Speaking In Tongues
Лавка Языков
Уильям Тревор
Мистер МакНамара
Перевела Фаина Гуревич
- Как он там? - спросила мать утром того дня, когда мне исполнилось
тринадцать лет.
Она наливала отцу чай в огромную цветастую кружку с листочками на дне -
единственную из уцелевших от сервиза Клема. У отца были также особые вилка
и нож; нож - тоже реликвия, а вилка современная, но особо прочная, потому
что обычные вилки он ломал.
- А, вроде неплохо, - ответил отец, а я в это время терпеливо ждал,
пока обо мне вспомнят. - Только старая тетка опять бузит.
Мать кивнула и поставила перед ним чашку. Потом объявила, что, по ее
мнению, тетушку мистера МакНамары давно следовало поместить в лечебницу -
она это говорила всякий раз, когда речь заходила о макнамарской тетке -
хронической алкоголичке.
Мать была высокой и худой, но одновременно очень мягкой. В ней не было
ничего резкого и угловатого, ничего грубого и тяжелого, в моей матери.
Голубые глаза туманного оттенка и всегда готовое к улыбке лицо. Отец был
еще выше - грузный мужчина с загорелым лицом и широким лбом, казавшимся
еще больше из-за поредевших волос, с тяжелыми руками цвета печеного хлеба
и глазами - такими же туманно-голубыми, как у матери. Они всегда были
предупредительны друг к другу, что тоже их роднило, и даже если спорили,
никогда не повышали голос. Они могли сердиться на нас, но не друг на
друга. Они даже наказания для нас выбирали вместе, потому что сердились на
нас всегда одинаково. Нам бывало очень стыдно, когда наши грехи вдруг
обнаруживались.
- Это не поезд, а настоящий холодильник, - сказал отец. - Опоздал на
два с половиной часа. Бедняга Фланнаган чуть не заработал пневмонию, пока
меня дожидался. - Вся страна заросла плющом, говорил он, - как могильные
плиты. Он жевал бекон и сосиски, разрезая их своим персональным ножом и
кивал, словно соглашаясь сам с собой. - Ирландия овита плющом, - добавил
он, когда его рот на минуту оказался свободным. - Машины на антраците,
вагоны-холодильники на Южной Магистрали. И знаешь, Молли: в Дублине
считают, что не позже, чем через полгода, чужие солдаты будут маршировать
по О'Коннел. Немецкие или английские - какая, черт бы их всех побрал,
разница.
Мать улыбнулась и вздохнула. Затем, чтобы развеселить нас, отец
рассказал историю, которую, в свою очередь, рассказал ему мистер МакНамара
- на этот раз о торговце углем, которого мистер МакНамара знал в юности. У
торговца были плохо подогнанные зубные протезы, и однажды, когда он
купался в Рингсенде, они выпали у него изо рта и утонули. Когда бы отец ни
возвращался домой после встречи с мистером МакНамарой, он всегда приносил
с собой такие истории, а также последние соображения мистера МакНамары о
положении в стране и о том, насколько вероятно, что страна окажется
втянутой в войну. Мы прекрасно понимали, что "в Дублине считают" означало
на самом деле, что так считает мистер МакНамара. Чтобы экономить бензин,
мистер МакНамара ездил на машине, работающей на газе. Газ, объяснял отец,
вырабатывался из антрацита в специальной топке, расположенной в багажнике
восьмицилиндрового форда мистера МакНамары.
Каждый раз возвращаясь из Дублина, отец привозил от мистера МакНамары
приветы и подарки - пачку печенья или плитку шоколада. Этот человек
никогда не был женат и жил на наследство, в доме на Палмерстонской дороге
вместе со своими родственниками - старой теткой-алкоголичкой, которую
следовало поместить в лечебницу, сестрой и мужем сестры. Сестра, в
замужестве миссис Матчетт, мечтала когда-то стать актрисой, но муж,
служащий Национального банка, заставил ее забыть о театре. Отец никогда не
видел ни сумасшедшую тетушку мистера МакНамары, ни миссис Матчетт, ни ее
мужа; они становились для него реальными только через мистера МакНамару, а
для нас уже следующей ступенью оживали в рассказах отца. Мы представляли
себе все семейство: миссис Матчетт, тонкую, как травинка, курящую одну
сигарету за другой и раскладывающую пасьянсы; ее мужа, маленького и
важного господина с пышными усами и редкой шевелюрой, низко растущей над
тем, что мистер МакНамара называл "помятый лоб". Самого мистера МакНамару
мы представляли так, словно видели своими глазами - светловолосый,
солидный, медлительный в речи и в движениях. Мистер МакНамара часто
захаживал в бар отеля Флемминг - старомодное место, где можно было
покурить и понюхать табак, выпить чаю, кофе или чего-нибудь крепкого. Там
мой отец и встречал его во время поездок в Дублин.
Знаете, как славно, говорил отец, закончив дневные дела, посидеть в
мягком кожаном кресле и послушать болтовню старого приятеля. Бар
наполнялся дымом сигарет, пока отец слушал последние новости о людях,
населяющих дом на Палмерстонской дороге, о спаниэле по кличке Волк Тон и
служанке из Скибберена, которую звали Китти О'Ши. Это превратилось в
традицию: отец курит и слушает, а на следующий день в нашем деревенском
доме за завтраком слушаем мы, а он курит и рассказывает.
Нас было четверо: три сестры и я. Я был самым старшим и единственным
мальчиком.
Мы жили в доме, прнадлежавшем семье уже несколько поколений, в трех
милях от Карансбриджа, где поезд на Дублин останавливался только по
требованию, и где у отца были амбар и мельница. Из-за перебоев с бензином
отец каждый день ходил в Карансбридж пешком - три мили туда и обратно.
Иногда он просил Фланнагана, нашего садовника, съездить за ним вечером на
двухместной малолитражке, и тот же Фланнаган всегда встречал его у поезда,
когда отец возвращался из Дублина. Время от времени по утрам я слышал
треск мотора, а затем шорох колес по гравию. За завтраком отец говорил,
как он рад, что опять дома, целовал мать, потом по очереди всех нас.
Процедура повторялась примерно каждый месяц: сначала отъезд - небольшой
чемодан в прихожей, отец в парадном твидовом костюме, Фланнаган на
малолитражке. И через несколько дней возвращение - завтрак с мистером
МакНамарой, как его окрестила моя сестра Шарлотта.
Наша семья принадлежала прошлому. Мы были протестантами в той стране,
которая стала католической Ирландией. Когда-то у нас были и власть, и
влияние, но потом времена изменились. Оставался небольшой доход от продажи
зерна и муки, дом, в котором мы жили, но не было больше авторитета. "Эй,
вы, кишки зеленые!" - дразнили нас в Карнсбридже дети католиков. "Валите
на свою мессу", - огрызались мы, - "К черту в жопу". Мы друг друга стоили.
Вражда не всегда была столь непреодолима, она становилась то слабее, то
сильнее, и доказательством того, что все может быть иначе, служило
обстоятельство, что столь почитаемый в нашем доме мистер МакНамара тоже
был католиком. "Терпимый либеральный человек", - говорил отец, - "Ни капли
фанатизма". Когда-нибудь, говорил отец, религиозные различия в Ирландии
исчезнут. Война положит им конец, пусть Ирландия пока и не воюет. А когда
война закончится, неважно, будет ли Ирландия воевать, религиозные распри
исчезнут точно. С этим заключением мистер МакНамара, кажется, тоже
соглашался.
Так прошло все мое детство: сестры - Шарлотта, Амелия и Фрэнсис;
родители - такие предупредительные и дружные; Фланнаган в саду; служанка
Бриджит и, словно добрый дядюшка, дух мистера МакНамары. Еще была мисс
Шейл, приезжавшая каждое утро на велосипеде, чтобы учить нас четверых
грамоте, потому что порядки в Карансбриджской школе родителями не
одобрялись.
Дом наш, если смотреть прямо на фасад, представлял собой георгианский
прямоугольник; по кирпичам задней стены, к которой примыкала кухня, и за
которой начинался сад, вился плющ, перед входом была гравиевая площадка, и
от нее в поле уходила дорога, терявшаяся через полторы мили там, где
паслись овцы. У сестер была своя жизнь, которой я не интересовался.
Шарлотта родилась на пять лет позже меня, Амелии исполнилось шесть лет,
Фрэнсис - пять.
- Он в прекрасной форме, - докладывал отец утром моего тринадцатого дня
рождения. - Наслушаешься целый день всякого вздора, потом так приятно
выпить кружку лимонада с разумным человеком.
Фрэнсис прыснула. Она всегда принималась хихикать, когда отец называл
виски кружкой лимонада, да и вообще была смешлива. Подарки мои были
сложены на буфете и дожид ались, когда отец закончит завтрак и рассказ.
Приоритет, естественно, был у отца: кроме всего прочего он не был дома три
дня, он замерз, устал в поезде, и, как всегда, когда речь заходила о
дублинских делах, был чем-то недоволен. На этот раз, однако, я знал, что
между делами и отелем Флеминг, где он встречался с мистером МакНамарой,
отец купил мне подарок от себя и от матери.
Двадцать минут назад он вошел в столовую, держа в руках какой-то пакет.
"С днем рождения, сынок", - сказал отец и положил его на буфет, где уже
ждали подарки сестер. Это была традиция - или правило, заведенное отцом:
подарки ко дню рождения или к рождеству открывались только после того, как
завтрак закончен и все доедено до последнего кусочка.
- Это слова МакНамары, - продолжал отец. - Ирландия овита плющом. Это о
нашем нейтралитете.
Отец считал, а мать не разделяла этого мнения, что Ирландия должна
уступить требованиями Уинстона Черчилля и впустить в ирландские порты
английских солдат, иначе их займут немцы. Гитлер прислал де Валера
телеграмму, в которой извинялся за случайную бомбежку маслобойни, что само
по себе выглядело подозрительно.
Мистер МакНамара, который также считал, что де Валера должен
предоставить порты в распоряжение Черчилля, сказал, что за любым
миролюбивым жестом немецкого фюрера неизменно следует акт вандализма.
Мистер МакНамара, несмотря на то, что был католиком, восхищался домом
Виндзоров и англичанами. В мире нет аристократии, говорил он, которая
могла бы сравняться с английской, и нет людей, более благородных и
великодушных, чем английский высший класс. Классовые традиции в Англии
очень хорошая вещь, доказывал мистер МакНамара.
Отец достал из кармана маленький завернутый в бумагу предмет. Как по
команде, сестры повскакивали с мест и двинулись к буфету. Подарки
разложили передо мной на столе; тот, который подарили родители, принесла
мать. Это был пакет почти в два с половиной фута длиной и несколько дюймов
шириной. Наощупь он казался просто кучей прутиков, но на самом деле был
конструктором для бумажного змея.
Шарлотта подарила мне книжку под названием "Дикон невозможный", Амелия
- калейдоскоп.
- Открывай осторожно, - сказала Фрэнсис. Я сначала подумал, что в ее
пакете банка с вареньем, но это оказалась золотая рыбка.
- От мистера МакНамары, - сказал отец, указывая на самый маленький
пакет. Я успел про него забыть, потому что уже получил подарки от всех, от
кого получал обычно. - Я ему проговорился случайно, что сегодня особенный
день.
Сверток был очень тяжелый, и я сперва подумал, что там оловянный
солдатик или всадник на лошади. Но это оказался дракон. Маленький, очень
изящный, и я сначала решил, что золотой, но отец сказал - латунный. У
дракона были зеленые глаза, про которые Фрэнсис сказала, что они
изумрудные, и еще маленькие камешки, рассыпанные по спине - рубины,
определила Фрэнсис.
- Драгоценности, - восхищенно прошептала она. Отец рассмеялся и покачал
головой.
- Глаза и блестящие камешки на латунной спине - простые стекла, сказал
он.
У меня никогда не было такой красивой вещи. Я смотрел, как дракон
гуляет вокруг стола, переходя из рук в руки, и не мог дождаться, когда он
вернется ко мне.
- Обязательно напиши мистеру МакНамаре, - сказала мать. - Он очень
добрый человек, - добавила она, глядя на отца с еле заметной укоризной,
словно считала, что ему следовало отказаться от подарка. Отец с
отсутствующим видом покачал головой и закурил сигарету.
- Письмо отдашь мне, - сказал он. - Я через четыре дня опять поеду в
Дублин.
Я показал дракона Фланнагану, когда тот прореживал в огороде свеклу. Я
показал его Бриджит, нашей служанке.
