втором этаже я остановился; противная мысль пришла мне в голову
ведь старуха должна начать разлагаться. Я не закрыл окно, а го-
ворят, что при открытом окне покойники разлагаются быстрее. Вот
ведь глупость какая! И этот чертов управдом будет только завтра!
Я постоял в нерешительности несколько минут и стал подниматься
дальше.
Около двери в свою квартиру я опять остановился. Может быть,
пойти к булочной и ждать там ту милую дамочку? Я бы стал умолять
ее пустить меня к себе на две или три ночи. Но тут я вспоминаю,
что сегодня она уже купила хлеб и, значит, в булочную не придет.
Да и вообще из этого ничего бы не вышло.
Я отпер дверь и вошел в коридор. В конце коридора горел свет,
и Марья Васильевна, держа в руке какую-то тряпку, терла по ней
другой тряпкой. Увидев меня, Марья Васильевна крикнула:
- Ваш шпрашивал какой-то штарик!
- Какой старик? - сказал я.
- 41 -
- Теперь мы с тобой расчитаемся, - сказал я. У меня возник
план, к которому обыкновенно прибегают убийцы из уголовных рома-
нов и газетных проишествий; я просто хотел запрятать старуху в
чемодан, отвезти за город и опустить в болото. Я знал одно такое
место.
Чемодан стоял у меня под кушеткой. Я вытащил его и открыл. В
нем находились какие-то вещи: несколько книг, старая фетровая
шляпа и рваное белье. Я выложил все это на кушетку.
В это время громко хлопнула наружная дверь, и мне показалось,
что старуха вздрогнула.
Я моментально вскочил и схватил крокетный молоток.
Старуха лежит спокойно. Я стою и прислушиваюсь. Это вернулся
машинист, я слышу, как он ходит у себя по комнате. Вот он идет
по коридору на кухню. Если Марья Васильевна расскажет ему о моем
сумашествии, это будет нехорошо. Чертовщина какая! Надо и мне
пойти на кухню и своим видом успокоить их.
Я опять перешагнул через старуху, поставил молоток возле са-
мой двери, чтобы, вернувшись обратно, я бы мог, не входя еще в
комнату, иметь молоток в руках, и вышел в коридор. Из кухни нес-
лись голоса, но слов не было слышно. Я прикрыл за собой дверь в
свою комнату и осторожно пошел на кухню: мне хотелось узнать, о
чем говорит Марья Васильевна с машинистом. Коридор я прошел быс-
тро, а около кухни замедлил шаги. Говорил машинист, по-видимому,
он рассказывал что-то, случившееся с ним на работе.
Я вошел. Машинист стоял с полотенцем в руках и говорил, а Ма-
рья Васильевна сидела на табурете и слушала. Увидя меня, маши-
нист махнул мне рукой.
- Здравствуйте, здравствуйте, Матвей Филиппович, - сказал я
ему и прошел в ванную комнату. Пока все было спокойно. Марья
Васильевна привыкла к моим странностям и этот последний случай
могла уже и забыть.
Вдруг меня осенило: я не запер дверь. А что, если старуха вы-
ползет из комнаты?
Я кинулся обратно, но во-время спохватился и, чтобы не испу-
гать жильцов, прошел через кухню спокойными шагами.
Марья Васильевна стучала пальцем по кухонному столу и говори-
ла машинисту:
- Ждорово! Вот это ждорово! Я бы тоже швиштела!
С замирающим сердцем я вышел в коридор, и тут же, чуть не бе-
гом, пустился к своей комнате.
Снаружи все было спокойно. Я подошел к двери, и приотворив
ее, заглянул в комнату. Старуха по-прежнему спокойно лежала,
уткнувшись лицом в пол. Крокетный молоток стоял у двери на преж-
нем месте. Я взял его, вошел в комнату и запер за собой дверь
на ключ. Да, в комнате определенно пахло трупом. Я перешагнул
через старуху, подошел к окну и сел в кресло. Только бы мне не
стало дурно от этого, пока еще хоть и слабого, но все-таки уже
нестерпимого запаха. Я закурил трубку. Меня подташнивало, и не-
много болел живот.
Ну что же я так сижу? Надо действовать скорее, пока эта ста-
руха окончательно не протухла. Но, во всяком случае, в чемодан
ее надо запихать осторожно, потому что как раз тут-то она и мо-
жет тяпнуть меня за палец. А потом умирать от трупного заражения
- благодарю покорно!
- Эге! - воскликнул я вдруг. А интересуюсь я: чем вы меня
укусите? Зубки-то ваши вон где!
Я перегнулся в кресле и посмотрел в угол, по ту сторону окна,
где, по моим расчетам, должна была находиться вставная челюсть
старухи. Но челюсти там не было. Я задумался: может быть мертвая
старуха ползала у меня по комнате, ища свои зубы? Может быть,
даже нашла их и вставила себе обратно в рот?
Я взял крокетный молоток и пошарил им в углу. Нет, челюсть
пропала. Тогда я вынул из камода толстую байковую простыню и по-
дошел к старухе. Крокетный молоток я держал наготове в правой
руке, а в левой я держал байковую простыню.
Брезгливый страх к себе вызывала эта мертвая старуха. Я при-
поднял молотком ее голову: рот был открыт, глаза закатились
кверху, а по всему подбородку, куда я ударил ее сапогом, рас-
ползлось большое темное пятно. Я заглянул старухе в рот, нет,
она не нашла свою челюсть. Я опустил голову. Голова упала и
стукнулась об пол.
Тогда я расстелил на полу байковую простыню и подтянул ее к
самой старухе. Потом ногой и крокетным молотком я перевернул
старуху через левый бок на спину. Теперь она лежала на простыне.
Ноги старухи были согнуты в коленях, а кулаки прижаты к плечам.
Казалось, что старуха, лежа на спине, как кошка, собирается за-
щищаться от нападающего на нее орла! Скорее, прочь эту падаль!
Я закатал старуху в толстую простыню и поднял ее на руки. Она
оказалась легче, чем я думал. Я опустил ее в чемодан и попробо-
вал закрыть крышкой. Тут я ожидал всяких трудностей, но крышка
сравнительно легко закрылась. Я щелкнул чемоданными замками и
выпрямился.
- 43 -
По платформе два милиционера ведут какого-то гражданина в пи-
кет. Он идет, заложив руки за спину и опустив голову.
Поезд трогается. Я смотрю на часы: десять менут восьмого. О,
с каким удовольсвием спущу я эту старуху в болото! Жаль только,
что я не захватил с собой палку, должно быть, старуху придется
подталкивать.
Франт в розовой косоворотке нахально разглядывает меня. Я по-
ворачиваюсь к нему спиной и смотрю в окно.
В моем животе происходят ужасные схватки; тогда я стискиваю
зубы, сжимаю кулаки и напрягаю ноги.
Мы проезжаем Ланскую и Новую Деревню. Вон мелькает золотая
верхушка Буддийской пагоды, а вон показалось море.
Но тут я вскакиваю и, забыв все вокруг, мелкими шажками бегу
в уборную. Безумная волна качает и вертит мое сознание...
Поезд замедляет ход. Мы подъезжаем к Лахте. Я сижу, боясь по-
шевелиться, чтобы меня не выгнали на остановке из уборной.
- Скорей бы он трогался! Скорей бы он трогался!
Поезд трогается, и я закрываю глаза от наслаждения. О, эти
минуты бывают столь же сладки, как мгновения любви!
Все силы мои напряжены, но я знаю, что за этим последует
страшный упадок.
Поезд опять останавливается. Это Ольгино. Значит опять эта
пытка!
Но теперь это ложные позывы. Холодный пот выступает у меня на
лбу, и легкий холодок порхает вокруг моего сердца.
Я понимаюсь и некоторое время стою, прижавшись головой к сте-
не. Поезд идет, и покачивание вагона мне очень приятно.
Я собираю все свои силы и, пошатывась, выхожу из уборной.
В вагоне нет никого. Рабочий и франт в розовой косоворотке,
видно, слезли в Лахте или в Ольгино. Я медленно иду к своему
окошку.
И вдруг я останавливаюсь и тупо гляжу перед собой. Чемодана,
там где я его оставил, нет. Должно быть, я ошибся окном. Я пры-
гаю к следующему окошку. Чемодана нет. Я прыгаю назад, вперед, я
пробегаю вагон в обе стороны, заглядываю под скамейки, но чемо-
дана нигде нет.
Да разве тут можно сомневаться? Конечно, пока я был в уборной
чемодан украли. Это можно было предвидеть!
Я сижу на скамейке с вытаращенными глазами и мне почему-то
вспоминается, как у Сакердона Михайловича с треском отскакивала
эмаль от раскаленной кастрюли.
- Что же получилось? - спрашиваю я сам себя. - Ну, кто теперь
поверит, что я не убивал старуху? Меня сегодня же схватят, тут
или в городе на вокзале, как того гражданина, который шел, опус-
тив голову.
Я выхожу на площадку вагона. Поезд подходит к Лисьему носу.
Мелькают белые столбики, ограждающие дорогу. Поезд останавлива-
ется. Ступеньки моего вагона не доходят до земли. Я соскакиваю и
иду к станционному павильону. До поезда, идущего в город еще
полчаса. Я иду в лесок, вот кустики можжевельника, за ними меня
никто не увидит. Я направляюсь туда.
По земле ползет большая зеленая гусеница. Я опускаюсь на колени
и трогаю ее пальцами. Она сильно и жилисто складывается несколь-
ко раз в одну и в другую сторону.
Я оглядываюсь. Никто меня не видит. Легкий трепет бежит по
моей спине.
Я низко склоняю голову и негромко говорю:
- Во имя Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки
веков. Аминь...
................................................................
................................................................
На этом я временно заканчиваю свою рукопись, считая, что она
и так уже достаточно затянулась.
Конец мая и первая половина июня
1939 года
- 34 -
" ... и между нами происходит
следующий разговор."
К. Гамсун
На дворе стоит старуха и держит в руках стенные часы. Я про-
хожу мимо старухи, останавливаюсь и спрашиваю ее:
- Который час?
- Посмотрите, - говорит старуха. Я смотрю и вижу, что на ча-
сах нету стрелок.
- Тут нет стрелок, - говорю я.
Старуха смотрит на циферблат и говорит мне:
- Сейчас без четверти три.
- Ах, так. Большое спасибо, - говорю я и ухожу.
Старуха кричит мне что-то вслед, но я иду не оглядываясь. Я
выхожу на улицу и иду по солнечной стороне. Весеннее солнце
очень приятно. Я иду пешком, щурю глаза и курю трубку. На углу
Садовой мне попадается навстречу Сакердон Михайлович. Мы здоро-
ваемся, останавливаемся и долго разговариваем. Мне надоедает
стоять на улице, и я приглашаю Сакердона Михайловича в подваль-
чик. Мы пьем водку, закусываем крутым яйцом с килькой, потом
прощаемся, и я иду дальше один.
Тут я вдруг вспоминаю, что забыл дома выключить электрическую
печку. Мне очень досадно. Я поворачиваюсь и иду домой. Так хо-
рошо начался день, и вот уже первая неудача. Мне не следовало
выходить на улицу.
