равно никто бы не увидел, глаза жгло, словно кислотой, горло сжималось и
вздрагивало. За что? Это мой дом, я вырос тут, жил тридцать шесть лет,
работал - и плохо, и хорошо, как когда; любил, с сыном играл в хоккей, в
солдатики, книжки ему читал и собирался читать и впредь, вон, сборник сказок
ему купил на той неделе по случаю, такие картинки!.. И я должен все это
покинуть! За окном пластались и горбились просторные, далекие, разные,
разновысотные крыши окрестных домов, все тех же, что в пору, когда с отцом
играл в солдатики я, они не менялись, а я менялся неудержимо, и с этим
ничего нельзя было сделать, ничего, ничего. Что будет со мной через неделю?
Где я окажусь? Я не хочу, я хочу здесь! Далекий сверкающий купол Исаакия
висел над волнами крыш, с этого расстояния он казался невесомым, он парил,
отбрасывая золотые, тонкие, как раскаленные нити, блики невидимых отсюда
граней - но он-то весом, он останется! Я снова позвонил в такси, долго не
было гудка; я, всхлипывая и все оглаживая спину - так язык сам собой
тычется в новую пломбу или в ямку вырванного зуба, и никак не запретить ему
этого, стоит лишь отвлечься, он уже там,- ждал, ждал, будучи уверен, что не
соединилось, сигнал заглох где-то в хитросплетениях проводов и надо
перенабирать. Но в трубке щелкнуло, и певучий женский голос начал с
полуслова: "...вет, вы на очереди. Ждите ответ, вы на очереди. Ждите ответ,
вы на очереди". Придерживая трубку плечом, огладил спину. "Ждите ответ, вы
на очереди". Придвинул бумагу, взял ручку. "И Кирюшку поцелуй от меня".
"Ждите ответ, вы на очереди". "Не знаю, откуда это у меня. Но ведь и никто
не знает, откуда это. Я жил, как раньше, просто уставать больше начал, но
ведь от этого не может быть, это просто возраст уже сказывается, да и жизнь
стала напряженнее". "Ждите ответ, вы на очереди". "В очередях буду
отмечаться, пока смогу, я на творог занял, на баранинку, на виноград на
сентябрь записался, на скороварку... Постараюсь везде объяснить, что
получать будешь ты, номерки перепишу тебе, только не перепутай, какой куда.
Талон на билеты действителен с первого по пятое сентября, придешь в Рощино
на станцию, в крайнем левом окошечке, в любой из этих дней, заплатишь
тридцать семь сорок и вам дадут билеты на текущий день. Только постарайся
заранее подготовить деньги точно, там всегда нет сдачи, кассирша очень
злится и может не дать билет". "Ждите ответ, вы на очереди". "Кире я купил с
рук книжку, оставлю на столе, на видном месте. По-моему, хорошая, и очень
добротные иллюстрации, звезды, кипарисы, море... Как в Крыму, помнишь? Какая
луна в окно светила, прямо над горой, и цикады... Сказки для пятилетних".
"Ждите ответ, вы на очереди". "Наверное, Кире еще рановато, но ведь не
протухнет, пусть покамест смотрит картинки. Там все в роскошных турецких
шароварах, минареты повсеместно..." "Ждите ответ, вы на очереди". Волоча
телефон за собой - длинный провод с шуршанием потянулся по полу,- я, не в
силах дальше писать, подошел к окну. "Ждите ответ, вы на очереди". На
площади перед райкомом стояла умеренных размеров толпа с лозунгами, стояла
спокойно, из ее угла торчал, как значок римского легиона, шест с крупной
надписью: "Демонстрация разрешена". "Ждите ответ, вы на очереди". С такого
расстояния не все лозунги я мог разобрать, но некоторые читались отчетливо.
"Перестройка - да! Анархия - нет!" "Не позволим вбить клин между народом и
партией, героически взявшей на себя ответственность за результаты своих
действий и возглавившей процессы обновления!" "Критикуя воина, ты критикуешь
всю армию! Критикуя всю армию, ты оскорбляешь память павших!" "Ждите ответ,
вы на очереди". На демонстрантов не смотрели, взмыленный народ несся
туда-сюда мимо, был конец рабочего дня, улицы переполнены, все спешат.
Казалось, стоящих на солнцепеке вообще не замечают. Но когда из райкома
несколько дюжих ребят гуськом вышли - вахтер придерживал громадную дверь -
с подносами, уставленными почерпнутой в закрытой столовой снедью и начали
обносить демонстрантов, чтобы те подкрепились, бегущие стали
останавливаться, у многих вскинулись к лицам подзорные трубы и бинокли -
посмотреть, чем кормят.
"Ждите ответ, вы на очереди. Ждите ответ, вы на очереди. Ждите ответ,
вы на очереди".
Я не мог больше. Спину тупо ломило; казалось, плоть едва слышно
хрустит, потрескивает от напора твердо взбухающих новообразований. Я положил
вежливо и монотонно бубнящую трубку на стол, придавив ею листок
недописанного письма, выгреб из пиджачного кармана мелочь и пошел вон из
квартиры. Приходилось держаться очень прямо, впервые за много лет я следил
за осанкой. Я тебе доску к спине привяжу, говорила когда-то мама, чтоб не
сутулился... Стоило лишь чуть-чуть ссутулиться привычно, и накаленная
проволока перетяжки впивалась в щель между позвонками, будто готова была
разрезать хребет. Секундами накатывало ощущение, что идти стало - и тут же
исчезало. Иллюзия, конечно, нервы. Вес начнет уменьшаться дня через два-три.
Течение болезни было описано досконально, я все это читал, изумленно и
отстраненно ахая, все это знал, но никогда мне даже в голову не приходило,
что меня это может коснуться. Не может, не может! Ну ведь не может... В ушах
сам собой бубнил телефонный голос. На провонявшей гниющими отбросами
лестнице я привычным уже движением бережно, стараясь не потревожить
опухолей, огладил спину. Нет, со стороны еще ничего нельзя было заметить. Но
я все равно отдернул липнущую к потной коже рубашку, чтобы болталась
посвободнее, скрадывая, скрывая очертания меня. И все равно на улице, среди
снующих по своим делам усталых людей, мне чудилось, будто все смотрят на
меня и сверлят взглядами сзади.
Когда освободился автомат, я втиснулся в прокаленную, прокуренную
кабинку, залитую яростным предвечерним сиянием; вставил гривенник и набрал
домашний номер директора института. Был исчезающе малый шанс - у директора
дача в Горьковской. Дачевладельцам, в обмен на сданные овощи и фрукты с
участков, выдавались недельные сертификаты на проезд в пригородном
транспорте того направления, на котором находилась дача,- и, хотя
передавать сертификаты в чужие руки формально запрещалось, установить подлог
было практически невозможно, разве лишь контролер попадется, случайно
запомнивший лицо истинного владельца; ни номера паспорта, ни фотографии на
сертификате пока не полагалось. Директор был дома, ответил - и я так
обрадовался, как если бы мы уже договорились обо всем.
- Аркадий Иванович, здравствуйте,- сказал я.- Пойманов вас
беспокоит.
- Здравствуйте, здравствуйте, коллега,- приветливо сказали в трубке,
и я обрадовался снова.- Слушаю вас. Какие-то проблемы?
- Да, вот хотел... узнать,- слова вязли в горле. Я понял, что не
знаю, как просить. Ведь объяснять придется.- Вы... вы на дачу не
собираетесь в эти дни?
- М-м-м,- с удивлением сказал директор, но тут же мобилизовался.-
Представьте, нет. Такая погода, а приходится сидеть в городе. Вы же знаете,
какой напряженный сейчас период. К тому же во вторник, вы помните, приезжают
французские коллеги. Среди них, кстати, ваш давний знакомый, профессор
Жанвье. Рад вам сообщить, что он специально осведомлялся, сможет ли
увидеться с вами, и выражал восторг по поводу вашей последней статьи. Хотя,
позвольте - разве я вам не говорил на Совете?
- Да-да, я помню,- соврал я. То есть, не вполне соврал - утром я
действительно еще помнил и, стоя у молочного магазина, даже предвкушал
встречу, потому что, несмотря на все их условия, на всякую там
компьютеризацию библиотек и кондиционирование кабинетов, мне опять удалось
обшлепать симпатичного бордосца, информацию я давно привык заменять
интуицией, и как-то покамест получалось. Но за прошедшие часы все
улетучилось из извилин, все стало несуществующим.- Я по другому поводу.
Видите ли, мои теперь на даче, в Рощине. Мне понадобилось срочно до них
добраться... ненадолго, во вторник я, конечно, буду в институте,- снова
соврал я, чтобы его успокоить.- Неожиданно, внезапно понадобилось, и я
просто не представляю, как это сделать. Вы же знаете, на электрички народ с
февраля записывается...
- М-м-м,- сказал директор уже без приветливости. У меня упало сердце;
я сгорбился и тут же рывком распрямился от бритвенной боли. Дикое,
непредставимое ощущение - будто режут по живому, секут, как шашкой, да еще
не по коже, а прямо внутри, прямо по кости, потому что шашка - в середине
тебя.
Выхода не было. Я с отчаянием спросил:
- Вы не могли бы одолжить мне свой сертификат? Хотя бы на сутки?
- М-м-м,- сказал директор.- Но, видите ли, коллега, у меня в
настоящий момент сертификаты только на вторую половину июня и далее. Старые
мы все проездили, в мае посадили, что могли... а новый урожай еще не поспел,
сейчас и сдать-то нечего. Право, никак не могу вам помочь.
- Понял,- глухо сказал я. Наверное, у меня был такой голос, что
директору стало не по себе.
- А что, Глеб Всеволодович, у вас... стряслось? - с усилием выговорил
он.
- Да так,- ответил я. - Дела семейные.
- Послушайте, коллега... Ведь не в сертификат свет клином уперся... то
есть, сошелся... ну да. Возможны какие-то варианты...
- Возможно, возможны.
- В конце концов, сейчас уже пятое июня. Осталось одиннадцать дней, и
мой документ заработает. Устроит вас через каких-то одиннадцать дней?
- Благодарю вас, нет,- устало сказал я. И вдруг добавил, сам уже не
зная, зачем: - Я улечу скоро.
Он долго молчал - только трубка шуршала, да едва слышно играла где-то
в безднах телефонной паутины музыка. Я хотел попрощаться, но тут директор
спросил:
- Что?
- Улечу,- сказал я.
- Вы отдаете себе отчет в своих словах? - ледяным голосом осведомился
он.
- Отдаю.
- У вас в будущем году истекает срок плановой темы. Это вы, надеюсь,
помните?
- Помню. Теперь честно могу вам сказать - я все равно, наверное, не
успел бы. Никак по-настоящему не взяться.
- Вы пять лет зарплату получали под эту монографию!
- Попробуйте вычесть ее из зарплаты моей... вдовы. Он опять помолчал.
Потом опасливо спросил:
- Это точно?
- Абсолютно.
- Я попробую что-то придумать,- неуверенно сказал он.- В понедельник
у наших соседей по корпусу пойдет машина в Выборг за жидким
азотом-двенадцать... Завтра автобус с финской делегацией уходит... Я
попробую. Позвоните мне часа через два-три.
- Спасибо, Аркадий Иванович,- почти без надежды проговорил я, и он
тут же дал отбой.
Ждите ответ.
Я вышел из будки.
Город плыл в мареве. Сверкали окна, темнели окна. Колыхался густой
зной. Пахло асфальтом и бензином, машины шли стеной, люди шли стеной, стены
стискивали машины и людей. От сознания того, что все это скоро исчезнет для
меня, хотелось выть. Я шел домой, держась до нелепости прямо, почти
запрокинувшись, а в голове и в горле пульсировало: последний раз. Последний
раз. Что последний раз? Все.
Такси.
- Такси! Эй, такси! - чуть руки не оторвались, как махал. Визг
тормозов.
- В Рощино поедете?
- Ты что, командир, совсем оборзел?
В почтовом ящике белело - я открыл машинально. Это была открытка из
"Детского мира" уведомление, что наша очередь на коляску продвинулась еще на
пятьдесят человек и просьба подтвердить актуальность заказа. Заказ мы
сделали за полтора года до появления Кири, но месяц от месяца очередь
