чет бунта против буржуазии. Кровь бакалейщицы ударила ей в голову, и она
в негодовании закричала:
- Ну нет! Ну нет!.. Это уж слишком!.. Так не поступают!..
Марк рассмеялся ей в лицо. Она ушла от него с видом оскорбленного ве-
личия.
В лавку он больше не вернулся. Ему даже не пришлось отказываться от
работы. Его просто уволили. Хотя против него не могли выдвинуть никаких
определенных обвинений, но он показался подозрительным. Собаки учуяли в
его шерсти запах леса.
Он еще глубже ушел в братство голодных. Никакой работы, нигде. И в
карманах ничего, что можно было бы продать. Однажды вечером произошло
то, чего он опасался: он нашел дверь своей комнаты запертой, его выгна-
ли. Его решили доконать.
Стояла холодная февральская ночь, порывы северного ветра подметали
улицы, мокрый снег, покружившись, таял на мостовой. Марк ежился в своем
пальтишке и, опустив голову, напрягался, чтобы устоять против ветра. Он
промок, был измучен и думал: "Сейчас я свалюсь..." И тут он столкнулся с
женщиной, проходившей мимо, но не взглянул на нее. Чья-то рука взяла его
под руку. Он встрепенулся...
- Ривьер!..
Рука не отпускала его. Он поднял блуждающие глаза... Рюш! Среди шума
бульвара и бешеного рева ветра он не слышал, что она говорит. Она пота-
щила его за угол, в защищенное место. Он не понимал, о чем она спрашива-
ет, что он ей отвечает. Но ей и так все стало ясно. И она увела его. Он
не сопротивлялся. Он дал себя дотащить до самой двери, не произнеся ни
слова... А, это ее дом!..
- Поднимайтесь!..
Он поднялся по лестнице.
- Входите! Он вошел... Тепло комнаты, усталость, голод... У него зак-
ружилась голова... Рюш толкнула его в единственное кресло. Он чувство-
вал, как она расстегивает его набухшее пальто и высвобождает его руки из
рукавов. Она что-то говорила, но он не понимал, звуки ее голоса слива-
лись с бульканьем чайника, стоявшего на спиртовке. Она ходила взад и
вперед, но он не пытался следить за ее движениями... Глаза у него слипа-
лись... На минуту он открыл их: около его губ находилась рука, она вли-
вала ему в рот что-то теплое, подкрепляющее, и ласковый голос говорил
ему: "Пей, мой маленький!.." У него не было сил посмотреть выше этой ру-
ки, но рука прочно засела у него в памяти. Много времени спустя, когда
он возвращался мыслью к доброй самаритянке, перед ним вставало не лицо
ее, а рука. В этом полубессознательном состоянии ему казалось, что с ним
разговаривает именно рука... Струйка молока влилась в него, голова его
откинулась на спинку кресла и тут же свесилась, шея затекла, но он не
шевелился; он чувствовал боль во всем теле, а внутри - какое тепло!..
Добрые руки приподнимали его голову, но она снова падала... Еще один
проблеск сознания, и он погрузился в забытье...
Когда несколько часов спустя он всплыл на поверхность, то увидел, что
лежит вытянувшись, а кругом темно. На потолке, среди мрака, играл блед-
ный отсвет улицы. Тихо, недоверчиво, не шевелясь, точно зверь, просыпаю-
щийся в лесу. Марк старался собраться с мыслями. Он медленно шарил вок-
руг себя ногами. Он лежал на матраце, раздетый, завернутый в одеяло. Под
матрацем - плиты пола. Сверху - дыхание, шуршание простынь и голос Рюш:
- Ты проснулся? Тут он вспомнил все и попытался встать, но руки и но-
ги у него онемели, а Рюш сказала:
- Нет, лежи смирно! Он спросил:
- Но где же это я? Где ты? (Он не обратил внимания, что обращается к
ней на "ты".)
- Не волнуйся! Ты в безопасности...
Он продолжал ворочаться.
- Нет, я хочу посмотреть...
- Хочешь, я зажгу свет. Одну минуточку...
Она повернула выключатель. Он увидел над своим лицом лицо Рюш. Ее
глаза мигали. Оказывается, она устроила ему постель рядом со своей кро-
ватью. Он сел, и его лоб оказался на уровне ее кровати. Его глаза забе-
гали. Рюш в постели, стена, стол, вещи... Рюш погасила свет...
- Нет, погоди!..
- Довольно!
Он снова лег. Но все виденное, продолжало стоять у него перед глаза-
ми, и теперь он старался все осмыслить. Было тихо.
- Ой! - крикнул Марк.
- В чем дело?
- Мое платье!..
- Я его сняла с тебя.
- Ах, Рюш!..
- Оно промокло насквозь... Ничего не поделаешь! На войне как на вой-
не!..
- Мне стыдно! Я к тебе навязался, я тебе мешаю, я беспомощен, как
девчонка....
- Ну, ну! - сказал сверху смеющийся голос. - Ты мог бы, однако, не
говорить гадостей про девчонок. От них тоже бывает польза иной раз.
- Да, от тебя! Но таких, как ты, поискать надо.
- Стоило только заглянуть в Валь-де-Грас.
Он почувствовал на своем лице длинную руку, свисавшую сверху; найдя
его, она погладила ему лоб, веки, глаза, а потом шаловливо ущипнула за
нос. Он старался поймать ее ртом, как рыбка, не вынимая рук из-под одея-
ла. Рюш сказала:
- Я уверена, что ты не знаешь одной нашей орлеанской поговорки.
- Какой?
- Кто не ночевал в Орлеане, тот не знает, что такое женщина.
Он заерзал.
- Я бы рад узнать...
Рука дала ему шлепок и скрылась...
- Нет, друг мой! Нет, друг мой! Сейчас не время узнавать что-либо!
Сейчас надо спать. Погасить все огни!
- Все?
- Все! И те, что горят наверху, и те, что горят внизу. Уже трубили
зарю. Спи!
Он помолчал несколько минут, потом заговорил снова:
- Рюш!
- Я сплю...
- Только одно слово! Что это было? Что-то блеснуло у тебя на столе?
- Ничего!
- Револьвер?
- Да.
Она рассмеялась.
- Не против тебя, дурья голова!
- Надеюсь! Ты уверена во мне не меньше, чем в себе.
- Это еще не так много, - обращаясь как бы к себе самой, со смехом
возразила она.
Но он услышал только ее приглушенный смех и снова задвигался.
- Неужели ты мне не доверяешь. Рюш?
- Отстань! Спать! Доверяю, друг мой! Настолько, насколько можно дове-
рять мужчине...
- Или женщине.
- Или женщине... И знаешь что? Не жалуйся!
Я и так много тебе сказала... Но, вообще говоря, животным вашей поро-
ды лучше доверять, когда держишь в руке оружие.
- Para bellum! [104] Вот так пацифистка! Бьюсь об заклад, что ты еще
никогда не играла этой игрушкой! Да и знаешь ли ты, как с ней обра-
щаться?
- Ну вот, миленький, если ты держал пари, ты проиграл! На что ты дер-
жал пари?
- На что хочешь!
- Ладно! Запомним!
- Когда ты играла? И с кем?
- Догадайся!
- Я его знаю?
- Только ты его и знаешь!
- Кто это?
- Я вас видела вместе на днях, на углу, возле кафе Суфло...
В мозгу сверкнуло: рука на перевязи...
- Верон! Она давилась хохотом, уткнувшись в подушку.
- Верон? Верон? Этот толстый боров? [105]
- Да! Он считает, что если имеешь дело с женщиной, то наиболее убеди-
тельный аргумент - это сила. И он попытался доказать это мне в боевой
схватке. Тогда я решила убедить его, что вполне разделяю его взгляды, и
нашпиговала ему плечо свинцом. "Ну что, дружище, кто слабей?" Если бы ты
его видел! Он обалдел! Он разинул рот... Но зато потом что было!..
- Он все еще ругается, - прыснув, сказал Марк.
Они оба смеялись, как дети.
- А теперь спи! - сказала Рюш, вытирая себе глаза простыней.
Марк повиновался. Они задремали... Потом Марк, выйдя из оцепенения,
приподнялся и сказал приглушенным, но страстным голосом:
- Рюш! Рюш!
- Ах, ты мне надоел! - ответила сонная Рюш. - Я больше не могу, я
умираю... Оставь меня в покое!
Но он терся головой об ее закутанные ноги.
- Рюш! Рюш! Я восхищаюсь тобой... Я тебя глубоко уважаю...
Рюш была растрогана.
- Глупый! Молчи и спи! - оказала она.
Они проспали до утра.
Луч солнца, заблудившийся на старой улице, пустил Марку стрелу в зак-
рытые глаза; Марк замигал и услышал, как Рюш полощется в тазу, за шир-
мой. Чтобы пробраться туда, ей пришлось перешагнуть через него. Она все
еще смеялась по этому поводу, выжимая губку на свои длинные бедра, по
которым стекала вода.
- Рюш!
- Мне некогда! Я занята!..
Обнаженная рука приветствовала его из-за ширмы.
- Что тебя так смешит?
- Ты!
- Смейся! Ты имеешь право! Инстинктивным движением она прижала к гу-
бам мокрую губку, посылая ему из-за ширмы воздушный поцелуй.
- Ах, я такая же глупая, как ты!..
- Почему?
- Не твое дело...
Ему не хотелось ни спорить, ни двигаться. Какая прекрасная ночь, ка-
кое хорошее пробуждение, какое блаженство! Он весь был еще во власти
оцепенения... Но нет! Стыдно! Он выпрямился, как тростник...
- Я встаю...
- Нет, нет, подожди! Уткни нос в подушку! Я выхожу. Смотреть воспре-
щается...
Конечно, он посмотрел и увидел эту нимфу с ног до головы. Она бросила
в него из глубины комнаты все, что попало ей под руку: подушки, полотен-
ца, его брюки, которые высохли за ночь; он лежал, погребенный под грудой
вещей.
- Утони и задохнись!..
Не успел он высвободиться, как она с быстротой фокусника оделась и
вернула ему воздух и свет.
- А теперь одевайся! Я иду за провизией...
Оставшись один, он оделся. Рюш вернулась с молоком, хлебом и нес-
колькими ломтиками ветчины. Они завтракали вдвоем и разговаривали. На
молодое лицо, которое ночью терлось о ее ноги, Рюш смотрела своими гла-
зами китаянки, в которых снова залегла отчужденность... Дурачок! Они об-
менялись улыбкой, понятной только им. Не говоря этого вслух, оба, каждый
про себя, пришли к одному и тому же: "Подобную ночь повторять нельзя..."
- Вот что, - сказала Рюш. - Ты никакой работы не боишься?..
- Они все бессмысленны, - ответил Марк. - Но и мы сами не лучше. Так
что нечего привередничать.
- Вот это я в тебе и люблю: ты горд, ты подчиняешься необходимости,
но считаешь, что делаешь ей честь. Ты не брезгаешь.
- Я уже не брезгаю.
- Да, ты переменился за эти полгода! И к лучшему!
- Да ведь и ты тоже не из привередливых.
- Оба мы с тобой из хорошего дерева: из него делают стрелы...
- Но куда стрела метит?
- Да, в прошлом году я очень боялась, что твоя стрела попадет пониже
пояса.
- Ты меня заставляешь краснеть... Что же, ты ясновидящая? Как ты до-
гадалась?
- У тебя был такой вид, точно тебя стало засасывать.
- Я вырвался.
- Это уже немало! С тех пор я и начала тебя уважать.
- Почему ты мне не оказала?
- А зачем?
- Это могло бы мне помочь в такие дни, когда сам себя не уважаешь.
- Полгода назад это не имело бы для тебя никакого значения.
- Зато сегодня это имеет значение.
- Бедный парнишка! Тебя, должно быть, здорово выпотрошило!
- Не говори мне этого как раз в такой день, когда я начинаю наживать
новый капитал!
- И я, конечно, кладу в него первую монетку... Ну что же, за твой бу-
дущий миллион! А пока, в ожидании чего-нибудь лучшего, пошел бы ты в
студенческую столовую подавальщиком?
Марк проглотил слюну и храбро ответил:
- Если ты иногда будешь приходить туда обедать.
- Зачем?
- Если бы я прислуживал и тебе, это бы мне помогло.
- Ладно, поможем...
Она представила его заведующей, с которой была знакома, и Марк в тот
же день приступил к работе, ободряемый взглядом и советами Рюш. Этого
мало: когда волна посетителей схлынула, она усадила Марка за стол и сама
подала ему обед. После этого все стало просто. Рюш дала ему взаймы, и он
смог снять себе комнату в маленькой гостинице там же, в Латинском квар-
тале.
Казалось бы, после всего этого они должны были встречаться часто. Ни-
чего подобного. В первое время Марк еще заходил к ней по вечерам раза
два или три, но ее не было дома. А быть может, она была дома и сидела,
скрючившись, в своем углу, с сигаретой в зубах, обхватив ноги руками?
Эта странная девушка жила своей жизнью, закрытой для посторонних, и при-
лив симпатии, который в ту ночь сблизил ее с Марком, не воздал ему при-
вилегии. Скорее наоборот, инстинкт подсказывал Рюш:
"Ага! Он отодвинул щеколду? Так повесим замок!"
