монастырь на Иртыше пришел постригаться сухощавый старик. Был он вовсе
сед, с редкой бородкой и торчащими ключицами, очень древний, но держался
прямо и ходил бодро, легко.
Старик был нищ и одинок. Когда перемерла его родня, не допытывались:
он был туг на ухо.
В монастыре он немного чеботарничал, но из-за глухоты и древности его
никто с ним не сходился; давно уже перевалило ему за сто.
Во время служб он шевелил губами. Крестился только двуперстием.
Голоса же старика никто не слышал целыми неделями, и забывали даже, что он
живет здесь.
По ночам ему снилось, что он летает.
Иногда ему приходили на память детство и Дон. Он видел там одинокую,
разгорающуюся яркую точку и девушку-найденку. Она представилась ему
тонкой, высокой, с плывущей походкой, в ожерелье из мелких монет на шее,
ему помнилось, что звали ее Клавкой, и образ ее неприметно соединился с
образом некоей татарки, по имени Амина, с тусклыми глазами и черными
косичками, висящими из-под сетки из конского волоса.
КАЗАЧЬЯ СЛАВА (ПОСЛЕСЛОВИЕ)
В 1660 году стрелецкий сотник Ульян Моисеев сын Ремезов ехал к тайше
[тайша - князь] калмыков-хошотов Аблаю. С собою Ремезов вез кольчугу. Он
передал ее Аблаю. Аблай поднял кольчугу над головой и поцеловал.
Это была кольчуга Ермака.
Аблай поведал Ремезову, что давно, еще мальчиком, он, тайша, заболел,
ему дали проглотить земли с могилы Ермака, и он исцелился.
Сотник загостился у Аблая. Аблай много пересказал ему за это время: о
чудесных походах Ермака, о волшебствах, которые творило его мертвое тело,
о похоронах атамана и о таинственных свойствах его одежды и оружия.
Ремезов записал рассказы Аблая и тайша поставил на записи свою печать.
У сотника был сын Семен. Он стал сибирским географом.
Уже в Петрово время Семен Ульянов Ремезов с сыновьями Леонтием,
Семеном, Иваном да Петром составили летопись покорения Сибири. В эту
летопись, написанную затейливым, местами почти песенным языком, Семен
Ремезов вставил чудесные тайшины рассказы и другие туземные легенды,
которые ему довелось услышать.
Вот о чем говорилось в них.
Труп Ермака нашли через неделю после вагайской резни. Яныш, внук
князя Бегиша, удил рыбу у Епанчиных юрт, в двенадцати верстах выше
Абалака. Он увидел человеческие ноги, торчащие из воды, накинул петлю и
вытащил тело.
Мертвец был могучего сложения и в драгоценных панцирях, сверкающих
золотом. Яныш с криком побежал в поселение. Сбежались татары. Когда мурза
Кайдаул снимал с трупа панцири, изо рта и носа мертвеца хлынула кровь.
Нагое тело положили на помост и мурзы, беки и приближенные их стали
пускать в труп стрелы. Из каждой новой раны чудесно лилась свежая кровь.
Тогда сам хан Кучум с мурзами и даже дальние вогульские и остяцкие князьки
прибыли к телу, чтобы кровью Ермака отомстить за кровь своих родичей.
Слетались птицы и кружили над трупом, но ни одна из них не садилась
на него.
Через шесть недель знатным татарам во сне явилось грозное видение. И
многие сошли с ума. Татарские князья в ужасе сняли тело с помоста и
предали земле на Бегишевском кладбище под сосной. Для погребального пира
по Ермаке закололи тридцать быков и десять баранов.
Один панцирь Ермака отослали в святилище белогорского шайтана. Другой
взял мурза Кайдаул. Кафтан Ермака достался Сейдяку, а сабля с поясом -
караче.
Волшебная сила жила во всех этих предметах.
Шейхи Ислама, обеспокоенные чудесами, творимыми мертвым Ермаком,
запретили поминать его имя и пригрозили смертью тем, кто укажет его
могилу. Но свет стоял над ней по субботам - как бы свеча зажигалась в
головах. Этот свет видели только татары, а для русских он был невидим.
Удивительны эти легенды сибирских народов о Ермаке, сохраненные
простодушным Ремезовым.
В них отделена резкой чертой знать ханской Сибири от простого
татарского люда. Хан и слуги его пытаются пролить кровь мертвого Ермака.
Сверхъестественные силы поражают их. Страшные видения сводят с ума беков и
князей, хотевших надругаться над трупом казацкого атамана. Именно татары
видят свет над его могилой. Героем остался Ермак и в памяти сибирских
народов.
Кольчуга Ермака и в самом деле больше семидесяти лет хранилась в роду
мурзы Кайдаула. Летописцы сообщают, что она была исполинских размеров - в
длину два аршина, пять четвертей в плечах. Каждые пять железных колец с
изумительным искусством сплетены между собой, "на грудях и меж крылец
печати царские - златы орлы, по подолу и рукавам опушка медная в 3
вершка"; спереди, ниже пояса, одно кольцо прострелено.
Было поверье, что этот панцирь исцеляет от болезней, облегчает роды
женщинам, оберегает младенцев, охотникам приманивает зверя и приносит
удачу на войне. Байбагиш-тайша давал за панцырь десять семей
невольников-ясырей, пятьдесят верблюдов, пятьсот лошадей, двести быков и
тысячу овец, но Кайдаул не отдал панциря. А, умирая, заповедал сыну, беку
Мамету, никому не продавать его.
Тогда Аблай-таша, властитель калмык-хошотов, возгоревшись желанием
получить чудесный панцирь, отправил посла в Москву просить, чтобы оттуда
приказали Мамету отдать панцирь. Но Мамет не уступал его. И через два
года, в 1660 году, новые тайшины послы пришли с подарками к тобольскому
воеводе, чтобы тот велел упрямому беку передать волшебный панцирь Аблаю.
Воевода сперва по-хорошему давал Мамету тридцать рублей - "цену не
малую". А потом уже прислал пристава Ульяна Ремезова.
Так тайша получил кольчугу Ермака.
Но спустя некоторое время в улусе Аблая побывал сам бек Мамет. Он
захотел посмотреть на панцирь, который завещал ему хранить отец, мурза
Кайдаул. А когда Аблай показал ему панцирь, Мамет не признал его за свой.
И снова в 1668 году тайша шлет в Москву послов. Снова Москва дает
указ "о сыску панциря Кайдаула мурзы". Но волшебный панцирь исчез и никто
его больше не видел ["это отрывок северной шехерезады, - восклицает проф.
С.В.Бахрушин, - эпическое посольство от азиатского государя за волшебным
панцирем!" ("Туземные легенды в "Сибирской истории" С.Ремезова" в
"Исторических известиях" за 1916 год, N_3-4)].
Вторая, нижняя кольчуга Ермака попала к кодскому князю Алачу. След ее
также затерялся.
В 1646 году березовские служилые люди отбили на "погроме воровской
самояди" у самого устья Оби русский панцирь. На одной медной мишени его
был изображен двуглавый орел, а на другой буквы, в которых узнали инициалы
князя Петра Ивановича Шуйского. Кольчугу Шуйского привезли в Москву, в
Оружейную палату. Почти триста лет пролежала она там. В 1925 году проф.
С.В.Бахрушин высказал предположение, что это и есть "низовой" панцирь
Ермака [С.В.Бахрушин. "Кольчуга князя П.И.Шуйского", в "Сборнике Оружейной
палаты". М., 1925 г.].
Грозный подарил "князю Сибирскому" кольчугу воеводы Шуйского -
участника многих славных походов своих, убитого в битве с поляками близ
Орши в 1564 году, отца псковского героя.
Если это так, то, значит, в Москве хранится единственный безмолвный
свидетель смерти легендарного атамана, вместе с его телом опустившийся в
холодные и мутные воды Иртыша...
Под Тобольском есть деревушка Котина, живут в ней многие семьи
Котиных, потомков ермаковского казака.
В Новочеркасске стоит стоит памятник донскому казаку Ермаку.
В Тобольске на крутой горе, далеко видный и по Иртышу, и по Тоболу,
высится обелиск серого мрамора. На нем надпись: "Ермаку, покорителю
Сибири".
И во многих местах - на Урале, в Сибири и даже в Казахстане - из
поколения в поколение передаются рассказы о Ермаке, и люди с гордостью
говорят, что они _т_о_г_о _к_а_з_а_ц_к_о_г_о _к_о_р_н_я_.
По всему простору нашей родины поет народ песни о Ермаке.
Высшей, почти беспримерной чести удостоил народ казака, погибшего в
шестнадцатом веке и всего-то действовавшего на исторической арене
три-четыре года: народное сознание соединило его с былинными богатырями.
Вот он едет на коне:
Поскоки его были по пяти-то верст,
Из-под копыт конь выметывал
Сырой земли по сенной копне...
Ермак - племянник Ильи Муромца. Вместе с Ильей служит Ермак во
Владимире, обороняет русскую землю от Мамаева нашествия.
Когда туго пришлось Грозному под Казанью, сошлись Ермак, Степан Разин
и боярин Никита Романович, подошел к ним и Емельян Пугачев.
Они думали-гадали думу крепкую,
Думу крепкую за единою:
- Мы Астрахань-городочек пройдем с вечера,
А Саратов-городочек на белой заре,
А Самаре-городочку мы поклонимся,
В Жигулевских горах остановимся,
Шатрики раскинем шелковые,
Приколочки поставим дубовые.
Сядемте, братцы, позавтракаемте,
По рюмочке мы выпьем - поздравствуем,
По другой мы выпьем - песнь запоем,
Погуляем да в путь пойдем
Под Казань-городок!
Во многих песнях и былинах вместе гуляют, вместе думу думают, вместе
бьются с врагами, вместе пируют, пьют мед и зелено вино три могучих
атамана: Ермак, Разин, Пугачев. По Ермакову пути, по Каме, плывет Стенька.
И вместе горе делят: кручинится казак в азовском плену, и казак этот - то
Разин, то Ермак. На многое намекает это скрещение в народном сознании
судеб казацкого вождя XVI века и вождя вольницы Разина - того, о ком
говорили:
- Стенька - это мука мирская.
Есть знаменательная песня:
"Я пришел к тебе, Грозный-царь, с повинной,
Я шатался-мотался, Ермил,
По чисту полю и по синю морю,
Разбивал я, Ермил, бусы-корабли
И таксырские, и бусурманские,
А больше корабли государевы..."
Да возговорил один думчий боярин:
"Еще мало нам Ермила казнить-вешати".
"Злой боярин, не царский думчий!
Без суда хочешь меня казнити-вешати!"
Богатырская его сила поднималася,
И богатырская его кровь разгоралася...
Он, поется в песне, отрубил голову боярину: она
По царским палатам покатилася.
Ермак в беде сидит, бедой крутит,
А думчие боярушки испугалися,
Из царских палатушек разбежалися...
Вот идет на разбойника Ермака царская рать. И он, племянник Муромца,
говорит ей слово, небывалое в древнем былинном эпосе, слово народного
вождя - не разбойничье:
Гой вы еси, солдаты хорошие, слуги царя верные!
Почто с нами деретесь, корысть ли от нас получите?
Вслушаемся в это. И мы поймем, что _с_в_о_е_г_о_ видит народ в Ермаке
- могучего сына и заступника, одного из тех немногих, в ком как бы
воплощена сила и правда народная.
Но иным, особым был путь Ермака от пути Разина и Пугачева. И об этом
не забывает народ-песнетворец, даже скрещивая, даже переплетая их судьбы.
Что же это за путь? Подвиг во славу всей родной земли: так отвечает народ.
И богатыря-строителя Русской земли чтит в Ермаке.
Не походом завоевателя-колонизатора, но делом доблести и поисками
правды народной считает он "взятие Сибири". Вот почему все события этого
"взятия" стали песнями и как живые донесены до нас такие подробности, о
которых молчат летописи.
И прижизненная, и посмертная судьба Ермака необычайны.
Совершенное им уже современникам казалось чудесным.
