не ходим смотреть на их игры и танцы: глядя на них, человек легко теряет
контроль над собой.
- Вам это, должно быть, уже известно, мистер, - добавил Тиллис.
Уэллс вспомнил предыдущую ночь, стремительную, сияющую красоту
девушки и то действие, которое она на него оказала. Вспомнил охватившее
его неумолимое желание обладать этой красотой. Да уж, подумал он, это
действительно называется "потерять контроль". Хотя, если бы представилась
возможность, он, пожалуй, не прочь потерять контроль еще раз...
- Я знаю, что вы сейчас чувствуете, - сказал Уизерс. - На меня этот
эффект действует не меньше, чем на вас, и чтобы справляться с собой, нужно
прежде всего понимать, что происходит. - Он подошел к двери. - Джолина,
зайди, пожалуйста.
Уэллс сжался, взгляд его метнулся к двери. Кровь в жилах потекла
быстрее, мышцы напряглись. Вошла девушка. То самое прекрасное видение, вот
только...
Только от прекрасною видения не осталось и следа, хотя девушка, без
всякого сомнения, была та же. Охватившее его желание погасло. Она
застенчиво улыбнулась ему - симпатичная, конечно, девятнадцатилетняя
девчонка, но в общем-то - вполне обыкновенная. Те же волосы, то же платье,
ко чего-то не хватало. Исчезло свечение, а с ним и притягательность,
неотвратимое влечение.
- Спасибо Джолина. Можешь идти.
- Хорошо, Док.
Уже на пороге она вдруг слабо, на короткое мгновение засветилась тем
же зеленовато-желтым светом, но Уэллс моргнул, и девушка скрылась за
дверью. Все еще во власти этого короткого мгновения он повернулся к
Уизерсу.
- Знаю, сынок, знаю. Дело в том, что именно люциферин, это особое
свечение заставляет их казаться такими красивыми. Опасная способность, и
они еще только учатся скрывать ее. Но это необходимо для их же блага. - На
секунду в его добродушном лице что-то дрогнуло, и Уэллс заметил в нем
какие-то новые черты - примитивные, неприятные. Однако Уизерс справился с
собой и вновь превратился в доброго провинциального доктора. - Поэтому,
мистер Уэллс, мы хотим сохранить все в тайне. Поэтому они должны прятать
свой свет от всего мира. Ни один ученый, ни один исследователь - как бы ни
были они преданы своей науке - не в состоянии будет справиться с собой.
Красота, которой они умеют себя окутывать, может принести им смерть.
Слишком большая притягательность - это опасно.
Он направился к выходу. Тиллис и Чарли последовали за ним, однако в
дверях Уизерс остановился и добавил:
- Я думаю, вы все понимаете, молодой человек, и надеюсь, сохраните
наш маленький секрет. Опасна ведь не сама способность генерировать свет,
опасна страсть, возбуждение, которое этот свет вызывает в людях. Зачем, вы
полагаете, некоторые виды насекомых светятся, мистер Уэллс? Мы привыкли
думать, что мы слишком цивилизованы, что мы сильнее природы, но это нс
так. Свечение, которое вы видели, оно - нечто вроде визуального феромона.
И никто из нас не в силах ему противиться - как насекомое. Мне семьдесят
один год, сэр, но когда я вижу этот свет, я... Одним словом, я не
чувствую, что мне уже за семьдесят. Я вообще ничего не чувствую, кроме
одного... Вот это-то и опасно. Дети - они другие. Они умеют справляться со
своими эмоциями. Но не мы, ничего не подозревающие простые смертные. Для
нас это слишком. Так что вы подумайте, мистер Уэллс. Вспомните, какие
чувства охватили вас ночью на склоне холма и завладели вами целиком. Это
ваши примитивные инстинкты. Подумайте, что может произойти с нашими
детьми, если эффект усилится присутствием двух сотен скрупулезных ученых -
и мужчин и женщин. - Закрывая дверь, он грустно улыбнулся. - Мы все -
светлячки, мистер Уэллс.
Оставшись в одиночестве, Уэллс долго сидел на кровати и размышлял над
словами старого врача.
Безумие, думал он, безумие, глупость, идиотизм. Я не хуже других могу
справляться со своими эмоциями. Конечно же, могу... Но тут он снова
вспомнил ночь на склоне холма, свечение, дико бьющийся пульс и бездумное,
слепое желание, охватившее его целиком. Все из-за того света, странного
притягательного света...
Уэллс встал с кровати и принялся торопливо собирать вещи.
Воспоминания не позволяли разуму поддаться на уговоры - так же как тело не
слушалось голоса разума. Манящий свет просто убивал всякую рассудочность и
всякие доводы.
Нет, он никому не расскажет о люциферитах. Ни своим новым боссам в
Далласе, ни кому-либо еще. Если мир узнает о них, многие кинутся в этот
городок хотя бы за той же водой, потому что кому-то наверняка захочется
обладать такой же способностью. А ученые - разумеется, с самыми лучшими
намерениями - скорее всего, смогут синтезировать нужные вещества и
распространить уникальный дар на весь мир.
Уэллс - в общем-то довольный своей жизнью человек - всегда мыслил
здраво. Его, например, очень беспокоило, что Земля может погибнуть в
ядерной катастрофе. Но еще меньше ему хотелось увидеть, как порядок и саму
цивилизацию разрушает катастрофа сексуальная.
ЙНННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННН»
є Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory є
є в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2" є
ЗДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД¶
є Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент є
є (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov є
ИННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННННј
Алан Дин ФОСТЕР
ПОСЛЕДНИЙ ПОБЕГ
У банзай-гонщика нет дома.
Он мчится по пустому шоссе.
Горючее его кровь
Маска его мозг
Он похож на психа,
Но гоняет лихо.
Все, кто знал Билла Свитча, не думали о смерти. Те, кто, подобно ему,
занимаются особыми уличными гонками, не могут себе этого позволить. Это не
значит, что он и его соперники действительно были сумасшедшими.
Свитч, когда ему было пятнадцать, взял старый отцовский "виллис-джип"
и превратил его в нормальную машину для уличных гонок. Если хотите оценить
это его достижение - надо знать, что собой представляет "виллис-джип". То,
что сделал Билл, можно было бы сравнить с превращением мексиканской
эмалированной кастрюли в вазу Бенвенуто Челлини.
Когда его послали во Вьетнам, то знали, кому доверить моторный парк.
Билли прекрасно провел войну, забавляясь с бронемашинами и грузовиками. Он
поставил какой-то турбодвигатель на танк задолго до того, как пентагонские
исследователи и корпорация Крайслер уцепились за эту счастливую идею.
Когда он вернулся, то завел себе небольшой гараж специального
обслуживания. Он мог бы стать богачом, одному Богу известно, сколько
профессиональных гонщиков хотели бы обратиться к волшебнику из
Сан-Бернардино.
Но Билл не любил с ними заниматься. Это был не его стиль. Он находил
удовольствие в том, чтобы побивать их владельцев на собственных машинах. В
его полигон превратились улицы Южной Калифорнии и система шоссе
Индианополис-500.
Было еще несколько человек, подобных Биллу. Почти все они знали друг
друга. Если кто еще и не знал Билла, то мог довольно быстро узнать ею,
когда тот показал бы себя где-нибудь на ночном шоссе.
Дело в том, что этот здоровяк, Билл Свитч, как и еще несколько
человек, был необычайным гонщиком. Они не занимались "фордами" или
"кестерами", как в Долине, или неторопливыми "шейби", как на Ист-Сайд. С
точки зрения этой группы, выжимать из машины сто пятьдесят - значило
напрасно жечь горючее.
Они занимались своими делами на шоссе вокруг большого Лос-Анджелеса,
глухой ночью или ранним утром, когда на дорогах мало машин и когда
дорожная полиция на других дорогах занимается угонщиками или блуждающими
группами подростков.
Пробег мог занимать от двадцати до ста и более миль. Мужчины и
женщины, которые участвовали в нем, были обычно очень богаты. Иначе они
просто не смогли бы позволить себе таких тачек. Невероятной гнусностью
было бы именовать их просто уличными лихачами.. Даже полиция называла их
"банзай-гонщиками".
Банзай-гонщик, ты лучше проверь,
Проверь свое зеркальце и свой мотор,
Осмотрись вокруг, чтобы убедиться
Что ты действительно готов.
Я немного знал Билла, потому что он снизошел до моего "корвета",
хорошенькой игрушки модели 1969 года. Замечательная машина, которая
считается подходящей для пожилых леди и мужчин с манией величия.
Мастерская Билла была в Сан-Бернардино, и я потерял там день в надежде на
замену глушителя.
Билл сжалился надо мной и починил глушитель. Кроме того, он сделал в
моторе что-то незаметное, что словно сняло с машины пять лет работы и пять
тысяч миль пробега. Как-то неожиданно после этого мы подружились. Не то
чтобы стали настоящими друзьями, а просто здоровались и разговаривали.
Билл любил прочищать мои мозги, что я охотно позволял ему. В свою очередь,
он сообщал мне обычно, где и когда устраивается очередная гонка.
Я никогда не забуду ту ночь. Это было в сентябре, в Сэлтри, Южная
Калифорния. Все было окрашено в темносерые тропические тона. Билла вызвали
на состязание двое. Обычно бывает не больше одного за раз, и Билл решил
воспользоваться таким случаем.
Один из них был знаменитый актер. Вы можете узнать его, поэтому об
имени его я лучше умолчу. Я не сплетник.
Он приехал на "феррари-боксер". Хорошая машина, ладная и выкрашенная
в огненно-красный цвет, как ноготок проститутки. Актер любовно занимался
ею и хвастался тем, кто случался поблизости, как он начистит задницу
Малютке. Таково было прозвище Билла.
Он слишком увлекся и забыл о другом гонщике. Правда, он приумолк,
когда тот появился.
Человек, который вылез из машины, ростом был не выше пяти футов. Это
был пластический хирург, который специально приехал на состязание из
Беверли Хиллз. Насколько можно было судить по его дорожному комбинезону,
этот шестидесятилетний гонщик здорово смахивал на сырую мясную котлету.
Машина его была "ламбурини", серебристая и красивая, со специальными
щитами спереди и сзади, и с посадкой, достаточно низкой для тот, чтобы
обезглавить даже гусеницу, если та не нагнется. Когда он заводил
двигатель, шум был такой, будто работала турбина на Гуверской плотине, где
мне случалось побывать в один ужасно жаркий день.
Артист слегка побледнел, но потом вновь набрался решимости и влез в
машину. "Феррари" была в очень хорошем состоянии. Можно было сбить с толку
водителя, но не машину.
Потом приехал и Билл. Старт был около завода Кайзер Стил, на Фонтана.
Пробег должен был быть коротким, несколько миль до Всхолмья. Актер и
хирург впервые увидели знаменитую машину Билла. Сначала им стало смешно,
но, приглядевшись внимательнее, они, кажется, смутились.
Эта машина оказалась перестроенным Плимутовским фургоном, покрашенным
в голубой цвет, с голубыми занавесками на окошках. Если бы не специальные
низкие бамперы и не слишком большие колеса, его было бы не отличить от
колымаг, которые обслуживают пиццерии.
Врач и артист подавили смущение и посерьезнели. Все, включая Билла,
поставили по десять тысяч на победителя, победителю доставалось все. Три
машины выехали на шоссе. На дворе стояло раннее утро, и дорога была почти
