проживавшему на Беританиястрит. Кэаве пришел туда, когда наступил час
вечерней трапезы, и, подойдя ближе, увидел, как всегда, новый дом, и мо-
лодой сад, и сверкающие электрическими огнями окна, но, когда появился
хозяин дома, надежда и страх сжали сердце Кэаве, ибо перед ним стоял
юноша, бледный, как мертвец, с черными впадинами глаз и редеющими воло-
сами, а выражение лица у него было, как у осужденного на казнь.
"Нет сомнений - бутылка здесь", - подумал Кэаве, и перед этим челове-
ком он не стал скрывать цели своего посещения.
- Я пришел купить бутылку, - сказал он.
Услыхав эти слова, белый юноша с Беритания-стрит пошатнулся и присло-
нился к стене.
- Бутылку? - пролепетал он. - Купить бутылку?! - Тут у него сдавило
горло, и, схватив Кэаве за руку, он потащил его в комнату, взял два ста-
кана и наполнил их вином.
- Ваше здоровье! - сказал Кэаве, который в свое время немало якшался
с белыми. А затем добавил: - Да, я пришел купить бутылку. Какая ей цена
теперь?
Тут юноша выронил стакан и уставился на Кэаве, как на привидение.
- Цена? - воскликнул он. - Цена? Вы что, не знаете ее цены?
- Значит, не знаю, раз спрашиваю, - возразил Кэаве. - Но почему это
вас так смутило? Разве что-нибудь неладно с ценой?
- Бутылка за это время сильно упала в цене, мистер Кэаве, - запина-
ясь, проговорил молодой человек.
- Ну что ж, значит, тем меньше придется платить, - сказал Кэаве. -
Сколько вы за нее отдали?
Молодой человек был бледен как полотно.
- Два цента, - промолвил он.
- Что? - вскричал Кэаве. - Два цента? Постойте, так вы, значит, може-
те ее продать только за один цент? И тот, кто ее купит... - Слова замер-
ли у Кэаве на языке. - Значит, тот, кто купит эту бутылку, уже никому не
сможет ее продать! Черт и бутылка останутся у него до самой его смерти,
а когда он испустит дух, потащут его прямо в пекло!
Тут белый юноша с Беритания-стрит упал перед Кэаве на колени.
- Богом вас заклинаю, купите ее! - взмолился он. - В придачу к ней я
отдам вам все, что имею. Я был безумен, когда купил ее за эту цену. Я
присвоил казенные деньги, и мне бы пропадать, не купи я эту бутылку, -
меня бы посадили в тюрьму.
- Ах ты, бедняга! - сказал Кэаве. - Чтобы избежать законного наказа-
ния за свой бесчестный поступок, ты отважился на такое страшное дело и
погубил свою душу! И ты думаешь, я стану колебаться, когда меня ждет лю-
бовь! Давай сюда бутылку и сдачу - я знаю, ты держишь ее наготове. Вот
тебе монета в пять центов!
Кэаве оказался прав: в ящике стола у этого юноши уже была приготовле-
на сдача. Бутылка перешла из рук в руки, и лишь только пальцы Кэаве обх-
ватили узкое горлышко, как он тут же шепотом поведал черту свое желание
избавиться от страшного недуга. И что вы думаете: когда он вернулся к
себе и обнажил свое тело перед зеркалом, кожа его снова была чистой и
гладкой, как у младенца. Но странная вещь: едва свершилось это чудо, как
все изменилось в душе Кэаве - ему уже было наплевать на проказу, и он
почти совсем не вспоминал о Кокуа, одна-единственная мысль не давала ему
теперь покоя - мысль о том, что отныне он связан с дьяволом и бутылкой
до конца дней своих и ничто уже не спасет его от вечного пламени и рас-
каленных углей преисподней. Адский огонь пылал перед его мысленным взо-
ром, и душа его омертвела, и мрак затмил для него весь белый свет.
Когда Кэаве понемногу пришел в себя, была уже ночь, и в гостинице иг-
рал оркестр. На звуки этой музыки он и пошел, потому что боялся оста-
ваться один, и там, среди счастливых лиц, бродил, неприкаянный, и слу-
шал, как музыка то разрастается, то замирает, и смотрел, как дирижер от-
бивает такт своей палочкой, и все время слышал треск адского пламени, и
видел огненные языки, вырывающиеся из черных глубин преисподней. Вдруг
оркестр заиграл "Хи-ки-ао-ао". Эту песенку Кэаве певал не раз вместе с
Кокуа, и при звуках ее мелодии мужество возвратилось к нему.
"Сделанного не воротишь, - подумал Кэаве, - и если уж я пошел на та-
кое, так пусть хоть не зря".
И тогда он с первым пароходом вернулся на Гавайи и тут же без промед-
ления сыграл свадьбу с Кокуа и привез ее в свой "Сияющий Дом" на вершине
горы.
И вот стали Кэаве и Кокуа жить вдвоем, и когда они бывали вместе,
тоска в сердце Кэаве утихала, но стоило ему остаться одному, и страшные
мысли начинали его терзать, и он слышал, как гудит адское пламя, и видел
огненные языки, вырывающиеся из преисподней. А девушка прилепилась к Кэ-
аве всем сердцем; душа ее пела при виде его, и рука ее льнула к его ру-
ке, и была Кокуа так прекрасна от головы до пят, что никто, глядя на
нее, не мог сдержать радостной улыбки. У нее был кроткий, приятный нрав.
Для каждого находилось доброе слово. Она знала много песенок и распева-
ла, словно птичка, порхая по всем трем этажам "Сияющего Дома" и сияя са-
ма ярче всего, что было в нем. И Кэаве смотрел на нее и слушал ее с вос-
хищением, а потом, уединившись где-нибудь в углу, вспоминал, какой ценой
досталась она ему, и стонал, и плакал. И снова, осушив глаза и ополоснув
лицо, шел к ней, и садился возле нее на просторном балконе, и сливал
свой голос с ее голосом в песне, и улыбкой отвечал на ее улыбку, хотя
душу его снедала тоска.
Но мало-помалу наступили дни, когда Кокуа уже не порхала, как прежде,
по дому, и песни ее звучали реже, и теперь не только Кэаве плакал украд-
кой где-нибудь в углу, но и оба они стали сторониться друг друга и сиде-
ли на разных балконах, разъединенные всей громадой "Сияющего Дома". Кэа-
ве был так погружен в отчаяние, что почти не замечал этой перемены и был
только рад, что может чаще оставаться один и размышлять над своей
горькой участью и не надо ему то и дело принуждать себя улыбаться через
силу, когда на сердце мрак. Но как-то раз он тихо брел по дому, и почу-
дилось ему, будто плачет ребенок, и он увидел Кокуа: упав ничком, она
билась головой о каменные плиты балкона и рыдала в безысходном отчаянии.
- Ты права, Кокуа, это дом слез, - сказал Кэаве. - И все же я с ра-
достью дал бы отрубить себе голову, чтобы ты, хотя бы ты, была счастли-
ва.
- Счастлива! - воскликнула Кокуа. - Когда ты жил один в своем "Сияю-
щем Доме", Кэаве, все считали тебя самым счастливым человеком на остро-
ве; - смех и песни были у тебя на устах, и лицо твое было светло, как
утренняя заря. А потом ты женился на бедной Кокуа, и одному небу извест-
но, чем не угодила она тебе, но только с этого дня ты уже больше не улы-
баешься. Ах, - вскричала Кокуа, - что сделала я дурного? Думалось мне: я
красива и крепко люблю своего Кэаве. Так в чем же моя вина? Чем омрачила
я жизнь моего супруга?
- Бедняжка Кокуа, - промолвил Кэаве. Он опустился возле нее на пол и
хотел взять ее за руку, но она отдернула руку. - Бедняжка Кокуа, - пов-
торил он. - Бедное мое дитя... Моя красавица. А я-то ведь думал уберечь
тебя от горя! Ну что ж, теперь ты узнаешь все. Тогда по крайней мере ты
пожалеешь бедного Кэаве; тогда ты поймешь, как сильно он любил тебя, ес-
ли не испугался ада, чтобы обладать тобой, и как сильно и по сей день
этот несчастный, обреченный человек все еще любит тебя, если его уста
могут улыбаться, когда он на тебя глядит.
И тут он поведал ей все, ничего от нее не утаив.
- И ты сделал это ради меня? - вскричала Кокуа. - Ах, о чем же мне
тогда тревожиться! - И, обвив руками его шею, она оросила его грудь сле-
зами радости.
- О дитя! - воскликнул Кэаве. - Когда я думаю об адском пламени, мне
есть о чем тревожиться!
- Не говори так, - промолвила она. - Не можешь ты погибнуть без вины
за одну лишь любовь к верной Кокуа. Слушай меня, Кэаве: я спасу тебя вот
этими руками или погибну вместе с тобой. О Кэаве! Ты так любил меня, что
сгубил свою душу, и ты думаешь, я не отдам свою жизнь, чтобы спасти те-
бя?
- Ах, моя голубка, ты можешь отдать ее хоть сто раз - разве это
что-нибудь изменит? - воскликнул Кэаве. - Только оставишь меня в одино-
честве влачить свои дни, пока не придет час расплаты.
- Ты ничего не понимаешь, - возразила Кокуа. - Я не простая, негра-
мотная девушка - я училась в школе в Гонолулу. Говорю тебе, я спасу мое-
го возлюбленного супруга. Один цент, сказал ты? Но разве одни только
американские деньги в ходу на свете? В Англии, например, есть монета,
которая называется фартинг, и она равна примерно половине цента. Ах, го-
ре, горе! - воскликнула Кокуа. - Нет, это нам не поможет: ведь тот, кто
купит бутылку за фартинг, уже пропал, а разве сыщется хоть один такой
отважный человек, как мой Кэаве! Но есть еще Франция, и там имеет хожде-
ние мелкая монета под названием сантим, и этих сантимов дают пять, не то
шесть за один цент. Ничего лучше не придумаешь. Собирайся. Кэаве, едем
на французские острова. Сядем на корабль, и он быстро доставит нас на
Таити. А там уже можно продать бутылку за четыре сантима, за три, за
два, за один сантим. Подумай: есть возможность еще четыре раза продать
бутылку, и нас двое, чтобы заняться этим! Ну же, поцелуй меня, мой Кэа-
ве, и прогони тревогу прочь. Кокуа не даст тебя в обиду.
- Ты божий дар! - воскликнул Кэаве. - Не верю я, чтобы господь бог
мог покарать меня за то, что я возжелал обрести такое сокровище! Пусть
же все будет, как ты сказала: вези меня, куда надумала, вручаю тебе свою
жизнь и свое спасение.
С утра Кокуа начала собираться в дорогу; она взяла сундучок Кэаве,
который он брал с собой в плавание, и прежде всего запихнула в угол на
самое дно бутылку, а сверху положила самые дорогие одежды и самые дико-
винные безделушки, какие были в доме.
- Ведь нас должны считать богачами, - сказала она, - иначе кто же по-
верит в волшебную бутылку?
Собираясь в путь, Кокуа все время была весела, как птичка, и лишь по-
рой, когда она украдкой поглядывала на мужа, слеза мутила ее взор, и
тогда, подбежав к нему, она нежно его целовала. А у Кэаве будто камень с
души свалился; теперь, когда он открыл свою тайну Кокуа и перед ним заб-
резжил луч надежды, он словно возродился; ноги его опять легко ступали
по земле, и он уже больше не вздыхал. Но все же страх не совсем оставил
его; временами надежда начинала угасать в нем, подобно тому, как гаснет
на ветру слабый огонек свечи, и тогда перед глазами его снова бушевало
адское пламя и колыхались огненные языки.
Они тут же распустили слух, что отправляются для развлечения путе-
шествовать в Штаты, и все немало этому удивились, но дознайся кто-нибудь
до истины, так, верно, удивился бы еще больше. И вот Кэаве и Кокуа отп-
лыли на пароходе "Ковчег" в Гонолулу, а оттуда вместе с толпой белых
пассажиров на "Юматилле" - в Сан-Франциско и там пересели на почтовую
бригантину "Птица тропиков", которая доставила их в Папеэте - главное
поселение французов на Южных островах. Путешествие было приятным, и с
попутным пассатом они прибыли на место в солнечный день и увидели риф, о
который разбивался прибой, и Мотуити с его высокими пальмами, и шхуну,
скользившую вдоль берега, и белые дома города, раскинувшегося у самого
моря под сенью зеленых деревьев, а за ним - высокие горы и облака Таити
- острова мудрецов.
Обсудив, порешили, что разумнее всего арендовать дом. Так они и сде-
лали и поселились напротив английского консульства, чтобы сразу ще-
гольнуть деньгами и привлечь к себе внимание своими лошадьми и экипажа-
ми. Все это давалось им легче легкого: ведь у них была бутылка, а Кокуа
оказалась куда храбрее Кэаве и по любому поводу требовала от черта то
двадцать долларов, а то и сто. Так они очень быстро сделались известными
всему городу, и об этих приезжих гавайцах, об их верховых лошадях и эки-
пажах, о нарядных туалетах и дорогих украшениях Кокуа шло множество тол-
ков.
Они довольно быстро освоились с таитянским языком, ибо он, в сущнос-
