описать выдержанное в тонах пожелтевшей зелени убранство этой
комнаты, впрочем, имевшей, быть может, больше сходства с
холостяцкой квартирой Шерлока Холмса на туманной Бейкер-стрит,
по которой медленно движутся кэбы, - в будуаре Хозяина их
ожидал откидной письменный стол, уже застеленный чистой
промокательной бумагой с чернильницей и мягким стальным пером
поверх нее. На столе лежал также отпечатанный на машинке список
экзаменационных вопросов.
О Господи, подумал Никки, совсем как на вступительных
экзаменах в Итоне!
Совсем так оно и было. Перед Никки предстал уже знакомый
нудный набор: уравнения, прямоугольные треугольники с их
жалкими вершинами, именуемыми A, B и C, вопросы насчет того,
что производят в Чикаго, да как называется столица Сиама, да
когда произошла Французская революция, и даже кусочек "De Bello
Gallico" на предмет перевода - вся компания была в сборе.
Цезарь! И еще пущую неправдоподобность, - хотя, пожалуй, не для
Никки, ибо до сей поры экзамены играли в его жизни роль куда
более заметную, нежели гангстеры, - придавал положению Китаец,
оставшийся в комнате, чтобы присматривать за экзаменуемым.
Никки уныло уселся за письменный стол, а желтолицый человек,
сунув ладони в широкие рукава, застыл за его спиной.
Почему все они так не любят разговаривать? - сердито думал
мальчик, берясь за перо. Чего они на себя таинственность
напускают? Уж "с добрым-то утром" они, судя по их виду, сказать
умеют. И Никки нарочно поставил 1066 против вопроса о дате
открытия Америки.
Это было что-то вроде экзаменационной работы по проверке
общего кругозора.
Как они могут, как они могут сегодня стрелять в тебя, а
завтра устраивать проверку твоего кругозора? Чаепитие у
Болванщика да и только!
Сидя в одиночестве на больничной койке и стискивая в
разгневанном кулачке немалый клок Шутькиной шерсти, - Шутька,
понимавшая, что она помогает хозяйке справляться с какой-то
горестью, безропотно сносила боль, - Джуди размышляла о
безобразной несправедливости женской доли.
Во-первых, титул достается твоему брату. Во-вторых, тебе
приходится носить на приемах юбку. В-третьих, считается, что ты
не должна лазить по деревьям. В-четвертых, тебя гипнотизируют.
Впятых, он получает образование. Он получает, а ты нет. О, будь
прокляты, будь прокляты всеобщее скотство и фаворитизм!
Но нет, я не стану злиться, сказала она себе, никто не
увидит, что я задета, и вместо того, чтобы нюнить, я все
обдумаю и с блеском разберусь в ситуации, и когда Никки
вернется, всем будет ясно, что я не просто Игрушка, Которую
Можно Засунуть В Угол, но Личность, С Которой Нужно Считаться,
которая Совершает Открытия, вот вам.
И странное дело, в полном несогласии с тем, к чему обычно
приходят обуреваемые мстительными чувствами люди, Джуди
действительно совершила открытие, как и намеревалась.
- Главное тут вовсе не в том, что Никки мальчишка, -
неожиданно для себя самой громко сказала она.
Главное в том, что его мысли прочесть невозможно, а мои -
пожалуйста. Потому доктор Мак-Турк и захотел, чтобы за Хозяином
шпионил он, а не я. Про меня-то Хозяин мигом узнал бы и что я
слежу за ним, и по чьей просьбе. Понятно-понятно.
Они захватили нас, чтобы шантажировать папу и дядю
Пьерпойнта, а когда поняли, что Никки нельзя загипнотизировать,
то обрадовались, потому что такие люди полезны в их делах.
Потому они и решили его обучать. Только чему?
А доктор Мак-Турк со всей его болтовней про атомные бомбы и
умственные заболевания и с просьбами никому ничего не говорить,
- он попросту хочет с помощью Никки подобраться к Хозяину,
потому что Хозяин не может узнать, что думает Никки, но скорее
всего очень даже может узнать, что думает Доктор, а Доктор
боится Хозяина до смерти и это означает, что он скорее всего
строит против Хозяина какие-то козни, вот ему и приходится
действовать через Никки, которого не видно насквозь. Так?
Так.
Снадобья.
Что-то он такое говорил про медикаменты.
Если доктору Мак-Турку хочется отравить Хозяина, то сам он
этого не может, потому что старик сразу бы разобрался в его
намерениях.
Кстати и не удивительно, что он трясется от страха при
каждой встрече с Хозяином. Боится, что тот его раскусит.
Ему приходится обходить Хозяина стороной.
При любой встрече, в любую минуту Хозяин может прочитать его
мысли. Это все равно что написать на лбу печатными буквами: "Я
СОБИРАЮСЬ ВАС ОТРАВИТЬ" и расхаживать вокруг, дожидаясь пока на
тебя обратят внимание.
Конечно, он собирается его отравить. Это же очевидно. Скажет
Никки, что Хозяин отказывается принимать лекарство, которое
принесет ему пользу, и попросит, чтобы Никки тайком дал это
лекарство Хозяину - так, чтобы тот ни о чем не догадался.
А сразу он Никки об этом не попросил потому, что не знает,
закончил ли Хозяин изготовление той штуки, так что пока Никки
нужен ему как информатор, и конечно он собирается его отравить,
чтобы зацапать эту штуку!
Восторг, который вызвали в Джуди столь блистательные
дедуктивные выкладки, несколько охладила внезапно пришедшая ей
в голову мысль. Джуди подумала: Отравить? Этого просто не
бывает, и уж не толстеньким человечкам, похожим на Санта
Клауса, заниматься такими делами. Пожалуй, я несколько
увлеклась.
Но тут же мелькнула другая мысль: А стрелять-то они в нас
стреляли.
И она смиренно заключила свои размышления так: во всяком
случае, Никки мои догадки могут заинтересовать.
Никки, когда он вечером вернулся с экзамена, ее догадки
заинтересовали и еще как.
- Джуди, ты просто колдунья! Ты в самую точку попала! Все
его хитрости за милю видать! Ты помнишь, как он сказал:
"успокоительное для нашего досточтимого Хозяина"? Конечно, он
хочет его убить, это самое подходящее дельце для таких, как он,
сальных людишек. И конечно, из жадности. Ему нужна эта штука.
- Но что это за штука?
- А Бог ее знает.
- Может быть, Секретное Оружие?
- Все что угодно, Джуди. По моему сегодняшнему опыту судить,
так она может оказаться даже квадратом гипотенузы!
И он рассказал ей о радостях образования.
- Зачем им нужно, чтобы ты знал дату открытия Колумба?
- Наверное, хотят выяснить, какой у меня коэффициент
умственного развития.
- А загипнотизировать тебя они не пытались?
- Да там и Хозяина-то не было.
- А Китаец как себя вел?
- Стоял в сторонке.
- Хотела бы я знать, что он собой представляет.
- Ну, во-первых, он способен разговаривать без слов. Это мы
видели. Помнишь, насчет Шутьки.
- Ты думаешь, он такой же старый, как Хозяин?
- Все может быть.
- А сколько Хозяину лет?
- Под рогами есть пластинка с датой, когда их добыли. Там
написано 1879.
- Их мог добыть и отец Хозяина.
- Да, - но мог и он сам, и уже достаточно старым человеком.
Это ничего не доказывает.
- Вид у него такой, словно ему около ста.
- Или двухсот.
- Ну, Никки, этого уже быть не может!
- Если на то пошло, ты же не можешь разговаривать без слов.
Или загипнотизировать целый миллион рабочих. Или выдолбить
изнутри скалу в самой середине Атлантики. Да практически ничего
ты не можешь, что могут они.
И без особой радости поразмыслив над этим, Никки спросил:
- Как по-твоему, Джуди, возможно ли, чтобы нам удалось
перехитрить таких людей?
- Знаешь, - ответила она, обдумав вопрос, - мне кажется, что
у детей хоть и нет такого опыта, как у взрослых, но зато они
иногда гораздо умнее. Возьми, например, хоть бедного старичка
Трясуна. Ведь этот его лепет про государственные секреты и
таракана-то не обманет.
Глава одиннадцатая. Конец Трясуна
Если бы им довелось сейчас взглянуть на Трясуна, они отвели
бы глаза.
Стояла ночь, и темный Атлантический океан, уcмиренный
туманом, мощно вздымался снаружи в свете летней луны. Большие
валы, чьи ровные гребни разделялись расстоянием самое малое в
двести футов, казалось, скользили вдоль лунной дорожки, почти
не возмущая ее подъемами и падениями, и это при том, что они
поднимались футов на двадцать-тридцать. Пилот гидроплана мог бы
подумать, что океан спокоен, и приводниться себе на беду.
Перед закатом туман пролился дождем. Теперь разведрилось и
влажный воздух взбодрил чету буревестников, часто вылетающих
ночью. Незримые в темноте, они неслись быстро. Зримыми они
становились, пересекая лунную дорожку, тогда было видно, как
они скользят над валами, поднимаясь и опускаясь вместе с ними,
как будто плывя по воде, хотя на деле они оставались в воздухе,
поддерживая себя редкими ударами жестких крыльев, ложась то на
левое крыло, то на правое, и на лету горланя. Они кричали: "Сам
виноват!" и "Это враки!".
Черная глыба Роколла темнела на бархатистом и серебряном
фоне, будто поставленный на попа кусок сыра, клином вырезанный
из головки. Хоть и светила луна, звезды казались колючими, до
такой чистоты был промыт воздух. Даже гагарки и чистики и те
различались на вершине Роколла в виде зубчатой бахромы по его
окоему, - чистики стояли, вытянувшись, как часовые, а гагарки
лежали на брюшках, будто высиживали яйца.
Вообще-то на острове имелся радар, предупреждавший о
нежелательных соседях.
Но нынче соседей не было, и окно гостиной Хозяина - одно из
трех отверстий в отвесной стене утеса - стояло настежь. Густой
свет его ламп изливался на зачарованную волну золотистым
сиропом, споря с лунной дорожкой, безмолвной и одинокой среди
одичалых вод, - ибо до ближайшей суши отсюда было двести
пятьдесят миль.
Если бы под рукой у нас оказалась сейчас кинокамера, она
отыскала бы в крутизне окошко и въехала внутрь, чтобы
обнаружить внутри ученого старца, сидевшего в большом
раскладном кресле с подушками. Чем ближе подбиралась бы камера
к окну, тем громче становилась бы музыка, ибо вместе со светом
ламп в ночь лилась и она. Фонограф был включен на половинную
громкость. И мы бы увидели, как кружит на нем долгоиграющая
пластинка, - фуговая математика Баха.
Впрочем, музыки Хозяин не слушал.
Он сидел в старомодном кресле, неподвижный, как кобра, и не
спускал глаз с двери. Мягкий свет керосиновых ламп поблескивал
на иссеченной трещинками слоновой кости его черепа.
Дверь, на которую он смотрел, отворилась и вошел доктор
МакТурк.
Появление его представляло собой жутковатое зрелище - из
тех, от которых волосы начинают шевелиться на голове. Прежде
всего, он вступил в комнату медлительно и безмолвно. Кролик,
зачарованный горностаем, замирает и принимается верещать,
Доктор же, хоть и против собственной воли, но двигался - и
молчал. Перемещался он медленно, ставя одну ступню перед
другой, поочередно вытягивая перед собою каждую ногу, словно
купальщик, пробующий воду, - ноги волочились, не отрываясь от
пола, как будто доктор к чему-то подкрадывался, сам того не
желая. Дверь отворилась с такой же медлительностью, с какой
двигался доктор. Человек, входивший в комнату, смахивал на
существо, вынужденное передвигаться на цыпочках из-за близости
чего-то очень опасного, чего лучше бы ему не тревожить, - на
обомлевшую жабу или лягушку, которую тянет к себе немигающий
взгляд зеленой мамбы.
Хозяин все-таки вызвал Доктора.
Он приближался к старику, замедленными, словно в кошмаре,
движениями, оба неотрывно смотрели друг другу в глаза, и пока
доктор приближался, старик поднялся из кресла.
Так и не издав ни единого звука, они постояли лицом к лицу.
Затем движение пошло в обратном порядке, - словно волна,
докатившаяся по песку до положенного ей предела, утратила силу
