Романовым. Более того, именно Горбачева послал Андропов в Ленинград, чтобы
забрать в столицу Романова, который хотя и был членом Политбюро, но
постоянно пребывал на растоянии в 650 км. от эпицентра власти, и который
должен "привести к присяге" его преемника Льва Зайкова, который через
несколько лет сам будет вызван в Москву: взамен сначала побежденного и
изгнанного из Политбюро Романова, а вскоре - ослушника Ельцина. Пользуясь
спортивной терминологией, Льва Зайкова, нынешнего партийного босса
столицы, можно назвать вечным "запасным игроком". Не исключено, что он еще
понадобится в случае падения Горбачева.
Возвратимся, однако, к андроповским временам, когда борьба между
Романовым и Горбачевым была еще в самом разгаре, а ее исход неизвестен.
Если Горбачев, благодаря его покладистому характеру и искуссному
приспособленчеству, был всеобщим любимцем в Политбюро (хотя некоторые
члены последнего и догадывались о его подстрекательской роли в
"медуновском балете"), то Романов, напротив, многих смущал своей резкостью
и жесткостью. Даже тех, кто признавал за ним его деловые качества и
организационные способности, работоспособность, одинаковую
требовательность к себе и к другим, верность сталинским принципам
управления империей, который в период полицейского правления Андропова
приобрел особую популярность в верхах.
Романова, которому все доставалось его собственными, иногда тяжкими
трудами, с досадными порою срывами, не мог не раздражать такой баловень
судьбы, как Горбачев. Пребывав в Политбюро на четыре года дольше
Горбачева, Романов попал в столицу на пять лет позже соперника, что не
мешало ему, однако, смотреть на того свысока.
Романов был как-никак ленинградцем, а Ленинград если и относился к
провинции, но был все-таки (его так и называли) "столицей русской
провинции" - в отличие от такой глуши, как Ставрополь.
Уклончивость и покладистость Горбачева только вызывали глухое
раздражение у крутого и прямолинейного Романова.
Как секретарь ЦК, Романов руководил тяжелой промышленностью и
вооруженными силами, что было, несомненно, важнее дачного сельского
хозяйства, которым ведал Горбачев. Однако, незадолго до смерти, Андропов
возложил на своего земляка дополнительные обязонности: взвалил на него
партийные кадры. Среди сторонников Горбачева числился министр иностранных
дел Андрей Громыко, а среди сторонников Романова - начальник генштаба
Огарков. Оба требовали больших капиталовложений в армию. Хотя казалось бы
- куда больше?
Пока Андропов был еще способен стоять у кормила власти, Горбачев и
Романов взаимно дополняли друг друга, а когда он заболел и окончательно
слег, заменяли его вдвоем, несмотря на взаимную вражду. Увы, невозможно
было поделить между ними пост генерального секретаря, когда умер Андропов.
В те четыре дня, которые прошли с его смерти до "избрания" его преемника,
они дали тем большую волю своим политическим страстям, чем усерднее
вынуждены были их удерживать при жизни Андропова, но не знаем - и, скорее
всего, никогда не узнаем - всех подробностей дуэли Романова и Горбачева у
гроба их общего патрона. Достоверно известно, что те из "младотурок", кому
все-равно в этой борьбе "не светило" призовое место - Гейдар Алиев,
Виталий Воротников, Николай Рыжков, Егор Лигачев и шеф КГБ Виктор Чебриков
- пытались урезонить дуэлянтов, призвать их к взаимной уступчивости. Но не
тут-то было! Оба оправдывали свои бескомпромиссные позиции но не личным
честолюбием, а высокими идеалами: Романов под популярными знаменами
неосталинизма, национал-шовинизма и имперской идеи, в то время как
Горбачев, будучи идеологически скорее нейтрален (идеологические страсти
отбушевали в нем еще в сталинские годы, на студенческой скамье), предлагал
укрепить империю - анахронизм с помощью скромных, паллиативных
экономических реформ, частично памятных ему с бурных Хрущевских времен, а
частично заимствованных им у своих учителей - Федора Кулакова и Юрия
Андропова.
Оба выступали как спасители Отечества, и ни один не собирался
уступать. Потому, что каждый понимал, что уступив сейчас, он уступит
навсегда. Не в силах одолеть один другого, кажлый их них предпочел
"голосовать" за Черненко, надеясь ко времени ухода этого брежневского
денщика с политической сцены успеть перегруппировать свои силы и захватить
власть. Таков был неожиданный исход этого политического поединка, из-за
которого империя после смерти Андропова целых четыре дня оставалась без
официального руководителя, если бы не почтенный возраст Черненко и не
многочисленные его болезни, и кабы не уверенность кремлевских дуэлянтов,
что дни его сочтены, не видать бы ему высшего кремлевского поста как
собственных ушей.
Поживи Андропов еще год-другой, его наследником стал бы кто угодно,
но только не 72-летний серый аппаратчик, одолеваемый предсмертными хворами
и не очень даже соображающий что к чему.
За 15 месяцев своего правления, большую часть которого он провел в
больнице, Андропов успел ввести в ограниченный состав кремлевской элиты
достаточное количество верных ему людей, чтобы обеспечить себе безусловное
большинство в Политбюро и Секретариате, двух высших органах партийной
власти. Однако Андропов не взял в расчет, что не только большинство в
кремлевском руководстве, но и единство его группы обеспечивалось только им
самим, и никак более: он был как бы замковым камнем структуры,
составленной из проверенных людей. Без него она должна была распасться, и
немедленно распалась. Верные своему хозяину, его люди не были связаны
между собой никакими обязательствами. Именно между ними разгорелась борьба
за власть, а не не между "молодыми" и "стариками", как наивно полагало
большинство западных наблюдателей. К слову сказать, "старики" оказались
между собой более сговорчивыми, чем "молодые".
Смерть Андропова вызвала у них вздох облегчения, а ввиду раздора в
стане его учеников в "стариках" мгновенно сработал инстинкт
самосохранения, развитый у них еще со сталинских времен, когда борьба за
политическое выживание означала борьбу за жизнь. Никто из них лично скорее
всего не мечтал о власти и не надеялся на нее (менее всего - Черненко) -
честолюбие к этим годам уже перегорает. Власть, а точнее ее внешние
атрибуты достались Черненко, но могли достаться Гришину, Устинову или
Тихонову, кому именно из этих 70-летних - большого значения не имело, ибо
любое из этих имен было псевдонимом обеспеченной старости, покоя,
стабильности и почета, включая посмертный: торжественные похороны на
Красной площади и захоронение в Кремлевской стене или возле нее. Верховная
власть в руках любого из них была бы безличной властью, посмертным
переизданием эры Брежнева, что и случилось при Черненко. Наперекор всем
законам, история потекла в обратном направлении. Это был ностальгический
контрпереворот стариков, а возможен он оказался только благодаря
неприкрытому никакими партийными приличиями антагонизму между Романовым и
Горбачевым.
С назначением Черненко борьба между этими двумя не прекратилась, а
разгорелась с еще большей силой. Весь вопрос состоял в том, получил ли
Горбачев в этой борьбе преимущество благодаря тому, что именно ему пришла
в последний момент в голову спасительная идея передать власть во временное
пользование больному и недалекому старику, самому случайному человеку на
Кремлевском престоле за всю советскую историю.
Горбачев вел заседание ЦК, на котором официально утвердили
кандидатуру Черненко на пост генерального секретаря, а спустя еще 2 месяца
Горбачев выступил с номинационной речью на сессии советского "парламента",
который "избрал" Черненко председателем Президиума Верховного Совета СССР.
А получилось так, что Горбачев сам отказался от предназначенного ему
политического наследства в пользу Черненко, обойденного Андроповым за 15
месяцев до этого. Происходило как бы восстановление нарушенной Андроповым
справедливости, и это, несомненно, засчитывалось Горбачеву благодарными
геронтократами, которые получили последнюю передышку. Что касается
реальных обязанностей политического импотента Черненко, то их Горбачев и
Романов, два секретаря ЦК и Политбюро, поделили между собой.
Горбачев, не любивший углов и конфликтов, пытался заключить с
Романовым перемирие, что выражалось даже внешне: он демонстративно
заговаривал с ним на разного рода церемониях, встречах и провожал на
Шереметьевском аэродроме во время его поездок за границу, всячески пытаясь
снять напряжение, хотя и не собираясь уступать.
Осенью 1984 года борьба вступила в решающую стадию. Главное действие
Кремлевского спектакля, как обычно, происходило за кулисами, но на этот
раз чуть ли не впервые в советской истории появилась редчайшая возможность
(которой, увы, тогда не воспользовались) заглянуть в святая святых
советской империи не тайком, не с помощью секретных источников, слухов и
гаданий, а сквозь призму официальной прессы. Вот как, судя по ней,
развивался осенний акт Кремлевской драмы.
В начале сентября Григорий Романов отправился в Эфиопию, однако не
для того, чтобы спасти ее несчастный народ от голодной смерти, но чтобы
присутствовать в Аддис-Абебе на съезде только что учрежденной там
коммунистической партии. Это - официально. А неофициально - чтобы с
помощью оружия и советников укрепить тамошний просоветский режим. На этот
раз Горбачев уже не провожал и не встречал Романова - как позже не
провожал и не встречал Романов Горбачева во время его поездок в Венгрию и
Англию. Дипломатическое перемирие между ними кончилось. Напомним, что
многие радикальные сдвиги в советском руководстве происходят именно в
отсутствие в Кремле некоторых его обитателей: заговор против Берии возник,
когда тот был в Восточной Германии; Хрущев снял маршала Жукова с поста
министра обороны, пока тот охотился с маршалом Тито на югославском острове
Врионе; а самого Хрущева сняли, пока тот отдыхал в Пицунде. Так произошло
и на этот раз. Пока Романов находился в Эфиопии, был снят его сторонник
маршал Огарков, начальник генштаба, де-факто министр обороны при старом и
больном Устинове.
Помимо ведомственной субординации - Романов как секретарь ЦК
курировал вооруженные силы страны - его связывало с Огарковым
идеологическая близость. В журнале "Коммунист" и газете "Красная звезда"
Огарков - вразрез с официальной партийной линией - выступил сторонником
первого ядерного удара. Напомним и его знаменитую пресс-конференцию осенью
1983 года, когда он безоговорочно оправдывал уничтожение советским
истребителем южнокорейского пассажирского самолета и предупреждал, что так
будет и впредь с любым нарушителем советской границы. Во всем поддерживая
Огаркова, Романов требовал от Политбюро официального согласия на уход на
пенсию номинального министра обороны Устинова и назначения Огаркова на его
место.
В начале сентября в высших военных кругах Москвы это событие считали
неизбежным и ждали со дня на день. Поэтому смещение маршала Огаркова было
для всех неожиданным и произвело шоковый эффект среди Кремлевской
партийно-военной элиты. Неожиданностью оно было и для самого Огаркова:
вечерний выпуск газеты "Известия" с сообщением о том, что он - все еще в
должности начальника генштаба - провожал финскую военную делегацию,
поступил в московские киоски в то самое время, когда по радио объявили о
снятии его с этого поста, без какого-либо объяснения причин.
