Долорес никак не отозвалась на это сообщение.
- Ну, Долли, последний раз мы с тобой вместе пьем. Я навсегда
покидаю этот город.
- Вот как? - отозвалась она ровным безразличным голосом.
- Да. Я уеду во Флориду, - продолжал Маурер. - Я говорю синдикату
<гуд бай>. Во Флориде много возможностей для человека с моими
способностями и деньгами. Мне теперь нужно решить, что делать с тобой.
- Тебе не стоит обо мне беспокоиться, - ответила она, не глядя на него, и
отошла к окну.
- О, я не собираюсь о тебе беспокоиться, Долли, - сказал Маурер и
засмеялся. - Я, правда, не думаю, что Эйб будет хорошим мужем. Он уже
почти совсем развалина. Сегодня с ним, возможно, что-нибудь случится.
Ты будешь об этом жалеть?
- Нет.
- А ведь ты надеялась, что он подберет тебя, Долли.
- Удивляюсь, откуда у тебя такие мысли? - спросила она. Она смотрела
вниз на длинный пролет лестницы, соединяющий одну террасу с другой.
По ступенькам поднимался маленький человечек в черном костюме и
черной шляпе. Это был Феррари. Он шел медленно и мягко. Его руки
были в карманах, лицо поднято, глаза устремлены на окна веранды.
Он прошел мимо одного охранника, затем мимо другого. Никто не
двинулся с места. Они только смотрели на него, на крошечную
угрожающую фигурку, двигающуюся как привидение.
- Значит, я ошибся, - сказал Маурер. - Ты, вероятно, не былa бы против
Сейгеля?
- Нет. - Долли отошла от окна и медленно прошла через комнату к
двери. - Значит, ты не хочешь, чтобы я поехала с тобой, Джек?
- Он, улыбаясь, смотрел на нее.
- Ты никуда не поедешь, Долли, совсем никуда.
- Понимаю, - задумчиво протянула она, открыла дверь и вышла в холл.
Поднимаясь вверх по лестнице к своей комнате, она с удивлением
спрашивала сама себя, когда же Большой Джо успел захватить
организацию. Он, должно быть, не терял ни минуты. Думала она и о том,
какой же будет ее дальнейшая жизнь с Феррари.
Войдя в спальню, она села на кровать.
Долли закрыла глаза и стала ждать выстрела, который сообщит ей, что
она становится имуществом Феррари и вдовой Маурера.
И все же он прозвучал так неожиданно, что воспринялся ею так, будто
она испытала физический удар. Она вздрогнула, наклонилась вперед,
закрыв лицо руками, и, впервые за много-много лет, зарыдала навзрыд.
Она плакала не по Мауреру, она оплакивала себя.
