бы ни был темп вещи, британец ел медленно, поджав губы и
нахмурив брови.
Если вы фанатичный меломан и, так же как я, истинный музыкант в душе,
вы поймете завладевшее мной стремление пленить единственного слушателя.
Сперва я прошелся по Эллингтону и Кентону, потому что все еще был
уверен в себе. Мне так и не удалось приучить британца к монументальным
фантазиям Чарли Паркера, а Барнет просто действовал ему на нервы. Но я
привил ему любовь к Луи Армстронгу, Элле Фицджеральд, Эрлу Хейнсу и
"Современному джаз-квартету". Я совершенно точно определил музыкальный
вкус британца и составлял программу на вечер специально для него.
Британец был самозабвенным слушателем. Но за музыку, увы, ему
приходилось расплачиваться: изо дня в день он вынужден был давиться
рийстафелем голландца - жуткой мешаниной из тушеного по-всякому мяса,
чрезмерно острого и однообразно политого соусом "чили". Отвертеться было
невозможно: голландец не любил, чтобы люди торчали в ресторане, не сделав
заказ. Стоило вам войти - и он тут же совал меню, а как только вы доедали
последнее блюдо - выкладывал на стол счет. Может быть, подобное
обслуживание принято в Амстердаме, но в Испании такого не примлют.
Иностранной колонии в Санта-Эулалии, проникнутой испанским духом больше,
чем сами испанцы, это не нравилось. Таким образом, из-за своей грубости и
жадности голландец мог положиться только на одного постоянного клиента -
на англичанина, который в действительности-то приходил слушать музыку!
Немного погодя я заметил, что мой слушатель стал прибавлять в весе.
Поразительно, какое влияние может оказывать джаз! Была здесь и моя
скромная заслуга - ведь программы, которые я составлял, помогали
поклоннику музыки справляться с тяжелым немузыкальным рийстафелем.
Я был тогда молод и беспечен. Я со страстью стремился покорить этого
человека, подчинить его Армстронгу и себе.
Англичанин полнен. Мне следовало бы ставить что-нибудь строгое и
аскетичное, вроде Бейдербека или прочих формалистов диксиленда. Они,
правда, были не в его вкусе, но непременно оказали бы сдерживающее
воздействие. Однако я бесстыдно потакал его желаниям.
Однажды вечером в качестве музыкальной шутки я поставил миллеровскую
"Нитку жемчуга" - милую непритязательную мелодию. И сразу увидел, что
англичанину нравится "свинг".
Конечно, мне бы просто оставить это без внимания. Британец явно
обладал талантом слушателя, но он был музыкально не образован. Я должен
был обучить его, показать то великое, на что способна музыка, однако
вместо этого я потворствовал его сентиментальности: ставил Гленна Миллера,
Томми Дорси, Гарри Джеймса. Я немного приходил в себя, слушая Бенни
Гудмена, и тут же падал на самое дно, беззастенчиво крутя Вэна Мунро.
Это ужасно - иметь такую власть над человеком. Месяца через два я мог
вертеть своим слушателем с такой же легкостью, с какой крутил пластинки.
Хозяин ресторана тщеславно считал, что клиента привлекают его яства.
На самом деле это я заставлял его есть.
Иногда, когда я ставил "Поезд" или, например, "Блюз на улице Бил",
англичанин мрачнел и раздраженно откладывал вилку. Тогда я быстро
переключался на "Нитку жемчуга", или "Грустный вечер" Гленна Миллера, или
"Розовый коктейль для скучающей леди". А то взбадривал англичанина Гарри
Джеймсом или Томми Дорси.
Подобная музыка действовала на него как наркотик. Покачивая в такт
головой, со слезами на глазах он брался за столовую ложку. А я продолжал
вертеть им, не задумываясь, куда это приведет.
Однажды британец не явился в ресторан.
Не было его и на следующий вечер, и в течение еще нескольких дней.
Наконец он пришел, и хозяин - опасаясь, понятно, за свой основной
источник дохода - осведомился о здоровье британца.
Тот ответил, что у него было обострение язвы, но сейчас все хорошо.
Хозяин кивнул и отправился стряпать свою дьявольскую еду.
Англичанин взглянул в мою сторону и впервые обратился персонально ко
мне (помню, Стен Кентон наигрывал "Вниз по Аламо"):
- Простите, пожалуйста, не будете ли вы так добры поставить "Луну над
Майами" Вэна Мунро?
- Конечно, с удовольствием, - ответил я и подошел к проигрывателю.
Снял пластинку Кентона. Достал Мунро. И в этот миг понял, что убиваю,
буквально убиваю британца.
Он превратился в музыкального наркомана и жить не мог без пластинок.
Но слушал их только здесь, обжираясь рисом и самбалом, которые разъедали
слизистую его желудка.
- Никакого Вэна Мунро! - крикнул я.
Британец пораженно замигал заплывшими глазами. Из кухни вышел хозяин,
удивленный, что я повысил голос.
- Может быть, Гленн Миллер?.. - промямлил англичанин.
- Ни за что!
- Томми Дорси?
- Исключено.
Несчастный затрясся, челюсти его задрожали.
- Ну хоть Дюк Эллингтон! - взмолился он.
- Нет!
- Пабло, ты ведь любишь Дюка Эллингтона! - воскликнул хозяин.
- Поставьте Бейдербека или хотя бы "Современный джаз-квартет"!
Что-нибудь!!!
- С вас достаточно, - сказал я британцу. - Концерт окончен.
И со страшной силой грохнул кулаком по усилителю. Внутри зазвенели,
разбиваясь, лампы.
Клиент с хозяином лишились дара речи.
Я вышел, даже не потребовав плату за две недели, на попутных добрался
до Ивисы, а там сел на теплоход до Марселя.
Теперь я довольно известный саксофонист. Меня можно услышать каждый
вечер, кроме воскресенья, в клубе на улице Ашетт в Париже. Мною
восхищаются, слушатели ценят классическую ясность и чистоту формы и
уважают как приверженца диксиленда.
И все же на моей совести остался грех - тот самый несчастный
англичанин. Я искренне сожалею о случившемся.
И часто задумываюсь: что же случилось с моим хозяином и постоянным
клиентом?
Клиент
Я взял грех на душу много лет назад в маленьком испанском городке
Санта-Эулалия-дель-Рио; до сих пор не признавался в этом ни одной живой
душе.
Я отправился в Санта-Эулалию, чтобы написать книгу. Со мной поехала
жена. Детей у нас не было.
Во время моего пребывания там какой-то финн или скорее мадьяр открыл
ресторанчик, где подавали рийстафель. Сие событие с одобрением встретила
вся иностранная колония. До тех пор мы выбирали между омарами в майонезе у
Хуанито и паэльей в Са-Пунте. Готовили и там и там отлично, но ведь даже
самые изысканные яства рано или поздно приедаются.
Многие из нас стали столоваться у финна, где всегда царила какая-то
живая атмосфера. Добавьте к этому, что у венгра была замечательная
коллекция пластинок. Такое место не могло не пользоваться успехом.
Моя жена была замечательная женщина, но готовила она из рук вон
плохо. Я обедал у мадьяра пять раз в неделю и стал одним из его постоянных
клиентов. Через некоторое время я обратил внимание на официанта.
Молодой, лет шестнадцати или семнадцати, он, по-моему, был
индонезийцем - оливковая кожа, иссиня-черные брови и волосы. Сущее
удовольствие было смотреть, как он - гибкий, изящный, быстрый - носится
вокруг, подавая блюда и меняя пластинки. Я любовался юношей, как любуются
греческой скульптурой или статуями Микеланджело, и получал от этого,
невинного в сущности, занятия эстетическое наслаждение. Кроме того,
индонезиец отлично вписывался в повесть, над которой я в то время мучился:
такого героя я долго и безуспешно искал.
Я проводил в ресторане все вечера и сидел допоздна. Повар подавал мне
гигантские порции, и я ел, благодарный, что могу задержаться.
Жена моя к тому времени вернулась в Соединенные Штаты.
Естественно, я полнел от этого. Кто в состоянии съедать каждый вечер
три фунта риса с мясом и не полнеть? Увлеченный созерцанием юношеской
красоты, переполненный мыслями о будущей книге, я забросил друзей и
перестал следить за своей внешностью. Каждый вечер, когда я выходил из
ресторана, живот мой стонал, переваривая чрезмерно острую пищу. Я ложился
в постель, думая о чувстве прекрасного, о литературе и с нетерпением ждал
следующего вечера.
Не знаю, сколько это могло продолжаться и куда могло меня завести. Я
терял свою застенчивость, терял гордость. И тут я кое-что заметил.
Я понял, что я остался единственным клиентом ресторана, и глубоко
задумался. Пускай я растерял всех друзей и знакомых - но почему они
перестали обедать в этом ресторане? Все было без изменений - еда,
музыка... Все, кроме меня.
Как-то раз, расправляясь с очередной порцией самбала, я вдруг
необыкновенно отчетливо осознал, как чудовищно растолстел. Я взглянул на
себя со стороны и увидел... отвратительного типа, от одного вида которого
воротит с души. Никто не захочет есть с ним в одной компании.
И тут до меня дошло: именно я причина того, что венгр растерял всех
своих клиентов. Какой нормальный человек станет любоваться мной? А ведь я
просиживал там все вечера.
Либо подобное озарение должно немедленно привести к действию, либо я
навсегда потеряю уважение к себе.
Я с грохотом отодвинул стул и поднялся - нельзя сказать, что с
легкостью. Повар и официант озадаченно глядели, как я, переваливаясь,
направляюсь к двери.
Повар закричал:
- Я плохо приготовил?!
- Дело не в еде.
Юноша потупился:
- Должно быть, я обидел вас, поставив скверную пластинку?
- Наоборот, - ответил я. - Вы радовали меня чрезвычайно. Я сам
оскорбил вас сверх всякой меры.
Они не поняли.
Повар воскликнул:
- Может, попробуете свининки? Свежая, с пылу, с жару!
Юноша сказал:
- Есть новая пластинка Армстронга, вы ее еще не слышали.
Я остановился в дверях.
- Благодарю вас обоих. Вы добрые люди. Но мне лучше уйти.
Я вернулся домой, сложил чемодан, вызвал такси и поздно вечером
вылетел с Ивисы в Барселону.
Много лет прошло с тех пор. Я живу сейчас в Сан-Мигеле-де-Альенде, в
Мексике, с новой женой и двумя детьми.
Я часто думаю, как сложились судьбы повара и официанта. Насколько я
понимаю, они должны процветать в Санта-Эулалии. При условии, конечно, что
мое безобразное поведение не погубило репутацию ресторана.
Если так, чрезвычайно об этом сожалею.
Я все еще пытаюсь стать писателем.
Перевод В.Баканова
