"Почему его так интересуют чужие окна?" - мелькнуло у меня. И почти
мгновенно сработал тормоз, который не дал мне развить эту мысль: "А сам-то
ты чем занимаешься?"
Я упустил из виду, что между ним и мной была существенная разница. Я
ничем не был озабочен. А он, по всей видимости, был.
Снова опустились шторы. За их рыжеватыми экранами горел свет. Только за
той, что все время оставалась спущенной, комната была погружена во мрак.
Время тянулось медленно. Трудно сказать, сколько его прошло - четверть
часа, двадцать минут. Где-то во дворе запел сверчок. Перед уходом домой Сэм
заглянул узнать, не нужно ли мне чего. Я сказал, что ничего не нужно, что
все в порядке. С минуту он постоял, опустив голову. Потом с неудовольствием
слегка покачал ею.
- В чем дело? - спросил я.
- Знаете, к чему он так распелся? Это мне когда-то объяснила моя старая
матушка, а она за всю жизнь меня ни разу не обманула. И я не припомню
случая, чтобы эта примета подвела.
- Ты о чем, о сверчке?
- Если уж эта тварь запела, значит, где-то рядом покойник.
Я отмахнулся от него.
- Но не у нас же, так что успокойся.
Он вышел, упрямо ворча:
- Но где-то неподалеку. Где-то тут. Иначе и быть не может!
Дверь за ним закрылась, и я остался в темноте один.
Стояла душная ночь, намного тяжелее предыдущей. Даже у открытого окна
нечем было дышать. Я и представить себе не мог, каково ему, тому
неизвестному, за спущенными шторами.
И вдруг в тот самый миг, когда праздные мысли о происходящем вот-вот
готовы были осесть в каком-то определенном уголке моего сознания,
выкристаллизоваться в некое подобие подозрения, шторы опять поднялись, и эти
мысли улетучились, не успев привести меня к какому-либо выводу.
Он был за средним окном, в гостиной. Пиджак, рубашку он снял, остался в
майке. Видно, он тоже невыносимо страдал от жары.
Вначале я никак не мог догадаться, что он делает. То, чем он занимался,
заставляло его двигаться не из стороны в сторону, а по вертикали - сверху
вниз. Он стоял на месте, но часто наклонялся, через неравные промежутки
времени исчезая из виду; а затем он выпрямлялся, снова появляясь у меня
перед глазами. Это напоминало какое-то гимнастическое упражнение, разве что
в его движениях отсутствовал ритм. Иногда он подолгу оставался в согнутом
положении, иногда тут же выпрямлялся; бывало и так, что он быстро наклонялся
несколько раз подряд. От окна его отделял какой-то черный предмет в форме
буквы V. Над подоконником виднелись только два его верхних края, и он
немного заслонял подол его майки. Прежде этот предмет я там не видел и пока
не мог взять в толк, что это такое.
Вдруг, впервые с тех пор, как были подняты шторы, он оставил это
занятие и, обойдя вокруг V, ушел в глубину комнаты, наклонился и почти сразу
же выпрямился, держа в руках нечто, напоминавшее издали кипу разноцветных
флагов. Он вернулся к V-образному предмету и бросил свою ношу на его край.
Потом он опять нырнул, пропав из виду, и довольно долго не показывался.
Переброшенные через V "флаги" на моих глазах начали менять цвета. У
меня прекрасное зрение. Только что они были белыми, в следующее мгновение
стали красными, потом синими.
И тут я все понял. Это были женские платья, и он снимал их с краев V по
одному, каждый раз беря то, что лежало сверху. Вдруг все они исчезли, V
снова обнажилось и почернело, а в окне возникла его фигура. Теперь я уяснил
себе, что такое это и чем он занимался. Это мне подсказали платья. А он
подтвердил мою догадку. Он простер руки к краям V - я увидел, как,
приподнявшись, он делал какие-то движения, будто силясь притянуть их друг к
другу; края V сомкнулись, и оно превратилось в клин. Потом верхняя часть
тела незнакомца стала раскачиваться, и клин, отодвинувшись в сторону, исчез
с моих глаз.
Он укладывал вещи своей жены в большой вертикальный сундук.
Вскоре он появился у окна кухни и немного постоял перед подоконником. Я
видел, как он провел рукой по лбу, причем не один раз, а несколько, после
чего потряс кистью в воздухе. Еще бы! Для такой ночи это была изнурительная
работа. Затем он потянулся куда-то кверху и что-то достал. Поскольку он
находился в кухне, в моем воображении, конечно, тут же возникли шкафчик и
бутылка.
Немного погодя он быстрым движением поднес руку ко рту. "Именно так
вели бы себя девять мужчин из десяти, упаковав сундук, - опрокинули бы
рюмку-другую чего покрепче, - стараясь оправдать его, подумал я. - А если бы
десятый поступил иначе, то исключительно потому, что у него под рукой не
оказалось бы бутылки".
Он вернулся к окну и, став к нему боком так, что мне был виден только
его сузившийся силуэт по пояс, начал снова внимательно всматриваться в
темный прямоугольник окон, в большинстве которых уже погас свет. Свой круг
осмотра он всегда начинал слева, с домов напротив моего.
По моему подсчету, он делал это второй раз за сегодняшний вечер. И
третий за день, если вспомнить его поведение на рассвете. Я мысленно
улыбнулся. Могло создаться впечатление, что у него не чиста совесть.
Впрочем, скорее всего это ровно ничего не значило - просто маленькая
странность, чудачество, которого он и сам в себе не замечал. У меня тоже
были свои причуды. А у кого их нет...
Он прошел и глубину кухни, и это окно потемнело. Его фигура появилась в
гостиной, где еще было светло. Затем погасла лампа и здесь. Меня не удивило,
что, войдя в третью комнату, в спальню за спущенной шторой, он не зажег там
света. Неудивительно, что он не хочет беспокоить ее, если она завтра
уезжает. Этот вывод невольно напрашивался после упаковки сундука. Перед
путешествием она должна хорошенько отдохнуть. Естественно, что он потихоньку
скользнул в постель, не включая света.
Но зато я удивился, когда спустя немного во мраке гостиной вспыхнула
спичка. Должно быть, эту ночь он решил провести там, на каком-нибудь ложе
вроде дивана. К спальне он и не приблизился, даже ни разу туда не заглянул!
Честно говоря, это меня озадачило. Пожалуй, его заботливость зашла уж
слишком далеко.
Минут через десять в гостиной, в том же окне, вновь загорелась спичка.
Ему не спалось.
Эта ночь угнетала нас обоих - любопытствующего бездельника в окне
эркера и заядлого курильщика с четвертого этажа. Тишину нарушал только ни на
минуту не смолкавший стрекот сверчка.
С первыми лучами солнца я был уже у окна. Но не из-за этого незнакомца.
Мой матрас жег меня, точно раскаленные угли, Сэм, который пришел навести в
комнате порядок, застал меня уже там.
- Эдак вы скоро напрочь развалитесь, мистер Джефф, - вот все, что он
сказал
Сперва в тех окнах не было заметно никакого признака жизни. Но вскоре я
увидел, как его голова вдруг откуда-то снизу вынырнула в окне гостиной, и
понял, что мои предположения оправдались: он действительно провел там ночь
на диване или в кресле. Теперь-то он непременно зайдет к ней узнать, как она
себя чувствует, не лучше ли ей. Это было бы естественно. Насколько я мог
судись, он не видел ее с позапрошлой ночи.
Но он поступил иначе. Одевшись, он пошел в противоположную сторону, на
кухню, И, не присаживаясь, принялся там что-то с жадностью пожирать, хватая
пищу обеими руками, вдруг он резко обернулся и поспешил туда, где, как я
знал, находился вход в квартиру, словно до него донесся оттуда какой-то
звук, может быть, звонок в дверь.
И верно - через секунду он вернулся обратно с двумя мужчинами в кожаных
передниках - носильщиками из транспортного агентства. Я видел, как они
поволокли черный клин туда, откуда только что явились. Сам он, однако, не
остался безучастным зрителем. Перебегая с места на место, он прямо-таки
нависал над ними, - видно, очень уж ему хотелось, чтобы все было сделано
наилучшим образом.
Вскоре он появился уже один и провел рукой по лбу, будто именно он
вспотел от физических усилий, а не они.
Итак, он заранее отправлял ее сундук туда, куда она уезжала. Вот и все.
Он, как это уже раз было, потянулся куда-то вверх к стене и что-то
достал. И проглотил рюмку. Другую. Третью. "Но ведь теперь-то он не паковал
сундук, - в некотором замешательстве подумал я. - Сундук уже с прошлой ночи
стоял готовый к отправке. При чем же здесь тяжелая работа? Почему он
вспотел, почему его вдруг потянуло на спиртное?"
Наконец он все-таки зашел к ней в комнату. Я видел, как он прошествовал
через гостиную и исчез в спальне. Впервые за все это время там поднялась
штора. Повернув голову, он огляделся. Причем, даже оттуда, где я сидел,
можно было догадаться, куда он смотрит. Его взгляд не был устремлен в одну
точку, как в том случае, когда смотрят на человека, а скользил по сторонам и
сверху вниз, как это бывает, когда осматривают... пустую комнату.
Он шагнул назад, слегка наклонился, взмахнул руками, и на спинке
кровати повис матрас с постельным бельем. Тут же за ним последовал второй.
Ее там не было.
Есть такое выражение - "замедленная реакция". В тот миг я понял, что
это значит. В течение двух дней, точно летающее насекомое, выбирающее место
для посадки, в моем мозгу кружилось и порхало какое-то смутное беспокойство,
интуитивное подозрение - уж не знаю, как выразиться поточнее. И
неоднократно, именно в ту минуту, когда это неуловимое нечто готово было
приостановить свой полет и обосноваться наконец в одной определенной точке
моего сознания, достаточно было какого-нибудь незначительного события,
незначительного, но вместе с тем как бы доказывающего обратное - вроде
поднятия штор после того, как они неестественно долго оставались опущенными,
- чтобы спугнуть это нечто, вновь обрекая на бесцельное парение и тем самым
лишая меня возможности распознать его сущность. Уже давно в моем сознании
наметилось место соприкосновения с ускользающей мыслью. И почему-то именно
теперь, едва он перекинул через спинки кроватей пустые матрасы - щелк! - и в
мгновение ока все слилось воедино. А в точке этого соприкосновения выросла
или, если вам угодно, расцвела уверенность в том, что там было совершено
убийство.
Иными словами, мое мышление изрядно отставало от подсознания.
Замедленная реакция. А теперь одно догнало другое. И в миг их слияния
молнией сверкнула мысль: он что-то с ней сделал!
"Опустив глаза, я увидел, что мои пальцы, комкая ткань брюк, судорожно
вцепились в коленку. Я с усилием разнял их. "Погоди минутку, не спеши,
поосторожнее, - стараясь взять себя в руки, сказал я себе. - Ты же ничего не
видел. Ничего не знаешь. У тебя есть только одна-единственная улика - то,
что ты ее больше там не видишь".
У двери кладовой, внимательно разглядывая меня, стоял Сэм.
- Так ни кусочка и не съели. Да и лицо у вас белое, что твоя простыня,
- с осуждением произнес он.
Я это чувствовал сам. Кожу на лице слегка покалывало, как это бывает,
когда вдруг нарушается кровообращение.
И я сказал, впрочем, больше для того, чтобы избавиться от него и
получить возможность все спокойно обдумать:
- Сэм, какой адрес того дома? Посмотри вон туда, только не очень
высовывайся.
- Он вроде бы на Бенедикт-авеню.
- Это я и сам знаю. Сбегай-ка за угол и посмотри.
- А зачем это вам понадобилось? - спросил он, уходя.
- Не твое дело, - беззлобно, однако достаточно твердо сказал я, чтобы
предупредить дальнейшие расспросы. Когда он уже закрывал за собой дверь, я
бросил ему вслед: - Войди в подъезд и попробуй выяснить, кто живет на
четвертом этаже в квартире, которая выходит окнами во двор. Да смотри не
