проникала во мрак таинственно подсвеченной лаборатории
химической.
Почти всегда это были открытки, но не цветы, не
зайчики, не флаги красные над башнями кремлевскими, нечто
(впоследствии он рассказывал, как заходил в старинный
книжный магазин на улице горбатой и, повинуясь импульсу
случайному, уж не Валерой ли за сотни километров к
проказам побуждаемый?, покупал чудеса, не предназначенные
вовсе для пересылки почтой). " Влюбленные. Песчаник.
Индия.YII-Х вв." из коллекции Государственного Эрмитажа
или " Питер Клас. Завтрак с ветчиной. 1647 г." из того же
собрания.
Ну, а слова:" Вчера решил, что ты вдруг взяла и
приехала. Шел из универа, смотрю, девчонка впереди, сапоги,
шубка твоя заячья и, представь себе, берет. Вот так да, думаю,
Лера здесь и в берете, точно, чудеса. Не удержался, догнал,
дурачина. Экое разочарование." украшали обратную сторону
парадного портрета поясного героя-космонавта номер три,
Андриана Николаева.
Короче, напрашивалась точка, знак пунктуации
ехидно норовил испортить фразу, пытался перебить красавицу
на полуслове, но нет, не вышло, перо сломалось, слава Богу,
сомкнулись капиляры, чернила высохли.
Привет.
Итак, в сочельник католический, прилежно четверть
завершив, сумев искусно отвертеться, обычных кривотолков,
впрочем, дурную кашу заварив, от дюжины разнообразных
предложений вино и хлеб за трапезой полночной разделить,
тридцатого декабря Валера Додд в "Икарусе", автобусе
венгерском красном пять долгих, тело изнуряющих часов в
дороге провела, дабы с любимым православный праздник
чистый встретить и в богомерзкую коляду со страстью юною и
пылом обратить.
Полторы недели, все десять дней каникул Валера
провела в городе, основанном по просьбе племени таежного и
дикого в недолгое, но приснопамятное царствование Бориса
Годунова, однако, подышать озоном вдохновляющим,
морозным воздухом Университетской рощи минуты не нашла,
часок не выкроила для прогулки по лагерному саду. Напрасно
затейник-массовик какой-то полотнищами алыми "Лыжня
здоровья зовет", "На старты, томичи" проспекты украшал,
растягивал на проволоке между фасадами резными, все время,
отведенное судьбой, часов отлучек кратких, сессионных Леши
в расчет не принимая, герои наши дома просидели.
Сей оборот устойчивый речи, конечно же, в контексте
истории любовной предполагает многообразие известное
взаимных поз и положений, не ограниченное вовсе
спартанским ригоризмом комбинации обычной
наробразовской - плечи развернуты, живот подтянут, ноги
расслаблены.
Да, дни незаметно переходили в ночи,
незавершавшиеся вовсе с лучами первыми, ленивыми и
сонными январского светила, однако, как ни странно,
отсутсвие чувства меры, вопреки тому, о чем с трагичным
предыханием предупреждали Леру авторы столь
назидательных рацей из книги "Для вас, девочки", не
обернулось болью и запоздалым разочарованием, наоборот,
зима та школьная весной, пожалуй, раньше времени
сменилась, подкрасила до срока лазурью славной
Южносибирский дымный небосвод, возможно, от того как
раз, что девочка Валера решила уже в уединении своем
лукавом мечту отличника с глазами майской синевы:
- Ты должна просто приехать летом и поступить в
универ, - не просто разделить, нет, сделать явью.
Итак, в июле он вновь ее встречал у образцового
свинарника, сплошным стеклом немытых стекол влюбленным
подмигнуть определенно наровившего, но не способного, увы,
автовокзала.
- Ну,что?
- Как видишь.
Ну, все, сомневаться после такого взгляда кроткого,
конечно, не приходится, Валере предоставлена была сейчас же
возможность наконец-то оценить дремучий бурелом
бескрайних зарослей, скрывавших от совершавших променад
по главному проспекту города, центральный портик
четырехколонный некогда единственного императорского
высшего учебного заведения на землях русским Богом
забытых за Уралом.
О, да.
Но, нет, Алеша устоял, соблазну не поддался, намек
подруги, пораженной июльским буйством хлорофилла, с
улыбкой славной пропустил мимо ушей, не захотел тотчас же
заблудиться, потеряться (ненадолго) в волшебных дебрях
академической чащобы. Нет, нет, рукою твердой и заботливой
наш кавалер, иронии судьбы не ведая, увы, на биофак отвел
Валеру и заявление на имя ректора с завидной легкостью
продиктовал.
Тут бы продолжить, чудному благодушью
Провидения радуясь, на первом устном ей, конечо же, вопрос
ехиднейший достался - "Тип круглые черви. Общая
характеристика. Внешнее строение. Мускулатура, питание,
дыхание, регенерация и размножение", забавно было бы,
однако, на узкой экономной полосочке бумажной копиркой
полужирной размазанные буквы внезапно в скучнейшую
сложились пару неполных предложений: "Ч.Дарвин о
происхождении человека от животных. Ф.Энгельс о роли
труда в превращении древних обезьян в человека".
Ответила.
Вообще, заметим, марку скромную, неброскую своей
седьмой обычной, соседством лишь с трамвайной линией, да
неухоженным и пыльным Кузнецким трактом известной
только школы, сумела поддержать. То есть, ни одного
экзамена не завалила, не срезалась, три раза выходила из
тленом сладким пахнущих аудиторий, почти что сотню лет
уже служивших и столом, и домом бесчисленным семействам
носатых и хвостатых, с оценкой в пору ту название носившей
приятное для слуха, а именно, международная. Впрочем, нет,
третьего трояка пришлось ждать почти сутки, последним было
сочинение.
Неплохо, безусловно, для спортсменки, особы
аморальной, из средней школы изгнанной однажды с позором,
как мы помним. Укор припадочным ревнителям, радетелям
нравственности, определенно так, но вовсе не указа, увы,
комиссии, лишь баллы скрупулезно призванной считать, в уме
держа десятка следующего цифру и больше ничего. Да,
необыкновенно Валериной фамилии не нашлось места в
списке зачисленных в том году на биолого-почвенный
факультет Томского государственного университета имени
большевика, традиции обычной вопреки ни псевдонимом
вкрадчивым литературным, ни кличкой звонкою подпольной
не пожелавшего разнообразить унылый лексикон отрядов
лекторов грядущих.
Но слез не было, объятия имели место, поцелуи и
разнообразные весьма телодвижения, самодостаточные, вроде
бы, и тем не менее перемежавшиеся разговорами о
подыскании места лаборантки и поступлении на
подготовительные курсы, как это ни смешно, девятимесячные.
В момент неверный, эмоциональный, слова, что
шепотом горячим сорвались с губ, с делом, тем не менее (еще
один упрек морали стражам несгибаемым) не разошлись, на
курсы Лера поступила, первого сентября отнесла заявление, а
восьмого октября, казну пополнив университетскую заранее
внесенной платой за подготовки полный цикл, была зачислена.
Путь в лаборантки длиннее оказался, привыкший с
легкостью необычайной к полудню пробуждаться организм
из-под простынки белой в семь ноль-ноль в мир, всем ветрам
открытый, вытолкнуть внезапно сил не было, конечно, очень
долго, ну, а когда они нашлись, и волю девичью в кулак все ж
удалось собрать, увы, все кафедры и даже деканат, как ни
печально, биофака, укомплектованы вдруг оказались
техническим разнообразным персоналом, и глазки напрасно
силясь отвести от Леры, лапушки такой, чины от мала до
велика, желаньям явно вопреки, руками разводили с
сожаленьем.
И тем не менее, за время все же небольшое для
наполнения печальной влагой озорных, шкодливых даже глаз
определенно недостаточное, в стенах креста ее некогда (с
осени восемьсот восемьдесят пятого) осенявшего лишенной
альма матер нашлось и Лере место за клавишами черными
красавицы чугунной с названием о пищеблоке монастырском
мысли навевающим "Ятрань". В здоровый коллектив Валеру
приняли доценты и профессора и не какой-нибудь там
лженаучной волновой, нет, квантовой, диалектической теории
поля.
Короче, как будто бы зажили.
Да, вроде бы наладилось все к концу октября,
сложилось, закрутилось и даль открылась светлая и
перспектива чудная, не то брег морской лазурный, не то
волшебная долина, и кто, кто мог ( Создателя всеведающего в
расчет, конечно же, не принимая) подумать, в прекрасный
этот миг, вообразить, что нарисуется вот-вот на горизонте
дивном, ясном, не пароход с трубой, не домик с черепичной
крышей, а энергичная и злобная фигура, суровой,
непреклонной, дочери героя внутреннего фронта, полковника
Александра Васильевича Воронихина.
Ать-два.
Хм, кстати, очень может быть, что именно под сенью
оказавшись, в тени сего плечистого мужчины, история наша о
чувствах чистых, детских, мистических, загадочным каким-то
образом и обрела характер коридорный. Движения
ритмический рисунок в пространстве замкнутом между
сойтись во что бы то ни стало стремящимися стенами и
парочкой дверей нрава непредсказуемого. Ну, первую забыть,
конечно, невозможно, времен заветных, из цельной
древесины, эмалью белой крашенную школьную. Вторая, час
которой только, только пробил, похуже качеством, из
материала стоящего только рама, все остальное -
древесностружечная ерунда поры махрового волюнтаризма,
покрыта в два слоя охрой половой.
Итак, прошу вас, вот она, ведущая в квартиру с
окнами на Усова и Косырева.
А, впрочем, нет, начать придется с предмета совсем
уже истеричного, припадочного, право, а именно, с приятного
салатного оттенка аппарата, произведенного над речкой
Даугавой в цехах завода под названием ВЭФ. Это он в один
осенний вечер капризной трелью возвестил Надежде
Александровне Бойцовой, в девичестве, конечно,
Воронихиной, что баритон мальчишеский Алеши Ермакова
сегодня приятным образом соединится с видеорядом
неизменным программы "Время".
Он бодро начал обычно вялый телефонный монолог
племянника любимого недельный о том, как он живет и
учится, как наблюдает неусыпно за однокомнатной квартирой
своей двоюродной сестры Марины, в Германии, в немецком
городе старинном Лейпциге за капитаном службы связи дни
коротающей, все гладко шло, поскольку наш герой в своей,
лишенной стекол будки таксофонной мог видеть только
пацанов, пузырь гонявших на газоне жухлом большого
стадиона детского "Мотор", а тетю Надю, от нетерпения,
избытка лукавства и возбуждения, лопатки даже отлепившую
от клейкой спинки под кожанное финнами сработанного
кресла, не мог никак.
- Ну, вот, - закончил, слава Богу.
- Ну, а теперь ты поделись со мной, голубчик, -
сказала тетка, нет, пропела сладко, - что это там за дева у тебя
на днях белье развешивала на балконе?
Нет, он не побледнел, не умер. Он смутился. То есть
не мог решить мгновенно, сразу, какую степень
откровенности пришла пора себе позволить.
Смешно? Увы, намеками, улыбочками старая
плутовка такой сумбур приятный в голове парнишки,
привыкшего к солдатской грубости и беспардонности,
произвести сумела, что он ее заочно, если не в тайные
сообщники успел зачислить, то уж в разряд особ, готовых
добродушным попустительством себе и окружающим печаль
земного бытия немного скрасить определенно.
- Алеша, ты чего примолк? - веселым голосом
мерзавка приободрила жертву.
- Нет, нет, - заторопился он, - это знакомая одна,
землячка из общаги приходила, - сказал, инстинкту, привычке
с великой осторожностью делиться сокровенным, не пожелав
благоразумно идти наперекор, - там постирать, вы сами
знаете, наверное, проблема целая.
- Ну, ну, - довольно лаконично поощрила тетка
отменную находчивость племянника, и, щурясь, жмурясь,
промурлыкала вдобавок:
- Твое, надеюсь, тоже простирнула?
- Конечно.
Какая радость, не плевок в лицо, не обморок, смешок
веселый, да и только. И тем не менее, не поделился, вновь при
себе оставил, проглотил. Взбежал по лестнице, поцеловал,
увлек на ковриком облагороженную старую тахту:
- Сумасшедший... ты чем... ты чем... на улице... там...
занимался?
А ничем, монетки колесиком зубчатым легонько по
железке будки стукал и улыбался, как последний идиот.
Но, впрочем, дурак дураком, и все же, даже в
невероятное уверовав, черт знает что вообразив, он не утратил
ощущения физической несовместимости своей семьи,
холодных ребер нерушимой решетки кристаллической и этой
девочки, Валеры, частички яркой и счастливой, как шарик
