Новая молодая царица, Мария Нагая, восьмая по счету жена царя, уже давно
шепчет в уши своему царственному супругу про новые козни да интриги - что
хвалится будто царевич Иван, как вступит на престол после смерти отца, все
порядки иначе, по-своему переделает, государство на свой лад поставит... И
еще многое другое наговаривает завистливая, злобствующая мачеха. И сам
видит Иоан - не больно-то слушается отца царевич. Во многом перечит ему. А
тут еще речи наговоренные. Не вытерпел царь, взял посох и пошел на
половину старшего сына, где жил царевич со своей молодой женой, недавно с
ним повенчанной, Мариной, из рода бояр Шереметевых. Но не застал того,
кого хотел Иоан, в царевичьих покоях. Вместо сына встретил невестку царь,
еще не успевшую встать от сна, неодетую, простоволосую, но чудно
прелестную женщину-ребенка, дрогнувшую от страха при появлении царя. Сам
не ведая почему опалился разом гневом на царевну государь.
- Заместо того, штобы чин чином во храм Божий идти, как вечор всем
слободским было наказано мною, - строго заговорил он, грозно наступая на
невестку, - ты на лебяжьих пуховиках нежишься, ленью дьявола тешишь...
И замахнулся жезлом на молодую женщину. Та с диким криком метнулась к
двери, желая спастись. Но обезумевший от гнева царь настиг ее и сильно
ударил по спине своим посохом.
С воплем упала на пол царевна. Ей ответил другой вопль, еще более
страшный и дикий - и ее муж, царевич Иван, прибежавши на помощь к жене,
появился на пороге.
- Не смей, отец, трогать Марину!.. - вне себя вскричал он и отвел от
жены руку царя, отвел от жены и принял предназначенный ей на себя удар
царевич.
Взмахнул, взбешенный его словами, не помня себя, Иоан и тяжело
опустил на голову сына свой грозный посох. В тот же миг новый стон, вопль
огласил стены дворцовых палат. Из раны на просеченном до мозга черепе
царевича хлынула кровь.
Безумие ужаса и горя охватило царя.
- Мой Ваня!.. Мой первенец!.. Мой любимый!.. - покрывая поцелуями и
слезами руки насмерть раненого сына, лепетал царь.
Сбежались врачи, принялись лечить умирающего юношу. Но ни стоны, ни
вопли царя, ни снадобья врачей, ничего не помогало. На другой день к утру
скончался царевич.
С тех пор страшный призрак плавающего в крови убитого сына не
покидает царя. И сегодня, в это пасмурное, ужасное утро, он особенно
неотвязно и мучительно стоит перед ним. Еще вчера разослал новые вклады
Иоан по всем монастырям и обителям Московским, наказывая молиться за душу
убиенного сына. А все не легче ему, все не легче... Сердце рвет лютая
мука, туманит мозг мучительная мысль... Душа так и ноет скорбью и
раскаянием. Соскользнул с лавки на пол царь. Бьется головой оземь и
стонет-вопиет:
- Ванюшенька... Родименький... Пошто оставил меня?!..
И не видит ослепленный горем Иоан, как в горницу нерешительно вошел,
переступая с ноги на ногу, ближайший боярин и любимец царский, Борис
Годунов, заместивший убитого под Венденом Малюту, а за ним и другие бояре
- Бельский, Шематьев, Нагие.
Неслышной, мягкой походкой подошел Годунов к царю и говорит:
- Очнись, государь... Не гоже тебе во прахе простираться, когда
радость велию Господь на Русь святую послал...
Словно дикий зверь вскочил на ноги Иоан.
- Кто дерзнул без зова?!.. - начал он, и зловеще поднялся грозный
посох в его костлявой руке.
Но, выдержав порыв бешенства покорно, Борис также светел и бесстрашен
лицом остался. И у тех бояр, что с ним пришли и у двери стоят, такие же
светлые, праздничные лица.
Опустился посох. Судорога повела от нетерпения лицо царя.
- Какая радость?.. Говори... Не тяни жилы, мучитель... - скорее
простонал, нежели произнес Иоан.
- Сибирь взята казаками Донскими да Волжскими, государь... Покорено
под нози твои великое царство Кучума-салтана... - дрожащим голосом, громко
и радостно, произнес Годунов.
Выскользнул тяжелый посох и со звоном покатился по полу горницы. А за
ним рухнул на пол перед божницей и сам Иоан.
- Велик и Милостив Господь!.. Не оставил Ты меня, Господи! -
зашептали его блеклые, ссохшиеся губы. - Несказанное счастье послал Ты
мне, окаянному грешнику... Велик Господь!..
И замер, весь охваченный умилением и благодарностью к Царю Небесному
земной, во прахе простершийся, царь.
Звонили, гудели, пели колокола... Толпы народа запрудили площади и
улицы столицы. У всех радостные, счастливые лица. Все, как в великий
светлый праздник, поздравляют друг друга. Не только на улицах, на крышах
домов, на колокольнях церквей черно от народа. Яблоку некуда упасть.
Смутный гул стотысячной толпы стоит над Москвою, споря с малиновым
перезвоном сорока сороков православных церквей.
- Идут!.. Идут!.. - катится по толпе многоголосной волною.
- Идут!.. Идут!..
Расступилась, шарахнулась на обе стороны толпа, образуя широкую
улицу, по краям которой черно от шапок, сермяг, кафтанов да опашней.
И вот по широкой улице медленно движется посольство. Впереди скачут
бирючи, расчищая путь. За ними выступает седоусый богатырь-есаул, с
зоркими, молодыми глазами. Отвагой и верою горят его быстрые взоры. За
верным, за правым делом прокладывает путь к Кремлевским палатам ближайший
товарищ покорителя юрта Сибирского. С гордо поднятой головою, со смелым,
радостным взором несет он бархатную подушку в руках. На подушке лежит
грамота от покорителя Сибири, грамота могучему и грозному царю
московскому. Хорошо знает Кольцо, что волен казнить или миловать царь его
и его спутников, но знает также, что радостна и люба сердцу цареву
челобитная Ермакова. Оттого и светел, и радостен есаул. За ним богатые
дары несут: соболей, куниц сибирских, видимо-невидимо, без счета, без
конца. Народ дивуется, народ словно опьянел от восторга, словно забыл, кто
идет по широкому проходу между двух образовавшихся рядов толпы. Забыл
былые вины седоусого есаула, забыл и то, что голова идущего давно на вес
золота оценена, и что к четвертованию, к позорной смерти приговорено это
могучее казацкое тело. Героя-богатыря, защитника и спасителя от нечисти
бесерменской, от кары поганой видит в нем московский народ и радостными
криками оглашает площадь.
А тот, к кому спешит по многолюдным улицам Ермаково посольство, уже
ждет его в большой Кремлевской палате во всем блеске царского величия,
среди ближних бояр. На нем шапка Мономаха, золотое платье, все в
драгоценных камнях, с оплечием, украшенным изображением Иисуса, Божией
Матери и святых. Ближние люди держат знаки царского достоинства, скипетр и
державу. Залитые золотом и серебром стоят кудрявые рынды в своих белых
одеждах с топориками на плечах. Вокруг трона бояре в лучших праздничных
уборах, в горлатных шапках, важные, суровые и все же трепещущие перед
царем.
- Идут!.. Идут!.. - перекатилось с площади и ворвалось сдержанным
гулом в Кремлевский дворец.
Они вошли. Седоусый есаул впереди с грамотой-челобитной на подушке,
остальные позади с богатыми дарами царю от Ермака.
И преклонили колени, и распростерлись в прахе и главный посол, и его
сподвижники. Долго лежали они у ступеней трона, пока взволнованным голосом
не приказал им встать Иоан.
- Великий государь! - начал громко и звучно, все еще стоя на коленях,
Кольцо. - Казацкий атаман твой, Василий Тимофеич, со всею вольною дружиною
своею, осужденною на смерть тобою, надежа-государь, бьют тебе челом на
завоеванном царстве Сибирском...
Сказал и замер Кольцо. Замерла и вся Кремлевская палата заодно с
Ермаковым послом. Затихло все. Слышен был только гулкий перезвон в
московских церквах да усиленное от волнения дыхание в груди Иоана.
И вот приподнялся чуть государь, сверкнул очами, и прозвучал голос
его на всю палату Кремлевскую:
- Исполать вам, верные слуги мои! И быть прежней опале не в опалу, а
в милость... Читай грамоту, Борис, - приказал царь стоявшему подле боярину
Годунову.
Последний принял свиток из рук Кольца и принялся читать. И чем дальше
читал Годунов, тем яснее, тем радостнее становилось лицо царя.
Он тут же простил казакам все прежние вины их, велел по церквам
служить молебны и звонить во все колокола московские, дабы все знали, что
Бог послал Руси новое, обширное царство, завоеванное грозною дружиною
казаков...
Щедро и милостиво рассыпал Иоан награды послам Ермака и самому
Ермаку. Самому атаману грозной дружины жаловал титул князя Сибирского,
шубу с царского плеча, - что считалось особым знаком государевой милости,
- да кубок серебряный и два дорогих панциря в придачу. Ивана Кольцо и
бывших с ним казаков пожаловал великим своим жалованием, деньгами, сукном,
камками дорогими. Оставшихся в Сибири одарил щедро и послал им большое
царское жалование. А для принятия у Ермака завоеванных земель снарядил
царь воевод, князя Семена Болховского и Ивана Глухова с пятью сотнями
московских стрельцов.
Не забыты были царем и Строгановы-купцы. Их пожаловал царь за
"раденье": Семена двумя городами на Волге, а Максиму и Никите дал право
беспошлинной торговли в их острогах и городках.
Недолго пробыл Кольцо в Москве и 1-го марта 1583 г. возвратился с
царским отрядом назад в Сибирь. Воеводы объявили Ермаку великую царскую
награду, вручили милостивую государеву грамоту и заодно передали и русское
спасибо молодцу-атаману и его грозной дружине от лица всего московского
народа.
Коленопреклоненный выслушал радостную весть новый князь Сибирский, и
впервые горячие, благоговейные слезы оросили мужественное и смелое лицо
Ермака.
Его заветные мечты, его светлые надежды - все сбылось.
5. ТАНИНЫ ЗАБОТЫ. - ВОЗВРАЩЕНИЕ. - ДВЕ СВАДЬБЫ
Хозяйке Сольвычегодской плохо спалось в эту зимнюю студеную ночь.
Всю-то ночку промаялась без сна Танюша. То, сидя на жаркой лебяжьей
перине, прислушивалась она к отдаленному вою волков, то, исполненная
каких-то темных страхов, кликала няньку.
Старуха уж и с уголька вспрыскивала свою любимицу, и свечку теплила
перед иконой "Утоли моя печали", и молитвы шептала над питомицей - ничего
не помогало. Маялась, металась на своих мягких пуховиках девушка. Только
забылась под утро, как проснулась снова, крикнула свою любимую подружку и
наперсницу Агашу. Заперлись в светелке ото всех обе девушки, и полилась
горячая, быстрая, как трель жаворонка, как песнь ручейка, девичья беседа.
- Тошно мне, Агашенька, ой тошно... - чуть слышно жаловалась своей
подруге Татьяна Григорьевна, еще более возмужавшая и похорошевшая за
последние два года. - Не шлет Алешенька весточки и не пишет... Ин, вчерась
прискакал от государя гонец к дяде и сказывал, что к нему едет из Москвы с
грамоткой от царя отряд с посольством и что средь посольства князеньку
Алешу Серебряного-Оболенского присмотрел... Да нешто так деется на белом
свету, Агаша?.. Жених не спешит с радостями к невесте своей, а ползет
вместях со всеми... Нешто ладно это?
И голос Строгановой зазвенел скрытыми слезами.
- Постой, боярышня, постой, - обнимая и целуя Таню, утешала Агаша, -
дай срок. Вихрем примчится твой ясный сокол. Верно нет у них завода
такого, чтобы бросить посольство на полпути да к невесте кинуться. Небось,
не простой он человек, не казак станичный, а самого князя Сибирского
ближнее лицо, вроде как бы начальство. Так не по чину ему, нет времени
сюды скакать, - не без важности заключила быстроглазая Агаша, пробуя
улыбнуться.
Да не вышла улыбка у девушки - кошки на сердце у нее скребли. Как и у
