ти, очень похож на гавайский и отличается лишь немногими звуками, а нау-
чившись им владеть, тут же принялись предлагать людям свою бутылку. Ну,
вы, конечно, понимаете, что даже приступиться к такому делу не очень-то
просто; не очень-то просто убедить людей, что вы всерьез готовы продать
им за четыре сантима источник юношеского здоровья и неиссякаемого бо-
гатства. Приходилось при этом говорить и об опасностях, таящихся в бу-
тылке, после чего люди либо вовсе переставали им верить и только смея-
лись, либо пугались такой темной сделки, мрачнели и угрюмо спешили прочь
от этих Кэаве и Кокуа, связавшихся с Сатаной. И вот, нисколько не преус-
пев в своих замыслах, супруги стали замечать, что в городе их сторонят-
ся. Дети, завидя их, с визгом бросались врассыпную - а для Кокуа это бы-
ло прямо как нож острый, - католики при встрече осеняли себя крестным
знамением, и мало-помалу все, точно сговорившись, стали их избегать.
Они пали духом. Проведя унылый день в тоске, они сидели ночью без сна
в своем новом доме и не обменивались ни единым словом; лишь рыдания Ко-
куа порой внезапно нарушали тишину. Иногда они принимались молиться бо-
гу; иногда, достав бутылку, ставили ее на пол и целый вечер сидели так,
глядя, как трепещет внутри нее бесформенная тень. В такие минуты страх
мешал им лечь в постель, и сон долго не смыкал их глаз, а если случа-
лось, что один из них и задремлет, то, пробудившись, он слышал приглу-
шенный плач, доносившийся из темноты, или же замечал, что остался в оди-
ночестве, ибо каждый из них стремился убежать из дома, подальше от бу-
тылки, предпочитая побродить под бананами в своем маленьком садике или
прогуляться по берегу моря при свете луны.
Так вот и случилось однажды ночью: Кокуа пробудилась, а Кэаве не бы-
ло. Она пошарила подле себя, но его место успело остыть. Ей стало страш-
но, и она приподнялась и села на ложе. В щели между ставнями пробивался
слабый свет луны. Он освещал комнату, и Кокуа различила бутылку, стояв-
шую на полу. За окнами бушевала непогода, высокие деревья перед домом
уныло скрипели под ветром, и опавшие листья шелестели на полу веранды.
Но в этом шуме ухо Кокуа уловило и другие звуки - жалобные, словно
предсмертные, стоны не то человека, не то животного, и они проникли ей в
самое сердце. Она тихонько встала, приотворила дверь и выглянула в зали-
тый луной сад. Там, под банановым деревом, уткнувшись лицом в землю, ле-
жал Кэаве, и из груди его вырывались стенания.
Хотела было Кокуа броситься к мужу и утешить его, но внезапно новая
мысль приковала ее к месту. Кэаве всегда старался быть мужественным в ее
глазах, и, значит, не пристало ей в минуту его слабости стать свиде-
тельницей его стыда. Эта мысль заставила ее возвратиться в дом.
"Боже праведный! - думала Кокуа. - Как беспечна я была, как ничтожна!
Ведь это ему, а не мне, грозит геенна огненная; ведь это он, а не я,
навлек проклятье на свою душу. Ради меня, ради своей любви к такому жал-
кому, беспомощному созданию, видит он теперь перед собой - о горе! - ог-
ненные врата ада и, лежа на свежем ветру в лунном сиянии, вдыхает смрад-
ный дым преисподней! А я-то, тупая и бесчувственная, до сих пор не пони-
мала, в чем мой долг! А может, и понимала, да шарахалась от него? Но те-
перь, пока еще не поздно, своей рукой принесу я свою душу на жертвенник
любви; теперь я скажу "прощай!" белым ступеням, ведущим в рай, и поджи-
дающим там меня дорогим друзьям. Любовь за любовь, и да будет моя любовь
равна его любви! Душу за душу, и пусть гибнет моя, а не его!"
Кокуа была женщиной ловкой и проворной и оделась в мгновение ока. За-
тем она взяла мелкие монетки - те драгоценные сантимы, которые они всег-
да держали наготове; монет этих мало находилось в обращении, и они за-
паслись ими в банке. Когда Кокуа вышла на улицу, ветер уже нагнал на не-
бо тучи, и они затмили луну. Город спал, и Кокуа не знала, в какую сто-
рону ей направиться, но тут она услышала, что в тени под деревьями
кто-то кашляет.
- Старик, - сказала Кокуа, - что ты здесь делаешь в такую ненастную
ночь?
Старика душил кашель, и он с трудом мог говорить, но все же Кокуа ра-
зобрала, что он беден, и стар, и чужой в этих краях.
- Не можешь ли ты оказать мне услугу? - спросила Кокуа. - Ты здесь
чужой, и я чужая; ты стар, а я молода. Окажи помощь дочери Гавайев.
- А, так это ты колдунья с восьми островов! - сказал старик. - И ты
хочешь завлечь в свои сети душу даже такого старика, как я? Но я уже
слышал о тебе и не боюсь твоих злых чар.
- Сядем здесь, - сказала Кокуа, - и позволь, я расскажу тебе одну
быль. - И она поведала ему все, что случилось с Кэаве, от начала до кон-
ца.
- И вот, - сказала она, - я его жена, и чтобы получить меня, он погу-
бил свою бессмертную душу. Так что же мне теперь делать? Если я сама
попрошу его продать мне бутылку, он не согласится. Но если это предло-
жишь ему ты, он с великой охотой продаст ее тебе. А я буду ждать здесь.
Ты купишь бутылку за четыре сантима, а я куплю ее у тебя за три, и да
поможет бог мне, несчастной!
- Если ты меня обманешь, - сказал старик, - пусть господь покарает
тебя смертью.
- Пусть покарает! - вскричала Кокуа. - Не сомневайся, старик! Я не
могу тебя предать: господь этого не допустит.
- Дай мне четыре сантима и жди меня здесь, - сказал старик.
Однако, оставшись на улице одна, Кокуа оробела. Ветер завывал в вер-
хушках деревьев, и ей казалось, что она слышит, как бушует адское пламя;
уличный фонарь отбрасывал колеблющиеся тени, и ей казалось, что это тя-
нутся к ней жадные руки нечистого. Будь у нее силы, она бросилась бы бе-
жать, закричала бы, но у нее перехватило дыхание; воистину не могла она
ни крикнуть, ни двинуться с места и стояла посреди улицы, дрожа, как ис-
пуганный ребенок.
И тут она увидела, что старик возвращается и в руке у него бутылка.
- Я исполнил твою просьбу, - сказал старик. - Твой муж плакал от ра-
дости, как малое дитя, когда я от него уходил. Эту ночь он будет спать
спокойно. - И с этими словами старик протянул Кокуа бутылку.
- Постой, - задыхаясь, промолвила Кокуа. - Раз уж ты связался с не-
чистой силой, так пусть хоть не зря. Прежде чем ты отдашь мне бутылку,
прикажи ей исцелить тебя от кашля.
- Я старый человек, и негоже мне, стоя одной ногой в могиле, прини-
мать милости от дьявола, - сказал старик. - Ну, что же ты? Почему не бе-
решь бутылку? Ты что, раздумала?
- Нет, я не раздумала! - воскликнула Кокуа. - Просто я слаба. Обожди
еще немного. Рука моя не подымается, - и я вся дрожу от страха перед
этой проклятой бутылкой. Повремени еще немного, дай мне собраться с ду-
хом.
Старик с сочувствием поглядел на Кокуа.
- Бедное дитя! - сказал он. - Тебе страшно, твое сердце чует беду.
Ладно, я оставлю бутылку себе. Я стар, и мне уже не ждать радости на
этом свете, ну, а на том...
- Дай мне ее! - вскричала Кокуа. - Возьми деньги. Как ты мог поду-
мать, что я способна на такую низость? Отдай мне бутылку.
- Да благословит тебя бог, дитя! - сказал старик.
Кокуа спрятала бутылку под холоку, попрощалась со стариком и пошла по
улице куда глаза глядят. Ибо для нее все пути были теперь едины - все
вели в ад. Она то шла, то бежала; порой горестный ее вопль громко разда-
вался в ночи, а порой она лежала на земле у дороги и тихо плакала. Все,
что она слышала о преисподней, вставало перед ее глазами; она видела ог-
ненные языки пламени, вдыхала запах серы и чувствовала, как тело ее опа-
ляет жар раскаленных углей.
Только на рассвете опомнилась она и возвратилась домой. Все было
именно так, как сказал старик: Кэаве спал, словно младенец в колыбели.
Кокуа стояла и смотрела на него.
"Теперь, мой супруг, - думала она, - настал твой черед спокойно
спать. И петь и смеяться, когда проснешься. Но для бедной Кокуа, хотя
она и не причинила никому зла - увы! - для бедной Кокуа не будет больше
ни сна, ни песен, ни радости - ни на земле, ни на небесах".
И Кокуа легла на ложе рядом со своим супругом, и так истомила ее пе-
чаль, что она тут же погрузилась в глубокий сон.
Солнце стояло уже высоко, когда супруг разбудил Кокуа и сообщил ей
великую весть. Он, казалось, совсем помешался от радости, ибо даже не
заметил ее горя, как ни плохо умела она его скрывать. Слова не шли у нее
с языка, но это не имело значения: Кэаве говорил за двоих. Кусок застре-
вал у ней в горле, но кто заметил это? Кэаве один очистил все блюдо. Ко-
куа смотрела на него и слушала его словно во сне; порой она забывала на
миг о том, что произошло, а порой ей начинало казаться, что ничего этого
не было, и она прикладывала руку ко лбу. Кокуа знала, что она обречена
на вечные муки, и слышать, как ее муж лепечет всякий вздор, словно малое
дитя, было ей непереносимо тяжело.
А Кэаве все ел, и болтал, и строил планы, мечтая поскорее возвра-
титься домой, и благодарил Кокуа за то, что она его спасла, и ласкал ее,
и называл своей избавительницей. И он насмехался над стариком, который
был так глуп, что купил бутылку.
- Мне показалось, что это вполне достойный старик, - сказал Кэаве. -
Но никогда нельзя судить по внешности. Зачем этому старому нечестивцу
понадобилась бутылка?
- Быть может, у него были добрые намерения, супруг мой, - смиренно
возразила Кокуа.
Но Кэаве сердито рассмеялся.
- Вздор! - воскликнул он. - Говорю тебе, это старый плут да вдобавок
еще осел. И за четыре-то сантима эту бутылку было трудно продать, а уж
за три и подавно никто не купит. Опасность слишком велика! Бр! Тут уж
попахивает паленым! - вскричал он и передернул плечами. - Правда, я и
сам купил ее за один цент, не подозревая о том, что существует более
мелкая монета. А потом мучился, как дурак. Но второго такого дурака не
сыщется; тот, у кого теперь эта бутылка, утащит ее с собой в пекло.
- О мой супруг! - сказала Кокуа. - Разве не ужасно, спасая себя, об-
речь на вечные муки другого? Мне кажется, я не могла бы над этим сме-
яться. Я была бы пристыжена. Мне было бы горестно и тяжко, и я стала бы
молиться за несчастного, которому досталась бутылка.
Но тут Кэаве, почувствовав правду в ее словах, рассердился еще пуще.
- Ишь ты какая! - вскричал он. - Ну и горюй себе на здоровье, если
тебе так нравится. Только разве это подобает доброй жене? Если бы ты
хоть немного сочувствовала мне, ты бы устыдилась своих слов.
И, сказав так, он ушел из дому, и Кокуа осталась одна.
Как могла она надеяться продать бутылку за два сантима? Да никак; и
она это понимала. И даже если бы у нее еще теплилась такая надежда, так
ведь супруг торопил ее с отъездом туда, где в обращении не было монеты
мельче цента. Она принесла себя в жертву, и что же? На следующее же утро
супруг осудил ее и ушел из дому.
Кокуа даже не пыталась использовать оставшееся у нее время; она прос-
то сидела одна в доме и то доставала бутылку и с неизъяснимым страхом
смотрела на нее, то с содроганием убирала ее прочь.
Но вот наконец возвратился домой Кэаве и предложил жене поехать пока-
таться.
- Мне нездоровится, супруг мой, - отвечала Кокуа. - Прости, но у меня
тяжело на душе и нет охоты развлекаться.
Тут Кэаве разгневался еще больше. И на жену разгневался, решив, что
она печалится из-за старика, и на себя, потому что видел ее правоту и
стыдился своей неуемной радости.
- Вот она - твоя преданность! - вскричал он. - Вот она - твоя любовь!
Муж твой едва избежал вечных мук, на которые он обрек себя из любви к
тебе, а ты даже не радуешься! У тебя вероломное сердце, Кокуа!
И Кэаве в ярости снова выбежал из дома и слонялся по городу целый
день. Он повстречал друзей и бражничал с ними. Они наняли экипаж и пое-
хали за город и там бражничали снова. Но Кэаве все время было не по себе
