женственности. Люся... или как вас там. Прошу терпения. Вас касается... Вот:
круглый, слегка подтянутый к нижней губе подбородок, затем плавное
диминуэндо шеи, переходящее в проникновенную песнь, в торжествующий дуэт
грудей, который завершает легкая фиоритура, форшлаг сосков, при этом второй
форшлаг как бы эхом звучит позади первого. Вот почему, кстати, спелые груди
требуют и хорошо развитых, выпуклых сосков... После чего... пардон.- Он
прервал себя, чтобы отхлебнуть из бокала.- Гхм! Да... После чего мелодия,
нисходя, делает небольшой ритмический перебой: вы слышите синкопу, теплая
тяжесть молочных желез, их мощный, но приглушенный аккорд переходит в
задумчивую, прохладную кантилену живота. Мелодия растет... и вновь легкий
провал, снова форшлаг, впадина пупка, вот, кстати сказать, один из наиболее
спорных вопросов музыкальной эстетики женского тела: как отнестись к пупку,
нужен ли он, не нарушает ли он мелодию? Еще Рескин писал о том, что пупок
Афродиты Арльской - единственное, что грозит нарушить ее совершенство, вот
почему он едва заметен. Читайте Рескина, мой друг! Дело дошло до того, что
некоторые знаменитые красавицы в эпоху Возрождения - известный факт -
зашивали себе умбиликус, да, да, предпочитая хирургический рубец
восхитительному природному дефекту, который, на мой взгляд, не только не
портит женский живот, но, напротив, придает ему пикантность. Это, если
угодно, родник среди пустыни, это глаз, который смотрит на вас посреди
живота... У индусов существует поверье, что из зернышка, брошенного в пупок
богини, возрастает лотос. Из пупка Вишны рождается Брама. Можно понять,
впрочем,- продолжал вдохновенно Олег Эрастович,- откуда возникло это гонение
на пупок: не только из соображений эстетики, тем более что эстетические
аргументы, на мой взгляд, неубедительны, я решительный сторонник пупка...
Взгляните... Александра, чуть-чуть влево... достаточно. Взгляните, какая
прелесть этот пупок, эта крохотная раковина, не правда ли? Так вот: откуда
же все-таки это гонение? В чем дело? Почему? Я вам отвечу. Потому что пупок
претендует, так сказать, на привилегию считаться центром тела! У индусов так
оно и есть. Вообще пуп как середина и средоточие тела, а значит, и центр
мироздания, umbilicus mindi у древних римлян,- это интереснейшая тема! Центр
тела - и, следовательно, отвлекает от другого центра. Это, можно сказать,
вопрос принципиальный. Но мы отвлеклись. Итак! Нисходящий звукоряд, спуск к
низинам разрешается мягким аккордом, я говорю о венерином холме - тоже,
знаете ли, своеобразный композиционный ход. Ведь, казалось бы, мы ожидаем
плавного нисхождения, равномерного спуска к кратеру, к завершению, в тайную
щель, а вместо этого мелодия, хоть и обессиленная ожиданием, взмывает в
последний раз. Как бы перед смертью, словно вспыхнувший и затухающий огонь,
в последний раз - чтобы окинуть взором всю себя!.. У вас бывают ночные
дежурства?" - спросил он, когда демонстрация была окончена.
"Суточные,- пролепетала Шурочка.- Сутки отработала, два дня свободных".
"Гм".
Все трое находились снова в комнате с книжным шкафом, торшер тускло
отражался в стекле, и сам Эрастович после лекции выглядел несколько
оплывшим, струйки пота блестели на его лбу, словно растаявший воск, пенсне
едва держалось на отсыревшем носу.
"А изменить расписание невозможно? Вы не должны приходить на работу
утомленной. Мы сделаем так: я буду стараться приспосабливаться к вам, а вы
уж как-нибудь приспособьте свое расписание ко мне... Но мы еще вернемся к
материальной стороне дела".
Он обвел полки томным коньячным взором, увидел искалеченный подарок,
покосился на сидящих. Шура задумалась. Рубин изобразил преувеличенное
внимание. Олег Эрастович втянул носом воздух.
"Вы будете зарабатывать достаточно, чтобы прилично жить. Мы подумаем о том,
чтобы улучшить ваши жилищные условия... И тем не менее... Я хотел бы вас
просить, я даже настаиваю на этом. Вы не должны ни в коем случае бросать
работу в больнице. Так надо. Надеюсь, вы меня понимаете... Вы получаете
твердый гонорар, наличными, мне - две трети. Вы не будете обделены,
Александра, уверяю вас..."
"Кстати,- заговорил он снова,- знаете ли вы, э-э... кто мне преподнес вот
эту... вон там... Спасскую башню?"
Он ждал ответа, но Илья ограничился тем, что пожал плечами.
"Так вот... Два слова о наших клиентах. Большая часть из них - люди
приезжие. Ответственные работники, серьезные, солидные люди, исключительно
по рекомендации... Некоторые пользуются моей дружбой много лет... Абсолютная
благопристойность, рыцарское отношение к даме. Это одно из моих правил. И,
замечу попутно, люди щедрые. Я не вмешиваюсь, не требую отчета о том, какие
подарки преподносятся сверх установленного гонорара, единственное, о чем
прошу,- ставить меня в известность... Женщина, знающая жизнь, не будет
спорить, если я скажу, что пожилой друг с твердым положением в обществе, с
партбилетом в кармане, разумеется, на хорошей должности предпочтительней
молодого вертопраха... Об абсолютной конфиденциальности, я полагаю, незачем
говорить, она подразумевается сама собой. Я звоню, я рассчитываю, что вы
дома, по телефону никаких подробностей, сообщаю только адрес гостиницы. Там
вам не будут чинить препятствий, называть себя тоже не обязательно...
Сообщаю этаж, номер, время визита. В отдельных случаях возможна экскурсия за
город, музей, концерт, что-нибудь в этом роде, ужин... Задерживаться на всю
ночь - ни в коем случае. Впрочем, я сам договариваюсь об этом с
заказчиком... Финансовый отчет - каждые две недели. Если вы больны или надо
отлучиться из города, покорнейше прошу ставить меня в известность. Это
касается и женского недомогания".
Наступило молчание.
"Все понятно? Или есть какие-нибудь вопросы?"
Илья Рубин взглянул на Шурочку, она сидела, выпрямившись, в своем
черно-красном платье, положив сумочку на колени.
"Олег Эрастович..." - промолвил Рубин.
"Что Олег Эрастович? Что Олег Эрастович?! - неожиданно вскричал хозяин, ловя
падающее пенсне.- Олег Эрастович должен крутиться, как карась на сковороде.
Всем надо угодить, чуть что - Олег Эрастович, он все может, все устроит.
Фигаро здесь, Фигаро там! Думаете, это так просто?.. Не устраивают мои
условия - ради Бога. Скатертью дорога! Желающих достаточно..."
Услыхав громкий голос, пудель внизу проснулся и присоединился к хозяину.
"Молчать!"
Мелкий стук собачьих когтей, пудель взбежал по лестнице.
"Я кому..." - грозно начал хозяин.
Когти скатились вниз.
"Ну, что такое? - спросил он утомленно.- Что вы хотели спросить?"
"Мы уже уходим, Олег Эрастович, я только хотел вам напомнить... Вы обещали
насчет машинистки".
"Какой машинистки? Ах, да. Останьтесь".
"Олег Эрастович, я бы хотел проводить..."
"Ничего, сама дойдет".
Вполне понятное смятение молодой женщины объяснялось более сложными, чем
может показаться, обстоятельствами; мы не ошибемся, предположив, что
стыдливость Шурочки была отчасти наигранной. Не то чтобы она без колебаний,
как чему-то, что само собой разумеется, решилась подвергнуться этому
странному экзамену. Но если не говорить о первых минутах, когда она вышла
из-за ширмы с колотящимся сердцем, ужаленная ярким светом, уронив голову,
если не говорить об этом минутном страхе, похожем на панику дебютантки на
подмостках,- страхе, с которым она благополучно справилась,- то дальнейшее
представление волновало ее не так уж сильно. Особенно когда она убедилась,
что "экзамен", так сказать, носит не только деловой характер. (В альбоме
Олега Эрастовича, пополнившем материалы следственного дела и впоследствии
исчезнувшем, о чем можно пожалеть, ибо редкий документ эпохи может быть так
красноречив, фотография Шурочки отсутствовала. Заметим, что далеко не все из
представленных на снимках дам отвечали строгим эстетическим критериям Олега
Эрастовича; в качестве рекламного проспекта альбом, очевидно, был рассчитан
на разные вкусы. Тем не менее коммерческую сторону не следует
абсолютизировать. Беглое знакомство с обитателем двухъярусной берлоги, где
он проводил время среди книг и аристократических воспоминаний, убеждает, что
им владел не один лишь голый чистоган. Рискнем высказать предположение, что
в конспиративном заведении Олега Эрастовича смотрины были неким эквивалентом
того, что некогда называлось jus primae noctis 1.)
Так вот, если вернуться к Шурочке, едва ли ее неуверенность была вызвана
самой этой демонстрацией, ведь она приблизительно знала, куда идет,
приблизительно догадывалась, что предстоит что-то "в этом роде". Мужчинам
свойственно преувеличивать стыдливость другого пола. Вернее сказать, мужчины
не в состоянии понять, где кончается истинная стыдливость и начинается
театр, не в состоянии уразуметь простой факт, что стыдливость - это уступка
тому преувеличенному значению, которое они придают наготе. Дрожала ли она от
холода или при мысли о том, как бы не подкачать в телесно-профессиональном
смысле? Профессией предстояло еще овладеть, и, как многие начинающие,
несмотря на свои 27 или 28 лет, она несколько романтизировала ее.
В былые времена, если верить романистам, на рынке любви преобладали
соблазненные горничные, изгнанные из богатых домов; в наши дни, когда
горничных давно уже не существовало, общественную потребность удовлетворяли
продавщицы магазинов, подавальщицы в пивных, уборщицы, парикмахерши,
медсестры. Нам довелось беседовать с Шурочкой. Она была откровенной -
насколько позволяет женщине быть искренней ее лицедейство перед самой собою.
Что прельстило ее, почему она согласилась работать у Эрастовича? Она пожала
плечами. А почему бы и нет? В самом деле, вместо того чтобы спрашивать, что
побуждает девушку выйти на панель, следовало бы спросить, что удерживает ее
от этого.
Десять, а то и больше суточных дежурств в месяц, весь день на ногах, ночью
тоже нет покоя, так что к концу смены валишься с ног; а ведь и дома тоже не
сидишь без дела. А зарплата? За такую зарплату вкалывать - надо еще поискать
дураков. Да и вообще... В этом "вообще", собственно, и заключался ответ,
заключалась правда, для которой ссылки на трудную жизнь были скорей
оправданием.
Укажем на очевидный парадокс публичного ремесла: проституция, как нам
объясняли, представляет собой опредмечивание женщины; не столько
надругательство над телом, сколько пренебрежение личностью; женщина есть
товар, объект желания и наслаждения, прочее несущественно. И в то же время,
да, в то же время это ремесло обещает ей то, чего никогда не может дать
обыденная жизнь. Разве не она, эта тусклая, скучная, безжалостная и
бесперспективная жизнь, аннулирует ее личность? Тогда как "ремесло"
возвращает свободу. Если хотите, возвращает чувство собственного
достоинства! Ремесло приносит деньги, но так же, как скудость средств не
была единственной причиной схождения на стезю порока, гонорар сам по себе
еще не есть единственный резон продажной любви. Проституция тела есть
раскрепощение души, да, не что иное, как особый способ самоутверждения, если
угодно, самоосуществления.
Быть может, парадокс этот задан самим языком. Разве шум языка, риторика
языка, демагогия языка не навязывают нам готовый образ мыслей, готовый
ответ, едва только мы произнесли все эти слова: купля, продажа, отчуждение,
унижение? Шурочка ожидала увидеть циничного поработителя, презрительного
хама - чего доброго, для начала предстояло разделить постель с ним самим.
Вместо этого ее встретил джентльмен изысканных манер. Шикарный дядька!
Дуновение иной жизни, похожее на аромат французских духов, обдало ее; она
почувствовала себя в мире романтической богемы, в пестром и переливающемся,
как финифть, мире кино, эстрады, конфет и коньяков, беспечности и
головокружительного веселья. Проституция... При чем тут проституция? С этим
грязным словом связывалось что-то непотребное, пьяные девки на вокзалах,
темные углы, венерические болезни. Это слово было оскорбительным. В нем было
то самое, что мы назвали демагогией языка.
Не говоря уже о том, что в нашей стране проституции нет. Проституция как
