- Ты так говоришь, будто у меня их мильон был.
- Не мильон. Но - были. Это же видно. По мне же видно, что у меня ма-
ло было, ну...
- Баб. Да, видно. Дело не в количестве. Какие мы мудрые, очень прият-
но. Ты нравишься этой девочке. У вас уже было что-то?
- Мы только сегодня познакомились.
- Очень гармонично смотритесь.
- Я знаю.
- А мы бы вот с тобой совсем не смотрелись.
- Я знаю. Но в этом своя... Что ли, прелесть.
Мы поговорили еще о разном. Я рассказал всякие случаи, касающиеся мо-
ей феноменальной невезучести.
- Мне нельзя жениться, - сказал я, понимая, о чем говорю и что это
довольно пошловато, - потому что, если захочу изменить жене, тут же по-
падусь. Сто процентов. Вот, например, если я захочу тебя поцеловать, тут
же войдет твой муж.
- А ты хочешь меня поцеловать?
- Да. Ты похожа на цыганку. Никогда не целовал цыганок.
- Это ты придумал, чтобы объяснить себе, почему ты меня хочешь поце-
ловать, хотя я тебе не нравлюсь?
- Нет. Это от стеснения.
- Я тоже стеснительная. А Матвей крепко спит, никогда не просыпается.
Очень устает.
- Спорим, проснется?
- Мы без спора. Мне как, встать?
- Лучше встать. Люблю стоя целоваться или уж лежа. А на креслах или
стульях корежиться - извини...
- Нет, ты прав.
Она встала, мы начали целоваться.
Когда целуешься в тишине, то глохнешь, это я не раз замечал. Не ду-
маю, что Матвей крался на цыпочках. Он просто проснулся, встал, вошел,
увидел.
- Обжимаемся, - сказал он. - Танюша, не морочь пацану голову. И себе
тоже.
- Не теряй времени, - сказала Таня. Почему-то очень серьезно. - Тебе
разве не нравится эта девочка? Иди к ней. Уговори, улести, заплати, на-
конец. Я знаю таких девочек. Они настолько честные, что - или по любви,
или как воды попить, или за деньги.
- А что, есть другие варианты?
- Есть. Когда они не захотят, ничто не поможет. Никакие златые горы.
- Ладно, - сказал Матвей. - Доцеловывайтесь тут, а я спать.
И пошел - в туалет сперва ( вода зашумела), потом мирно, крестьянски
зевнув, показавшись в дверном проеме, высокий, широкоплечий, пахарь,
комбайнер! - спать.
- Когда разрешено, интереса нет, - сказала Таня. - Спокойной ночи.
- Жаль,- сказал я.
- Ничего.
- Поехали ко мне. Со мной. Я же все вижу. Он не нужен тебе. Доброта
его фальшивая. Он ревнивый. Я вижу.
- Ты злой, оказывается. Представь, если б ты угадал? Ты бы сделал мне
больно. Но ты не угадал. Он нужен мне. Мне хорошо с ним.
- Конечно. Если б не бессонница, - сказал я и вышел. Но тут же вер-
нулся: - Извини. Я дерьмо.
- Бывает. Спи спокойно.
- Я хотел бы с тобой... Ну, побыть, пожить, не знаю...
- Со всеми не поживешь.
Я пошел спать - и довольно скоро заснул.
Сон мне приснился горячий. Не Нюра-Лена, а другая - мучительно, драз-
няще, непозволительно, но все ближе, и так уже близко, что совсем близ-
ко, и обычно я в эти моменты просыпаюсь, все просыпаются в эти моменты,
и я проснулся - будто сплетенный из двоих, будто два сна соединились,
Нюра прижималась, изгибалась, но спала еще, тихо то ли стонала, то ли
что-то пыталась произнести... "Дурак, дурак, - сказала она жалобно и
насмешливо, - ну что ты, дурак, ну что ты, что ты, что ты, ну?" - и то-
ропливо, суетливо даже, по-девчоночьи как-то руки обшарили, все себе
позволили и стали требовать, звать к себе, в себя.
- Эй, - сказал я тихо, - эй, очнись.
Она открыла глаза.
Я дотронулся пальцами до ее щеки. Она чуть повернула голову, поцело-
вала пальцы. Проснулась совсем. Вздохнула.
- Козел. Зачем ты меня разбудил?
- Что? Кумир снился?
- Трижды козел. Тронешь меня - убью.
"Козел, - сказал я себе. - Вот уж воистину".
Но мне, козлу, было хорошо. Я давно уже не любил никого, а сегодня за
несколько часов полюбил сразу двух женщин.
6
мы обсуждаем всерьез мы позабыли опять
как лучше круглое катать и плоское таскать
а может круглое тащить а плоское катить
а может нам рассолу выпить и водкою запить
Утром Матвей ушел раньше всех - на службу. Сказал, что, если хотим,
можем гостить. Мы поблагодарили, но гостить не собирались и распрощались
с ним.
Я слонялся - никак не мог остаться с Таней наедине. Я хотел попросить
разрешения писать ей письма. Я никому до этого не писал писем.
Улучил момент. Она разрешила.
- Может, вам темные очки дать? - деликатно спросила она Нюру, которая
рассматривала в зеркале синяк под глазом - след вчерашней стычки с рыда-
ющими девицами. Синяк был большим и лиловым.
- Никогда не ношу темных очков, - сказала Нюра.
И мы ушли.
Дошли до платформы, сели в электричку, поехали в Москву.
Потом в метро.
Она вела, была впереди, хотя мы шли рядом.
Я придумал игру не спрашивать ее ни о чем. Она куда-то ведет меня.
Пусть ведет.
Доехали до "Пражской". Вышли. Район совсем для меня незнакомый. Мага-
зин "Обои". У этого магазина Нюра меня оставила, сказав, что скоро вер-
нется.
Вернулась она через два часа.
Я почему-то ничуть не беспокоился, я знал, что она вернется.
Она вернулась.
На глазу - пиратская черная повязка. Причем не тряпица какая-нибудь,
а словно нарочно сшитая - плотный черный кругляш и две аккуратные тесе-
мочки.
Она дала мне деньги:
- На билет хватит?
- Даже лишние.
- Лишних не бывает.
- А ты остаешься?
- Нет.
- Едешь домой тоже? Поехали вместе. Или слушай, поехали ко мне в гос-
ти. Саратов - замечательный город, хоть я его не люблю.
Она молчала.
- Или хочешь - я к тебе в гости поеду, - сказал я.
- Ты скромный. Ладно. Монетку бросим. Орел - едем к тебе. Решка -
едем ко мне.
- Можно не бросать, - сказал я.- Будет решка. Едем к тебе. На пробу -
сто раз брось - и сто раз выйдет решка. Такой уж я везучий.
- Не трепись.
Она достала монетку, подбросила высоко и не поймала, монетка упала на
тротуар.
Я даже отвернулся.
- Эй, давай смотреть, а то скажешь, что жульничаю.
- Нечего смотреть. Решка.
- А вот и орел. - Она подняла монету и поднесла к самым моим глазам
на растопыренной ладони. - Ну? Орел или нет?
- Бывает. Значит, у тебя рука легкая.
И в тот же день мы преспокойно взяли билеты, свободно наличествующие
в кассе благодаря повышению тарифов и обнищанию народа, и поехали в Са-
ратов поездом номер девять, отходящим в пятнадцать часов двадцать минут.
В поезде она долго смотрела в окно, а потом легла и сказала:
- Такое чувство, что месяц не спала. Как сейчас засну до самого утра.
- Сегодня разве не выспалась? - спросил я.
- Ты не дал, козел. Ворочаешься, храпишь.
- Я никогда не храплю.
- Вскакивал то и дело. Недержание мочи у тебя? Или к Таньке бегал? Ты
успел с ней?
- Что?
- Ничего, я сплю, не приставай. Болтливый попался.
Мне казалось, что она заснула, - лежала ровно, дышала ровно, лицо
спокойное. Но она вдруг спросила - так, будто разговор не прерывался:
- Знаешь, сколько я стою? Я стою пятьдесят долларов. По курсу рубля
на текущий ноябрь одна тысяча девятьсот девяносто пятого - двести трид-
цать с чем-то тысяч рублей. Что можно купить на двести тридцать с чем-то
тысяч рублей?
- Два билета до Саратова.
- Вот так. Моя цена - прокатиться до Саратова. Ну, или как флакончик
духов. Не знаю, сколько стоят духи.
- Десять комплектов металлических струн, - сказал я.
- Один зимний сапог из искусственной кожи, - сказала она.
- Двадцать бутылок водки. Целый ящик.
- Рукав от норковой шубы. Нет, куда рукав, карман один.
- Собрание сочинений Диккенса, тридцать томов, видел в "Букинисте".
- Одна спица от колеса мотоцикла "Харлей-Дэвидсон".
- Полторы тысячи коробок спичек. Приблизительно, - сказал я, смутно
помня, что коробка спичек стоит, кажется, сто пятьдесят рублей.
- Ты дашь мне спать, козел?
- Нет.
- Почему это?
- Ты называешь меня козлом. Мне это не нравится.
- Ладно, больше не буду, козел. Нет, правда. Последний раз. Все.
Попутчики, старик со старухой, смотрели на нас как на сумасшедших.
Мне стало смешно, мне захотелось спеть им песню. У меня есть пустяковин-
ка - песня про старика со старухой. Жили-были старик со старухой у сине-
го моря. И старик был все время под мухой, не ведая горя. И он продал и
невод, и снасти за восемь поллитров. И старуха рехнулась от гнева, ему
бороду выдрав. А у берега рыбка златая глаза проглядела. Ей, хвостом
разноцветным болтая, надоело без дела. Как-то старец домой под луною
брел похмельно и зыбко. И ему подкатилась с волною прямо под ноги рыбка.
С нами бог и нечистая сила! Прямо в руки, зараза! Рыбка кое-то время
юлила, чтоб не даром, не сразу. Но далась наконец, привалило счастье
пенсионеру. И немедленно заговорила: что ты хочешь, к примеру? И палаты
резные, и злато, и жену молодую - всем, что хошь, старичок, я богата,
все, что хошь, наколдую. А старик наш, недаром что выпил, ума не решил-
ся. Он мундштук свой прокуренный выбил, закурил - и решился, и сказал он
опешившей рыбке: извиняюсь, гражданка. Вы, наверно, ко мне по ошибке, не
сглотнулась приманка. Нету рыб говорящих в природе, мир и так перегру-
жен. Я старухе снесу тебя - вроде как заботу про ужин... И простила все
мужу старуха в кулинарном угаре, потроша ту рыбешку и жаря на тройном
скипидаре...
В Саратов мы приехали рано утром.
7
ходят гуси к водопою обязательно гуськом
я к красавице Марусе страстью странною влеком
обойдуся без Маруси мало ль по миру Марусь
дайте мне покой и волю с остальным я разберусь
Сын мой странен, хотя, может быть, не странней многих других молодых
людей его возраста. Впрочем, они разные. Иногда я не выдерживаю и зани-
маюсь тем, что называется - учить жить. Понимая, что нотации эти мне не
облегчат душу, а ему не принесут пользы, я не могу остановиться, я упре-
каю его, я привожу ему в пример тех его сверстников, которые работают у
меня. Мне досадно, что с ними я нахожу общий язык, с ними я сам чувствую
себя молодым и энергичным, некоторым я даже разрешаю называть себя по
имени, а одному - на "ты", это коммерческий гений в свои двадцать два
года - и он далеко пойдет. Я читаю сыну нотации, жена же - в сторонке,
плохо ли ей, когда отец семейства вкалывает, обеспечивая это самое се-
мейство всем необходимым и даже более того, позволяя ей не работать, и
сыну заодно. Я читаю ему нотации, чувствуя, что меня тоже устраивает,
что сын не вырос и остается для меня почти мальчиком. Меня устраивает
это. Если бы не беспокойство за будущее - когда иссякнет моя бодрость,
что-нибудь приключится со здоровьем... Тогда - крах. Но пока все в по-
рядке, и хотя я читаю ему нотации, меня вполне удовлетворяет положение
вещей. Он делает вид, что отделился от меня и от матери, не просит де-
нег, зарабатывая делами преимущественно несерьезными. Но, однако, от еды
не отказывается и скромно позволяет себе не задумываться, сколько стоит
хлеб насущный по нынешним временам. От одежды не отказывается тоже, хотя
требования его тут минимальны. Он, удивительное дело, аккуратен, носит
все бережливо, стирает сам. Впрочем, поскольку целыми днями и неделями
сидит дома, упражняясь на гитаре, отчего ж не сохраниться одежде?
И так было довольно долго.
Но вот он поехал в Москву, вернулся с девицею определенного сорта и
объявил ее своей невестой.
- Вообще-то, жена уже. Фактически, - сказал он.
- А свадьба и все такое? - жалобно и испуганно спросила бедная мать.
- Еще чего, - сказала одноглазая невеста-жена с очаровательным имеч-
ком Нюра. (Я пытался Аней называть - не откликается, поправляет: Нюра,
говорит, Нюра. А глаз ей в какой-то драке подшибли, она так и сказала, а
почему повязка, будто у полководца Кутузова или пирата из детского филь-
