знаю. Все в порядке.
Она опустила руку и посмотрела на меня серьезно и без всякого
напряжения.
- Ваньер был мертв задолго до того, как там появились вы. Вы пришли к
нему, чтобы отдать деньги за миссис Мердок.
- Нет... за себя, - сказала она. - Хотя, деньги, конечно, платила
миссис Мердок. Я должна ей больше, чем смогу отдать когда-нибудь.
Конечно, она платит мне не так уж много, но это не...
- То, что она платит вам за работу не так уж много, очень для нее
характерно, - грубо прервал ее я. - И то, что вы должны ей больше, чем
сможете отдать когда-нибудь, скорей, правда, чем поэзия. Как бы то ни
было, все это теперь неважно. Ваньер покончил жизнь самоубийством. Это
скучно и окончательно. А все ваше поведение - в той или иной степени
игра. С вами случился нервный шок, когда вы увидели в зеркале его оскал,
и этот шок вызвал воспоминание о другом, давнем потрясении - и вы просто
инсценировали ситуацию по своему странному обыкновению.
Она застенчиво посмотрела на меня и кивнула медно-золотистой
головкой, как бы соглашаясь.
- И вы не выталкивали из окна Гораса Брайта, - добавил я.
Ее лицо передернулось и страшно побледнело.
- Я... я... - Она зажала рукой рот и потрясенно уставилась на меня.
- Я не говорил ничего, если бы доктор Мосс не уверил меня, что это не
повредит вам, и мы можем разобраться во всем прямо сейчас. Наверное, вы
действительно верите, что убили Брайта. У вас был и мотив, и
возможность, и, может быть, на какую-то долю секунды у вас был порыв
воспользоваться этой возможностью. Но не в вашем это характере. В
последний момент что-то произошло, и вы потеряли сознание. Он
действительно выпал из окна, но вытолкнули его не вы. Вас заставили
поверить в вашу виновность. Это было сделано расчетливо, осторожно, с
той спокойной жестокостью, какая может быть свойственна только
определенного рода женщине по отношению к другой женщине. При виде
миссис Мердок сейчас вряд ли может прийти в голову мысль о ревности но
это могло быть мотивом. У нее был и лучший мотив - пятьдесят тысяч
долларов страховки, все, что осталось от потерянного состояния. Она
любит своего сына странной, дикой, властной любовью, характерной для
таких женщин. Она холодна, зла, беспринципна; и он использовала вас без
всякого сострадания и жалости, как страховку на случай, если Ваньер
когда-нибудь заговорит. Вы были для нее просто козлом отпущения. Если вы
хотите изменить эту серую, лишенную страстей жизнь, которую вы влачите,
вы должны понять все и поверить мне. Это трудно, я знаю.
- Это абсолютно невозможно, - спокойно сказала Мерле, глядя на кончик
моего носа. - Миссис Мердок всегда была очень добра ко мне. Это правда,
я не очень хорошо все помню... но вы не должны говорить о людях такие
ужасные вещи.
Я достал конверт, который нашел у Ваньера. Две фотографии и негатив.
Я подошел к ней и положил снимок ей на колени.
- О'кей, посмотрите вот это. Ваньер снял это с противоположной
стороны улицы.
Она взяла снимок.
- Как, это же мистер Брайт, - сказала она. - Не очень удачная
фотография, правда? А это миссис Мердок - тогда она была миссис Брайт --
прямо за ним. Мистер Брайт, кажется, очень рассержен. - Мерле подняла
глаза и посмотрела на меня с каким-то тихим любопытством.
- Если он здесь кажется рассерженным, - сказал я, то посмотрели бы вы
на него несколькими секундами позже, когда он шлепнулся.
- Когда он - что?
- Посмотрите же, - сказал я с ноткой отчаяния в голосе. - На этой
фотографии заснята миссис Элизабет Брайт Мердок, выпихивающая своего
первого мужа из окна офиса. Он падает. Посмотрите на положение его рук.
Он визжит от ужаса. Она стоит за ним, и ее лицо искажено ненавистью или
чем-то вроде того. Вы что, не понимаете? Именно это доказательство
Ваньер и держал у себя все эти годы. Мердоки никогда не видели этого
снимка и никогда по-настоящему не верили в его существование. Но он
существовал. Я нашел его вчера, благодаря такой же чистой случайности,
как та, благодаря которой его удалось сделать. Это можно расценить
просто как торжество справедливости. Вы понимаете?
Мерле еще раз посмотрела на фотографию и отложила ее в сторону.
- Миссис Мердок всегда была очень добра ко мне, - сказала она.
- Она сделала из вас козла отпущения, - сказал я неестественно
спокойным голосом, как режиссер на скверной репетиции. - Она хитрая,
жестокая, хладнокровная особа. Я отдам ей снимок. Я очень хотел бы
отдать ей снимок в комплекте с крупнокалиберным ружьем на слонов. От
этого меня удерживает только мое хорошее воспитание.
- Да, - сказала Мерле. - Это так. - И я видел, что она слышит только
каждое третье слово и услышанному не верит. - Вы никогда не должны
показывать это миссис Мердок. Это страшно огорчит ее.
Я взял фотографию, разорвал ее на мелкие клочки и выбросил в мусорную
корзинку.
- Может быть, вы когда-нибудь пожалеете о том, что я это сделал. -Но
о том, что у меня есть негатив и еще один снимок, я умолчал. - Может
быть, однажды ночью - три месяца... три года спустя - вы проснетесь и
поймете, что я говорил вам правду. И, может быть, тогда вам захочется
взглянуть на фотографию еще раз. Но я могу и ошибаться. Может быть, вас
как раз очень разочарует тот факт, что вы никого не убивали. Это мило. В
любом случае это очень мило. Теперь мы спускаемся вниз, садимся в машину
и едем в Вичиту навестить ваших родителей. Не думаю, что вы вернетесь к
миссис Мердок, но я и здесь могу заблуждаться. И больше об этом мы
говорить не будем. Никогда.
- У меня нет денег, - сказала Мерле.
- У вас есть пятьсот долларов, которые послала вам миссис Мердок.
Они у меня в кармане.
- Это ужасно мило с ее стороны, - сказала Мерле.
- О-о, дьявольщина, - простонал я и вышел в кухню хватить
полстаканчика перед отъездом.
Мне не полегчало. Мне просто захотелось вскарабкаться по стене и
прогрызть себе выход в потолке.
Глава 36
Я отсутствовал десять дней. Родители Мерле были робкие, добрые,
спокойные люди, жившие в старом домике на тихой тенистой улочке. Они
поплакали, когда я рассказал им ту часть истории, которую им можно было
знать. Они сказали, что рады возвращению дочери, что будут заботиться о
ней, и сильно винили себя во всем - и я не мешал им это делать.
Когда я уезжал, Мерле в домашнем фартучке раскатывала тесто для
пирога. Она вышла к двери, вытирая руки о фартук, поцеловала меня в
губы, заплакала и убежала в комнату, после чего в коридоре появилась ее
мать и с доброй широкой улыбкой проводила меня и помахала вслед моей
машине.
Когда их домик исчез за поворотом, у меня возникло такое забавное
ощущение, будто я написал стихотворение и оно было прекрасным, но я
потерял его и никогда больше не вспомню.
По возвращении я позвонил Бризу и отправился к нему разузнать, как
продвигается дело Филлипса. Они раскрыли его очень аккуратно, в
правильном соотношении используя жесткую логику и всегда присутствующую
интуицию. Супруги Морни в полиции так и не появились, но кто-то позвонил
в управление, сообщил о выстреле в доме Ваньера и быстро повесил трубку.
Эксперту совсем не понравились отпечатки пальцев на пистолете. Но в
конце концов все согласились с тем, что это было самоубийство. Потом
один следователь по имени Лэки из Центрального управления решил
проверить пистолет и обнаружил, что пистолет с таким описанием
разыскивается в связи с делом Филлипса. Хенч опознал его, и, что гораздо
важней, на кольте удалось найти половину отпечатка его пальца.
Имея эту информацию, они еще раз проверили квартиры Хенча и Филлипса
и нашли один отпечаток пальца Ваньера на кровати Хенча и один - на ручке
смывного бачка в туалете Филлипса. Они побегали по округе с фотографией
Ваньера и выяснили, что его видели на улице дважды, а в боковой улочке -
по меньшей мере трижды. Странно, но в самом доме его никто не видел или
не признался в этом.
Теперь им не хватало только мотива. Его им любезно предоставил
Тиджер, арестованный в Солт-Лейк Сити за попытку сбыть дублон Брэшера
коллекционеру, который решил, что монета подлинная, но краденая. В отеле
у Тиджера нашли дюжину таких монет - и одна из них оказалась подлинной.
Откуда дублон появился у Ваньера, Тиджер не знал, и полиция этого тоже
никогда не узнала. Шума в газетах в связи с этим делом было достаточно,
чтобы владелец прослышал о нахождении монеты и объявился. Но владелец не
объявился. Ваньером полиция больше не интересовалась - раз он оказался
убийцей. Его смерть так и оставили самоубийством, хотя некоторые
сомнения на этот счет имелись.
Тиджера вскоре отпустили, потому что вряд ли он знал об убийствах, и
на него навесили только попытку мошенничества. Золото он покупал
легально, а изготовление вышедшей из употребления монеты законом не
преследовалось. Штат Юта отказался с ним возиться.
В признании Хенча они не верили ни минуты. Бриз сказал, что просто
давил на меня на случай, если я что-то скрываю. Он знал, что я не
допущу, чтобы невиновного держали за решеткой из-за меня. Но Хенчу в
любом случае не повезло. Они поставили его по стойке смирно и навесили
на него и на итальяшку по имени Гаэтано Приско пять вооруженных
нападений на винные лавки, во время одного из которых был убит человек.
Я никогда не узнал, приходится ли этот Приско родственником Палермо, но
его все равно не поймали.
- Ну как? - спросил Бриз, когда изложил все это.
- Два вопроса не вполне ясны, - сказал я. - Почему Тиджер бежал и
почему Филлипс жил на Курт-стрит под вымышленным именем?
- Тиджер бежал, потому что старик-лифтер сообщил ему, что
Морнингстара убили, и он почуял, что дело пахнет керосином. Филлипс
воспользовался именем Ансона, так как за его автомобилем гонялась
налоговая инспекция, а он был практически нищ и в полном отчаянии. Это
же объясняет и то, почему такой милый молодой болван, как он,
ввязывается в историю, которая кажется темной с самого начала.
Я кивнул в знак согласия.
Бриз проводил меня до двери. Он положил тяжелую руку мне на плечо и
крепко сжал его:
- Помнишь, ты распинался о деле Кассиди перед нами со Спрэнглером той
ночью у себя в квартире?
- Да.
- Ты потом сказал Спрэнглеру, что никакого дела Кассиди не было. Оно
было - только имя другое. Я его вел.
Он снял руку с моего плеча, распахнул дверь и улыбнулся мне.
- Что касается дела Кассиди, - сказал он, - и что я об этом думаю...
я могу иногда навесить кому-то больше, чем он заслуживает. Что-то вроде
выплаты с грязных миллионов пособия ломающимся на работе паренькам -
вроде меня... или вроде тебя. Пока.
Была ночь. Я вернулся домой, влез в старую домашнюю одежду, расставил
шахматы, приготовил коктейль и разыграл одну из партий Капабланки. В ней
было пятьдесят пять ходов. Прекрасная, холодная, безжалостная игра,
почти бросающая в дрожь своей молчаливой неумолимостью.
Закончив партию, я подошел к окну и постоял немного, прислушиваясь и
вдыхая аромат ночи. Потом я пошел на кухню, сполоснул стакан, набрал в
него ледяной воды и долго стоял возле умывальника, и пил воду маленькими
глотками, и смотрел в зеркало.
- Ты - и Капабланка, - сказал я. 28
70
