- Что же, я нашел против тебя средство, - сказал владыка Урука,
показывая ей светильник.
- Ты невероятно упорен, - покачала головой старуха-Кур. - Но помни,
что сильнее всего удар приходится на того, кто сопротивляется. Я мог стать
водой и залить твои светильники, залить все здесь. Ну да ладно. Посмотрим,
поднимешь ли ты руку на собственного брата?
За спиной Гильгамеша раздался скрип. Обернувшись, Большой увидел, что
степной человек медленно поднимается с ложа. Его широко раскрытые глаза
были обращены к брату. Теперь они совсем походили на глаза храмовых
истуканов. В них отсутствовали зрачки - лишь пустота цвета финиковой
косточки.
- Братец, лежи! Тебе нужно лежать! - бесцветным голосом сказал
Гильгамеш, прекрасно ощущая бесполезность своих слов.
Энкиду положил руки Большому на плечи, а потом потянулся к горлу
названного брата, да так быстро, что тот едва успел увернуться.
Не зная, что делать, Гильгамеш отступал перед Созданным Энки, то и
дело оглядываясь на Кура: не попытается ли старуха воспользоваться
затруднительной ситуацией своего соперника. Но старуха стояла недвижимо.
Ей достаточно было власти над умирающим, который преследовал брата все
энергичнее. Наконец Большому пришлось схватиться с ним.
Казалось, что ни грамма силы не ушло из тела умирающего. Он был так
же могуч, как и в тот день, когда Гильгамеш впервые столкнулся с ним. Но
на этот раз владыке Урука нельзя было уступать. Ни в коем случае.
Он застонал в медвежьих объятиях Энкиду. Ребра их трещали, когда они,
чуть заметно раскачиваясь, пытались сломить друг друга. Финиковая пустота
оказалась совсем рядом с глазами Большого. Она затягивала как воронки,
появляющиеся на Евфрате во время половодья. Пустота разъедала разум,
черным гнетом ложилась на сердце, поражала бессилием волю. Гильгамеш не
мог бороться с ней - и он зажмурился, чтобы не видеть главного соблазна
преисподней, он собрал воедино все оставшиеся у него силы и медленно,
ступня за ступней, стал теснить брата к ложу.
Сопротивление Энкиду было ужасным. Ни Намтар, ни Кур - ни один из
сегодняшних соперников не вызвал у Гильгамеша такого напряжения. Владыке
Урука казалось, что у него лопаются жилы, что глаза от усилия готовы
выпрыгнуть из орбит, однако он сумел подтащить брата к ложу и прижать к
нему.
- Не подходи к нам! - хрипло крикнул он Куру. - Я сожгу тебя!
Клянусь, я сожгу всю преисподнюю, если ты попытаешься помешать мне!
В этот момент сопротивление Гильгамешу прекратилось. Энкиду тяжко
вздохнул, и члены его расслабились. В глазах появились едва заметные
точечки зрачков.
Утирая пот, чувствуя, что еще одно усилие, еще одна схватка убьет
его, Большой повернулся к Царю преисподней.
- Сейчас я подойду к тебе и выброшу отсюда. Одним пинком, - устало
сказал он.
- Сейчас сил у тебя не хватит даже на то, чтобы убить собаку, -
сказал Кур. - Так что лучше сиди около своего брата и слушай меня.
- Я не желаю тебя выслушивать, - нахмурился Гильгамеш. - Я победил.
Скоро взойдет Уту, он будет свидетелем, что ни Намтару, ни тебе не удалось
дотронуться до Энкиду.
- И все-таки послушай меня, - старуха оскалила в усмешке беззубые
десны. - Слушай и старайся не перебивать - Уту действительно скоро
взойдет.
Кряхтя, она села на корточки.
- В одном из ваших городов жил очень богатый человек. Такой богатый,
что ему не нужна была бы твоя сила. На одно мановение его вечно
позолоченных рук слетались самые знаменитые герои и самые красивые
блудницы...
- В каком городе? Что это был за человек? - поднял голову Большой. -
Почему мне не рассказывали о нем?
- Я же сказал - не перебивай! - воскликнула старуха. - Даже если на
самом деле он не жил - какая в том разница?.. Питался этот человек чем
хотел, делал, что хотел, но, чем старше становился, тем больше боялся
одной вещи, которую то и дело видел вокруг себя... Да, ты прав, он боялся
смерти. Он боялся меня, ждавшего его в глубинах под корнями вод и гор.
Чтобы избежать неизбежного, велел он построить себе дворец. В стороне от
дорог, от вестников, которые могли бы сообщить ему о каком-нибудь зле. Он
окружил себя юными слугами и прислужницами, посадил во внутреннем дворе
прекрасные цветы. Днем двор был открыт, ночью его затягивали тентом, на
котором большой золотой щит изображал солнце, и ярко освещали
светильниками. Вокруг танцевали прекрасные девушки, полные сил счастливые
юноши разливали благовония, слуги пробовали каждое блюдо, прежде чем
хозяин отправлял его в рот. Богач жил в радости и вечности, не слыша
вокруг ни слова обо мне. Он боролся с судьбой - как и ты, только
по-другому. Однако все рухнуло в одно мгновение. Радость не может быть без
причины, счастье только тогда и возможно, когда я появляюсь перед глазами,
но отступаю, не забираю человека с собой, даю отсрочку. Когда вокруг один
свет - время, отпущенное на жизнь, кажется пыткой. Не видишь жизни, если
рядом нет меня, если рядом нет тени. Попробуй посмотреть на своего Уту
прямо - и ты не увидишь его, ты просто потеряешь зрение. Куда же жизни без
смерти!.. Вот и богач не выдержал. Он переполнился выдуманной им радостью,
он объелся ею. Он даже не заметил, как его сердце исполнилось злости на
смех, на любовь и свет. Однажды вечером он вскочил с ложа, прогнал
девушек, отбросил сладости и с криком помчался прочь из дворца. Даже самые
сильные слуги не сумели остановить его. Богач вышиб двери и увидел то
лицо, о котором на самом деле мечтал почти все время пребывания в своем
дворце - лицо Намтара.
Гильгамеш пожал плечами:
- Это был странный богач, старуха. Такие притчи можно рассказывать
детям, но любой взрослый скажет тебе: свету нужна тень, но жизнь смерти ни
к чему. В конце концов, тень и смерть - не одно и то же...
Он замолчал, обернувшись к окнам. На каменных проемах лежали серые
блики - уже не отблески светильников, но первые знаки начинающегося
восхода.
- Нет, Кур, ты меня не убедил, - торжествующе улыбнулся он. - Энкиду
останется со мной, он будет жив. По-моему, это самый важный аргумент.
- Время твоего брата исчерпано, - сказал Царь преисподней, поднимаясь
на ноги. В движениях старухи Гильгамешу почудилось нечто Инаннино. - Ты
сегодня совершил много подвигов, но он мертв, ибо смерть не в руках
человека.
- Что за глупости ты говоришь! - вскочил Большой. - Вот он, Энкиду,
лежит позади меня. Никто из преисподних демонов не сумел подобраться к
нему!
- Я еще раз говорю: время твоего брата исчерпано, - дребезжащим
голосом пробормотала старуха. - Для того, чтобы уберечься от смерти, мало
победы в единоборстве со мной. Посмотри на Энкиду, юноша, он мертв. Коли
желаешь, можешь оставаться у его тела до тех пор, пока из ноздрей
покойника не полезут белые черви. А я ухожу. До встречи, герой!
Лицо старухи исказилось. Ее распирали телеса бесчисленных существ,
составляющих плоть подземного Царя. Они в конце концов разорвали
человекообразное обличье Кура, и прежде чем бездна сомкнулась, прежде чем
место черного провала заняли двери, Гильгамеш успел увидеть чудовищный
зародыш всего, что только могла носить на себе земля. Опять извивались
лапы и щупальца, опять сплетались в клубок стенающие тела, словно их и не
касался топор владыки Урука. Вновь тошнота подступила к горлу Большого. Он
хотел крикнуть вслед Куру какое-нибудь богохульство, но преисподняя
захлопнулась, и Гильгамеш бросился к брату.
Глаза Энкиду были закрыты. Гильгамеш приподнял его голову, но она тут
же безвольно упала обратно. Уже ни на что не надеясь, владыка Урука припал
к мохнатой руке. Та оказалась холодной, как ключевая вода: такой холодной,
будто степной человек лежал мертвым всю ночь.
Еще не осознав толком, что произошло, Большой обратил лицо к
наполнявшимся утренним соком проемам окон и завыл так, как не могла бы
завыть ни одна плакальщица.
7. СТЕНЫ
Они побежали в земли бормотал, живших на восход от Тигра. Тех
бормотал, чей язык казался самым бормотальским. Сплошные "на-на-на", да
"ди-лу-лу", а что это значит, не мог разобраться ни один нормальный
человек. Сами бормоталы были черными и невысокого роста, а их вечно
короткие волосы казались жесткими, как свиная щетина. Многие из восточных
племен не знали еще особого рода предметов, называемого оружием - в их
руках, словно в руках простолюдина, оружием становились обычная мотыга и
лук, которым подстреливают болотную птицу, и острога, что бьет скользкую
серебристую рыбу. Бормоталы смотрели на оружие, как зверь, впервые видящий
человека: "Что это за глупость? Никогда такого не видел! Ни на что не
похоже. А раз не похоже - можно сказать, что и не существует!".
За незнание оружия им приходилось платить, и не раз. Особенно в
последние годы, когда здесь свирепствовал Ага Кишский. Но приход
Гильгамеша не был отмечен дымом сигнальных костров бормотал - жалким
изобретением, призванным упреждать другие племена о появлении жителей
низменности. Гильгамеша они не испугались, так как пришел он не ради
грабежа и славы. Да и спутник у владыки Урука был всего лишь один -
охотник Зумхарар.
Взять с собой Зумхарара его заставили предсмертные слова Энкиду.
Охотник, первым увидевший степного человека, соблазнивший его блудницей,
накормивший человеческой едой, показался Гильгамешу единственно возможной
заменой брату. Длинноносый, пугливый, как животные, за которыми он
охотился, Зумхарар походил на Энкиду словно лисица на тура. Но для
Большого на нем лежала печать памяти о Мохнатом.
- Я, Шамхат и ты. Мы втроем знали его лучше кого бы то ни было, -
говорил охотнику Гильгамеш. - Энкиду - это узы, которые всегда станут
держать нас рядом. Вот почему я выбрал тебя.
- Я увожу тебя от проклятия, - продолжал Большой на следующем
привале. - Чем дальше от могилы, тем проклятие слабее. Кто знает, что
произошло бы с тобой, останься ты в Уруке?
Зумхарар с опаской косился на Гильгамеша. Он предпочел бы никуда не
уходить из города. Проклятье страшно, но его можно избежать, когда
поблизости есть храмы, когда имеешь возможность заказать богатую службу
богам, готовым помочь в любом деле, если им оказать должное почтение.
Зумхарар не хотел идти на восход, его охватывали тяжелые предчувствия,
когда по утрам Гильгамеш показывал на поднимающееся из-за горизонта Солнце
и говорил: "Туда!". Но Большой гнал охотника перед собой, как гонят
жертвенное животное, нагруженное хворостом, из которого будет сложен
костер. Гильгамеша Зумхарар опасался больше, чем предчувствия, а потому,
стараясь не смотреть в сторону начинающего шествие по небосклону светила,
он торопливо запихивал в походные мешки вещи и не менее торопливо шагал
навстречу Уту.
Зумхарар знал, для чего правитель Урука переправился через Тигр, и
теперь преодолевал пустынные горные склоны, но это знание не прибавляло
ему радости. Гильгамеш хотел пробраться в страну вечной жизни, в те места,
где правил праведный царь Утнапишти, куда приходили пировать боги, и где
распрягали волов возничие солнечной повозки. Семь дней Большой плакал над
братом, лишь на восьмой разрешил заупокойным жрецам притронуться к дурно
пахнущему, вздувшемуся от жары телу. И когда измученный многодневным
плачем Гильгамеш вышел на улицу, жители Урука решили, что он подвинулся
разумом. Исхудавший, потемневший, герой походил на загнанного зверя,
затравленно озирающегося в поисках спасения. Тоска по брату вытянула из
